Текст книги "Полный курс русской литературы. Литература второй половины XIX века"

Н. П. Огарев

Огарев Николай Платонович

1813. 24. 11(6. 12). – родился в Петербурге, в семье богатого пензенского помещика. С детства подружился с А. И. Герценом; товарищи решили посвятить свои жизни освобождению народа и продолжить дело декабристов, в чем однажды торжественно и поклялись на Воробьевых горах.

С 1830 – учился в Петербургском университете, где вокруг Огарева и Герцена возник студенческий кружок политической направленности.

1834 – Огарев (вместе с Герценом) арестован по делу «о лицах, певших пасквильные куплеты».

1835 – после заключения выслан в Пензенскую губернию под надзор отца и местной полиции.

1839 – получил разрешение жить в Москве.

С 1840 – начал печатать стихи, которые вызвали положительные отклики Белинского.

1841—1846 – провел большей частью в Германии, Италии, Франции; слушал курс лекций по философии и естественным наукам в Берлинском университете, посещал медицинскую школу в Париже.

С конца 1846 – жил в Пензенском имении.

1844—1847 – создан цикл лирических стихов «Монологи», в которых поиски истины, справедливости, свободы пронизаны пессимистическими настроениями.

1850 – вновь арестован, но вскоре освобожден.

1856 – эмигрировал в Лондон, где присоединился к начатой Герценом революционной пропаганде и возглавил вместе с ним Вольную русскую типографию. Был одним из инициаторов издания русской революционной газеты «Колокол» (1857—1867) и журнала «Полярная звезда». Литературное творчество приобретает ярко выраженный политический и пропагандистский характер.

1861 – 1862 – участвовал в создании тайного народнического общества «Земля и воля». В целях прямой пропаганды в народе Огарев и Герцен создали газету «Общее вече» (1862). Огарев энергично поддерживал Польское восстание (1863—1864).

1865 – с переводом Вольной русской типографии из Лондона в Женеву Огарев переселяется в Швейцарию.

1869—1870 – участвовал в пропагандистско-агитационной кампании М. А. Бакунина и С. Г. Нечаева, а также в нечаевском «Колоколе».

1873 – вновь переезжает в Великобританию. В последние годы сближается с революционером П. Л. Лавровым.

1877 – скончался в Гринвиче близ Лондона. В 1966 г. прах перевезен в Москву и захоронен на Новодевичьем кладбище.

 
Ночь темна, на небе тучи,
Белый снег кругом,
И разлит мороз трескучий
В воздухе ночном.
 
 
Вдоль по улице широкой
Избы мужиков.
Ходит сторож одинокий,
Слышен скрип шагов.
 
 
Зябнет сторож; вьюга смело
Злится вкруг него;
На морозе побелела
Борода его.
 
 
Скучно! радость изменила,
Скучно одному;
Песнь его звучит уныло
Сквозь метель и тьму.
 
 
Ходит он в ночи безлунной,
Бела утра ждет
И в края доски чугунной
С тайной грустью бьет.
 
 
И, качаясь, завывает
Звонкая доска…
Пуще сердце замирает,
Тяжелей тоска.
 

 
Песнь моя летит с мольбою
Тихо в час ночной.
В рощу легкою стопою
Ты приди, друг мой.
При луне шумят уныло
Листья в поздний час,
И никто, о друг мой милый,
Не услышит нас.
Слышишь, в роще зазвучали
Песни соловья;
Звуки их, полны печали,
Молят за меня.
В них понятно все томленье,
Вся тоска любви,
И наводят умиленье
На душу они.
Дай же доступ их призванью
Ты в душе своей
И на тайное свиданье
Ты приди скорей!
 

Anno cholerae morbi

 
Все говорят, что ныне страшно жить,
Что воздух заражен и смертью веет;
На улицу боятся выходить.
Кто встретит гроб – трепещет и бледнеет.
Я не боюсь. Я не умру. Я дней
Так не отдам. Всей жизнью человека
Еще дышу я, всею мыслью века
Я жизненно проникнут до ногтей,
И впереди довольно много дела,
Чтоб мысль о смерти силы не имела.
 
 
Что мне чума? – Я слышу чутким слухом
Со всех сторон знакомые слова:
Вблизи, вдали – одним все полно духом, —
Все воли ищут! Тихо голова
Приподнялась; проходит сон упрямый,
И человек на вещи смотрит прямо.
Встревожен он. На нем так много лет
Рука преданья дряхлого лежала,
Что страшно страшен новый свет сначала.
Но свыкнись, узник! Из тюрьмы на свет
Когда выходят – взору трудно, больно,
А после станет ясно и раздольно!
 
 
О! из глуши моих родных степей
Я слышу вас, далекие народы, —
И что-то бьется тут, в груди моей,
На каждый звук торжественной свободы.
Мне с юга моря синяя волна
Лелеет слух внезапным колыханьем…
Роскошных снов ленивая страна —
И ты полна вновь юным ожиданьем!
Еще уныл «Ave Maria» глас
И дремлет вкруг семи холмов поляна,
Но втайне Цезарю в последний раз
Готовится проклятье Ватикана.
Что ж? Начинай! Уж гордый Рейн восстал,
От долгих грез очнулся тих, но страшен,
 
 
Упрямо воли жаждущий вассал
Грозит остаткам феодальных башен.
На Западе каким-то новым днем,
Из хаоса корыстей величаво,
Как разум светлое, восходит право,
И нет застав, земля всем общий дом.
Как волхв, хочу с Востока в путь суровый
Идти и я, дабы вещать о том,
Что видел я, как мир родился новый!
 
 
И ты, о Русь! моя страна родная,
Которую люблю за то, что тут
Знал сердцу светлых несколько минут,
Еще за то, что, вместе изнывая,
С тобою я и плакал и страдал,
И цепью нас одною рок связал, —
И ты под свод дряхлеющего зданья,
В глуши трудясь, подкапываешь взрыв?
Что скажешь миру ты? Какой призыв?
Не знаю я! Но все твои страданья
И весь твой труд готов делить с тобой,
И верю, что пробьюсь – как наш народ родной —
В терпении и с твердостию многой
На новый свет неведомой дорогой!
 

А. А. Григорьев

Григорьев Аполлон Александрович

1822. ок. 20.7(1.8). – родился в Москве, в семье состоятельного чиновника.

1842 – окончил юридический факультет Московского университета. Учился вместе с будущими поэтами А. Фетом, Я. Полонским и историком С. Соловьевым, увлекался немецким философом-идеалистом Ф. Шеллингом. Отдал дань утопическому социализму и масонству.

1842 – по окончании университета поступил на службу, но вскоре оставил ее и занялся литературой.

1846 – выпустил первый сборник стихотворений.

Приобрел широкую известность как литературный критик, публиковал статьи в журналах славянофильского направления «Москвитянин», «Время», «Эпоха». Для эстетики 40—50-х гг. характерна мечта о патриархальном народе, свободном, талантливом (черты такого идеала Григорьев видел в русском купечестве). В своих статьях Григорьев восхищался творчеством Н. В. Гоголя, защищал «патриархальные» пьесы А. Н. Островского.

После 1855 г. признал в русском характере не только «смирение», но и бунтарство, положительно отзывается о творчестве М. Ю. Лермонтова, А. И. Герцена, И. С. Тургенева. Идеалом на этот период для Григорьева становится Пушкин.

1857 – лирический цикл «Борьба», в который входят лучшие стихи Григорьева.

1861 – вместе с Ф. М. Достоевским и Н. Н. Страховым выступает как пропагандист идей почвеничества. В 60-е гг. сотрудничает в журнале «Время», в своих статьях пытается примирить западничество и славянофильство.

Поэтическое творчество развивалось под сильным влиянием М. Ю. Лермонтова, в целом неоднородно. Писал и масонские «Гимны», и нелегальные революционные стихи. Переводил Шекспира, Байрона, Гейне, Беранже. Поэзия Григорьева оказала определенное влияние на творчество А. А. Блока.

1864 – скончался в Петербурге.

 
Я ее не люблю, не люблю…
Это сила привычки случайной!
Но зачем же с тревогою тайной
На нее я смотрю, ее речи ловлю?
 
 
Что мне в них, в простодушных речах
Тихой девочки с женской улыбкой?
Что в задумчиво-робко смотрящих очах
Этой тени воздушной и гибкой?
 
 
Отчего же – и сам не пойму —
Мне при ней как-то сладко и больно,
Отчего трепещу я невольно,
Если руку ее на прощанье пожму?
 
 
Отчего на прозрачный румянец ланит
Я порою гляжу с непонятною злостью
И боюсь за воздушную гостью,
Что, как призрак, она улетит.
 
 
И спешу насмотреться, и жадно ловлю
Мелодически-милые, детские речи;
Отчего я боюся и жду с нею встречи?..
Ведь ее не люблю я, клянусь, не люблю.
 

 
Две гитары, зазвенев,
Жалобно заныли…
С детства памятный напев,
Старый друг мой – ты ли?
 
 
Как тебя мне не узнать?
На тебе лежит печать
Буйного похмелья,
Горького веселья!
 
 
Это ты, загул лихой,
Ты – слиянье грусти злой
С сладострастьем баядерки —
Ты, мотив венгерки!
 
 
Квинты резко дребезжат,
Сыплют дробью звуки
Звуки ноют и визжат,
Словно стоны муки.
 
 
Что за горе? Плюнь, да пей!
Ты завей его, завей
Веревочкой горе!
Топи тоску в море!
 
 
Вот проходка по баскам
С удалью небрежной,
А за нею – звон и гам
Буйный и мятежный.
 
 
Перебор… и квинта вновь
Ноет, завывает;
Приливает к сердцу кровь,
Голова пылает…
 

 
О, говори хоть ты со мной,
Подруга семиструнная!
Душа полна такой тоской,
А ночь такая лунная
 
 
Вон там звезда одна горит
Так ярко и мучительно,
Лучами сердце шевелит,
Дразня его язвительно.
 
 
Чего от сердца нужно ей?
Ведь знает без того она,
Что в ней тоскою долгих дней
Вся жизнь моя прикована…
 
 
И сердце ведает мое,
Отравою облитое,
Что я впивал в себя ее
Дыханье ядовитое…
 
 
Я от зари и до зари
Тоскую, мучусь, сетую…
Допой же мне – договори
Ты песню недопетую.
 
 
Договори сестры твоей
Все недомолвки странные…
Смотри: звезда горит ярчей…
О, пой моя желанная!
 
 
И до зари готов с тобой
Вести беседу эту я…
Договори лишь мне, допой
Ты песню недопетую!
 

К. К. Случевский

Случевский Константин Константинович

1837. 26.7 (7.8). – родился в Петербурге в семье сенатора. Окончив Первый петербургский кадетский корпус, служил в лейб-гвардии Семеновском полку.

1860 – вышел в отставку, уехал за границу. Изучал философию и естественные науки в Сорбонне, учился в университетах Лейпцига, Берлина, Гейдельберга. После завершения обучения получил степень доктора философии. Вернувшись в Россию, поступает на службу в Главное управление по делам печати, позже переходит в министерство государственных имуществ и занимает в нем высокие посты.

1857 – первые публикации.

1860 – стихи Случевского появляются в «Современнике» и вызывают горячую полемику в критике. После этого Случевский надолго замолкает и вновь выступает в печати лишь в 1871 г.

1880 – выходит первый сборник стихов.

В цикле статей «Явления русской жизни под критикою эстетики» (вып. 1—3, 1866—1867 гг.) резко полемизировал с идеями революционных демократов. Занимая высокие государственные должности, редактировал «Правительственный вестник» (1891—1902). Опубликовал роман «От поцелуя к поцелую» (1872), несколько книг стихов (последняя – «Песни из «Уголка»», 1902), повести, рассказы, поэмы, географо-этнографический труд «По северу России» (тт. 1—3, 1888). В стихах острое неприятие действительности сочетается с неверием в возможность ее изменения, в целом характерны напряженная эмоциональность, философская и психологическая глубина. Случевский был одним из предшественников русского модернизма.

1904 – скончался в Петербурге.

 
Да, трудно избежать для множества людей
Влиянья творчеством отмеченных идей,
Влиянья Рудиных, Раскольниковых, Чацких,
Обломовых! Гнетут!.. Не тот же ль гнет цепей,
Но только умственных, совсем не тяжких, братских…
Художник выкроил из жизни силуэт;
Он, собственно, ничто, его в природе нет!
Но слабый человек, без долгих размышлений,
Берет готовыми итоги чуждых мнений,
А мнениям своим нет места прорасти, —
Как паутиною все затканы пути
Простых, не ломаных, здоровых заключений,
И над умом его – что день, то гуще тьма
Созданий мощного, не своего ума…
 

 
Мефистофель шел, гуляя,
По кладбищу, вдоль могил…
Теплый, яркий полдень мая
Лик усталый золотил.
 
 
Мусор, хворост, тьма опенок,
Гниль какого-то ручья…
Видит: брошенный ребенок
В свертке грязного тряпья.
 
 
Жив! Он взял ребенка в руки,
Под терновником присел
И, подделавшись под звуки
Детской песенки, запел:
 
 
«Ты расти и добр, и честен:
Мать отыщешь – уважай;
Будь терпением известен,
Не воруй, не убивай!
 
 
Бога, самого большого,
Одного в душе имей;
Не желай жены другого;
День субботний чти, говей.
 
 
Ты евангельское слово
Так, как должно, исполняй,
Как себя люби другого;
Бьют – так щеку подставляй.
 
 
Пусть блистает добродетель
Несгорающим огнем…
Amen! Amen! Бог свидетель,
Люб ты будешь мне по нем!
 
 
Нынче время наступило,
Новой мудрости пора…
Что ж бы впрямь со мною было,
Если б не было добра?!
 
 
Для меня добро бесценно!
Нет добра, так нет борьбы!
Нужны мне, и несомненно,
Добродетелей горбы…
 
 
Будь же добр!» Покончив с пеньем,
Он ребенка положил
И своим благословеньем
В свертке тряпок осенил!
 

 
Когда мороз зимы наляжет
Холодной тяжестью своей
И всё, что двигается, свяжет
Цепями тысячи смертей;
 
 
Когда над замершею степью
Сиянье полночи горит
И, поклоняясь благолепью
Небес, земля на них глядит, —
 
 
В юдоли смерти и молчанья,
В холодных, блещущих лучах,
С чуть слышным трепетом дрожанья,
Цветок является в снегах!..
 
 
Нежнейших игл живые ткани,
Его хрустальные листы
Огнями северных сияний,
Как соком красок, налиты!
 
 
Чудна блестящая порфира,
В ней чары смерти, прелесть зла!
Он – отрицанье жизни мира,
Он – отрицание тепла!
 
 
Его, рожденного зимою,
Никто не видит и не рвет,
Лишь замерзающий порою
Сквозь сон едва распознает!
 
 
Слезами смерти он опрыскан,
В нем звуки есть, в нем есть напев!
И только тот цветком тем взыскан,
Кто отошел, окоченев…
 

 
Спят они в храме под плитами,
Эти безмолвные грешники!
Гробы их прочно поделаны:
Все то дубы да орешники…
 
 
Сам Мефистофель там сторожем
Ходит под древними стягами…
Чистит он, день-деньской возится
С урнами и саркофагами.
 
 
Ночью, как храм обезлюдеет,
С тряпкой и щеткой обходит!
Пламя змеится и брызжет
Там, где рукой он проводит!
 
 
Жжет это пламя покойников…
Но есть такие могилы,
Где Мефистофелю-сторожу
Вызвать огонь не под силу!
 
 
В них идиоты опущены,
Нищие духом отчитаны:
Точно водой, глупой кротостью
Эти могилы пропитаны.
 
 
Гаснет в воде этой пламя!
Не откачать и не вылить…
И Мефистофель не может
Нищенства духом осилить…
 

 
Я сказал ей: тротуары грязны,
Небо мрачно, все уныло ходят…
Я сказал, что дни однообразны
И тоску на сердце мне наводят,
Что балы, театры – надоели…
              «Неужели?»
Я сказал, что в городе холера,
Те – скончались, эти – умирают…
Что у нас поэзия – афера,
Что таланты в пьянстве погибают,
Что в России жизнь идет без цели.
              «Неужели?»
Я сказал: ваш брат идет стреляться,
Он бесчестен, предался пороку…
Я сказал, прося не испугаться:
Ваш отец скончался! Ночью к сроку
Доктора приехать не успели…
              «Неужели?»
 

 
Да, были казни над народом…
Уж шесть недель горят концы!
Назад в Москву свою походом
Собрались царские стрельцы.
 
 
Смешить народ оцепенелый
Иван епископа послал,
Чтоб, на кобылке сидя белой,
Он в бубны бил и забавлял.
 
 
И новгородцы, не переча,
Глядели бледною толпой,
Как медный колокол с их веча
По воле царской снят долой!
 
 
Сияет копий лес колючий,
Повозку царскую везут;
За нею колокол певучий
На жердях гнущихся несут,
 
 
Холмы и топи! Глушь лесная!
И ту размыло… Как тут быть?
И царь, добравшись до Валдая,
Приказ дал: колокол разбить.
 
 
Разбили колокол, разбили!..
Сгребли валдайцы медный сор
И колокольчики отлили,
И отливают до сих пор…
 
 
И, быль старинную вещая,
В тиши степей, в глуши лесной,
Тот колокольчик, изнывая,
Гудит и бьется под дугой!..
 

 
Заката светлого пурпурные лучи
Стремятся на гору с синеющей низины,
И ярче пламени в открывшейся печи
Пылают сосен темные вершины…
 
 
Не так ли в Альпах горные снега
Горят, когда внизу синеет тьма тенями…
Жизнь родины моей! О, как ты к нам строга,
Как не балуешь нас роскошными дарами!
 
 
Мы силами мечты должны воссоздавать
И дорисовывать, чего мы не имеем;
То, что другим дано, нам надо отыскать,
Нам часто не собрать того, что мы посеем!
 
 
И в нашем творчестве должны мы превозмочь
И зиму долгую с тяжелыми снегами,
И безрассветную, томительную ночь,
И тьму безвременья, сгущенную веками…
 

 
В костюме светлом Коломбины
Лежала мертвая она,
Прикрыта вскользь, до половины,
Тяжелой завесью окна.
И маска на сторону сбилась;
Полуоткрыт поблекший рот…
Чего тем ртом не говорилось?
Теперь он в первый раз не лжет!
 

 
Я видел свое погребенье.
Высокие свечи горели,
Кадил непроспавшийся дьякон,
И хриплые певчие пели.
 
 
В гробу на атласной подушке
Лежал я, и гости съезжались,
Отходную кончил священник,
Со мною родные прощались.
 
 
Жена в интересном безумьи
Мой сморщенный лоб целовала
И, крепом красиво прикрывшись,
Кузену о чем-то шептала.
 
 
Печальные сестры и братья
(Как в нас непонятна природа!)
Рыдали при радостной встрече
С четвертою частью дохода.
 
 
В раздумьи, насупивши брови,
Стояли мои кредиторы,
И были и мутны и страшны
Их дикобдуждавшие взоры.
 
 
За дверью молились лакеи,
Прощаясь с потерянным местом,
А в кухне объевшийся повар
Возился с поднявшимся тестом.
 
 
Пирог был удачен. Зарывши
Мои безответные кости,
Объелись на сытных поминках
Родные, лакеи и гости.
 

 
По крутым по бокам вороного
Месяц блещет, вовсю озарил!
Конь! Поведай мне доброе слово!
В сказках конь с седоком говорил!
 
 
Ох, и лес-то велик и спокоен!
Ох, и ночь-то глубоко синя!
Да и я безмятежно настроен…
Конь, голубчик! Побалуй меня!
 
 
Ты скажи, что за девицей едем;
Что она, прикрываясь фатой,
Ждет… глаза проглядит…
Нет! Мы бредим,
И никто-то не ждет нас с тобой!
 
 
Конь не молвит мне доброго слова!
Это сказка, чтоб конь говорил!
Но зачем же бока вороного
Месяц блеском таким озарил?
 

 
Ты не гонись за рифмой своенравной
И за поэзией – нелепости оне;
Я их сравню с княгиней Ярославной,
С зарею плачущей на каменной стене.
 
 
Ведь умер князь, и стен не существует,
Да и княгини нет уже давным-давно;
А всё как будто, бедная, тоскует,
И от нее не всё, не всё схоронено.
 
 
Но это вздор, обманное созданье!
Слова – не плоть… Из рифм одежд не ткать!
Слова бессильны дать существованье,
Как нет в них также сил на то, чтоб убивать…
 
 
Нельзя, нельзя… Однако преисправно
Заря затеплилась; смотрю, стоит стена;
На ней, я вижу, ходит Ярославна,
И плачет, бедная, без устали она.
 
 
Сгони ее! Довольно ей пророчить!
Уйми все песни, все! Вели им замолчать!
К чему они? Чтобы людей морочить
И нас, то здесь – то там, тревожить и смущать!
 
 
Смерть песне, смерть! Пускай не существует.
Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!..
А Ярославна все-таки тоскует
В урочный час на каменной стене…
 

А. А. Навроцкий

Навроцкий Александр Александрович

(псевдоним – Н. А. Вроцкий)

1839.1(13).3. – родился в Петербурге. Окончил Военно-юридическую академию, затем служил по военно-судебному ведомству, где занимал высокие посты.

60-е гг. – начало литературной деятельности. Писал романы («Семейство Тарских», 1869 г), исторические пьесы, стихи. В стихах использовал приемы романтической баллады и народной песни. Стихотворение «Утес Стеньки Разина» (1870) вошло в «вольную русскую поэзию» и, положенное на музыку самим автором, стало популярной народной песней. Его драматическая хроника «Стенька Разин» (1871) была переделана народниками и использовалась ими в революционной пропаганде.

1879—1883 – издавал консервативный журнал «Русская речь».

1891 – вышел в отставку в чине генерал-лейтенанта.

1914 – умер.

 
Есть на Волге утес, диким мохом оброс
Он с боков от подножья до края,
И стоит сотни лет, только мохом одет,
Ни нужды, ни заботы не зная.
 
 
На вершине его не растет ничего,
Там лишь ветер свободный гуляет.
Да могучий орел свой притон там завел
И на нем свои жертвы терзает.
 
 
Из людей лишь один на утесе том был,
Лишь один до вершины добрался,
И утес человека того не забыл,
И с тех пор его именем звался.
 
 
И хотя каждый год по церквам на Руси
Человека того проклинают,
Но приволжский народ о нем песни поет
И с почетом его вспоминает.
 
 
Раз ночною порой, возвращаясь домой,
Он один на утес тот взобрался
И, в полуночной мгле, на высокой скале
Там всю ночь до зари оставался.
 
 
Много дум в голове родилось у него,
Много дум он в ту ночь передумал.
И под говор волны, средь ночной тишины,
Он великое дело задумал.
 
 
И, задумчив, угрюм от надуманных дум,
Он наутро с утеса спустился
И задумал идти по другому пути,
И идти на Москву он решился.
 
 
Но свершить не успел он того, что хотел,
И не то ему пало на долю;
И расправой крутой да кровавой рекой
Не помог он народному горю.
 
 
Не владыкою он был в Москву приведен,
Не почетным пожаловал гостем,
И не ратным вождем, на коне и с мечом,
А в постыдном бою с мужиком-палачом
Он сложил свои буйные кости.
 
 
И Степан, будто знал, никому не сказал,
Никому своих дум не поведал;
Лишь утесу тому, где он был, одному
Он те думы хранить заповедал.
 
 
И поныне стоит тот утес и хранит
Он заветные думы Степана;
И лишь с Волгой одной вспоминает порой
Удалое житье атамана.
 
 
Но зато, если есть на Руси хоть один,
Кто с корыстью житейской не знался,
Кто неправдой не жил, бедняка не давил,
Кто свободу, как мать дорогую, любил
И во имя ее подвизался,
 
 
Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет
И к нему чутким ухом приляжет,
И утес-великан все, что думал Степан,
Все тому смельчаку перескажет.