Текст книги "Полный курс русской литературы. Литература второй половины XIX века"

 
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Темно-голубые?
И о чем звените вы
В день веселый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?
 
 
Конь несет меня стрелой
На поле открытом;
Он вас топчет под собой,
Бьет своим копытом.
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Не кляните вы меня,
Темно-голубые!
 
 
Я бы рад вас не топтать,
Рад промчаться мимо,
Но уздой не удержать
Бег неукротимый!
Я лечу, лечу стрелой,
Только пыль взметаю;
Конь несет меня лихой, —
А куда? не знаю!
 

 
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.
 
 
Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдаленной свирели,
Как моря играющий вал.
 
 
Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид;
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моем сердце звучит.
 
 
В часы одинокие ночи
Люблю я, усталый, прилечь —
Я вижу печальные очи,
Я слышу веселую речь;
 
 
И грустно я так засыпаю,
И в грезах неведомых сплю…
Люблю ли тебя – я не знаю,
Но кажется мне, что люблю!
 

 
Где гнутся над омутом лозы.
Где летнее солнце печет,
Летают и пляшут стрекозы,
Веселый ведут хоровод:
 
 
«Дитя, подойди к нам поближе,
Тебя мы научим летать!
Дитя, подойди, подойди же,
Пока не проснулася мать!
 
 
Под нами трепещут былинки,
Нам так хорошо и тепло,
У нас бирюзовые спинки,
А крылышки точно стекло!
 
 
Мы песенок знаем так много.
Мы так тебя любим давно…
Смотри, какой берег отлогий,
Какое песчаное дно!»
 

 
Коль любить, так без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку,
Коль ругнуть, так сгоряча,
Коль рубнуть, так уж сплеча!
 
 
Коли спорить, так уж смело.
Коль карать, так уж за дело.
Коль простить, так всей душой,
Коли пир, так пир горой!
 

 
Не ветер, вея с высоты,
Листов коснулся ночью лунной
Моей души коснулась ты:
Она тревожна, как листы,
Она, как гусли, многострунна!
Житейский вихрь ее терзал
И сокрушительным набегом,
Свистя и воя, струны рвал
И заносил холодным снегом;
Твоя же речь ласкает слух,
Твое легко прикосновенье,
Как от цветов летящий пух,
Как майской ночи дуновенье.
 

 
Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль, —
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
 
 
Идут они с бритыми лбами,
Шагают вперед тяжело,
Угрюмые сдвинули брови,
На сердце раздумье легло.
 
 
Идут с ними длинные тени,
Две клячи телегу везут,
Лениво сгибая колени,
Конвойные с ними идут.
 
 
«Что, братцы, затянемте песню,
Забудем лихую беду!
Уж, видно, такая невзгода
Написана нам на роду!»
 
 
И вот повели, затянули,
Поют, заливаясь, они
Про Волги широкой раздолье,
Про даром минувшие дни,
 
 
Поют про свободные степи,
Про дикую волю поют,
День меркнет всё боле, – а цепи
Дорогу метут да метут…
 

 
Острою секирой ранена береза.
По коре сребристой покатились слезы.
Ты не плачь, береза, бедная, не сетуй.
Рана не смертельна, вылечишься к лету.
Будешь красоваться, листьями убрана. —
Лишь больное сердце не залечит раны!
 

 
Не верь мне, друг, когда, в избытке горя,
Я говорю, что разлюбил тебя, —
В отлива час не верь измене моря,
Оно к земле воротится, любя.
 
 
Уж я тоскую, прежней страсти полный,
Мою свободу вновь тебе отдам —
И уж бегут с обратным шумом волны
Издалека к любимым берегам.
 

 
Звонче жаворонка пенье,
Ярче вешние цветы,
Сердце полно вдохновенья,
Небо полно красоты.
 
 
Разорвав тоски оковы,
Цепи пошлые разбив,
Набегает жизни новой
Торжествующий прилив;
 
 
И звучит свежо и юно
Новых сил могучий строй,
Как натянутые струны
Между небом и землей.
 

Козьма Прутков

Вымышленный автор, персонаж, созданный Алексеем (1821—1908), Владимиром (1830—1884) и Александром (1826—1896) Михайловичами Жемчужниковыми и их двоюродным братом поэтом Алексеем Константиновичем Толстым (1817—1875).

Образ Козьмы Пруткова во многом пародиен – авторы сочинили для него и биографию, в которой Козьма описывается как бывший цензор, патриот казарменного толка, изрекающий свои «мысли», часто банальные по содержанию, в весьма выспренней манере.

 
Трясясь Пахомыч на запятках,
Пук незабудок вез с собой;
Мозоли натерев на пятках,
Лечил их дома камфарой.
 
 
Читатель! в басне сей откинув незабудки,
Здесь помещенные для шутки,
Ты только это заключи:
Коль будут у тебя мозоли,
То, чтоб избавиться от боли,
Ты, как Пахомыч наш, их камфарой лечи.
 

 
«Вы любите ли сыр?» – спросили раз ханжу.
«Люблю, – он отвечал, – я вкус в нем нахожу».
 

 
Однажды к попадье заполз червяк за шею;
И вот его достать велит она лакею.
Слуга стал шарить попадью…
«Но что ты делаешь?!» – «Я червяка давлю».
Ах, если уж заполз к тебе червяк за шею,
Сама его дави и не давай лакею.
 

 
Помню я тебя ребенком,
Скоро будет сорок лет;
Твой передничек измятый,
Твой затянутый корсет.
 
 
Было в нем тебе неловко;
Ты сказала мне тайком:
«Распусти корсет мне сзади;
Не могу я бегать в нем».
 
 
Весь исполненный волненья,
Я корсет твой развязал…
Ты со смехом убежала,
Я ж задумчиво стоял.
 

 
Вянет лист, проходит лето,
Иней серебрится.
Юнкер Шмидт из пистолета
Хочет застрелиться.
 
 
Погоди, безумный! снова
Зелень оживится…
Юнкер Шмидт, честное слово,
Лето возвратится.
 

 
На мягкой кровати
Лежу я один.
В соседней палате
Кричит армянин.
 
 
Кричит он и стонет,
Красотку обняв,
И голову клонит;
Вдруг слышно: пиф-паф!
 
 
Упала девчина
И тонет в крови…
Донской казачина
Клянется в любви…
 
 
А в небе лазурном
Трепещет луна;
И с шнуром мишурным
Лишь шапка видна.
 
 
В соседней палате
Замолк армянин.
На узкой кровати
Лежу я один.
 

 
Помещику однажды в воскресенье
Поднес презент его сосед.
То было некое растенье,
Какого, кажется, в Европе даже нет.
Помещик посадил его в оранжерею;
Но как он сам не занимался ею
(Он делом занят был другим:
Вязал набрюшники родным),
То раз садовника к себе он призывает
И говорит ему: «Ефим!
Блюди особенно ты за растеньем сим;
Пусть хорошенько прозябает».
Зима настала между тем.
Помещик о своем растенье вспоминает
И так Ефима вопрошает:
«Что? хорошо ль растенье прозябает?»
«Изрядно, – тот в ответ, – прозябло уж совсем!»
Пусть всяк садовника такого нанимает,
Который понимает,
Что значит слово «прозябает».
 

 
Фриц Вагнер, студьозус из Иены,
Из Бонна Иеронимус Кох
Вошли в кабинет мой с азартом,
Вошли, не очистив сапог.
 
 
«Здорово, наш старый товарищ!
Реши поскорее наш спор:
Кто доблестней: Кох или Вагнер?» —
Спросили с бряцанием шпор.
 
 
«Друзья! вас и в Иене и в Бонне
Давно уже я оценил.
Кох логике славно учился,
А Вагнер искусно чертил».
 
 
Ответом моим недовольны:
«Решай поскорее наш спор!» —
Они повторили с азартом
И с тем же бряцанием шпор.
 
 
Я комнату взглядом окинул
И, будто узором прельщен,
«Мне нравятся очень… обои!» —
Сказал им и выбежал вон.
 
 
Понять моего каламбура
Из них ни единый не мог,
И долго стояли в раздумье
Студьозусы Вагнер и Кох.
 

 
На взморье, у самой заставы,
Я видел большой огород.
Растет там высокая спаржа;
Капуста там скромно растет.
 
 
Там утром всегда огородник
Лениво проходит меж гряд;
На нем неопрятный передник;
Угрюм его пасмурный взгляд.
 
 
Польет он из лейки капусту;
Он спаржу небрежно польет;
Нарежет зеленого луку
И после глубоко вздохнет.
 
 
Намедни к нему подъезжает
Чиновник на тройке лихой.
Он в теплых, высоких галошах,
На шее лорнет золотой.
 
 
«Где дочка твоя?» – вопрошает
Чиновник, прищурясь в лорнет,
Но, дико взглянув, огородник
Махнул лишь рукою в ответ.
 
 
И тройка назад поскакала,
Сметая с капусты росу…
Стоит огородник угрюмо
И пальцем копает в носу.
 

 
Барон фон Гринвальдус,
Известный в Германьи,
В забралах и в латах,
На камне пред замком,
Пред замком Амальи,
Сидит принахмурясь;
Сидит и молчит.
 
 
Отвергла Амалья
Баронову руку!..
Барон фон Гринвальдус
От замковых окон
Очей не отводит
И с места не сходит;
Не пьет и не ест.
 
 
Года за годами…
Бароны воюют,
Бароны пируют…
Барон фон Гринвальдус,
Сей доблестный рыцарь,
Все в той же позицьи
На камне сидит.
 

 
Осень. Скучно. Ветер воет.
Мелкий дождь по окнам льет.
Ум тоскует; сердце ноет;
И душа чего-то ждет.
 
 
И в бездейственном покое
Нечем скуку мне отвесть…
Я не знаю: что такое?
Хоть бы книжку мне прочесть!
 

 
Путник едет косогором;
Путник по полю спешит.
Он обводит тусклым взором
Степи снежной грустный вид.
 
 
«Ты к кому спешишь навстречу,
Путник гордый и немой?»
«Никому я не отвечу;
Тайна то души больной!
 
 
Уж давно я тайну эту
Хороню в груди своей
И бесчувственному свету
Не открою тайны сей:
 
 
Ни за знатность, ни за злато,
Ни за груды серебра,
Ни под взмахами булата,
Ни средь пламени костра!»
 
 
Он сказал и вдаль несется
Косогором, весь в снегу.
Конь испуганный трясется,
Спотыкаясь на бегу.
 
 
Путник с гневом погоняет
Карабахского коня.
Конь усталый упадает,
Седока с собой роняет
И под снегом погребает
Господина и себя.
 
 
Схороненный под сугробом,
Путник тайну скрыл с собой.
Он пребудет и за гробом
Тот же гордый и немой.
 

 
В борьбе суровой с жизнью душной
Мне любо сердцем отдохнуть;
Смотреть, как зреет хлеб насущный
Иль как мостят широкий путь.
Уму легко, душе отрадно,
Когда увесистый, громадный,
Блестящий искрами гранит
В куски под молотом летит…
Люблю подсесть подчас к старухам,
Смотреть на их простую ткань.
Люблю я слушать русским ухом
На сходках родственную брань.
Вот собралися: «Эй, ты, леший!
А где зипун?» – «Какой зипун?»
«Куда ты прешь? знай, благо, леший!»
«Эк, чертов сын!» – «Эк, старый врун!»
.....................................................
.....................................................
И так друг друга, с криком вящим,
Язвят в колене восходящем.
 

Никто не обнимет необъятного.

Смотри в корень!

Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану.

Бди!

Не робей перед врагом: лютейший враг человека – он сам.

На дне каждого сердца есть осадок.

Не все стриги, что растет.

Где начало того конца, которым оканчивается начало?

Если хочешь быть счастливым, будь им.

И устрица имеет врагов!

Не шути с женщинами: эти шутки глупы и неприличны.

Многие люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят в себе.

Специалист подобен флюсу: полнота его односторонняя.

Если на клетке слона прочтешь надпись «буйвол», не верь глазам своим.

Глядя на мир, нельзя не удивляться!

Девицы вообще подобны шашкам: не всякой удается, но всякой желается попасть в дамки.

Всякая человеческая голова подобна желудку: одна переваривает входящую в оную пищу, а другая от нее засоряется.

Бывает, что усердие превозмогает и рассудок.

Драматургия и проза второй половины XIX века

Островский А. Н

Островский Александр Николаевич

1823.31.3(12.4) – родился в Москве в семье чиновника-юриста (мать – родом из низшего духовенства). Детство и раннюю юность провел в Замоскворечье – особом уголке Москвы с его устоявшимся купеческо-мещанским бытом.

1835—1840 – учится в 1-ой Московской гимназии.

1840—1843 – учится на юридическом факультете Московского университета. Курса не окончил.

1843—1851 – служба в московских судах, которая много дала Островскому как писателю. Первые опыты в литературе отмечены влиянием «натуральной школы» («Записки замоскворецкого жителя», 1847).

1847 – первое опубликованное драматическое произведение «Картина семейного счастья» (позднее – «Семейная картина»).

1850 – пьеса «Свои люди – сочтемся» (первоначальное название – «Банкрут»), принесшая писателю известность. Еще до публикации она стала популярной (в чтении автора и П. М. Садовского), вызвала одобрительные отклики Н. В. Гоголя, И. А. Гончарова, Т. Н. Грановского и др. Пьеса была запрещена к постановке на сцене (впервые поставлена в 1861 г.), а автор, по личному распоряжению Николая I, отдан под надзор полиции.

В своих литературных дебютах Островский придерживался направления, которое сам определил как обличительное, «нравственно-общественное».

Ранние пьесы Островского публиковались, как правило, в консервативном журнале «Москвитянин», в котором Островский активно сотрудничал и как редактор, и как критик (1850—1851). Входил в так называемую «молодую редакцию» журнала, с членами которой был связан личной дружбой. Отчасти под влиянием этого кружка и его главного идеолога А. А. Григорьева в пьесах Островского «Не в свои сани не садись» (1853), «Не так живи, как хочется» (1854) зазвучали мотивы идеализации русской патриархальности, обычаев старины.

Пьесы Островского быстро завоевывают репертуар театров – в течение почти трех последующих десятилетий почти каждый сезон в московском Малом и петербургском Александринском театрах отмечен постановкой его новой пьесы.

С 1856 – постоянно сотрудничает с «Современником». В годы, предшествующие реформе (отмене крепостного права, 1861), в творчестве усиливаются социальные мотивы, критика существующих порядков («В чужом пиру похмелье», 1855; «Доходное место», 1857; «Гроза», 1859 и др.).

60-е гг. – продолжает развивать жанр, обращается к отечественной истории, создает ряд исторических пьес («Козьма Захарьич Минин-Сухорук», 1861; «Воевода», 1864 и др.). В конце 60-х гг. в творчестве Островского появляются новые типы – типы пореформенной России («На всякого мудреца довольно простоты», 1868; «Бешеные деньги», 1869; «Волки и овцы», 1875 и др.). В этих образах показываются новые типы людей – дельцов, приобретателей, вырождающихся патриархальных толстосумов, европеизированных купцов. Почти все драматические сочинения 70-х и начала 80-х гг. печатались в журнале «Отечественные записки».

1865 – создал Московский артистический кружок.

С 1870 – организатор и предводитель Общества русских драматических писателей и оперных композиторов.

1873 – Островский создает своего рода поэтическую утопию по мотивам русского фольклора «Снегурочка».

В последние годы творчества Островский создает социально-психологические драмы и комедии о трагических судьбах богато одаренных, тонко чувствующих женщин в мире цинизма и корысти («Бесприданница», 1878; «Таланты и поклонники», 1882 и др.). В этих произведениях Островский стремился воплотить «внутреннюю борьбу героев», в некоторых отношениях предвосхищая пьесы Чехова. Драматургия Островского имела решающее значение для становления русского реалистического театра.

1885 – принимает руководство московскими театрами (зав. репертуарной частью).

1886 – умер в с. Щелыково Костромской губернии.

Действующие лица:

Дарья Федосеевна Круглова, вдова купца, 40 лет

Агния, ее дочь, 20 лет

Ермил Зотыч Ахов, богатый купец, лет 60

Ипполит, его приказчик, лет 27

Маланья, кухарка Кругловой

Феона, ключница и дальняя родственница Ахова

Сцена первая

Агния рассказывает матери, как познакомилась с Ипполитом (он встречает ее в городе, провожает до дома, затем начинает по десяти раз на дню проходить мимо окон Кругловых, так что Агния просто вынуждена пригласить его в дом). Агния вообще пользуется у матери почти неограниченной свободой, та не принимает решения за дочь. Маланья сообщает, что видела Ахова, который просил передать, что навестит Кругловых. Круглова не знает, почему Ахов стал часто навещать их, думает, что ему нравится Агния, но дочь уверяет, что купец положил глаз на саму Круглову. Та сетует на то, что богатого человека приходится принимать даже тогда, когда тебе совсем не хочется, потому что «не скажешь миллионщику: поди вон!». Под окном ходит Ипполит, все не решается зайти. Агния приглашает его в дом. Ипполит робок, боится, что Круглова выгонит его. Агния ободряет его. Ипполит крайне запутанно пытается сказать ей о своих чувствах, берет вышитую Агнией закладку для книги (которую она не хочет отдать, хотя сама признается, что вышивала для него). Когда Агния пытается отнять закладку, Ипполит, изловчившись, целует девушку. Агния возмущается. Ипполит принимается говорить о своих перспективах (что со временем он тоже выбьется в люди, избавится от своей зависимости от Ахова). Входит Круглова, возмущается не тем, что дочь целуется с молодым человеком, а тем, что делает это втайне от матери. Ипполит всю сцену объяснения стоит тихонько в стороне. Приезжает Ахов. Он выставляет вон Ипполита, упрекает Круглову за то, что она не сделала этого сама (потому что приказчику неприлично присутствовать в том же обществе, что и хозяину). Агния кричит вслед Ипполиту, что ему стыдно трусить. Ахов кичится своим богатством, в каждой его фразе сквозит высокомерие и стремление поставить окружающих «на подобающее место», т. е. неизмеримо ниже, чем Ахов. После того, как гость уходит, мать и дочь обсуждают Ахова и Ипполита. Кругловой жаль молодого приказчика, а Агния уважает силу, а слабость в мужчине презирает. Они сравнивают обоих мужчин. С точки зрения Агнии решительность и деньги Ахова с лихвой перевешивают доброту и молодость Ипполита.

Сцена вторая

К Кругловым заходит Феона, которая рассказывает, как все в доме Ахова мучаются от его самодурства. Ахов выжимает из работников все соки, платит мало, ругает. Сын уехал из дома к теще, потому что Ахов постоянно попрекал его наследством. Второй сын, Гриша, пьет, дебоширит, постоянно кается перед отцом, потихоньку сходит с ума. Сам Ахов мало понимает в делах, а потому всем реально управляет Ипполит. Круглова говорит, что хотела бы выдать Агнию за Ипполита. Сама она была замужем «за хозяином», но муж точно так же мучил ее всю жизнь, промотал деньги и оставил ее с дочерью в бедности. Круглова сообщает Агнии, что она понравилась Ахову. Та отвечает, что ей все равно, она может и за Ахова выйти замуж, ее не пугает ни его возраст, ни его жестокость. Появляется Ипполит. Круглова заявляет ему, что ему необходимо вырваться из зависимости от Ахова и стать самостоятельным. Агния также повторяет, что уважает только сильных, что не станет жалеть Ипполита (как он того хочет), а выйдет за него только если он докажет ей, что реально что-то из себя представляет (т. е. достанет денег). Приезжает Ахов, и Ипполит объявляет, что собирается «начинать войну с хозяином». Наедине с Агнией Ахов фактически делает ей предложение, сулит наряды, «тысячные» подарки, советует жить в боязни матери и мужа. Агния на все отвечает шутя, уверяет, что молодые прежде стариков умирают, а девушки, вышедшие за стариков, не знают ни горя, ни заботы, а только наряжаются. Ахов хвалит Агнию за ум и прозорливость, говорит Кругловой, что ей привалило счастье (сватовство Ахова к ее дочери). Круглова интересуется у Агнии, не рассказывал ли ей Ахов, сколько плакала его покойная жена. Ипполит с ножом отправляется в дом к Ахову.

Сцена третья

Ипполит сообщает Феоне, что если Ахов не отдаст ему причитающиеся ему деньги (тысяч пятнадцать), то он зарежется. Феона решает, что и Ипполит, подобно Грише, сходит с ума. Ахов просит Феону отнести Агнии дорогой подарок и настойчиво повторяет, чтобы та подчеркнула дороговизну подношения и щедрость дарителя. Ипполит предстает перед Аховым. Он выпил коньяку и держится смело. Он напоминает хозяину, что тот сулил повысить ему жалованье. Ахов ведет себя так, как будто впервые об этом слышит. Ипполит достает нож, заявляет, что покончит с собой прямо в доме Ахова, и тот будет иметь массу проблем. Ахов долго торгуется, но в конце концов отдает пятнадцать тысяч. Он просит, чтобы Ипполит хотя бы поклонился ему, но тот отказывается, поскольку получает не милостыню, а заработанные деньги. Ахов говорит, что ему «эта непокорность тяжелее, чем эти самые пятнадцать тысяч».

Сцена четвертая

Круглова и Агния в замешательстве. Они должны принять решение, выходить ли Агнии замуж за Ахова, отвалившего дорогой подарок. Агния, ссылаясь на свою неопытность, перекладывает ответственность на мать. Приезжают Ахов и Ипполит. Ради смеха Ахов предлагает посадить Ипполита и Агнию рядом, как жениха и невесту. Круглова соглашается выдать дочь за Ахова только если тот даст ей подписку умереть через неделю после свадьбы. Ахов призывает «нищих» одуматься. Ипполит отдает Кругловой деньги «на сохранение». Та объявляет, что охотно отдаст дочь замуж за Ипполита. Ахов говорит, что даже сердиться не может на них, потому что с них «и взять-то нечего» и они настоящего порядка не знают. Чтобы сгладить обиду, ему нанесенную, Ахов предлагает Кругловой обеспечить Агнии богатое приданое и сыграть шумную свадьбу, если молодые в свадебном наряде выметут метлами его двор на глазах у гостей. Круглова отказывается отдать дочь на позорище, даже если Ахов ее озолотит. Ахов возмущается тем, что в мире совсем не стало никакого порядка и бедные гордятся, вместо того, чтобы валяться у него в ногах. Круглова отвечает пословицей: «Не все коту масленица, бывает и великий пост».