Текст книги "Распоротый"

В какую-то минуту, в самом начале моего проникновения в Таш, я вдруг испугался ее абсолютного могущества и бесконечного превосходства. Мне почему-то почудилось, что я теряю себя и гибну в разросшейся до размеров космоса черной дыре, бесследно поглощающей даже кванты света. И действительно, Таш всосала меня жадно и быстро, с влажным утробным чмоканьем, как всасывает неосторожного путника болото или зыбучий песок. Однако через некоторое время, когда я смог осмотреться, я понял, что страхи мои нелепы. Под тонким слоем песчинок оказался спрятан подземный дворец с роскошными залами, висячими садами, крытыми переходами и уютными будуарами.

Аристократически чувственное влагалище Таш обхватывало меня теплыми нежными ладошками, ласково терло, посасывало и, быстро выполнив положенный ритуал, взрывалось долго истекающей из загадочных глубин многоступенчатой волной оргазма. Я оказался в залитой теплым светом свечей дворцовой зале, где чарующе звучал клавесин, пела флейта и прекрасные пары с тихим шорохом легко кружились вокруг меня в подчеркнуто техничном менуэте. Больше всего чудесное слияние с Таш напоминало танец эльфов на фейерической планете Лориен. Я видел его всего один раз, но запомнил на всю жизнь.

Мне очень хотелось, чтобы это никогда не кончалось. С каждой минутой мое одиночество отступало, растворялось и таяло. Все происходящее сейчас было так сладостно, что я готов был на все ради продления этих фантастических минут. Я смотрел на тонкое, невыразимо прекрасное лицо Таш, на нежные, влажно блестящие губы, на пушистые тени от ресниц и чувствовал, как плавится мое сердце в ослепительном пламени наконец пришедшего ко мне счастья. Я долго ждал эту женщину, может быть, всю жизнь, и вот наконец дождался.

Бескрайний мир, простирающийся от переливающейся всеми красками ойкумены до мрачных и темных лабиринтов втирален Керста, сжался сейчас до размеров принявшего меня женского тела, и из него исчезли рой и "Трезубец", Марта и Стефан, патруль и Давантари – все, что мучило и жгло меня бессонными кошмарными ночами, оглушало днем, постоянно стонало и ныло под сердцем, уводя до срока к Последнему Причалу. Таш, даже не подозревая об этом, спасала меня от самого себя, и я был безмерно благодарен ей за ее бескорыстный подвиг.

Потом мы лежали, вытянувшись, тесно прижимаясь друг к другу. Одну ногу Таш забросила мне на бедро, а ее голова покоилась у меня на плече – так, что она не могла видеть моего потрясенного лица.

– Ты нарушила свое правило, – сказал я, целуя ее волосы.

– Да. Впервые.

– Спасибо тебе.

– Не за чем. Я сама этого хотела.

– Мне ни с кем еще не было так хорошо.

– Мне тоже. Я погладил ее свободной рукой по груди, вычертил на плече замысловатую виньетку.

– Я очень устал от одиночества.

– От одиночества? – Таш хмыкнула. – Насколько я знаю, у тебя хватает контактов. Мне рассказывали о Распоротом.

– Это не так. – Я хотел привстать на локте, чтоб лучше видеть ее, но передумал. – Можно иметь партнера… или кучу партнеров… и все равно быть одиноким. Так даже еще хуже. Вроде ты с кем-то, а на самом деле ни с кем.

– Я не понимаю, – сказала Таш, поворачиваясь и заглядывая мне в лицо.

– Я сам не понимаю. – Я и вправду не знал, как это ей объяснить. – Я думаю: контакт, он только тогда настоящий, когда люди пересекаются еще и сутью.

– Сутью? – задумчиво сказала Таш. – Зачем? Это же больно.

– Это не всегда больно. Если совпадает главное, это не больно.

– Главное никогда не совпадает. У каждого свой дракон.

– Иногда главное совпадает.

– Это тебе кажется, что главное совпадает. А чем больше ты узнаешь человека, тем лучше видишь, что он другой.

– Нет, – упрямо сказал я. – Главное – это главное. Его немного. Оно может совпадать.

Я уже жалел, что затеял этот разговор. То, что я говорил, было скучным даже для землянок. Но знание это пришло ко мне совсем недавно, и у меня до сих пор ни разу не выпадало случая поделиться им.

– А если главное совпадает, что тогда?

– Тогда? – переспросил я, удивляясь простоте этого вопроса и сложности предстоящего ответа. – Тогда к тебе приходит настоящее счастье.

– И у тебя были такие женщины?

– Несколько раз я думал, что были. Потом понимал, что ошибся.

– Неужели тебе нужна такая женщина?

– Нужна, – сказал я. – Конечно, нужна. Такая женщина нужна каждому.

– Ты – сумасшедший, – сказала Таш. – Ты даже не представляешь, о чем говоришь.

– Может быть, – согласился я, механически поглаживая ее предплечье. – Смой мои слова в памяти.

Было немножко грустно, но я уже привык к потерям. Если ты сразу не смог объяснить, не стоит повторять безуспешных попыток. Сразу понимают только те, кто настроен на эту волну. Остальные тебя никогда не услышат.

– Как там Принцепс? – спросил я, лишь бы что-нибудь спросить. – Он и сегодня знал, что ты идешь ко мне?

– Сегодня? – Таш повернулась поудобнее, прижалась щекой к моей груди. – Нет, сегодня не знал. – Она тихо улыбнулась чему-то своему. – Он сегодня вообще будто мозги потерял.

– А что с ним случилось?

– Да ничего. Просто завтра очень тяжелый Совет.

– Мне казалось, все Советы тяжелые, – пробормотал я.

– Когда сорок процентов пережившей войну промышленности остановлено или близко к остановке, причем остановлено после полугода напряженнейшего труда по ее восстановлению, то за это следует отвечать, – спокойно сказала Таш.

Судя по всему, эту фразу она где-то услышала и теперь с пользой для себя пустила в дело.

– Сорок процентов?! – поразился я.

– Это в целом. В металлообработке спад достиг пятидесяти пяти процентов, в промышленности стройматериалов – пятидесяти трех, в легкой – сорока восьми. А чего еще ожидать при таких безумных государственных расходах? Ты разве не видишь, что в последнее время инвестиционная политика абсолютно не согласуется с реальной перспективностью и прибыльностью проектов и отраслей? Сколько средств, например, бездарно вогнали в химическую и биологическую промышленность! А что в итоге? Полное истощение бюджета и резкое сокращение инвестиций. Думаю, что в ближайшие месяцы промышленность Керста ожидает коллапс.

Этого я не ожидал. Мне казалось, что секретарша Принцепса может только кидать шарик и забавляться с вазгифом. Я был настолько изумлен, что не успел закрыть рот, когда Таш вскинула на меня взгляд. Лицо ее странно дернулось, и мне показалось, что я заметил в глубине прозрачных глаз след мгновенно погашенной досады. Что ж! Я действительно плохо понимал хитросплетение экономических факторов и взаимодействие разных хозяйственных механизмов. Амалазунта отнеслась бы к сказанному Таш гораздо живее, У меня же в голове явно не хватало какой-то специальной шишки. Может быть, женщины любых миров вообще лучше мужчин приспособлены к экономическому анализу, не знаю. Во всяком случае, теперь я понимал, что был несправедлив к Таш. Она умела ходить гораздо дальше, чем я решил сначала, и ей вовсе не надо было подслушивать ничьих фраз.

– Я был сегодня на митинге, – сообщил я, пытаясь заполнить возникшую паузу. – Они требовали как можно быстрее двигаться в выбранном направлении.

– Это прекрасно. – Таш мечтательно улыбнулась. – Люди готовы восстанавливать нашу страну, не считаясь с трудностями.

– Что же тут прекрасного? – удивился я. – Ты ведь сама говорила, что все используется крайне неэффективно. Зачем еще больше усиливать негативные процессы?

– Залить костер легко, а разжечь потом трудно: мокрые дрова не загорятся. Надо улучшать технологии, принимать более точные решения, в конце концов наказать кого-то за отдельные ошибки. Но гасить порыв десятков тысяч людей нельзя. Это обойдется государству дороже.

"Как же, дороже! – подумал я, вспоминая вчерашнюю сходку чистильщиков, на которую попал, идя к Ракш. – Что может быть дороже крови? А ее есть кому пускать".

Но спорить мне не хотелось. Я хорошо чувствовал Таш, видел ее длинные, легкие мысли и знал, что этот вечер у нас не последний и что ситуацию в Керсте мы еще успеем обсудить.

– Иди ко мне, девочка, – сказал я, переворачиваясь на живот. – Я, кажется, по тебе соскучился. Дай я тебя поцелую…

– Поцелуй, пожалуйста, – согласилась Таш, и в голосе ее вдруг отчетливо прорезалась страсть. – Поцелуй меня скорее!

В этот вечер я очень не хотел ее отпускать, но Таш настояла на своем. И, настояв, тем не менее не спешила одеться и уйти. Она сидела на постели среди скомканных простыней и молча тянула скруш, который, к счастью, нашелся в подкроватном баре.

– Страшно тебе? – спросила она, глядя на меня. Проследив за ее взглядом, я скосил глаза на шрам, багровеющий в распахнутом вырезе разлетайки.

– Страшно? – Я удивленно пожал плечами. – Теперь уже не страшно.

– А ты не боишься умереть?

– Умереть! – сказал я презрительно. – Я жить не боюсь, а ты говоришь умереть!

Я взял свой бокал скруша, пожалев, что это не спиртное, и сделал порядочный глоток.

"Ты этого еще не знаешь, – думал я, глядя в занавешенное длинными ресницами лицо Таш, спрятавшейся за ними после моего ответа. – И хорошо бы тебе этого не узнать. Даже в моем окружении, которое состояло из одних мужчин, многие не знали этого. И я не знал до недавнего времени. А теперь знаю. Когда нечего терять, исчезает всякий страх. Жизнь вообще грустная штука, в ней нет места надежде. Но только не все это понимают. А это надо выучить наизусть. Потому что, как только ты перестаешь надеяться, к тебе наконец приходит настоящее мужество – спокойное и лишенное ярости".

– Теперь я буду жить долго, – сказал я с улыбкой. – Ты залечила мою сердечную рану.

Таш наконец поставила бокал на пол и слезла с кровати.

– Я поеду, – жалобно попросила она.

У входа мы неожиданно столкнулись с Оклахомой. Я как раз только взялся за плетеную ручку двери, как она отъехала в сторону и на пороге вырос постоялец. К счастью, он ничего не сказал. Может быть, хотел, но не успел. Я быстро и вежливо пропустил Таш вперед и, взяв ее за руку, повел вдоль гостиницы к углу, за которым можно было скрыться. Подозреваю, что Оклахома вывалился обратно наружу, посмотреть мне вслед, но принципиально он уже не мог ничего изменить.

На улице лил сильный дождь. Я хотел, как вчера, сбегать за возницей, но Таш решила немного пройтись. Мы брели в потоках теплой воды, журчащей вокруг босых ног, смеялись и целовались, и мне казалось, что я вернулся на Землю, в свою забытую школьную юность, когда вот так же бродилось по весне и можно было ни о чем не Думать и никуда не спешить.

На углу, перед площадью, Таш остановилась и, вцепившись в мою мокрую накидку, запрокинула голову, вглядываясь мне в лицо. Ее прозрачные глаза потемнели в ночи, мокрые волосы надо лбом склеились в тонкие прядки, а на щеках и носу блестели капельки дождя. Однако, несмотря на это, она была так хороша, что у меня от восторга на миг перехватило дыхание.

– Милый мой, милый, – она, прощаясь, закинула руки мне за шею, – чудесный мой, дорогой, настоящий мужчина, откуда ты взялся такой? Я буду помнить тебя, Распоротый, я хочу снова увидеть тебя, я хочу снова умирать под тобой. Я увижу тебя еще? Я обязательно должна увидеть тебя еще! Можно я опять приду к тебе? Я хочу тебя, я не наелась. Просто я сегодня больше не могу.

– Ну конечно, конечно! – засунув руки в прорези накидки Таш, я в который уже раз принялся ласкать ее грудь и ягодицы и сам возбудился, ощутив, как на мгновение сладостно обвисло, а потом напряглось и жарко прильнуло ко мне ее гибкое тело. – Мы обязательно увидимся снова! Куда же я от тебя денусь? Ты потрясающая! Я был по пояс в земле, ты вытащила меня. Такое счастье! Я не хочу тебя отпускать. Хочешь, я заберу тебя завтра после Совета?

– После Совета? – Таш прижалась ко мне долгим поцелуем. – Давай доживем до завтра, милый. Сегодня я не в состоянии даже думать об этом.

Я стоял на обочине, глядя ей вслед до тех пор, пока можно было видеть через дождь ее экипаж, а потом повернулся и, не замечая льющих на меня с неба потоков, побрел обратно. Я шел, переполненный ощущениями, и боялся их расплескать. Сейчас я чувствовал себя по-настоящему счастливым. Это была моя женщина. Мой размер. В моем зыбком мире, случайно задержавшемся на границе Нави и Яви, во тьме, в которой еще вчера не было ни тверди, ни светил, вдруг, словно по волшебству, волей непостижимого демиурга появился крохотный островок надежды, освещенный робкой пока еще искоркой любви. Оклахома ждал меня в дверях своего номера. Судя по всему, он караулил специально и вышел, едва заслышав шаги.

– Ну, ты даешь, рулевой! – закричал он еще издалека. – Вчерашняя подружка как – не ревнует? Девочка – предел! Давай завтра втроем!

Я молча подошел поближе.

– Слушай, – тихо сказал я ему, глядя прямо в водянистые глаза, тускло поблескивающие на багровом, покрытом бугристыми уплотнениями лице, я тебя предупреждаю: держись от меня подальше. Похоже, тебе пора улетать. Ты меня достал.

Оклахома изумленно вытаращился на меня, потом протянул руку, готовясь схватить за разлетайку, но в последнюю секунду усмирил порыв.

– О-ля-ля, – рассмеялся он. – Меня, кажется, пугают. А ты не боишься, паренек?

– Тебя? Нет.

Обогнув его, я пошел по коридору, чувствуя лопатками сверлящий спину взгляд. Мне очень хотелось обернуться, но делать этого я, естественно, не стал.

Пора было лететь. На этот раз я решил действовать умнее. Чтобы не лопухнуться, как вчера, я решил взять с собой всю считывающую аппаратуру. Особо не разбираясь, я покидал в сумку зачехленные рекордеры и заторопился к выходу. Дверь Оклахомы на этот раз была закрыта, однако я прекрасно понимал, что военные действия теперь неизбежны. Сейчас это было более чем некстати, я чувствовал свою вину. Но сдерживаться я уже не мог.

Несмотря на позднее время, народу на улицах болталось еще много, поэтому я никак не мог взлететь. Мелькали какие-то тени, некоторое время сзади тащился перебравший скруша молодой человек, выскочил прямо на меня и исчез в тумане экипаж. Наконец я дошел до парка, нырнул в него с освещенной улицы и, скрывшись в спасительной тьме, сразу же поднялся в воздух.

Оставив позади быстро растворившиеся в облаках огни города, я летел сквозь пропитанный водой мрак, и теплый ветер ласково щекотал мне ресницы. Впервые за долгое время я был по-настоящему счастлив. Дождь громко стучал по капюшону, забивая писк локатора в ухе. Заброшенная за спину тяжелая сумка все время заваливала меня, съезжая на правый бок. Пару Раз я снизился так, что получил метелками по физиономии. Однако все эти помехи оставались где-то на периферии сознания, нисколько не раздражая меня Снова и снова я мысленно прокручивал в голове все, что произошло за последние два часа, и нелепая улыбка не сходила с моих губ.

Это была справедливая награда – награда за то, что, несмотря на сильное желание ускорить окончательный расчет, я не сломался и остался жить. В моей аптечке хватало средств, обеспечивающих эту процедуру. Стыдно признаться, но несколько раз, во время наиболее сильных приступов отчаяния, я доставал одну из запаянных коробочек и, чувствуя, как болезненно стягивает лицо гримаса кривой ухмылки, задумчиво водил пальцами по черной шероховатой поверхности. Вряд ли бы я осмелился когда-нибудь на этот шаг. Но представлять, как прибывшие спасатели вынимают из кресла мой окоченевший труп, было одновременно и стыдно, и сладко.

Все это происходило давно, в самые первые после приезда сюда дни Но даже надежно похоронив позорные для меня мысли о самоубийстве и заблокировав от этих сюжетов дриммер, я продолжал отчаянно просить богов всех планет, чтобы отпущенные мне дни подошли к концу. Я был уверен, что теперь уже никогда не смогу жить так же легко и радостно, как жил раньше. А позорно влачить тоскливое существование я не хотел.

То, что Таш пришла ко мне снова, оказалось для меня абсолютной неожиданностью. Она не должна была делать этого. И тем не менее она пришла. Теперь я очень боялся спугнуть слабое ощущение счастья, зарождающееся в моей душе. Я старался думать о деле, о странных событиях, происходящих в стране, и о рое, который где-то неподалеку устроил свое отвратительное гнездо. Но получалось это у меня плохо. И все время, пока я летел, я видел перед глазами то запрокинутое в страстном крике, то улыбающееся, то нежно смотрящее на меня снизу вверх лицо Таш.

Камеру у моста через Ясоко я обнаружил не сразу. Мне пришлось как следует поползать по прибрежной гальке с фонариком в руке. Сначала я испугался, что камеру засекла электронная разведка роя, но потом она все-таки нашлась – метрах в пяти от того места на бугре, где я ее оставил. Похоже было, что ее отбросило в сторону прошедшее здесь вечером стадо оминотов. Камера не включалась на животных, поэтому проверить свою гипотезу я не мог. Однако гипотеза имела весьма материальное подтверждение: футляр камеры, замаскированный под булыжник, был основательно испачкан результатами их метаболизма.

Обмыв тайник, я вскрыл его и тут же через вьюер просмотрел запись. Увы! Сегодня мне опять не повезло. За весь день через мост проехали только три человека. Все они направлялись из города к перевалу, и никто из них не вернулся обратно. Кроме того, датчики в горах не зарегистрировали никаких возмущений лямбда-полей. А самое главное – не было ни одной радиопередачи.

Расстроенный, я сидел на камнях, слушая шум воды на перекатах, и думал о том, что полет ко второй камере вряд ли добавит что-нибудь существенное к полученной информации. Контролирующая дорогу на Лайлес аппаратура принимала сигналы трансляторов с другой стороны отрога. Но радиопередачу роя взяли бы все пеленгаторы периметра. Раз ничего не было здесь, значит, ничего не было и там. Прошли еще сутки, а местонахождение базы роя так и осталось неизвестным.

Я летел над рекой, борясь с одолевающей в монотонном полете сонливостью. Веки слипались, тяжелая голова все время свешивалась вниз, норовя завалить меня в пике, а писк локатора в ухе превратился в высокую гудящую ноту, напоминающую своими переливами музыку. Понимая, что дальше так лететь опасно, я сбросил скорость, включил автоштурмана и снизился почти до самой воды, надеясь взбодриться от высоко взлетающих холодных брызг.

Однако я так устал, что никакие брызги не могли вырвать меня из полуобморочного состояния и заставить перейти границу реальности. Случалось, что время от времени я выдирался из опутывающего меня ватного кокона, но потом опять проваливался в дрему, и, если бы не автоштурман, не долететь бы мне этой ночью до Тесеко.

Выныривая из коротких отключек, я все время возвращался к мучающему меня вопросу: как получилось, что граждане богатейшей на планете страны сразу, не только без сопротивления, но даже с радостью приняли экономический порядок, который ежедневно продолжает разрушать их очевидное благополучие?

Сейчас я уже понимал общий ход событий. Бандиты из роя, действуя быстро и напористо, дотянулись до правительства, организовали направленную гипнообработку достаточно широкого круга лиц и одновременно активизировали существовавших здесь фанатиков. Расчет их, безусловно, был точен. Для не защищенного горьким опытом Керста такое воздействие должно было стать смертельным. Когда я думал об этом, у меня от ненависти сводило зубы. Их надо было остановить любой ценой. И больше всего меня страшило, что один я это сделать не смогу.

Аппаратура с дороги на Лайлес показала то, что я и так уже знал. Радиопередач не было, возмущений лямбда-поля не зарегистрировано. Из Лайлеса в город рано утром продымил паровик, за ним проследовали три экипажа и всадник. Из города в Лайлес проехали два всадника, экипаж и электромобиль. Обратно электромобиль не вернулся. Похоже было, что он остался в Драном Углу. После сегодняшнего разговора с шоферами мне страшно не хотелось лететь туда, но я понимал, что другой возможности разобраться с тайной этого поселка может и не представиться.

Электромобиль стоял под окнами самого маленького дома в поселке. В двух окнах еще горел свет, и машину было видно очень хорошо. Кусты чинзара подступали вплотную к домику, и, чтобы не хрустнуть веткой, мне пришлось буквально сползать по стене. В домике разговаривали. Я быстро раскрыл сумку и, не заглядывая в нее, нащупал контейнер с контактными датчиками. Прилепив их к теплой и влажной стене, я отлетел подальше и, спрятавшись за кустами, стал вслушиваться в ведущийся в домике диалог.

В комнате, где горел свет, находились два человека. Приборы фиксировали гораздо большее количество биомассы, но остальные обитатели домика, похоже, спали. Сколько их было, я сразу сказать не мог, а разбираться в этом не хотелось, поскольку то, что я услышал, оказалось чрезвычайно интересным.

– Вот мы и дождались, – говорил мужской голос. – Сегодня впервые обвиняли правительство.

– Ну, – его собеседник издал короткий смешок, – нельзя сказать, что это было безосновательно.

– Не надо! – Я услышал гневные ноты в голосе говорящего, и голос этот показался мне знакомым. – Ему ничего нельзя доказать. Я начал действовать недавно. В конце концов он сам виноват. Если бы он слушал, что ему говорят, ничего бы не было. Еще немного, и недовольство станет всеобщим.

– Пока этого нет, – почтительно возразил второй мужчина, и я понял, что он подчиняется первому. – Наоборот, директора химической фабрики в Арконе чуть не побили, когда он отказался отпускать удобрения. Рыбаки в порту сами красят свои суда, чтобы сократить стоянку во время ремонта. Я был в Хармонге, работники плиточного завода хотели послать делегацию в столицу. Они второй месяц получают треть зарплаты, но недовольны тем, что на завод перестал поступать песок. Между прочим, их едва удалось удержать.

– Скоро это закончится. Иссякнут запасы, энтузиазм перестанет подкрепляться победами, люди зададутся вопросом, во имя чего они выкладываются Вот тогда все и взорвется. Первыми начнут города, которые ближе к болотам, там жизнь самая трудная. Их тут же поддержат остальные. Уверяю тебя, дело не ограничится митингами. Конечно, люди устали от войны. Однако они не разучились стрелять.

– Этого нельзя допустить.

– Нельзя.

– Не пора ли с ним покончить?

– Сначала надо убрать его владельца.

– Это опасно. Если он вдруг решит играть по правилам…

– Он никогда не сможет играть по правилам Он их не знает.

– Но если он все-таки захочет, то наиболее подходящие виновные – мы.

– Здесь дело не в нас.

– Я привык думать в первую очередь о себе.

– Я это знаю. Ты думаешь, я не помню, как ты отвел свою бригаду от замка Раграм?

– Ну и что? Тогда у замка остался Вера. Его соединение измолотили в труху. И где теперь Вера? Ты же знаешь, что он сделал все, что мог. Но его судили. А я вот помогаю тебе.

Они заговорили о какой-то операции, в которой участвовали на войне, а я упорно пытался вспомнить, кто при мне недавно упоминал Шида Раграм. После полуночи вспоминать было трудно, почти невозможно, но я в конце концов выдавил нужную информацию. О Шида Раграм говорила Ракш. И говорила она об этом в связи с Чанторсатом Хварой. Чанторсат Хвара занимался там трофеями. Это была совсем не военная деятельность. Но не исключено, что кто-то из находящихся в домике знал Хвару достаточно близко.

– Решительность – хорошая черта характера, – говорил между тем тот, кого я определил как подчиненного. – Но как бы из этого не вышло беды.

– Его надо стереть, – уверенно отвечал ему голос, показавшийся мне вначале знакомым. – И чем раньше это произойдет, тем лучше. Ты сам это знаешь, Кора. Не мне тебя учить.

Кора! Теперь я понял, кто находится сейчас в домике и чей голос я узнал. Там, за тонкой стенкой, в двух метрах от меня, беседовали начальник охраны Принцепса Кора и министр полиции Аркарнак Чара. Я поймал себя на том, что совершенно не удивился, обнаружив здесь Чару. Вероятно, я подсознательно был готов к этому. Министр полиции представлял для роя даже больший интерес, чем министр хозяйства или финансов. Однако сейчас не время было гадать, зачем Чара оказался здесь, важнее было слушать. Речь, судя по всему, шла о Принцепсе. Я затаил даже дыхание, но, к сожалению, разговор вдруг свернулся. Чара объявил, что устал и хочет спать.

Задвигались стулья, протопали шаги, откуда-то из дальней комнаты донесся сонный женский голос, потом властный мужской рык, и я услышал возню, постепенно превратившуюся в ритмичный скрип дерева в пазах кровати. Мне стало ясно, что ничего интересного сегодня теперь уже не произойдет, а сидеть до утра и рисковать, возвращаясь при свете, я не хотел. Продолжая размышлять над услышанным, я медленно отлепил датчики и, взлетев, переклеил их под карниз крыши, поближе к месту, где продолжали скрипеть кровати. Камни с рекордерами я просто бросил в кустах, собираясь вернуться за ними завтра ночью.

Услышанное было настолько неожиданным, что сон слетел с меня, как лист с дерева. Впервые в жизни я слышал, как люди хладнокровно планируют убийство доверившегося им человека. Оно могло случиться не завтра и, может быть, даже не в ближайшие дни, поскольку существовал еще некий хозяин Принцепса, которого надо было «стереть» в первую очередь. Но в том, что оно произойдет, я не сомневался. Если убийство замышляет личный начальник охраны, оно, как правило, бывает успешным.

Я не очень понимал, кого имел в виду Чара, говоря о хозяине Принцепса. Чара выразился даже сильнее: "владельце". Неужели рой дотянулся прямо до главы государства и «хозяин» Прннцепса был членом банды? Однако если так, зачем Принцепсу понадобился я с моей способностью предвидеть опасность? Кого он боялся? Чару? Или, может быть, самого "владельца"?

В этой схеме многое не сходилось. Ясно было, что, вместо того чтобы приветствовать экономический кризис, Чара боится его. Благодаря хорошей мнемотехнической подготовке я отчетливо помнил каждое сказанное слово – даже из той части, которую слушал невнимательно. Я помнил твердую интонацию Чары, когда он согласился с Корой, что социального взрыва допустить нельзя. Запомнил я и его тревогу при оценке ждущих страну потрясений.

К тому времени, как я долетел до города, новые сведения уже улеглись у меня в голове. Этой ночью я узнал много интересного, но так и не понял, где находится база роя и с кем в структуре власти рой имеет сношения. Это были старые, можно сказать, вечные вопросы. Однако сегодня к ним добавились новые. Когда Чара планирует убить Принцепса и как связан с этим во времени готовящийся им переворот? Кто мог бы быть хозяином Принцепса и уж не сам ли Принцепс является креатурой роя? И последний, самый для меня трудный: может ли министр, который желает благополучия своей стране, сознательно сотрудничать с роем? И если нет, то что же он тогда делал здесь, в Драном Углу?

Хотя до рассвета было еще далеко, туман уже полностью сполз с гор и выглядел сверху в свете малой луны, как пена на дне громадной воронки. Благодаря ему я благополучно дотянул по воздуху почти до самого дома. В рекордере меня ждало послание из констабулария.

Даваптари сообщал мне, что расшифровать текст сообщения пока не удалось, что десант готовится и что высадка ориентировочно состоится через три-четыре дня. Он повторял обычные советы не рисковать попусту и просил и дальше информировать о настроениях в обществе.

"Настроения… – думал я, медленно пережевывая пластинку ветчины и отламывая пальцами кусочки хлеба от горбушки. – Я тебе сейчас все расскажу про настроения. Я тебе сейчас много чего расскажу. Сидишь там…"

Я дочитал текст до конца. В конце, после подписи Давантари, значилась приписка: "Держись. Юкира". Судя по тому, что она шла после стандартных выходных параметров, приписка была набита Юкирой Уже на передатчике. Я почувствовал, как теплая волна благодарности мягко сжала мне горло. В этой приписке была особая надежность. Такая же, как в Щелчке ставшей в бластер батареи. Человеку всегда нужно знать, что он может к кому-то прислониться. Даже у самых сильных бывают минуты, когда кто-то должен прикрыть им спину. Женщины, сколько бы их ни было, такой опорой служить не могут. И большинство мужчин тоже. Юкира – мог.

Мне снова захотелось спать, но, несмотря на то что уже наступало утро, я решил на всякий случай сделать хотя бы предварительный набросок сообщения. Как сложится мой завтрашний день, не мог сказать даже хармонгский оракул. Я быстро набросал текст, в котором описал вчерашний митинг и высказал предположение о влиянии роя на правительство через министра полиции Чару. Последние строки я дописывал уже через силу, тряся головой, чтобы взбодрить отключающийся мозг.

Потом я, видимо, все же добрался до кровати, поскольку очнулся именно там. У меня было странное ощущение. Я чувствовал себя так, словно вернулся в юность, в свою школьную комнату в родительском доме. С удивлением я глядел на окно, где вот уже третий месяц угрюмо светилась холодная пустыня Саркара, и думал о том, что я, похоже, начал всплывать, поскольку сумел проспать ночь без депрессивных симптомов. Часы на компьютере показывали, что скоро полдень, впереди меня ждали достаточно серьезные и опасные дела, а я неподвижно лежал в кровати и наслаждался забытым уже ощущением свежести и силы в хорошо отдохнувшем теле.

В конце концов я энергично выбрался из простыней и, подсев к контроллеру, стал просматривать записанное. Я видел, как ушел куда-то Оклахома, как чуть позже государственный разносчик принес почту, потом камера показала Базуку, заходящего в мою приемную. Не найдя меня, Базука с минуту покружил по комнате, а затем, согнувшись над столом, нацарапал что-то на выдранном из деловой книги листке бумаги. Знобкий холодок опасности пробежал по моим плечам и затылку. Я понял, что Ракш нашла Хвару. Охота началась.

Из того, что после этого Базука заглядывал через каждые полпериода, следовало, что надо торопиться. Чувствуя, как закипает обжигающая нервные окончания кровь, я быстро принял душ и, выкрасив наспех волосы, помчался в номер, который заняли вчера мои сторожа. Картина, которую я там застал, была самой идиллической. На столе лежали завернутые в плотную тростниковую бумагу объедки, постель была свернута в криво завязанный узел, а Протазан с Базукой сидели на полу и яростно сражались в интеллектуальную игру кешдаш, похожую на помесь земных нард с пасьянсом.

Увидев меня, они тут же вскочили.

– Где же ты ходишь?! – сердито вскричал Базука, бросая цветной маркер. – Мы тебя искали! Ты должен идти к королеве. Она посылала за тобой.

Я хотел было возразить, что я их королеве не подчиняюсь и потому ничего не должен, но вовремя вспомнил, что сам просил о контакте с Хварой, и прикусил язык.

Дальше все разматывалось с ошеломляющей быстротой. Мы почти бегом пересекли парк, добрались до втиральни, у входа в которую нас встретила Высокая Мать, и меньше чем через треть периода я уже стоял перед Ракш, царственно восседающей в высоком резном кресле, которое я хорошо помнил еще с довоенных времен.