Текст книги "Мутабор"

И тут мой друг, оказавшись подо мной, превращается в натуральную свинью. Мало того, что он валяется в грязи, он еще визжит и вертится, как самый настоящий поросенок. Ведь свиньи – они уже давно потеряли уважение и к себе, и к другим, и совсем не знают, что такое честь. Но я не брезгую своим другом и в таком состоянии, и даже не боюсь испачкаться сам. Потому что я читал предания мудрецов и знаю, как Ной обращался с животными.

Например, когда слоны изошлись говном, как сейчас мой друг изошелся в ярости свинячьими слюнями, Ной поджал слонам хвосты. Вот и я ищу у моего друга хвост, чтобы поджать его, но нахожу лишь ногу, потому что не так-то легко ухватиться за одну треть, которую нам оставил шайтан. Да к тому же у слонов хвост такой маленький. И поэтому я хватаю друга за ногу и заламываю.

От этого запрещенного болевого приема мой друг беспомощно бьет рукой по асфальту, мол, сдаюсь, но я вижу по злым искрам в его глазах, что на самом деле он не сдался, а только притаился, и тогда я говорю: «Клянись матерью, что не будешь сегодня больше пить!»

– Клянусь, клянусь! – клянется мой друг от отчаянья и боли, хлопает ладонью по асфальту, мол, отпусти уже.

И вот мы снова идем по пыльной дороге дальше. Мой друг, грязный, как чеширский хряк, потому что время от времени то ли чешется как наркоман, то ли отряхивает с себя пыль, одновременно обтирая пересохшие молчаливые губы рукавом. И я знаю, почему он молчит. Он молчит от злости. И ищет путь и подбирает слова, которыми он мог бы отомстить мне, ударить в самое уязвимое место из тридцати трех имеющихся у нас сердец. И я знаю, что сейчас моему другу больше всего охота дойти назло мне до четвертой стадии опьянения – свинячьей, и мой друг собирается с моральными силами, чтобы притвориться свиньей, выдавить из себя свинью наружу, напоказ.

– А ты знаешь, – выдавливает наконец он из себя. – Я видел ее сегодня!

– Кого видел? – не понимаю я.

– Твою девушку.

– Где? – я заглядываю ему в глаза. – Ты уверен?

– Конечно. Утром я поплелся на вокзал «поишачить» немного с ручной тележкой. А куда мне еще было идти? – вопросительно и одновременно с явным упреком посмотрел на меня Муха.

– И что? Она пришла на вокзал?

– А сегодня днем, когда уже поток прибывающих поездов схлынул, я помогал одному человеку довезти его большой саквояж в багажное отделение. По пути он задержался у касс, чтобы купить обратный билет. В очереди мы как раз стояли за твоей девушкой.

– Это точно? – хватаю я своего приятеля за грудки. – Ты ничего не перепутал?

– Я твою кралю на всю жизнь запомнил! – зло зыркнул он.

– Куда она покупала билет? Ты слышал? – трясу я его что есть силы.

– Я думал, ты знаешь! – зубоскалит Муха. – Думал, вы типа вместе хотите поехать в романтическое путешествие. Ведь она, насколько я помню, два места брала.

– Говори, не медли! – кажется, я уже перешел на крик.

– Дешевых билетов не было, и она взяла два СВ на очень неудобный поезд. Ну, ночной до Москвы. Ты знаешь, наверное. Я еще подумал, что ты чересчур развыпендривался и голову потерял, раз дал ей кучу денег. Билеты-то дорогущие в СВ!

СВ на двоих? Это был уже перебор!

– Кстати, ты не опаздываешь? – заржал как лошадь, высоко вздергивая губу и выставляя на мое обозрение свои зубы и свои часы, Муха. – Время полвторого, поезд через пять минут отъезжает.

– Какой у нее вагон? – от ревности я готов был рвать на вокзал и метать запонки. – С кем она едет?

– Вагон не помню, а время хорошо запомнил. Еще подумал, хоть эту ночь проведу спокойно. А все-таки, почему ты не едешь? Или ты недостаточно любезен был с ней в постели в то время, как я ишачил на вокзале? Так ты бы меня позвал. Я бы, по старой дружбе, не отказался тебе помочь!

Глава 3
Маковая революция

В этот день недели, в который, по христианскому учению, Бог, создав землю, небо и всех тварей по паре, собирался было уже отдохнуть, Омара Чилима, он же Грегор Стюарт, разбудил страшный грохот и крики: «Свобода!», «Вы свободны!». Нет, он по-прежнему все еще лежал привязанный к своей стальной койке. Но на этот раз его сознание работало четко. Должно быть, несколько часов назад ему забыли или не пожелали учинять лечебные процедуры.

И в следующую секунду в палату к Омару ворвался тот самый верзила Саур, который собирался завлечь его в свой гарем.

«Все, – возликовал Омар, – я выиграл эту партию, жертвуя фигурой за фигурой и предпочитая остро атакующую игру. Враг оказался удушен цейтнотом. Ему просто не хватило времени».

– Как Вы, эфенди? – встал верзила на одно колено перед Омаром, отстегивая его тело от койки и отвязывая конечности.

– Я в порядке! – отвечал Омар.

– Мы на центральной площади перед цитаделью эмира и мэра. Столько народу там – вы не представляете! Люди радуются и гуляют. Уже полиция перешла на нашу сторону. А интеллигенция, что выступала перед эмиром и мэром с танцами живота и горловыми песнями, теперь выступает на сцене перед простыми людьми. Кругом всеобщий восторг, ликование и гражданское единение! Если сегодня до полуночи эмир и мэр не отречется от власти, мы планируем идти на штурм крепости. Ему уже предъявлен ультиматум лидерами оппозиции, среди которых и Ширхан-эфенди, и Хайсам. Они с нетерпением ждут Вас.

– А как же Гураб-ходжа? – Омар, слегка морщась, растирал покрасневшие от ремней, затекшие кисти рук.

– Это он все и начал. Мы только подхватили знамя из его рук. Вчера после заседания ЦИКа, когда огласили результаты, кто-то вбросил информацию с истинными данными голосования. Гураб-ходжа, не согласный с этим, подал рапорт об отставке и призвал людей выйти на улицы. А в мечетях муллы сообщили, что в городе появился избранный, посланник Буль-Буль Вали. И что этот махди уже среди нас, и что он обладает тайным знанием о сокровищах, которые хотят присвоить эмир и приближенные к нему иностранцы.

Как только люди собрались на площади перед цитаделью, мы подняли бунт в колонии. Разоружили охрану и тут же с оружием записались в дружины на площади. Ширхан-эфенди, как бывший главный политический заключенный, теперь вместе с Гурабом-ходжей и Примой Дивой – лидеры оппозиции.

Дослушивал описание событий Омар Чилим уже по пути на площадь. Тысячи и тысячи людей, несмотря на введенное эмиром чрезвычайное положение и комендантский час, наводнили улицы. Праздно шатающаяся, биологическая, революционная масса. Готовый коктейль Молотова.

В глаза бросались собирающиеся на обочине дороги группы внушительных парней в черных лоснящихся куртках с капюшонами, спортивных костюмах и кроссовках «Пума».

Гуляющих по торговым улочкам Кашевара было великое множество, словно в дни распродажи. Только теперь все товары отдавались бесплатно. Революция – по-кашеварски – самая грандиозная демпинговая акция, когда обесценивается все.

Омар видел, как директор фирменного магазина слезно умолял: «Переодевайтесь во что хотите, только не громите магазин!». Вот пацаны и устроили примерки. Выходили они из магазина в новых прикидах от «Пумы» и «Лакосте». Зеленый крокодильчик был почти на каждой второй бейсболке и футболке. И он требовал все больше и больше жертв, потому что аппетит разгорается во время еды.

Молодым людям в прайдовом обществе свойственно сбиваться в стаи, чтобы искать себе место под солнцем. У парней с окраин нет иного выхода, как, стекаясь к центру, отбивать у самцов – правителей мира сего жен и дев, зону объедания и среду обитания.

Сущая вакханалия. Подобного всплеска примитивных животных инстинктов Чилим не видел никогда в жизни. Толпа разбушевалась, круша все на своем пути. В маленьких глазах полицейских, охраняющих правительственные здания и выстроившихся свиньей, был сплошной испуг.

С другой стороны баррикад, наоборот, царила вседозволенность. Самооценка и чувство собственной значимости неплохо поднимались с помощью гашиша и раки. Тем более что у наркомана или другого зависимого слабака иного шанса откусить от сладкого и жирного пирога, чем в этот революционный час, – нет.

Омар своими глазами видел среди погромщиков массу парней, находящихся в состоянии глубокого опьянения. Агрессия и возбуждение, эйфория от свободы и счастья просто кипели в Кашеваре, как в огромном котле с дурманящим мозг варевом.

Несмотря на двести лошадей под капотом «Мустанга», Омар и его спутники передвигались по Кашевару со скоростью черепахи, уступая дорогу стаду взбесившихся от алых полотнищ быков-погромщиков.

Уже там и здесь виднелись результаты мародерства. Пока одни, движимые высокими идеалами, провозглашали лозунги, другие под шумок принялась крушить магазины и кафе. Среди разграбленных торговых рядов были и мастерская ювелира Кундуша, и букинистическая лавка Абдулхамида.

Абреки, как перегруженные верблюды, несли на себе украденные коробки с дорогой японской техникой, мешки с едой и баулы с одеждой из модных бутиков. Кто-то пер на себе ковры, кто-то люстры. Несли все, что могли унести. От золота до плазменных телевизоров.

То тут, то там виднелись перевернутые авто. Некоторые из них были уже освобождены от стального панциря огненной пастью. Одни выгорели изнутри, других охотники за авто только раскачивали, собираясь перевернуть на спину и подпалить. Машину, в которой ехал Омар, от погрома спасала ленточка с символом оппозиции, привязанная к антенне. Часто лишь по маленькому пятнышку на усике один вид тараканов отличает своих от врагов.

– У Вас есть какие-нибудь пожелания? – спросил Омара верзила Саур. – Сейчас мы быстро добудем все, что угодно, взломав любой магазин, – бахвалился он.

– Да, мне нужен фотоаппарат, цифровой зеркальный фотоаппарат, флеш-карта и флеш-ридер, – пожелал Омар.

Через секунду, оторвав от забора столбик и разбив стекло магазина, верзила Саур, выполняющий приказ Омара, уже вытаскивал с витрины фотоаппарат. Быстро разобравшись в новомодной технике, Омар, не слезая с кожаного седла дорогого, наверняка тоже угнанного, «Мустанга», уже фотографировал творящиеся вокруг бесчинства.

Первое, что попалось Омару в объектив – то, как верзила – лысый череп и стеклянные глаза отражали неон вывески – заходит, прижав базуку к длинному туловищу, в ночной клуб.

Революция неизбежна, – чувствовал Омар печенкой, – революция победит. Выйти из правового и морального поля! Пограбить, поубивать, покрушить, понасиловать! Почувствовать превосходство над соперниками, а главное – над обыденностью! Хоть на миг ощутить себя королями этой жизни, выйти из задворков на первый план – ради этого стоит жить!

Не жалели своих же. Брадобреи старались извести лавки брадобреев. Зубные техники – кабинеты зубных техников. В городе, в котором слишком много торговцев-ремесленников-конкурентов, трудно было выживать. И теперь забитый страх быть съеденными более удачливыми коллегами вкупе с черной завистью выплеснулся наружу. Вот они – побочные эффекты революции. Вот она – внутривидовая борьба.

Раньше султаны и падишахи знали, куда направить бурлящую лаву безработных, праздно шатающихся молодых людей в густонаселенной стране. Война – вот рецепт от демографического перепроизводства. И войну никакими площадками для пейнтбола и свободными выборами не заменить. Инстинкт диктует свое. И этот инстинкт заставлял Омара ощущать душевное единение с взбудораженной толпой.

Юному и голодному зверью только брось клич и дай поле-майдан для игры, только направь их молодую энергию в определенное русло, – и они выйдут на улицы и сметут все на своем пути.

На центральную площадь-майдан, раскинувшуюся перед стадионом, они приехали, когда уже почти стемнело. Сотни шатров-тюльпанов и алых костров-маков полыхали на ветру.

Омар заметил, что с одной стороны площади все шатры были золотисто-огненного цвета, а с другой – бордово-бархатного. Видимо, внутри толпы часть людей сразу обозначила себя как отдельный вид. На лбах активистов, дружинников и сочувствующих были повязаны рыжие банданы, а руки – опять символ новоиспеченной власти – украшали знаки отличия от сородичей. Они варились в одной экосистеме и еле выживали – и вот разом очутились на коньке, как те коралловые рыбки с пестрой окраской.

Всеобщая радость свободы и раскрепощения переполняли майдан. Продираясь сквозь плотные ряды, Омар расталкивал локтями незнакомых людей, многие из которых в ответ на тычки обнимали и целовали Омара как родного брата.

– Свобода, свобода, брат! – кричали они на ухо Омару.

Где-то здесь же филателист Фахад продавал значки и шарфики с символом революции. Одним – алые маки, другим – бордовые розы, будто болельщикам двух разных футбольных команд. Поистине, спорт – замена войны для выброса адреналина и тестостерона.

– Ассалам-алейкум! – обнялся с Фахадом Омар, протолкнувшись к тому через людскую гущу. – Какие команды играют сегодня?

– Пока команд, как и положено, две, – пытался перекричать шум Фахад, – это сторонники Зураба-ходжи и сторонники Ширхана-эфенди. Но сегодня они выступают единым фронтом. Спор пока идет из-за того, как назвать эту прекрасную революцию – революцией бордовых тюльпанов или золотисто-рыжих маков. Суть же в том, что одни, как соловьи на аромат розы, вышли на улицу с чистыми помыслами изменить Кашевар к лучшему. А другие, опьяненные маковой соломкой, одержимы низменными желаниями наживы и власти.

– А ты сам за кого?

– Пока еще не решил! – орал во всю глотку Фахад. – Торговля идет бойко. Я приму решение после того, как продам один из двух товаров. Я же хамелеон!

– А, понятно! – крикнул Омар, оттаскиваемый вернувшимся за ним верзилой. – Давай, еще увидимся!

Взятый на буксир, Омар Чилим в мгновение ока был доставлен к трибуне, на которой в этот момент в очередной раз выступал лидер оппозиции – Ширхан-эфенди. Рядом на сооруженном постаменте-трибуне стояли Гураб-ходжа и Лейла Тигровая. Лицо Ширхана сияло, как после крупного выигрыша в нарды.

– Мы освободили дочь эмира, теперь она будет нашей королевой! – выкрикивал Ширхан-эфенди в толпу лозунги. – Мы проведем конституционную реформу! Создадим парламентскую республику и выберем свободный парламент! Отделим должность мэра от пожизненного звания эмира! Создадим стабилизационный фонд в помощь нуждающимся! Проведем свободные выборы президента!

И все в том же духе. Его слова так воодушевили толпу, что она тут же бросилась сносить памятник мэру и эмиру на коне, с соколом на плече и в окружении других зверей. Нечто подобное Омар видел в Питере в Летнем саду. Только Крылов сидел не на коне, а на троне.

Веревки и тросы быстро накинули на шею эмиру и мэру. Один очень смелый летящий юноша, с голым торсом, лихо на брюхе вскарабкался на памятник и уселся на его голове. В трезвом уме на такое не пойдет ни один смельчак. А это сумасшедший накинул два каната на массивную бронзовую шею. Другие концы тросов ухватили оранжевые и бордовые и начали перетягивать на себя. Памятник раскачивался из стороны в сторону, словно загипнотизированный волнами народного желания.

– Вот так же, – подумал Омар, – сейчас раскачивается и трещит по швам сам Кашевар.

Откуда-то появился «Бычок-ЗИЛ». Его подогнали вплотную к памятнику, к рогу под толстолобым бампером привязали трос.

Пробуксовка, рычание, фырканье колес, – и памятник полетел под роющие землю разъяренные передние колеса. Толпа просто взорвалась от восторга. Все снова принялись обнимать и целовать друг друга.

Кто-то из выступающих с трибуны призвал немедля идти на штурм цитадели.

– Рано еще, – взял слово Гураб-ходжа, лихо вскарабкавшись на постамент памятника, – мы с вами соблюдаем договоренности. Поэтому как честные и демократичные люди мы должны дождаться истечения срока ультиматума в одиннадцать часов.

Глава 4
Мнимый принц

Вот оно и полезло – дерьмо моего товарища. Поднасрал так поднасрал. Нашел-таки способ отомстить мне, засранец! Значит, он не прочь покувыркаться с Катей! Ничего, пусть теперь сам жрет свое говно!

Выслушав Муху, я со всей силы бью своего друга в сливовый красный нос, заодно кулачищем попадая и по дынной корке губы. Ведь кулачища у меня здоровые, как арбузы. От этого удара из носа моего друга сочится кровь, темная, словно выдавленный и смешанный сливово-арбузный сок. А его губы, покрываясь трещинами, словно лопаются от спелости.

Он решил стать смелым и сыграть в хама. Возомнил, что будет очень смешно, когда он расскажет мне, что видел на вокзале сбегающую от меня Кэт. И что в этот момент он представлял ее в своей постели. Он думал сделать мне больно. А получилось так, что я хлестко врезал его по лицу, и от этого неожиданного удара мой друг завалился на асфальт мостовой и начал тихо плакать.

– Ой, я дурак! – тут же пугаюсь я своего поступка.

Ведь так уже было в Ноевом ковчеге! Когда слоны начали гадить и гадить, Ной поджал им хвосты, и слоны превратились в свиней, чтобы сожрать свое собственное говно. Наевшись дерьма, свинья рыгнула, и из ее пасти выпрыгнула мышь и стала подгрызать сандаловые доски ковчега. И тогда Ной ударил царственного льва между глаз, и из его ноздрей выскочили бешеные коты: хвосты пистолетом, глаза пулей, – и принялись ловить мышей, сделавшись на всю жизнь их заклятыми врагами.

Слоны – нечувствительность и толстокожесть, свиньи – тупость и пошлость, мышь – зависть, львы – гнев, коты – хитрость и интриги. Замкнутый круг пороков. Порок на пороке, который чуть не погубил Ноев ковчег, и погубил не одну дружбу и не одно совместное предприятие по спасению.

– Ну, все, все, будет, – поднимаю я Муху, понимая, что второй раз за вечер был чересчур жесток с ним, – пойдем уже…

Мне вдруг стало очень стыдно за себя. Ведь мой друг только представлял мою девушку, а я чуть не переспал с чужой девушкой в реальности. Я в сто раз грязнее и подлее его. Это я, а не он, потакая своему любопытству и слабостям, обманом проник в чужую квартиру, шкуру, жизнь.

– Пойдем, пойдем скорее на вокзал! – тащу я своего друга в сторону Московского.

– Никуда я с тобой не пойду, – отвечает Муха спокойно. Он уже не плачет, он отрешен.

– Пойдем, пойдем, – уговариваю я, – хватит дурачиться.

– Отстань, – упирается Муха всеми фибрами души, – оставь меня. У меня нет сил куда-либо идти.

– Пойдем же, чертенок, – улыбаюсь я, пытаясь шуткой сгладить свою вину, и тут же прикрываю ладонью рот. Ведь вот так же Ной, собственным языком уговаривая ишака пройти на палубу, позволил шайтану оказаться в ковчеге. Но с другой стороны, я понимаю, что мой друг не хочет идти на вокзал, потому что не хочет, чтобы я встретился с Кэт. Вот он и тянет время, упираясь из-за всех сил.

– Да нет, это бессмысленно. Уже слишком поздно. Мы все равно не успеем, – судя по сказанному, он уже постепенно трезвеет, как отпотевающее стеклышко.

Его Ноев ковчег со зверями, его пьяный корабль, пошел ко дну, и ему ничего не оставалось, как выбросить бутылку с криком о помощи. Теперь уже он не упирается ногами, теперь ноги у него не соломенные, а стеклянные. И каждый следующий шаг может разбить все его надежды.

«Вот она, вторая стадия отрезвления, – думал я, разворачивая своего приятеля в сторону вокзала, – которую мой друг, собравшись со всей злостью, пытается выдать за четвертую стадию опьянения, мол, смотри, какая я свинья. Но я-то знаю, что если павлин, обезьяна, лев и свинья – стадии опьянения, то слон, мышь, лев и кошка – это стадии отрезвления».

– Ну и оставайся, – говорю я в сердцах, – простудишься и пропадешь, и сам же будешь в дураках.

Дальше я иду без него и думаю, что, наверное, мой друг уже не валяется, а сидит в пыли в этом конце Петроградки, будто за бортом Ноева ковчега, сидит совершенно один, как осколок вечерней бутыли, и ему даже не в чем послать сигнал бедствия «SOS» и, наверное, некому. И он смотрит на мир абсолютно отрешенно.

А может быть, он уже утонул в своем горе и одиночестве. Или вполне возможно, что он пошел и купил себе новую порцию вина, наплевав на свою клятву самой любимой женщиной, второй у него нет, и, опять же, утоп.

Какой же он дурак! Кажется, первым на Ноев ковчег попал попугай Дурра, который потом всю жизнь очень гордился своей избранностью, своей красотой и своим умом. Так же и мой товарищ Муха. Сидит в лужи пыли и упивается своим избранным красивым горем, потому что горе от ума и гордыни.

В ночной тишине отчетливо слышны пугающие звуки: и чей-то плач, и вой автомобильной сигнализации. Брошенный «ягуар» – машину-то я оставил где-то поблизости, на Петроградке, – звал меня. Обойдя ближайшие улицы, я нашел свою кошечку.

– Чего расселся! – высунув голову в окно, крикнул я другу. – А ну, быстро в тачку, пока нас менты не забрали!

– Ты что, угнал ее? – вытаращил глаза Муха.

– Чего не сделаешь ради старинного приятеля? – заулыбался я. – Ты же отказываешься ездить на троллейбусе?

В следующую секунду, слегка очумевший, мой товарищ уже прыгнул на заднее сиденье и там притих.

– Чего молчим? – спросил я друга. – Почему не жужжим?

– Крутую тачку ты выцепил, – только и смог сказать он, – прямо в точку попал, всю жизнь о такой мечтал!

– Сейчас доедем до вокзала, а там видно будет, – словно не слыша приятеля, засмеялся я, – надеюсь, мосты еще не развели.

– Езжай через Дворцовый, – предложил он, – его разводят только в два часа.

Мы успели. Мост действительно еще не развели. Но перед Дворцовой площадью нас остановил разводящий гаишник.

При виде человека в фуражке Муха замер.

– Лейтенант Копеечка, – взял под козырек постовой, – ваши документы!

Я протянул права. Благо в темноте нас с Грегором Стюартом различить было невозможно.

– Всего доброго! – через секунду вернул права гаишник, покопавшись в них лучом фонарика. – Счастливого пути!

– Что ты ему показал? – просунул голову приятель между спинками сидений.

– Спецудостоверение! – засмеялся я, глядя на очумевшие от испуга и светящиеся счастьем глаза. С вытянутой шеей, с покрытым пятнами лицом, он походил на жирафа.

– Да шутка это! Просто пятьсот баксов зарядил, и все! – продолжал веселиться я.