Текст книги "Мутабор"

Коахин вел свою историю, зажимая одной рукой ухо, второй рукой выстукивая ритм-такт игры оркестра. Он то завывая, словно больной рабиесом, нараспев рассказывал «Историю наших слов», то обращался к публике с вопросами, вызывая какие-то мнения, то к Всевышнему «Я раббя». Он сам играет на рабабе и сам проживает свои саги. Оркестр одного человека в течение трех часов.

Выполнив свою миссию по распространению учения мутаборитов, коахин перешел к другой истории.

– В каждой истории есть две истории, – вещал он. – В каждой книге, как и в этой, есть две книги. Одна – художественный свист, другая должна войти тебе в сердце, как флешка, как кинжал.

Омар видел, как время от времени входящие в кафе заслушавшиеся посетители собирали деньги. Каждые тридцать минут делегат от собравшихся подходил к коахину, и протягивал сказителю получившуюся сумму, и шептал в уши имена тех, кто сидит вокруг.

– Что они делают? – не выдержал Омар.

– Ты что-то спросил, странник? – прервал свою речь коахин, посмотрев в глаза Омару.

– Я спросил, почему они собирают для тебя свои имена вместе с деньгами и передают, словно подношения?

– Посмотри внимательно на лица людей, что здесь собрались. Они не хотят сгинуть в этих катакомбах, словно черви, не оставив своего следа в истории. Каждый из собравшихся называет мне свое имя, чтобы я, подобно ткачу большого полотна, вплел его линию судьбы в мою историю, вплел, как нить или червя. За ночь я должен назвать абсолютно всех, всех членов общины этой истории, иначе моя история не дойдет до их ушей и не вольется в их сердца, словно фруктовый мед в торбу.

– А мое имя вы уже назвали? – иронично улыбнулся Омар.

– Много раз, потому что это история про вас.

– Обо мне? – удивился Омар.

– Да, сегодня я выбрал вас в качестве главного героя. Каждый из собравшихся приходит в это кафе в надежде услышать историю о себе, но я выбрал вас.

– Почему меня?

– Потому что вы – избранник судьбы. Я говорю, раз вы спустились сюда к нам в катакомбы, вы знаете дорогу назад, и вы выведете этих почерневших от пыли людей на главную площадь Кашевара – площадь Свободы. Вы дадите им надежду. На вас дорогая шелковая рубашка, вы явно не блудный сын Адама и не простой человек. Оглядитесь: люди, что вас окружают, не имеют голоса. Их книгу судьбы пишут и читают другие, потому что они не умеют читать и писать. Но вы грамотны и проницательны, вы обязательно найдете какой-нибудь выход.

– И чтобы сбить с пути, все, кто попадается мне в Кашеваре, говорят со мною загадками? – зло сверкнул белоснежной улыбкой в мрачных беззубых катакомбах Омар.

– Это не в моих силах – запутывать и мешать. Спасутся те, чьи имена уже записаны в Книге спасения.

– Загадка гоняется за загадкой, как кошка гоняется за своим хвостом!

– Вы забыли, что это Восток. И здесь все, абсолютно все, начиная от первых правителей и заканчивая последним попрошайкой, мечтают, по сути, об одном и том же и живут двойной жизнью и тройной моралью.

– Двойной жизнью живут и на Западе, – признался Омар.

– Знаю, ты очень похож на моего брата, брат. Когда я смотрю сквозь тебя, я будто вижу его там, на западной стороне. Я вижу, как он бродит по улицам западного города, чтобы заработать кусок хлеба для нашей семьи. Сядь поближе, путник с Запада, я поделюсь с тобой тем, что мне удалось заработать сегодня.

С этими словами коахин налил Омару кофе из чайника и разломил на две части лепешку.

– Как ты уже знаешь, у меня есть младший брат. С юных лет я рассказывал ему различные сказки. Я так привык к этому занятию, что продолжаю рассказывать истории для людей. Больше я ничего не умею. Но это немало, потому что я единственный в этом городе, кто рассказывает правдивые истории о людях.

– В наше время слишком много книг. Каждый может написать одну книгу – книгу своей жизни. Даже обезьяна, если ее запереть в комнате у пишущей машинки, напишет книгу своих странствий и мытарств.

Но ты должен выбрать не эту книгу. А ту книгу, которая войдет в твое сердце как послание, как кинжал или флешка, адресованные именно тебе.

Я не приукрашаю действительность. И всем здесь собравшимся я говорю, как и почему они сгинут. Я утверждаю, что они лишь черви, нитки, и только вместе они смогут вгрызться в эту землю.

Потому что почти все на этом празднике обрезания лишены крайней плоти – языка. Они импотенты, они бессловесные твари. За них некому заступиться, кроме меня, а я слишком много говорю и слишком мало делаю. Мой язык – как пустое помело. Куда повело, туда и вывело.

– А можете вы помочь и мне?

– Спрашивай.

– На днях, – приблизился Омар, – мне в руки попали две книги. В обеих книгах речь идет о драгоценных камнях. Мне нужно выбрать одну историю, но я не знаю, какую.

– История сама выберет тебя! Но помни, одна из этих книг написана Всевышним, другая – обезьяной. Есть те, кто рассказывает истории для бедняков. Есть те, кто рассказывает истории для богачей, чтобы самому приблизиться к ним, а есть те, кто рассказывает истории для себя, – словно прочитав его мысли, продолжил сказитель. – Когда мы рассказываем историю для других, мы живем не своей жизнью. А значит, где-то есть наш двойник, проживающий нашу жизнь иначе.

– А ты встретил своего двойника?

– Я выбрал путь сострадания и сопереживания обездоленным Кашевара. Я рассказываю им пошлые развлекательные истории. Но я знаю, где-то, под не менее мрачными и низкими сводами, сейчас мой двойник рассказывает не менее пошлые развлекательные истории богачам и правителям теневого мира.

– В такой же темнице без окон и дверей?

– Возможно. Но ты должен пойти другим путем и найти выход.

– Как?

– Эти бедняки не умеют мечтать. У них нет воображения, поэтому у них нет будущего. Они не способны видеть дальше своего носа и оторваться от земли. Ты должен сделать за них это и попытаться вписать их имена в небесную Книгу спасенных.

Выходил из лабиринта катакомб Большого базара Омар вместе с коахином. На плече у коахина примостилась мартышка Чи-Чи. Он поддерживал ее за лапу так нежно, словно это была его любовница.

По пути коахин рассказывал Омару про своего шейха Буль-Буля Вали. Как следовало из его рассказа, мутабориты – это такой почти утерянный суфийский тарикат, который возродился благодаря миссии Буль-Буля Вали. Недаром в народе его прозвали Балык-Малик (царь рыб) или Кош-мулла (птичий пастырь).

Суть же учения мутаборитов в том, что в теле каждого из нас, как говорил Буль-Буль Вали, живет несколько зверей, точнее, целый зверинец страстей, которые стоят на пути человека в рай. Наш гнев – это кашалот, наша похоть – это змея, наша зависть – крыса, и так далее, и так далее.

Свинья, павлин, обезьяна, лев, вол, орел – все они охраняют вход в рай. В мир счастья и гармонии с самим собой, в сад Всевышнего и бесплотных светлых ангелов. Это наш нафс принимает звериное обличье. И потому с нафсом надо бороться. Цель борьбы – безграничная любовь ко всему миру.

Сам Буль-Буль Вали был сначала мюридом братства, а затем сам стал и муршидом мутаборитов, ордена всех тварей господних, восходящих своими корнями к благословленным Ною и Сулейману. Этот орден распространился вплоть до Магриба, Сицилии и Пиренейского Омейядства и явился Западу предвестником францисканского ордена.

Существует легенда, что Ной общался с птицами и кормил их с рук зернами. За это одна ворона принесла ему топаз величиной с воронье яйцо. Сулейману постоянно помогали муравьи…

– И птицы, – добавил Омар, вспомнив Библию.

– Что касается птиц, то когда они поют, они восхваляют Всевышнего, – смочил глотком разогретого, с ароматом розы, вечернего воздуха горло Хабиб-бей, приготавливаясь к длинному рассказу, – а орден мутаборитов берет свое начало от пророков Нуха, Сулеймана и Хизра, которым служили птицы и прочие божьи твари. В дальнейшем тайное знание-учение передавалось от муршида к мюриду, пока по цепочке не дожило до наших дней. Одна из ветвей этого братства укрепилась в Андалусии и, возможно, через Пиренеи проникла в Европу, трансформировавшись в учение Франциска Ассизского и частично в движение трубадуров, которые воспевали культ Прекрасной Дамы. Впрочем, и суфийские поэты воспевали любовь к женщине, подразумевая под ней любовь к Всевышнему.

Другая же его ветвь затерялась в горах Средней Азии на Тянь-Шане и Памире, – продолжал служка, отхлебнув побольше пряного воздушного потока. – В советское время эта ветвь еле теплилась в устах учителя Буль-Буля Вали шейха Хасана. Но благодаря миссии Буль-Буля Вали учение вновь набрало силу и стало необычайно популярно, особенно на юге Кашевара.

– Сторонники теории эволюции утверждают, что человек произошел от обезьяны. А Кош-мулла, которому открылся язык птиц и зверей, наоборот, считал, что обезьяна произошла от человека. От деградировавшего человека. Так, «мартышка» происходит от арабского «мар’та:’иш» – «безрассудный человек». Арабское «насна: с» – «обезьяна» – происходит от уничижительного повтора слова «на: с» – «люди».

«Орангутанг» – по-индонезийски означает «лесной человек», что можно понимать как «одичавший». В арабском языке существует даже специальный глагол «масаха» – «превратить кого-либо в образину», откуда выражение, отмеченное в словарях, «масахаху аллах кирд: ан» – «превратил его Аллах в обезьяну». Достаточно взять Коран и в суре «Баккара» в аяте 65 прочитать: «Ведь вам известны те, Которые нарушили субботу, Мы им сказали “обратитесь в обезьян”».

Оглядись, посмотри внимательно, кругом деградация, – продолжал коахин, – людей выкинули из школ и институтов, отняли заводы и клубы, их день и ночь пичкают пошлыми развлекательными программами, ибо дьявол поклялся, что увещеванием добьется того, что человек отвернется от Создателя своего и повернется лицом к зверю – то есть к нему. Он говорил: появятся такие люди, которые будут утверждать, что человека не создал Бог, а он произошел от обезьяны путем эволюционного развития. И что в основе эволюции – борьба за существование и мутация. Мол, жизнь – борьба, и побеждает в ней сила и естественный отбор. Что ход истории не остановить и прогресс спишет все. Такая позиция привела к мутации сознания и возникновению таких страшных явлений, как фашизм. По этим учениям цель оправдывает средство, и целые нации и расовые группы были объявлены недолюдьми. Еще со времен колониализма восточные страны воспринимались европейцами дикими, а местное поведение ассоциировалось со звериным.

Так сатана добился своего и обнажил звериный оскал человека, то есть сделал из человека обезьяну – как пародию на прекрасный образ Господа и высокое предназначение человека.

– По Дарвину, сильнейший оттесняет или сжирает слабого. На этом основаны все иерархии в обществе. Но запомни, театральность – вот главная движущая сила эволюции. А основной механизм имитации – инстинкт. Есть иерархия культур. Мы всегда подражаем тому, что навязывается нам выше. А выше всех стоит Создатель. Он даровал нам божественную искру искусства и общения. Смысл театральности – великая жизненная сила.

Эволюция определяется не борьбой за выживание, а попыткой имитации.

Искусство зарождается в театральном поведении у животных и растений. Театр как таковой состоит для человека в том, чтобы «быть собою».

Страсть к выразительности и «подражание» свойственно всему живому. Сущность театра знакома большинству животных, которые используют ролевые и мимикрические маски.

Животные и растения часто надевают на себя театральные маски, причем излюбленной формой игры за выживание является маска смерти. Так считал Буль-Буль Вали. А еще он говорил, что любые демонстрации и гуляния – освещенные Всевышним очищающая народная театральность «жизни».

Расстались Омар с запутавшим его окончательно шейхом мутаборитов у ворот парка, ведущего к святыне Кашевара – усыпальнице Балик-Малика.

– Дай я обниму тебя, брат, – сказал Аббат. Теперь коахин называл Омара не иначе как «брат». – И помни главное: следи за своим коахином, следи за своей судьбой, внимательно следи. Не оставляй пятен кофе на блестящей поверхности блюдца. Вслед за пророком помни: наши сердца – драгоценные хрупкие камни. «Если раб Божий совершил грех, то в его сердце возникает пятнышко. А коли он удалит [его] – испросит прощения и покается, то оно [сердце] обретет блеск. Если же опять [согрешит], то добавится [пятнышек], пока не покроется сердце». И здесь речь идет об образе камня, который покрывается скверной. Так Кааба тоже когда-то была прозрачно белой, а потом от прикосновения грязных сердец осквернилась.

День четвертый
Четверг. 7 октября

Глава 1
Мартышка

По ночам корпуса «Белого лебедя» и «Черного дельфина» разрывают, раздирают на части страшные стоны и вскрики. Это взывают о помощи мои собратья. В тюрьме есть подвалы, в которых по ночам пытают заключенных. Мучают электрошокером, выдирают ногти, втыкают иголки в уши, ковыряются во вскрытых зубных нервах, насилуют, накинув мешок на голову. По большей части я к таким крикам уже привык. Но иногда вопли бывают столь нечеловечны, что я уже до утра не могу сомкнуть глаз. Крики и стоны по ночам не дают мне уснуть и успокоиться до самого рассвета.

Крупные холодные капли пота наперегонки с горячими мурашками катятся по моей спине. Они словно пытаются поскорее проскочить мое слабое бренное тело и скрыться в более надежном мире. Я боюсь оказаться в шкуре пытаемых и испытуемых и в то же время представляю себя на их месте. Что заставляет этих глупцов упорствовать? Что за сила веры и убеждений?

В чем она – их правда? Почему они цепляются за свои убеждения, почему упорствуют, а не проскальзывают, как мурашки. Бородатая облаками луна напоминает мне их желтые измученные лица. Гепатит С, которым нарочно заразили особо упорных в тюрьме, чтобы долго не жили и не боролись. Облака – словно увеличенные вирусы СПИДа и сифилиса. Желтая, желтая луна, накинутый на голову каменный мешок.

Я смотрю в потолок и думаю, что заставляет борцов относиться к своей борьбе так серьезно в век, когда все кажется незначительным и смешным. Когда кругом только имитация и лицедейство, когда все – от политиков до священников – превратились в клоунов. Но есть еще в камере коммунисты, отдавшие все до последней копейки, есть верующие, которые готовы скорее мучиться и умереть, чем отказаться от своей присяги Господу. Последние могикане, на которых стоит род человеческий. Последние.

Они кричат от боли, но хранят молчание. А я сам безо всяких пыток от одного страха боли, от боязни быть униженным и голодным готов километрами жевать сопли и пороть всякую чушь.

Зачем я вообще выступаю перед бандитами, словно циркач, зачем тискаю им роман, зачем в угоду их грубым инстинктам взялся за детективный сюжет и рассказываю пошлую историю?

Я будто лишен воли и превращен в животное одними гипотетическими угрозами грядущих страданий. Неужели все это ради лучшего куска хлеба и ради чувства защищенности? Неужели во мне так сильны животные инстинкты?

Желтая луна смотрит на меня с немым укором. Ее лицо – как лица моих измученных, зараженных гепатитом сокамерников. Она, как потрепанная птица, приютилась на ветке, с каждым днем все больше вжимая плечи. Она тает на глазах после двух-трехчасового допроса.

Утром, думая о последних, я на ногах один из первых. Наш избирательный участок открывается сразу после подъема. В обязательном порядке мы всем скопом голосуем до завтрака. Охранники выводят по несколько человек из камеры, строят в ряд и ведут через квадратный двор в красный уголок к урнам. Там мы должны будем поставить красную галочку в правом нижнем квадратике.

– Пока не проголосуете, баланду не получите! – угрожает начальник тюрьмы. Он павианом, заложив руки за спину, расхаживает вдоль живой очереди за бюллетенями. У павиана в руке поводок-плетка. Она же хвост.

– И пусть хоть одна сука попробует проголосовать не за нашего отца родного эмира и мэра! Мы эту суку быстро вычленим, расчленим и накажем.

Я не дурак, и мне два раза повторять не надо. Гайдамак берет мой палец и макает в чернильницу. Затем прикладывает к листу, в котором я должен расписаться за бюллетень. Он даже не спрашивает – умею ли я писать. Он просто метит моим пальцем нужную графу. Получив бюллетень, я сразу почувствовал, что он слишком плотный, значит, мне по ошибке дали два слипшихся меж собой листа.

Я не возмущаюсь и не показываю вида. Многие заключенные из глухих деревень не умеют ни читать, ни писать. И начальству недосуг разбираться. Охранник всем и мне тоже указывает, куда ставить галочку.

После стольких месяцев было приятно держать граненую ручку с полным чернилами стержнем в руках – здесь ручка запрещена как колющее оружие. Очень тянуло начеркать несколько слов прямо на гербовой бумаге. Но меня вовремя одернул зычный голос смотрящего.

– Только попробуйте испортить бюллетень, – продолжал Павиан. – Будете этим бюллетенем жопы у параши опущенным подтирать! Помните, суки, ваш эмир мог вас повесить на столбе, но он отправил вас на перевоспитание!

Вверху бюллетеня, словно на торце Белого дома, красуется орел. Для его острых когтей и клюва эти галки и предназначались. Без вариантов. Но вдруг квадратик, в который необходимо было поставить знак, показался мне окном кабинета кашеварского правителя. Галочку я изобразил немного наискосок – словно стекло от удара птицы треснуло буквой «зет». Так японцы делают харакири. Пока все отвернулись, я быстро отгибаю слипшийся край и ставлю галку на следующем бюллетене в графе «Против всех».

Зачем я это делаю, зачем лишаю начальника отчетности и заключенных обеда или ужина? Бессмысленный и наивный бунт? Возможно. Но так мне легче будет смотреть в глаза тем, кто вот так же бессмысленно бунтует ради своих убеждений. Кто уже не в состоянии принимать пищу, чье тело почти убито, но воля не сломлена, кто отказался от своего «я» ради «мы». Ради достоинства миллионов сидящих в кашеварских тюрьмах.

И только я это сделал, как минутная слабость, страх за свое «я», за свою единственную и неповторимую шкуру парализует мое тело. А вдруг листы в урне не разлепятся и меня сразу вычислят? От этой мысли футболка прилипает к телу моментально. Руки трясутся, холод шаром опускается вниз живота, словно тот не проглоченный ужин или обед. Антиужин и антиобед, которых мне уже никогда не видать.

Тут же я вспоминаю о специальных камерах, в которых несколько обезьян по воле эмира и мэра пытаются сломить волю человека, лишить того, что дано нам от рождения – свободы выбора. Разве не свобода воли отделяет человека от обезьяны и ангелов в белых халатах, что в тайных лабораториях колют сыворотку правды и пишут за нас историю наших слов?

Прежде чем бросить бюллетень в урну, нужно было показать его охраннику. Я, словно собака, преданно глядя в глаза, продемонстрировал свой голос Павиану. Он в ответ презрительно-снисходительно улыбается. Думаю, смотреть на людей со сломленной волей со стороны невыносимо. Листок падает в черный ящик Пандоры, как слепой жребий.

В честь праздника выборов нам даже дали не гороховую баланду, а чечевичную похлебку. И сразу после завтрака вывели во двор. Солнце и чечевица от самого эмира. В день выборов во всем Кашеваре был праздник с национальными гуляньями – и, пока еще не припекло, дали возможность погулять и зэкам.

На втором круге ко мне подошли Саур и Хайсам и намекнули, что посиделки на блатной хате – она же «Предвыборный штаб» – уже начались и чтобы я был готов через пять минут продолжить рассказ.

– Когда там уже про нас, братву, начнется? – Я видел, что Хайсаму не терпится узнать продолжение.

– Скоро!

– Поторопись!

Когда охранник привел меня в камеру, я увидел, что веселье в полном разгаре.

В блатной хате была не параша, а бегемот, пасть которого была загажена не по-детски, а атмосфера была пропитана запахом анаши. На столе среди жратвы висело несколько шприцов-агрегатов и дымилось несколько недокуренных сигарет.

– Что, как антилопа, глазами шаришь по столу? Садись и поешь что-нибудь. – Ширхан бросил мне шлемку и джагу.

– Не хочу есть, – сказал я, от чечевичной похлебки пучило живот.

– А ужалиться не желаешь? – спросил Шершень.

– Не-а. – За время, проведенное в тюрьме, я усвоил многое из сленга и понял, что он предлагает мне ввести героин в вену.

– Тогда возьми уголек – вижу, уши у тебя уже опухли.

Он хотел сказать, что мне хочется курить, а нечего, и предложил анашу.

Я опять отказался, подумав о двух сбоку – об охранниках-гайдамаках, которые позволяют свободно проносить лошадям ширево для Шира. То же самое творится и на таможне, через которую героин свободно проникает в страну. Все в этой стране шито-стянуто нитями коррупции.

За дни, проведенные возле братвы, я не только тискал роман, но еще и слушал. На воровском языке «тискай» – лицо, занимающееся подслушиванием разговоров. И я узнал, что Ширхан являлся лидером крупнейшей в Кашеваре ОПГ. Через него проходили громадные потоки героина из Афганистана в Россию и дальше на Запад.

Помимо транзита ширева, он владел шахтами, в которых добывался каменный уголь. Эти шахты по принципу ступенчатых штолен рыли бедняки в высокогорье, чтобы в зимний период согреть свои лачуги. По сути, это были катакомбы похлеще «Белого лебедя» и «Черного дельфина», и в них трудились его соплеменники за ту же шмочку и бадью. Ширхан наложил на весь семейный промысел свою рейдерскую руку. То, что тысячелетиями копилось и формировалось в толщах земных, вдруг стало принадлежать одному человеку. С тех пор его называли «угольный олигарх», но знающие говорили «угольковый».