Текст книги "На действительной службе (сборник)"

У самого входа с правой стороны, на возвышенном месте, перед стойкой стоял тытарь – приземистый, широкоплечий мужик, с короткой седовласой бородой, с тщательно смазанными церковным маслом и прилизанными волосами. Он был в цветной узорчатой жилетке, в ситцевой рубашке, широких штанах, однако ж, городского покроя, и без сюртука.

– Карпо Михайлович Кулик, наш церковный староста! – отрекомендовал его отец Родион. – Один из наиболее почтенных селян. Имеет достаток. Три сотни овец и прочее.

Кулик наклонил голову и подставил ладони для получения благословения. Кирилл благословил его молча.

– Трр-етье трр… – начал было Кулик, но никак не мог выговорить всю фразу.

– То есть третье трехлетие он тытарем служит, – пояснил отец Родион, – он заика! – прибавил он; а Кулик отдернул шелковый платок, покрывавший стойку, и глазам Кирилла представился целый ряд систематически разложенных кучек восковых свечей разного калибра, от самого тоненького, двухкопеечного, до полтинничных, свадебных. Было очевидно, что Кулик недаром прослужил три трехлетия в должности тытаря и во всяком случае научился в порядке содержать свечной стол.

Едва только Кирилл дошел до середины церкви, как с обоих клиросов ему навстречу пошли две фигуры, очень мало похожие одна на другую и в то же время заключавшие в себе общую черту, сближавшую их. Слева шла невысокая фигура в серой ряске, с массой кудрявых черных волос на голове. Ввалившиеся щеки, острый нос и желтый цвет лица, на котором даже растительность была невероятно скудна, как на неплодородной почве, говорили о снедающем этого человека недуге. Другая фигура, которая отошла от правого клироса, была высокого роста и атлетического сложения. Узкий полукафтан плотно облегал ее полновесные, упругие члены. Фигура тяжело ступала, и утлый пол сгибался под нею. Сходство же между ними заключалось в том, что оба они шли, опустив руки по швам, и болезненное лицо первого выражало такое же смирение, как и красное, пышущее здоровьем волосастое лицо второго. С одинаковой покорностью наклонились перед настоятелем кудрявая голова худого человека и лысая, ярко блестящая голова атлета, и совершенно на один манер подставили они свои ладони для благословения.

– Диакон Симеон Стрючок! – болезненным альтиком проговорил невысокий человек в ряске.

– Дьячок Дементий Глущенко! – громовым басом отрекомендовался атлет.

И, получив благословение, они стали в виде ворот, сквозь которые прошли Кирилл и отец Родион. Осмотрели алтарь. Кирилл нашел, что здание церкви находится в опасности, а утварь требует перемены.

– Средств не имеем… А то давно бы! – сказал отец Родион. Но в сущности ему до сих пор и в голову не приходили подобные мысли. Он исходил из той точки зрения, что для Бога все едино, где бы и на чем бы ни служить Ему.

Окончив осмотр, Кирилл попросил всех к себе. Фекла Чепуриха, несмотря на то что Мура еще спала, давно уже приготовила самовар. Кирилл угостил чаем весь причт луговской церкви.

VI

К удивлению отца Родиона, в воскресенье церковь была наполнена чисто луговскими прихожанами. Были, конечно, и хуторяне, но главный контингент молящихся состоял из коренных жителей местечка. Но удивление отца Родиона достигло высшего предела, когда во время чтения дьяконом Стрючком Евангелия в церкви появилась и стала слева, позади клироса, сама помещица, Надежда Алексеевна Крупеева.

Собственно, в этом ничего не было удивительного, так как этому воскресенью предшествовала изрядная агитация со стороны причта, церковного старосты, сторожа и в особенности Феклы Чипурихи. Каждый вечер Фекла собирала где-нибудь на завалинке баб и описывала им нового священника, молодую матушку, и как они живут, и что они говорят. Про Кирилла она рассказывала, что он «добреющей души», а про Муру, что «ее трудно раскусить: дикая она какая-то; в хозяйстве ничего не смыслит». Из других источников было известно, что Кирилл невероятно ученый человек. Тытарь Кулик рассказал, что таких ученых на все государство только и есть двенадцать человек. Надо полагать, что ученость Кирилла возбудила любопытство помещицы. Все ожидали, что новый настоятель скажет вступительную проповедь, в которой покажет перед луговскими прихожанами всю свою необычайную ученость. Ждали также, что ученый настоятель устроит и служение какое-нибудь особенное, торжественное. Но с первого шага началось разочарование.

– Настоящая пигалица! Тонкий да безбородый! – говорили прихожане, по мнению которых священник должен быть плотного сложения, иметь окладистую бороду и громкий голос. Не нравилась и служба нового священника.

– Бормочет там что-то себе под нос, ничего и разобрать нельзя. Уж отец Родион, даром что мало ученый, а лучше служит. У него каждое слово слышишь. В чем же эта самая ученость? А бабы брехали… Ну, народ!..

Когда же и обедня кончилась, а новый настоятель даже никакой проповеди не сказал, то разочарование было окончательное.

– Какой там ученый?! Видно, малоумный оказался, вот его и прислали к нам. Двенадцать, говорит, на всю Россию, ну, таких, я думаю, двенадцать тысяч найдется, даже девать их некуда!

Отец Родион стоял всю обедню в алтаре. Перед концом он подошел к Кириллу и тихонько сказал ему:

– Отец Кирилл, здесь в церкви помещица присутствует. Это – редкость. Надо бы ей просфору вынести!

Кириллу был хорошо известен обычай выносить помещикам просфору. Обычай этот не нравился ему еще в детстве.

– Нет, отец Родион, не надо! – сказал Кирилл. – Пока еще я не знаю никаких ее заслуг… А вы знаете, отец Родион?

– Положим, что ничего такого… Но все ж таки помещица… Я всегда выношу ей просфору.

– Простите меня, отец Родион, но я ей просфоры не вынесу! – мягко ответил Кирилл.

И более наблюдательные прихожане заметили, что новый священник не вынес просфоры помещице. Заметили еще и другое. Когда кончилась обедня, хуторяне запрягли коней в свои «дилижаны» и поехали домой. Точно так же разошлись по домам и местные богачи. Кирилл никого не пригласил к себе на чай или закуску. Все эти обстоятельства вызвали два толкования. Одни говорили, что Кирилл гордец, а другие – что он для всех хочет быть равен. Присматривались к выражению лица помещицы – не обижена ли невниманием к ней нового священника? Но ничего такого не заметили. Она вышла из церкви, поговорила о чем-то с двумя бабами – после оказалось, что она спросила, как их зовут, села в экипаж и поехала домой.

Понятное дело, что в этот день деревенские разговоры вертелись главным образом на новом священнике. И надо сказать, что в общем преобладало неодобрение.

Но в этот же день случилось обстоятельство, которое совершенно спутало луговских прихожан. Антон Бондаренко, землянка которого находилась на самом краю села, вздумал выдавать свою дочку замуж. Это было немножко странно, потому что свадебный сезон обыкновенно начинается в конце сентября. Но дело в том, что дочка его Горпина как-то совершенно неожиданно стала полнеть. Когда это сделалось очевидным, Марко Працюк, молодой рослый парень, который не отрицал своей вины в этом обстоятельстве, отложил в сторону цеп и лопату и послал к Антону сватов. Так как с этого воскресенья начиналась седмица нового священника, то Антон пришел к Кириллу. Это было часов в семь вечера. Кирилл только что отслужил вечерню и, вернувшись домой, застал Муру за чайным столом.

– А дома батюшка? – спросил Антон у Феклы, которая совсем основалась на кухне.

– Чай пьют. Можешь и подождать!

– Так ведь мне не близкий свет домой-то идти. Версты две будет, сама знаешь.

– Ну, не могу же я от стола оторвать… Сейчас только из церкви пришли…

Разговор этот происходил в сенцах. Кирилл слышал его от слова до слова. Он отворил дверь и обратился к Антону:

– Что тебе?

Антон снял шапку и поклонился.

– К вашей милости, батюшка! Дело есть!

– Зайди в хату! – сказал Кирилл. Антон вошел и поклонился Марье Гавриловне.

– В чем же дело?

– Дочку надобно перевенчать!.. Так вот я пришел…

– Что ж, перевенчаем! Когда хочешь?

– Завтра бы!..

– Ладно, и завтра можно! Часов в десять приходите в церковь!

Антон опять поклонился и молчал.

– Ну, так иди с Богом! – сказал Кирилл. Но Антон не двигался с места. Он не только не считал дело конченым, но даже не думал, что оно началось. По его мнению, недоставало самого главного. Во всяком случае, батюшка перевенчает Горпину, в этом нет сомнения, на то он и батюшка.

– А сколько же за венчание будет, батюшка? – спросил наконец Антон.

– Да уже дашь сторублевку! – сказал Кирилл и самым серьезным образом посмотрел ему прямо в глаза. Антон саркастически ухмыльнулся и выразительно мотнул головой.

– Гм… таких денег я сроду и не видал даже…

– Ну, что ж, а я меньше не возьму!..

Антон поднял на него глава, стараясь понять, шутит новый батюшка или глуп от природы. «Должно быть, он шутник!» – подумал Антон и сказал:

– Нет, уж вы, батюшка, настоящую цену говорите!..

– Как тебя зовут? – спросил Кирилл.

– Антоном Бондаренком.

– Так вот что, Антон: цену настоящую ты спрашивай, когда на базар придешь. Станешь порося покупать, так тебе и скажут настоящую цену, а ко мне ты пришел по делу церковному, святому. Церковь – не базар, в ней никакой торговли не может быть.

Антон смотрел на него недоумевающим взглядом.

«Что-то я не второплю! – размышлял он про себя. – Чи он жадный, чи Господь его знает!»

– Иди себе с Богом! – прибавил Кирилл. Но Антон не двигался с места.

– Как же оно будет, батюшка? – спросил он.

Кирилл возвратился к столу, сел и взял стакан с чаем.

– Много у тебя земли? – спросил он.

– Земли? Четыре с половиной. Да плавни с полдесятины будет.

– А хлеб уродил у тебя?

– Хлеб? Да как сказать! И уродил, и не уродил. Жито Бог дал хорошее. С двух десятин почти что шестнадцать четвертей собрал, ячменю с полдесятины четвертей пять взял. Полдесятины баштану… «Огирок» ничего, а кавун весь погорел, вся «гудина» повяла, проса полдесятины… едва свое вернул. А десятина пшеницы даже совсем из-под земли не вышла. Ну, а сено плавное в наших местах всегда хорошее. Высокое, густое… Дай Бог, чтобы на всем свете такое сено было. Поверите, батюшка, это не сено, а как бы вам сказать – шелк.

– Так ты, выходит, богач, Антон Бондаренко! Как же мне с тебя сторублевку не взять?

Антон опять выпучил глаза. Никак не мог уловить он тонкой усмешки, которою Кирилл сопровождал свои слова. Видя его недоумение, Кирилл сказал прямо:

– Ну, иди с Богом, Антон. За венчание дашь сколько сможешь. А не сможешь, и так повенчаем. И всем своим землякам скажи, чтобы со мной не торговались.

Антон поблагодарил и ушел чрезвычайно смущенный. Он даже не знал, рассказывать ли землякам о своем разговоре с батюшкой. По дороге он рассчитал, что может безобидно для себя дать за венчание карбованец, не считая свечей, которые он купит особо. Будь это у отца Родиона, дешевле пяти рублей не отделался бы, а со свечами и все семь. Это было так приятно, что он боялся, как бы кто не помешал, не отсоветовал новому священнику. Очевидно, новый батюшка просто не знает порядков. А ежели это дойдет до отца Родиона, который ему растолкует, то дело примет другой оборот. Поэтому Антон решил сохранить это пока в секрете, а когда уже дело кончится, рассказать землякам. И когда его спросили, много ли взял новый батюшка за венчанье, он без запинки ответил:

– Шесть карбованцев слупил!

– Ого! Видно, порядки знает!

– А то нет?! – окончательно покривил душой Антон. – Недаром же он, сказывают, ученый да переученый!

Когда Антон ушел и дверь за ним затворилась, Кирилл встал и в волнении прошел по комнате.

– Знаешь, это даже обидно, до какой степени в них глубоко сидит эта болезнь! – заговорил он, обращаясь к Муре. – Ведь он приходит ко мне, как к торговцу: ваш товар, наши деньги! И я уверен, что он недоволен, даже, пожалуй, возмущен… Нет, ты обрати внимание: я священник, я должен освятить союз его дочери с ее женихом, он за этим пришел. И он говорит мне: продай мне на пять рублей Божией благодати! Я должен был сказать: нет, нельзя, это стоит десять, и наконец, довольно поторговавшись, мы согласились бы на семи рублях… Какого же мнения он будет обо мне?

– Однако, Кирилл, надо же чем-нибудь жить священнику! – возразила ему Марья Гавриловна.

– Конечно, надо, Мура, конечно! Но это надо как-нибудь иначе устроить. Такая форма обидна мне… Обидна!..

Мура ничего больше не возражала, но он нисколько не убедил ее. Она с малолетства видела, как спокойно торговались за разные требы, и привыкла думать, что это в порядке вещей и что иначе не может быть.

На другой день утром произошло венчание Горпины с Марком Працюком. Венчание было немноголюдно, так как пора была горячая, да и про Горпину было известно, что она уже не девушка. Молодые торопились, чтобы поспеть на гумно, собираясь вечером устроить пирушку. После венчанья Антон подошел к Кириллу и, сильно конфузясь, сказал:

– Как уже вы разрешили, батюшка, так вот… карбованец могу!..

Кирилл спокойно взял от него рублевую бумажку и тут же передал ее дьякону, отцу Симеону. Дьякон взглянул на рублевку и совершенно непроизвольно скорчил такую жалкую мину, что дьячок Дементий, уносивший в алтарь венцы, сейчас же понял, что дело неладно. Через полминуты они о чем-то шушукались на клиросе. Вслед за этим Дементий крупными шагами побежал через всю церковь, догнал уходившего Антона и схватил его за рукав.

– Ты, бычачья голова, рехнулся, что ли? – спросил он его низким сдержанным голосом.

– Чего? – проговорил Антон, хотя отлично знал, чего хочет дьяк.

– Как чего? За венчанье карбованец даешь?

– А ей-богу же, Дементий Ермилыч, я больше не имею!

– Да я тебя не спрашиваю, имеешь ты или нет, а ты скажи, сколько тебе батюшка назначил?

– Батюшка? Батюшка сказали: «Сколько в силах, столько и дашь»… Ну, я…

Дьячок Дементий совершенно растерялся, до такой степени это было дико. Этим воспользовался Антон и поспешил удрать, боясь, чтобы с него не слупили чего-нибудь лишнего. Дементий возвратился на клирос уже более сдержанными шагами и поведал дьякону то, что узнал от Антона. В это время Кирилл, сняв облачение, вышел из алтаря и направился к выходу. Они замолкли, но на лицах их явно выражалось изумление и неудовольствие, хотя они и старались скрыть эти чувства. Кирилл очень хорошо видел это, но сделал вид, что ничего не замечает, и вышел из церкви.

– Нет, что ж это такое, отец Семен, я вас спрашиваю? – во все свое широкое горло крикнул тогда дьячок Дементий. – Этак и с голоду пропасть можно! Ежели за венчанье не брать, так за что же брать?

– Новые порядки, Дементий Ермилыч! – слабым тенорком ответил болезненный дьякон и прибавил: – Ковшик с вином уберите, Дементий Ермилыч!

Дьячок Дементий ринулся к стоявшему посреди церкви низенькому квадратному столику, схватил ковш и помчался с ним в алтарь. Все это он проделал с неудержимым негодованием. Дьякон же стоял, смиренно опустив голову, как человек, привыкший смиряться перед всевозможными невзгодами жизни.

– Знаете что? – сказал дьячок, вернувшись из алтаря. – Пойдем к отцу Родиону и расскажем ему.

– А надо, надо! – ответил дьякон. И, выйдя из церкви, они направились прямо к отцу Родиону.

VII

Отец Родион принял их запросто. Он был в широких нанковых шароварах, спускавшихся в голенища высоких сапог, и в коротенькой куртке. Когда они вошли в комнату, которую называли гостиной, отец Родион стоял у клетки, висевшей над окном, и осторожно и сосредоточенно переменял воду канарейкам.

– А! Наше воинство пожаловало! – промолвил он, оставшись в прежней позе и не покидая своего занятия. – Ну, как дела?

– Нехорошо, отец Родион! – пожаловался дьячок Дементий, в груди которого кипело негодование.

– Ну-у? Что же именно?

– Сейчас венчали Антонову Бондаренкову дочку. А за венчанье получили руб-карбованец.

– Это каким же манером?

Отец Родион все еще оставался спокойным и не оставлял своего идиллического занятия.

– Очень просто. Кончили это мы венчанье, подходит Антон к отцу Кириллу…

Дьячок Дементий начал рассказывать, как было дело, останавливаясь на мельчайших подробностях. Когда он дошел до объяснения Антона и повторил его ответ: «Батюшка, говорит, сказали, сколько, говорит, в силах, столько, говорит, и дашь», то отец Родион внезапно оставил клетку, которая начала раскачиваться из стороны в сторону.

– Вот оно что! Ну, это, могу сказать, нехорошо! – сказал он.

– Весьма даже нехорошо! – жалобно подтвердил дьякон.

– Ведь это только один раз надо сделать, а там уж пойдет. Это им очень понравится!..

Под выражением «им» отец Родион разумел прихожан. Он пригласил причт садиться, и началось основательное обсуждение положения дела.

– Признаться, я сразу заметил в нем что-то такое… этакое… подозрительное, – говорил отец Родион. – Но, одначе, ежели так дальше пойдет, то можно и пожаловаться.

Совещание длилось более часу. В конце концов было решено не спешить и выждать, что дальше будет. Может, это от неопытности: просто человек не знает порядков.

Первая седмица Кирилла была богата требами. У кузнеца Пахома, подковывавшего всю деревню, умерла старуха-мать. Кузнец не особенно печалился, потому что старуха долго болела, никакой пользы ему не приносила, представляя только лишний рот вдобавок к семи ртам, которые составляли его собственное семейство. Он пришел прямо к дьячку Дементию.

– Что, должно быть, Мавра Богу душу отдала? – спросил Дементий.

В местечке было известно, что Мавра плоха. Притом же в такое горячее время кузнец не стал бы шляться к дьячку без важной причины.

– Вот как вы угадали, Дементий Ермилыч. Именно отдала! Царство ей Небесное!

– Ну, так что же?

– Схоронить бы!

– А ты возьми да и закопай ее. А мы в воскресенье пойдем на кладбище да и отпоем. Может, к тому времени еще кого-нибудь Господь примет. Так разом уже.

– Хотелось бы как следует, Дементий Ермилыч!

– Да ведь мне хотелось бы быть архиереем, мало чего! Не велика была птица твоя Мавра! Небось, за четыре гривны хочешь всем собором схоронить!

– Что ж, Дементий Ермилыч, чем смогу, отплачу. Может, когда-нибудь коняку подковать придется.

– Это ты мне и так подкуешь!.. Нет, Пахом, брось ты это!.. У меня у самого пшеница не домолочена!

– Коли так, придется к самому батюшке пойти! – И Пахом направился к Кириллу.

«Вишь, пронюхали, каков этот батюшка. К отцу Родиону, небось, не пошел бы», – подумал Дементий и решил выждать, что скажет Кирилл.

Пахом пришел к Кириллу и заявил о том, что у него вчера умерла мать. Он собирался изложить свою просьбу о похоронах.

– Все ли у вас готово? – спросил Кирилл.

– Все, как полагается.

– Ну, так кликни там дьяка либо дьякона!

Пахом замялся.

– Дьяк говорит: «Сами, говорит, заройте, а мы в воскресенье отпоем!.. Мне, говорит, молотить надо, я за четыре гривны не могу дела бросить».

Кирилл промолчал, одел рясу и шляпу и вышел. С крыльца был виден ток Дементия. Дьяк был в ситцевой рубахе без кафтана. Соломенная шляпа съехала у него на затылок. Он усердно стучал цепом; пот катился с него градом. Увидев батюшку, вышедшего на крыльцо, он удвоил усердие. Кирилл постоял с минуту и подумал: «А ведь у него большое семейство!» Он прошел ограду, вышел в калитку и приблизился к току Дементия. Дьяк остановился и почтительно снял шляпу.

– Помогай Бог! – сказал Кирилл.

– Прикажете на похороны собираться? – спросил Дементий.

– Нет, ничего, я сам отпою. Дьякон тоже, я думаю, занят?

– Баштан сбирает.

– Ну, ладно, я сам справлюсь! – сказал Кирилл. В это время сторож принес ему узелок с облачением. Кирилл взял узелок и пошел вслед за Пахомом. Дементий смотрел ему в спину и думал: «Что ты есть за чудак? Бог ли в твоем сердце живет, или ты лицемер? Не разберешь тебя».

Кирилл отпел Мавру и проводил ее на кладбище. Когда кузнец, по окончании обряда, протянул ему руку с кучей медяков, он сказал, что не надо. Только что перед этим он видел мизерную обстановку, среди которой ютился Пахом со своим многочисленным семейством. «Как я возьму у нищего?» – подумал Кирилл и сказал:

– Зимой у меня будет повозка. Когда в ней шина сломается, я позову тебя, ты мне спаяешь ее!..

– Что угодно сделаю вам, батюшка, за вашу доброту! – с большим чувством сказал Пахом.

В самом деле, он был очень тронут вниманием нового священника. В местечке Луговом так уже водилось, что особое отпевание полагалось только богатым покойникам. «Меньше как за два карбованца с места не сдвинусь», – прямо говорил предместник Кирилла. Для бедняков считалось достаточным, что их относили на кладбище домашними средствами, а потом разом отпевали, когда набиралось их с полдюжины. В особенности это практиковалось летом, когда все – и священники, и причт – были заняты каждый своим хозяйством. Прихожане свыклись с этим обычаем, который велся испокон веку, и не протестовали. Бывали иногда отдельные попытки склонить причт на уступку, когда в небогатой семье умирало почтенное лицо, как это случилось у кузнеца Пахома. Иногда в добрую минуту удавалось сойтись на карбованце с обещанием в будущем, по окончании молотьбы, принести мерку жита. Вообще вопрос о требах в местечке был поставлен прямо и открыто.

Это было в пятницу. К хате Дементия подъехал благоустроенный «дилижан», запряженный парой шустрых лошадок. В передку сидел парень в белой холщовой рубашке и в соломенном бриле с широкими полями. В задней части, на люльке с рессорами, помещался увесистый мужик с сильно обросшим темным лицом, с маленькими глазками и густыми седыми бровями. Мужик был в синем чекмене, подпоясанном красным шарфом; на голове у него была фуражка синего сукна, и вообще он имел вид городского мещанина. Он сошел с «дилижана» и оказался человеком небольшого роста, ступавшим тяжело и уверенно. Дементий, сгребавший на току в кучу зерно, увидев его, тотчас положил лопату и пошел к нему через дощатые ворота.

– Марко Андреевич! Зачем вас Бог принес? Ну, что, как у вас там на хуторах? Да идите же в хату!..

Дементий говорил и смотрел чрезвычайно приветливо. Очевидно, Марко Андреевич Шибенко, богатый хуторской прихожанин, был желанным гостем. Хуторянин слегка шевельнул густыми длинными усами, что означало улыбку, и протянул Дементию смуглую и корявую руку.

– Вашими молитвами, Дементий Ермилыч, живем! – пробурчал он отрывисто и слегка заикаясь. – А в хату это можно!.. Слухай ты, Митько!.. Снеси один мешок в сени!

– Вот это добре! Не забываете нас!..

Митько стал лениво слезать со своего возвышенного сиденья, а хозяин и гость пошли в хату. В сенях их встретила супруга Дементия, Антонина Егоровна, женщина еще довольно молодая, а по комплекции и здоровью вполне подходящая к своему супругу. Она копошилась около кабицы, разводя огонь под котелком, в котором еще двигались живые раки. Ее окружали ребятишки со смуглыми головами и грязными носами, в длинных сорочках без пояса и без штанов, с большими животами и босоногие.

Антонина Егоровна извинилась, что не может подать руку Марку Андреевичу, потому что вся измазана сажей.

– Вы не обижайтесь, – прибавил Дементий, – она у меня всегда рохлей ходит.

Когда они вошли в хату, Антонина Егоровна сейчас же переселилась в чулан, вымыла руки, переодела кофту, достала графинчик с водкой, вяленого рыбца и вскорости появилась в комнате со всем этим добром.

– А чья будет нынче у вас седмица? – спросил прежде всего Марко Андреевич.

– Нового, отца Кирилла! – сказал Дементий и при этом как-то безнадежно махнул рукой.

– Ага, вот мы его и попробуем! Я новую засеку построил. Ну, завтра зерно ссыпать будем, а без свяченья, сами понимаете, невозможно такое дело делать. Хочу сегодня чтобы окропили.

– Что ж, мы с удовольствием, Марко Андреевич. Уж вы, конечно, нас не обидите.

– Вот еще! Да я хоть вперед готов. Вот даже сию минуту!.. Извольте. Дементий Ермилыч, сами уже батюшке передайте!

Марко вынул из-за пазухи вязаный кошелек, отсчитал три трехрублевки и подал Дементию. Дементий взял.

– Ежели бы все прихожане так обращались, так мы бы богачами были! – сказал он, сжимая в кулаке ассигнации. – Только такими, как вы, милостивцами и живем!

Но в это время у него в голове мелькнула мысль, которая омрачила его лицо. «Чего доброго, и тут новый настоятель штуку выкинет! – подумал он. Возьмет да и даст ему сдачи. От него станется!»

– А отчего бы вам, Марко Андреевич, не подождать до воскресенья, а? – спросил он не без задней мысли. – В воскресенье будет седмица отца Родиона, дело, значит, будет верное.

– Так говорю же: зерно готово, завтра ссыпаем. Никак нельзя подождать!..

– Так, так!.. Ты, Антонина, угощай тут Марка Андреевича, а я схожу к батюшке, доложу…

– Может, и мне уже разом пойти? Познакомиться, значит! Я ему два мешка жита привез для знакомства.

– Нет уж, вы погодите… Сперва я, потом вы…

«А ежели он тебя да с твоим житом попрет куда не следует! – подумал Дементий. – Вот уж истинно чудаковатый батюшка!»

Дементий пошел к Кириллу. Он застал настоятеля за письменным столом. Марья Гавриловна сидела на диване и читала книжку.

– А! Садитесь, пожалуйста, я сейчас! – сказал Кирилл, продолжая писать. – Мура, вот это наш дьячок, Дементий Ермилыч Глущенко!

Мура протянула ему руку. Дементий взял эту руку всей своей огромной ладонью, сжал ее и от смущения потряс с необычайным рвением. Но сесть он не решился, а остался стоять, отступя от дивана назад два шага. Мура спросила его, велико ли у него семейство. Он ответил, что, благодарение Богу, не маленькое, и прибавил, что старшего сына уже свез в духовное училище.

– В чем дело? – спросил Кирилл, повернувшись к нему вместе со стулом.

– С хуторов приехал мужик, Марко Шибенко. Просит поехать к нему и засеку освятить.

– Что ж, поедем!

– Он мужик богатый, первый на хуторе!.. Ну, и сам предложил десять карбованцев… Я даже и не спрашивал. Так прикажете принять? – тоном виноватого объяснял Дементий.

– Сам предложил? – спросил Кирилл, вглядываясь в его физиономию.

– Ей-богу, отец Кирилл, я и не спрашивал, даже намеком.

– Ежели он богат и сам предложил, отчего же не взять.

– Разумеется, отчего не взять! Вот они и деньги!

– Положите их в общую кружку!.. И собирайтесь, поедем.

«Вот и разбери его! – размышлял Дементий, возвращаясь домой. – Ежели богатый и сам предложил!.. А не все ли мне равно, богатый или небогатый. Много ли их, этих богатых? Сам, говорит, предложил! Так ведь это Марко Андреевич, хуторянин: хуторяне – совсем другой народ! Дождись-ка от наших луговских, чтобы они тебе сами предложили! Еще бы! Держи карман!» Проходя через свои сени, он увидал в углу мешок с житом, туго набитый и хорошо завязанный. «Вот он сейчас и виден, хуторянин! Сам привез, никто не тянул его. Да какой мешок: кругленький, веселенький, пудиков шесть будет! Это ежели даже по шести гривен, так и то три рубля шестьдесят будет. Деньги!»

Марко Андреевич успел выпить добрых пять рюмок и отказывался от шестой на том основании, что надо идти к батюшке.

– Оно, знаете, неловко. Водкой отдавать будет!

Это было единственное опасение, так как хмелел он, начиная со второго полштофа.

Он пошел к Кириллу. Батюшка уже облачился в рясу. Марья Гавриловна в соседней комнате рылась в комоде, доставая ему чистый платок. Марко Андреевич вошел в сени и, ради благовоспитанности, несмотря на то что было совершенно сухо, тщательно вытер подошвы о деревянный порог. Разглядев, что налево ведет большая двустворчатая дверь, а направо – низенькая ординарная, он сообразил, что направо будет кухня, и взял влево. Он растворил дверь и вошел. На пороге он остановился и, устремив спокойные взоры в угол, трижды перекрестился, а потом поклонился хозяину.

– Я Марко Шибенко с хуторов, батюшка! – сказал он, прищуривая глаза.

– А! Вот мы к вам и поедем! Я готов! – ответил Кирилл, думая, что Шибенко пришел торопить его.

– Нет, это само собою, а я насчет другого дела.

– У вас дело? Садитесь, рассказывайте!

– Покорно благодарим. Только спервоначалу дозвольте благословение взять.

Кирилл спохватился. Он никак не мог привыкнуть давать благословение всякому, кто к нему приходил. По всегдашней привычке рука его протягивалась для пожатия, между тем здесь ни один визит не обходился без благословения. Марко подошел к нему, взял благословение и поцеловал руку.

– А теперь вот и дело! – сказал он уже более развязным тоном. – Мы своих батюшек очень уважаем и всегда стараемся оказывать им угождение.

– Садитесь, что же вы стоите! – пригласил Кирилл.

– Покорно благодарим! – ответил Марко, сейчас же воспользовался приглашением и сел на стуле, вытянувшись и держа ногу на ноге. – Что нам Бог по милости Своей посылает, тем мы и с духовными лицами разделяемся. Так уже для первого знакомства дозвольте, батюшка, два мешка жита вам в презент.

– Мне? За что же? Я еще ничем не заслужил!

– Вы за нас молитесь. Мы только и делаем, что грешим, а вы все отмаливаете. Вот за это самое! Притом уважение имеем к духовному сану. Так уже не откажите принять два мешочка.

– Да я, право… Я ничего не имею против. Только это как-то странно!.. Извольте, я приму!.. Благодарю вас!..

Кирилл сконфузился. Подобного предложения он не предвидел. Ему, однако, было известно, что нет большей обиды для мужика, как отказ принять от него дар.

– Вот и спасибо вам. Нам главное, чтобы душевность была. Ежели нашим братом не брезгуют, мы всегда готовы снабдить. А матушку не дозволите повидать?

– Отчего же? И матушку можно. Мура! Вот тут с тобой хотят познакомиться!

Марья Гавриловна вышла с платком в руке и с недоумением осмотрела Марка Андреевича, сидевшего на стуле. Она решительно не понимала, почему ему пришло желание познакомиться с нею. При ее появлении он встал и сделал ногами движение, слегка напоминавшее расшаркиванье.

– Так вот это матушка? Молоденькие какие, Господи Боже наш!

И он совершенно внезапно подошел к Муре, схватил ее руку и поцеловал. Мура не успела принять меры к отклонению этого порыва.

– Я с хуторов, матушка! Жалуйте к нам, милости просим! Уж мы вас так примем, так примем!.. Мы духовных личностей уважаем. Соберем весь хутор, хлеба вам пять возов навезем! Только приезжайте!

Для Муры все это были странные вещи. Не понимала она, почему он так горячо приглашает, зачем она поедет на хутора, с какой стати они будут собирать народ и везти ей пять возов хлеба. Она молчала и глядела на него с нескрываемым недоумением.

– Ну, спасибо, спасибо! – сказал за нее Кирилл. – Нам, однако, пора ехать.

Марко повторил еще раз свое приглашение и вышел вслед за Кириллом. На крыльце он остановился и крикнул по направлению к Дементьевой хате:

– Эй, Митько! Подъезжай сюда да снеси-ка батюшке в кладовку два мешка, что в передку лежат.

Митько зашевелился, зануздал лошаденок, и через минуту «дилижан» запел всеми своими составными частями. Митько обогнул ограду и подъехал к калитке. Минут пять он возился с мешками, потом поправил сено в «дилижане», устроил места для сидения. Появился Дементий в сером кафтане с узлом под мышкой. В узле были облачения. Он сказал, что отцу дьякону нездоровится. Они разместились и поехали.