Текст книги "На действительной службе (сборник)"

Наконец он прибыл в город. Здесь езда встретила еще большие затруднения. Распорядительные городские власти, принимая во внимание скудость снега, выпавшего на улицах, благодаря чему выходило ни то ни се, приказали убрать его вовсе и вывезти за город, вследствие чего снежная дорога прекратилась в тот же момент, как только они въехали в пределы города. К ужасу отца Мартирия и его кучера, а еще больше – лошадей, оказалось, что в городе никто на санях не ездит, а все на колесах, и только деревенские жители, большею частью мужики, превозмогая невероятные препятствия, еле тащатся на самодельных розвальнях. Это обстоятельство могло только укрепить отца Мартирия в его намерениях.

Он поехал прямо к благочинному. Благочинный служил не в соборной церкви, а в купеческой. Отец Мартирий, к некоторому своему удивлению, застал его как бы готовым к выходу, – в парадной рясе, в камилавке, со всеми наградами, какие только у него были, расположенными на его широкой груди.

– А, отец Мартирий! Весьма рад, весьма рад видеть вас! – воскликнул благочинный, который обладал таким счастливым нравом, что всегда при виде духовных особ радовался. Он любил всех духовных лиц, а в особенности архиерея. Это естественно, так как архиерей был первым лицом в епархии, но, кроме того, нельзя не принять во внимание и то обстоятельство, что не кто другой, как архиерей, назначил его благочинным, а с другой стороны и то, что благочинным быть хорошо…

Наружность у благочинного была чрезвычайно благообразная. Все, что у него было, способствовало благолепному виду, даже полная лысина, позволявшая седым волосам расти только в самом низу затылка и на висках, способствовала почтенности, какая была во всей его фигуре. У него была седая окладистая борода и необыкновенно ласковый взгляд, который он обращал на все лица и предметы, попадавшиеся ему на дороге, как будто и они принадлежали к его благочинию. Казалось, что этот человек родился благочинным – до такой степени шло ему это звание. Никогда ни с кем он не ссорился, умел примирять самые, по-видимому, непримиримые противоречия; а когда видел, что дело принимает дурной оборот, умел отстранить себя. Благодаря этим качествам он всем нравился, всем внушал доверие, как высшим, так и низшим, и никто о нем ничего дурного не говорил, а все хвалили его.

– Что же это вас привело к нам, отец Мартирий?.. Вы так редко бываете в городе! – спросил благочинный.

– Неприятное обстоятельство, отец благочинный, – ответил отец Мартирий. – Весьма, можно сказать, неприятное… Прискорбное!.. Поистине прискорбное обстоятельство.

– Да что вы? Ну, садитесь же, отец Мартирий, садитесь и рассказывайте; только кратко, а то я, знаете, спешу: у меня сегодня доклад у преосвященного. Но в чем же дело?

Отец Мартирий сел.

– Да вот, с отцом Василием не ладим.

– Да что вы? С отцом Василием? с Мелхиседековым? Да неужто? Да разве он того?.. А мне казалось, что он ничего, мирный человек…

– Какое вам мирный, отец благочинный? Можете себе представить, никакого снисхождения к болезненному состоянию своего товарища не имеет.

– Полноте! Неужто так?

– Да вот именно так. Случай вот какой… Оно, конечно, случай не первый; много случаев таких было, да молчал; а теперь обидно стало, ну, вот и приехал доложить вам.

– Ну-те, ну-те! Только покороче, отец Мартирий, покороче.

– Да тут размазывать нечего. Дело такое: третьего дня это было. Я заболел, нога у меня, знаете… Старая болезнь, не новая. Сижу это, а нога вся обернута тряпками. Приходит мужик; у него баба померла, хоронить, значит. Я и говорю, и так, совершенно кротко говорю, по-товарищески: поди ты, говорю, к отцу Василию; я болен; так пусть он похоронит. А отец Василий прогнал его. Тогда я пишу и опять же кротким стилем, как надлежит священнику, пишу: достоуважаемый и прочее, – дескать, вы за меня, а я за вас; ссылаюсь на больную ногу. Так вообразите, отец благочинный, он мне чуть не прямо в глаза сказал: все это ты выдумал, никакая нога у тебя не болит, а просто… ну, одним словом, во лжи обличил. Прилично ли, отец благочинный, чтобы священника священник во лжи обличал? Ну, а потом и многие другие неприятности пошли, о которых даже говорить непристойно…

Благочинный покачал головой. В лице его было выражение странное, какое-то неопределенное. По-видимому, он не находил в рассказе отца Мартирия достаточного повода для жалобы; но на то он был благочинный, чтобы не раздражать духовных лиц, а, напротив, смягчать их горе и потому он, еще за минуту перед этим хваливший примирительный нрав отца Василия, сказал:

– Вот как! Скажите, пожалуйста! Вот какой отец Василий! Да, действительно, я сам замечал, что он того… Сам замечал… Неуступчив и, так сказать, настойчив… Да, так вы, значит, жалуетесь на него? Экая досада, что я так спешу…

И тут благочинному пришла мысль, очень хорошая мысль с точки зрения благочинного: так как жалоба отца Мартирия весьма сомнительна и, в сущности, ей даже ходу никакого дать нельзя, потому что в ней нет никакого содержания, то не лучше ли будет, если отец Мартирий сам изложит ее перед лицом преосвященного владыки, а уж там видно будет, как преосвященный владыка посмотрит. Словом сказать, отец благочинный, как древний Пилат, предпочел умыть руки.

– Да вот что, отец Мартирий, – сказал благочинный. – Так как я иду к преосвященному, то самое лучшее будет и вам пойти со мной; вы прямо ему все и выложите.

– Самому преосвященному? – спросил отец Мартирий.

– Ну, а что ж такое? Преосвященный не волк; он такой же человек, как и мы; а ваше дело правое; ну, следственно… Следственно, чего ж тут раздумывать? Пойдемте, отец Мартирий.

И благочинный поднялся с таким видом, что не могло быть даже и сомнения в том, что отцу Мартирию надо идти к архиерею. А между тем тут-то на отца Мартирия и напало сомнение. Пожаловаться-то не трудно, думалось ему, пожаловаться всякий может, и даже не только тогда, когда есть за что, а и когда нет причины; а у него есть причина, он действительно обижен. Но явиться перед лицом самого архиерея, это уж совсем другое дело. Перед лицом архиерея надо стоять с настоящим грузом, а не с таким легким весом, как у него. Положим, он все-таки отлично знает, что обижен и что архиерей примет его сторону. Гм… Примет, если захочет! А если не захочет, то и не примет. Разве для архиерея есть какой-нибудь закон, по которому он должен думать так, а не иначе? Уж идти ли, вправду идти ли? Не лучше ли махнуть рукой на это дело?

Но тут перед ним во всю свою величину встала тень матушки и укоризненно посмотрела на него. Перед этой тенью отец Мартирий и вообще пасовал, а в таком важном случае и подавно. И тотчас же он начал приободрять себя. Что ж в самом деле, чего он боится? Не мальчишка же он какой-нибудь! И что же это выйдет? Он приехал к благочинному, наговорил ему с три короба, а коснулось дело архиерея, так сейчас и назад. Да это прямо неловко, это стыдно.

И отец Мартирий сказал:

– Что ж, пойдемте, отец благочинный. Я готов и к архиерею…

Благочинный жил довольно далеко от архиерея, но у него, у крыльца дома, в котором он жил, стояла коляска, запряженная одной лошадью. Он пригласил сесть рядом с собой отца Мартирия и в этом случае проявил несомненную склонность к самопожертвованию, ибо сам он был довольно плотный, а отец Мартирий был вдвое плотнее его. Но тем не менее духовные лица кое-как поместились и всю дорогу беседовали о совершенно посторонних делах, не имевших никакого отношения к ссоре отца Мартирия с отцом Василием, причем оба предупредительно старались прижиматься к краям экипажа, чтобы не слишком напирать на соседа.

Наконец они подъехали к зеленым воротам. Сторож отворил им зеленую решетчатую калитку, и они вошли в архиерейский двор. В этом дворе, часть которого занимал небольшой садик, все было какое-то диковинное. По двору ходили диковинные птицы: куры каких-то особенных пород, журавли с подрезанными крыльями, подстреленные дрофы, необыкновенные голуби, кролики, а в садике росли диковинные растения. Архиереи ведут обыкновенно замкнутый образ жизни и поэтому любят все диковинное. Оно их развлекает в их мирной домашней жизни.

В передней у архиерея стояли и дожидались приема два попика в скуфейках и один деревенский дьячок. Они почтительно поклонились благочинному, хотя и не были подчинены ему, так как их приходы принадлежали к другому благочинию; но все равно, всякий благочинный заслуживает уважения; при том же их с одного прихода могут перевести в другой, того и гляди, попадешь под его власть.

Благочинного впустили тотчас же, и он говорил с архиереем о своих делах, по которым приготовил доклады. В конце доклада он между прочим замолвил два словечка и об отце Мартирии, желая таким образом отчасти расположить архиерея в пользу своего клиента, отчасти же открыть ему прием тотчас же, без необходимости долго дожидаться.

– Какой это отец Мартирий? – спросил архиерей.

– Из Березняков, ваше преосвященство! Его фамилия Сострелятенко.

– Экая мудреная фамилия, – заметил архиерей, – а духовная, все-таки духовная… «Состреляти в Туле». Березняки? Знаю, знаю, большое село. Отличный приход. Так что же ему нужно?

– Он с жалобой, ваше преосвященство.

– С жалобой! Гм… Не люблю я этих жалоб. Ябедники наши духовные отцы, любят ябедой заниматься… В чем же дело?

– Не успел допросить, ваше преосвященство! Спешил на доклад! – ответил благочинный, желая окончательно устранить себя от этого дела, которое считал шатким.

– Жаль! Ну, зови его, пусть войдет!

Отец Мартирий был впущен. Архиерей был еще нестарый человек. У него была черная борода с проседью и черные волосы на голове, почти совсем без седин. Высокого роста, худощавый, он производил впечатление чего-то сильного и властного, в особенности благотворно действовал на паству его взгляд – проницательный и полный какого-то ясного ума.

– Здравствуй, отец Мартирий! – сказал архиерей, когда отец Мартирий, отвесив ему поясной поклон и прикоснувшись правой рукой к полу, взял потом обеими руками у него благословение. – Здравствуй, счастливый иерей!

Отец Мартирий с недоумением посмотрел на архиерея, не поняв, почему он счастливый, и так как надо было что-нибудь сказать, то он сказал или, лучше, пробормотал:

– Не жалуюсь, ваше преосвященство…

– Как же ты не счастливый иерей, когда ты на приходе в селе Березняках? Ведь это очень доходный приход…

– Благодарю Господа и во всякое время хвалю Его! – сказал отец Мартирий. – Приход действительно хороший, ваше преосвященство.

– Ну, оттого-то и счастливый иерей. А в чем же дело твое?

– Я с жалобой…

– Вот как! Значит, ты хотя и счастливый, а все-таки недоволен? В чем же твое недовольство?

Тут отец Мартирий вдруг, в одно мгновение, осознал, что, в сущности, он приехал с великими пустяками. И даже объяснить ему нечего. В самом деле, чего ему еще жаловаться? Ему, двенадцать лет сидящему на приходе в Березняках, на таком приходе, куда иной протоиерей городской не прочь был бы поехать… Чего же ему жаловаться, да еще кому? Самому архиерею. Но тем не менее он все-таки стоял перед архиереем, заявил о своей жалобе и со стороны архиерея уже последовал вопрос и, значит, так или иначе надо было объяснить, и он начал объяснять, сильно путаясь.

– Товарищ мой, ваше преосвященство, поступает не по-товарищески…

– Это дурно, если правда! – сказал архиерей.

– Был я болен, ваше преосвященство… ногой страдал… Ну, и случилась треба… И не мог я совершить ее, и обратился с просьбой к товарищу, обратился кротко… А он отказал и даже подозрение высказал, что и вовсе не болен я, и нога моя здорова, ваше преосвященство, и это подозрение для моего священнического сана обидно…

– Так, так. Конечно, нехорошо подозревать товарища во лжи… Но почему же он отказался? Какие были основания?

– У нас село разделено на две части: в одной части я требы совершаю, а в другой он, мой товарищ.

– Значит, вы не чередуетесь, а поделили работу пополам?

– Поделили пополам, ваше преосвященство.

– Ну, и что же? Много работы, должно быть? Твоя нога утомилась? Не так ли?

– Именно утомилась, ваше преосвященство, – промолвил отец Мартирий, хватаясь за слово, которое казалось ему необыкновенно подходящим. – Стараюсь, сил не жалею, ваше преосвященство!

– Так. Возможно. Ну, и что же, ты хочешь, чтобы я наказал его?

– Нет, ваше преосвященство, а только внушить ему…

В это время у архиерея в глазах появилась какая-то, по-видимому, веселая мысль. Но он тотчас же спрятал ее от наблюдательности отца Мартирия и не сказал ничего веселого. Он промолвил сдержанно и деловито:

– Хорошо, хорошо. Я внушу. Ты мне напомни, отец благочинный. А как фамилия товарища?

– Отец Василий Мелхиседеков! – ответил отец Мартирий.

– Мелхиседеков! Экая удивительная фамилия!.. Превосходная фамилия… Прямо, значит, от первосвященника Мелхиседека происходит! Отличная фамилия для духовного лица. Ну, иди с Богом, отец Мартирий, а мы уж тут с отцом благочинным рассудим. В другой раз, в другой раз, – прибавил архиерей, обращаясь к благочинному, – а то ведь там ждут меня.

Архиерей на прощание опять дал благословение отцу Мартирию и отпустил его. Вместе с ним вышел и благочинный.

Отец Мартирий, когда вышел на улицу, почувствовал себя каким-то встрепанным, точно он претерпел долговременную пытку. В сущности, он вполне сознавал, что архиерей принял его слишком милостиво, что за такую жалобу, в которой не было никакого смысла, его следовало просто прогнать; поэтому, когда они оставались вдвоем с благочинным, посреди архиерейского двора, отец Мартирий почувствовал необходимость поблагодарить благочинного. Он крепко пожимал его руку и говорил, что только благодаря ему преосвященный отнесся к нему так милостиво. Но благочинный отлично видел, как у архиерея мелькнула в глазах веселая мысль, и знал, что за этой жалобой воспоследует что-то особенное, чего, однако, предусмотреть не мог.

Достаточно отблагодарив благочинного, отец Мартирий поехал в город и на радостях совершил несколько значительных покупок. Он вспомнил, например, что матушка давно уже мечтала о приобретении гарусной шали и очень точно описывала ему, в каком магазине и какая именно шаль ей нравится. Он заехал в этот магазин и купил шаль.

Были еще и другие покупки не столь важного значения, и мы их перечислять не будем; скажем только, что, когда отец Мартирий возвращался в Березняки, то ему не так уже вольготно было сидеть в санях, потому что внутренность их вся уже была занята свертками, узелками, кубышками и всякого рода покупками.

К вечеру отец Мартирий приехал домой. В гостиной на столе – так как гостиная была в то же время и столовая – стоял горячий самовар и все было приготовлено к тому, чтобы кормить отца Мартирия. Все двери были плотно притворены. И при таких обстоятельствах отец Мартирий, сильно понизив голос, сообщал матушке все, что происходило с ним в городе, подробно изложив и разговор с благочинным, и свое представление преосвященному.

Но, должно быть, у стен церковного дома были уши и глаза, потому что в то самое время, как матушка, чрезвычайно довольная результатами поездки отца Мартирия в город, угощала его соленым рыбцом в виде закуски, потом холодным борщом, затем поросенком с кашей, потом варениками, поджаренными на сковородке, – в другой половине церковного дома происходила следующая сцена.

От матушки отца Василия только что вышла Федосья, которая по праздникам приходила к ним «помогать», то есть вообще делать все, что бы ей ни поручили. Федосья была женщина одинокая, за эти услуги ей обыкновенно накладывали в передник всевозможных остатков – пирога, мяса, вареников, давали несколько яиц, кувшин молока, и она довольствовалась этим. Но та же самая Федосья бывала и у отца Мартирия и тоже помогала и в точно таком же виде и у них получала возмездие.

И когда Федосья вышла от матушки отца Василия, матушка стремглав побежала к отцу Василию в кабинет.

– Слышал ты, какие новости? – сказала матушка. – Отец Мартирий неспроста ездил в город. Оказывается, он ездил с жалобой…

– Да что ты? С какой там жалобой?

– А с такой жалобой! Так-таки с жалобой…

– Да на кого ему жаловаться?

– Как на кого? На тебя. Прямо отправился к архиерею и заявил, что вот, мол, отец Василий меня перед прихожанами конфузит, во лжи заподозревает и прочее, – уж я не знаю, что он там такое говорил. Может быть, он сказал, что ты убил человека? Почем я знаю?

– Да откуда ты все это взяла?

– Да уж взяла. Не из пальца высосала.

– Э, полно. Что за глупости! Бабьи выдумки и только. Не поверю я, чтобы отец Мартирий был способен на такую гадость.

– Ну, вот и не верь. Конечно, ты будешь ждать, пока приедет следователь и начнет производить следствие, а потом переведут тебя в какую-нибудь Кочедаровку, где нет ни воды, ни деревца и приход никуда не годится…

– Да говори толком, откуда ты узнала? – промолвил отец Василий, уже несколько взволновавшийся и вследствие этого начавший ходить по комнате.

– Да очень просто. Федосья у них сегодня полы мыла, ну и вот, когда она кончила и собиралась уходить, приехал отец Мартирий. Они себе там заперлись в гостиной, а она в это время в спальне у матушки там что-то такое прибирала и все слышала от слова до слова. Вот откуда я узнала.

– А чего доброго!.. От них все станется! – сказал отец Василий, мало-помалу все больше и больше допуская мысль, что отец Мартирий способен на гадость.

– Я говорю тебе, что это так и есть. Федосья – баба верная, она не выдумает. Да и выдумать-то такую штуку ей совсем не по уму! И я тебе говорю, отец Василий, ты должен тоже поехать, да и поскорее. Вот завтра отслужишь, а послезавтра поезжай. Уж что бы там ни было, ты разузнаешь, – отец благочинный тебе расскажет, отец-благочинный к нам расположение питает; и ежели окажется, что отец Мартирий действительно был у архиерея, то и ты ступай к архиерею. Понимаешь? А иначе неизвестно, чего нам ждать с тобой. Поезжай, отец Василий, я тебе говорю, поезжай.

– И поеду. Что же это такое, в самом деле? – уже решительно заявил отец Василий, совершенно уверовавший в совершившийся факт. – Поеду и прямо к архиерею пойду. Что он ему там сказал? Ежели он наврал, так я могу втрое больше наврать. За этим дело не станет.

На другой день, в воскресенье, отец Василий служил обедню; после обедни он совершил отпевание Терешкиной старухи. Он совершил также и многие другие требы, – отслужил несколько молебствий по заказу прихожан, ввел в храм одну родильницу, которой вышло шесть недель после родов. Но что бы он ни совершал, какие бы молитвы ни читал, в голосе его слышался как бы гнев, и даже старый дьяк сказал тихонько на ухо старому дьякону:

– Что это такое сталось с отцом Василием? Он как будто на всех нас сердится?

А на другой день ранним утром отец Василий поехал в город.

IV

Итак, отец Василий тоже поехал в город. Но с первых шагов обнаружились обстоятельства, показавшие разницу между путешествием отца Мартирия и путешествием отца Василия. Прежде всего сама природа способствовала этому. Тогда как отец Мартирий мог ехать в широких развалистых санях, отец Василий должен был ехать на бричке. На дворе стояла оттепель, которая наступила вдруг, совершенно неожиданно. В бричке было ехать еще хуже, чем в санях, и потому отец Василий чувствовал себя еще злее, чем отец Мартирий. Снег совершенно растаял, и по дороге в город была жидкая грязь, которая обдавала со всех сторон и лошадей, и экипаж, и самого отца Василия. Лошадям подвязали хвосты, но это очень мало помогало; все-таки они были обрызганы до самой спины, а ноги их подбрасывали грязь высоко, и грязь эта попадала в самое лицо кучера и достигала отца Василия. Отец Василий только и делал, что каждую минуту поднимал руку и широким рукавом рясы стирал со своей физиономии жидкую грязь.

Когда же они приехали в город, то здесь на каждом шагу встречали недоразумение в виде глубоких луж, которые надо было переезжать вброд. Под жидкой грязью могли случиться такие неожиданности, что отец Василий каждый раз, когда лошади вступали в такое непредвиденное море, крестился на всякий случай, ибо не мог с уверенностью сказать, что выйдет оттуда невредимым.

Нечего и говорить, что отец Василий поехал прямо к благочинному. Благочинный на этот раз никуда не собирался. Отец Василий застал его в полукафтанье, по-домашнему, без всяких орденов. При виде отца Василия благочинный выразил чрезвычайную радость.

– Ах, Боже мой! Отец Василий! Да это такое удовольствие, такое удовольствие!.. – воскликнул благочинный. – Садитесь же, отец Василий; ну, что же у вас хорошего? Мы давно не видались. Как поживаете? Как здоровье вашей матушки и деток?

Отец Василий сел, но при этом удивился, что благочинный расспрашивает его о матушке и детях и ничего не говорит об архиерее, отце Мартирии и его жалобе. Поэтому он решил сам приступить к делу.

– Очень вам благодарен, отец благочинный, – сказал он. – У меня, слава Богу, все здоровы. А скажите, отец благочинный, правда ли, что отец Мартирий был у архиерея с жалобой?

– С жалобой? – рассеянно спросил благочинный. – С какой жалобой?

– Да слышно, что на меня…

– Ах, да, да, – вдруг вспомнил благочинный, – действительно, что-то такое было! Да, да, отец Мартирий был у архиерея.

– А вам, отец благочинный, он разве ничего не говорил?

– Нет, что-то такое говорил… Да, знаете, я, когда говорят мне дурное про кого-нибудь, стараюсь даже и не слушать. Пустяки какие-то говорил, я даже хорошенько и не разобрал. Что-то вы там не поладили.

– Гм! Странно! – сказал отец Василий. – Как же так? Он вам жаловался, а вы даже не расслышали? Странно, отец благочинный.

– Да не то чтобы не расслышал… А знаете, неприятно это… Я, отец Василий, хотел бы, чтобы все духовные лица жили в мире, а то что ж хорошего, ежели они ссорятся! И опять же пример… Какой же это будет пример прихожанам!

– Так вы говорите, что он был у преосвященного?

– Да, да, был у преосвященного. Вместе мы и пришли к владыке. Только уж что он там говорил, этого уж я не расслышал…

– Так, может, уж меня вы выслушаете, отец благочинный?

– А говорите, говорите, отец Василий.

– Тут дело в том, отец благочинный, что, как вы знаете, село у нас на две части разделено, и отец Мартирий, когда придет прихожанин бедный, сейчас ногу свою объявляет больной и меня заставляет требу служить. Ну, вот я и не согласился, и не то чтобы не хотел, – занят был; а он возьми да и пожалуйся, что будто бы я там его во лжи заподозрил, что-то в этом роде, даже и не знаю хорошенько.

– Гм! Да, да, припоминаю, припоминаю! – сказал благочинный. – Что-то этакое он говорил. Ах, знаете, не люблю я этого. Между нами сказать, отец Мартирий порядочный ябедник. Как же можно, сами согласитесь, отец Василий, вдруг к архиерею лезть и на товарища жаловаться! И опять же, товарищ товарищу рознь; а ведь я же вас знаю, вы человек мирный, уступчивый, я же знаю. Как же вдруг взять и нажаловаться? И знаете, он всегда был такой какой-то… Не хотите ли чаю, отец Василий?

– Благодарю вас, отец благочинный. Я бы вас просил вот о чем… Так как отец Мартирий самолично преосвященному владыке пожаловался, то и выходит, что и мне надо бы побывать у владыки.

– Да это самое лучшее, отец Василий! Именно вам и надо побывать у владыки! И самому ему прямо все и рассказать…

– А скажите, отец благочинный, как же владыка отнесся к жалобе отца Мартирия?

– Да ведь мысли его преосвященства – тайна для нас! – сказал благочинный, – Он велел мне напомнить ему об этом, да я подумал себе: эх, право, лучше забыть. И так решил, что ежели он сам не вспомнит, то и не надо.

– А примет ли меня преосвященный?

– Ну, это мы устроим. Хотя доклада у меня сегодня нет, а все же можно устроить… Да вот что, отец Василий, поедемте вместе. У вас ведь лошади свои, так, чтоб мне кучера не беспокоить, вы меня и довезете.

– Я вам буду весьма благодарен, отец благочинный. А то ведь этак-то без вас к архиерею нелегко добраться. Архиерей-то ничего, он добрый, да вот келейник у него… Келейника надо еще умасливать да кланяться ему, а с вами и так пропустят.

Благочинный надел рясу и расчесал бороду, привесил несколько орденов, но на этот раз не все, и они поехали. Ехать с отцом Василием было легче, чем с отцом Мартирием, потому что отец Василий был тоненький. Благочинному было вольготно сидеть рядом с ним, и он чувствовал себя хорошо.

Было четыре часа дня. Архиерей гулял в маленьком садике по песчаным дорожкам. Отец Василий, увидев его издали, тотчас же завернул за угол флигеля, который стоял отдельно во дворе, где жили певчие. Он не хотел, чтобы архиерей видел его прежде, чем благочинный поговорит с ним и доложит ему.

Благочинный, имевший доступ к архиерею во всякое время, пошел прямо в садик и, поздоровавшись с архиереем, сказал ему:

– Ваше преосвященство, помните жалобу отца Сострелятенка, – так вот теперь и отец Василий Мелхиседеков приехал.

– Какой Мелхиседеков? – рассеянно спросил архиерей, несколько уже позабывший эту историю.

– Отец Мартирий из села Березняков жаловался вашему преосвященству на товарища своего, отца Василия Мелхиседекова.

– А, да, да, помню, помню! – сказал архиерей, и у него в глазах опять явилась веселая мысль. – Ну что ж, я готов выслушать и Мелхиседекова. Пускай идет. Audiatur et altera pars[3]3
  Следует выслушать и другую сторону (лат.). Призыв к беспристрастному суду.


[Закрыть]!

Архиерей пошел в дом, а благочинный отправился в сторону флигеля и позвал отца Василия. Отец Василий явился к архиерею и, по обыкновению, отвесив ему поклон, взял благословение.

Архиерей осмотрел его с ног до головы и засмеялся.

– Ведь вот как хорошо устроила природа, – сказал он. – Отец Мартирий толстый, а ты, отец Василий, тонкий. Вы друг друга дополняете. Ведь противоположности должны сходиться! А вы между тем ссоритесь; вот странно!

Архиерей, как видно, был в добродушном настроении. Отец Василий принял это в расчет и радовался за исход своей просьбы.

– Ну, что же ты можешь сказать, отец Василий?

– По поводу жалобы отца Мартирия, ваше преосвященство, – ответил отец Василий.

– Ну, ну…

Отец Василий в довольно гладких выражениях, с большою основательностью рассказал архиерею, в чем заключается его обида.

– Приход у нас большой, ваше преосвященство, – говорил отец Василий, – и потому мы согласились, чтобы облегчить работу, разделить его пополам. Но отец Мартирий слаб на ноги, и уже до того слаб, что и злоупотребляет своей слабостью. Чуть какая треба ему не нравится, сейчас больным объявляется. Но я все же стараюсь, чтобы не было меж нами недоразумений, и часто за него совершаю требы. Однако же злоба заставила отца Мартирия поступить несообразно ни с саном, ни с товарищеским положением и оклеветать меня в глазах вашего преосвященства…

– Ну, а ты чего хотел бы? Что я, по-твоему, должен сделать с отцом Мартирием? – спросил архиерей.

– Я, ваше преосвященство, никакой кары для него не желаю, а только прошу, чтобы дело было разобрано и стало бы известно вашему преосвященству, что он оклеветал меня. А засим хорошо бы законно разделить наш приход на две части, и чтобы уже действительно у каждого были свои определенные обязанности.

– Так это что же, отец Василий? Тогда и церковь раздвоится! – сказал архиерей. – Тогда и никакой взаимной помощи между вами не будет? А сказано в Писании: «Друг друга тяготы носите». Эх, как в вас мало духовного, хотя вы и духовные особы! Ну, нет ли чего еще у тебя? – спросил архиерей.

– Есть, ваше преосвященство, – ответил отец Василий. – Хочу сказать о злобе, которую питает ко мне и моему семейству матушка, то есть жена отца Мартирия. Она-то и является главной виновницей нашей вражды. Не будь ее настойчивости, отец Мартирий ничего бы и не предпринял и не обеспокоил бы ваше архиерейство…

– Вот что! – промолвил архиерей. – Да ведь матушки не подчинены мне. Согласитесь сами, отец Василий, не могу же я вызвать сюда матушку отца Мартирия и посадить ее под арест для исправления. Точно так же не могу наложить на нее епитимью.

– А все же, ваше преосвященство, архипастырское внушение ваше много значило бы…

– Так-то оно так, да ведь женские дела трудно разобрать. И я не могу мешаться в них; да вот и благочинному не могу поручить; он мне скажет: «Не мое это дело, ваше преосвященство!» Вот ты говоришь, что матушка отца Мартирия злобствует, а может быть, матушка отца Мартирия думает, что это твоя матушка злобствует. Как же тут разберешься? Ведь женщины существа неосновательные. Нет, уж ты попроси отца Мартирия, чтобы он сам повлиял на свою матушку, а ты со своей стороны на свою повлияй. Но во всяком случае их надо как-нибудь помирить, отец благочинный! – прибавил архиерей. – Надо нам подумать об этом.

И в глазах архиерея опять, еще яснее преж-него, заиграла веселая мысль. Он прибавил:

– Мы подумаем об этом с отцом благочинным!

И затем отпустил отца Василия. И когда отец Василий вышел во двор, то он никак не мог решить, благосклонно принял его архиерей или нет, достиг он своей цели или не достиг.

Благочинный остался на некоторое время у архиерея, и отец Василий подождал его. Через четверть часа благочинный вышел, и в лице у него было что-то таинственное.

– Скажите, отец благочинный, как понимать мне: благосклонен ли был ко мне преосвященный, или нет? – промолвил отец Василий.

– Видимое дело – благосклонен, – ответил благочинный. – Да ежели бы он не был благосклонен, да разве бы он так разговаривал? Да вот, недалеко ходить, вчерашнего дня один деревенский священник пришел к нему с жалобой на дьякона. Что-то они там не поладили, и, видимо, священник был неправ, так что же вы думаете? Преосвященный вышел и сказал: «Чтобы больше ко мне с такими гадостями не лезли. Не для того я поставлен, чтобы копаться в этой вашей взаимной грязи!» Так и огорошил просителя. Он поджал хвост и уехал, довольный еще тем, что хоть целыми унес свои кости. А тут, видимо, благосклонен.

Но тем не менее у отца Василия все-таки было сомнение. Архиерей хотя действительно благосклонно говорил с ним и даже шутил, а между тем он не получил полного удовлетворения. Было у него такое чувство, как будто за этим приемом что-то такое должно было последовать и не совсем благоприятное.

Он довез благочинного до церковного дома и простился с ним. У него не явилось ни малейшего желания делать покупки; напротив, хотелось поскорее добраться до дому. Он только заехал в кузницу и подковал лошадей.

А когда приехал домой, то сейчас же начал нервно ходить по кабинету. Матушка принялась расспрашивать его, а он отвечал ей:

– Поди ты, разбери его! Сказал: «Мы придумаем!» А Бог его знает, что он такое придумает! А, да и вся эта история… Лучше бы ее и не начинать!

– Да ведь не ты начал! – утешала его матушка. – Во всяком случае ты хорошо сделал, что поехал; по крайней мере ты подал свой голос, а без этого… Мало ли что такое мог навыдумать отец Мартирий?