Текст книги "Мутабор"

– Круто! – впечатлился Муха. Он, как любой восточный человек, почитал всякую роскошь и сверкающие побрякушки. – Вот бы с таким камешком подкатить к одной из этих цац.

– И не мечтай. Это все не для нас. Нам такой камень никогда не видать.

– Почему же? – перешел на шепот Муха. – Можно заработать.

– Как? – еще тише спросил я.

– Я знаю ребят, которые привозят по мелочи героин из Кашевара, – признался Муха. – Если взять у них немножко и продать где-нибудь в клубе… А потом еще немного взять и снова продать.

– Ты рехнулся?

– Взять немного в одном месте и положить в другое. В общем, работа не пыльная – не то что наша. Сколько можно тяжести таскать? А здесь – сунул пакетик в карман и вынул в другом месте. А если расфасовать по пакетикам и самому приторговывать в клубе, то вообще можно быстро подняться.

– И не думай, мул! – дал я ему подзатыльник. – Выкинь из головы эту мысль! Тебя быстро вычислят и посадят. Подумай о матери.

После этих слов я стал с опаской смотреть на товарища. Я помнил, с какой жадностью и с каким голодом он всегда пялился на девочек. Я знал, что когда он увидел меня в дорогой одежде и с красоткой, его жаба задушила. Он наверняка решил, что я, отговорив его, сам героином приторговываю. Иначе откуда у меня такие деньги?

Денег лишних у нас никогда не было. После Эрмитажа мы пошли до метро по Невскому, и там я увидел шахматиста Ваню. Ну, того самого, что помог мне с разгадкой шахматной задачки. Несмотря на глубокую ночь, он с приятелем доигрывал отложенную партию.

Фонари на Невском почему-то отключили, и фигурки было плохо видно. По крайней мере, я различал их с трудом. И тут Ваня взялся за слона и сделал им ход как конем.

– Что ты жульничаешь? – сказал ему напарник. – Это же слон, а не конь.

– Ой, я все время думал, что это конь. Ну, тогда тебе шах, – прочертил Ваня диагональ слоном, – и мат!

– Представляешь, он играл почти вслепую – ведь у него один глаз стеклянный, и даже в этой ситуации, не видя доски, он выиграл партию.

Я рассказал Кате эту историю еще и потому, что очень хотел признаться в своем истинном социальном положении. Но она все приняла за шутку.

– Ты меня все больше удивляешь! – кокетливо улыбнулась Катя. – Если ты хотел меня шокировать, то у тебя это получилось. А теперь займемся шахматами?

– А может, тити-мити?! – предложил я, но тут же вспомнил, что эстонское правительство запретило играть в шахматы и одновременно заниматься сексом, ибо это принижает достоинство женщин и ущемляет их права.

– На этот раз ты меня не проведешь. Сначала шахматы, а потом секс!

Пришлось мне отказаться от своих поползновений и достать шахматы. Ох уж эта эмансипация! Если так дальше пойдет, то до добра это не доведет.

Я высыпал фигурки на кровать.

– Ой, как интересно! А что означает эта карта? И эти стихи? Почему ты не хочешь объяснить мне все подробности игры? Или это не правила игры? А почему тогда эти стихи здесь? А почему этих одиннадцать, а этих тринадцать? – затараторила Катя. Она завалила меня сотней вопросов еще до того, как я расставил фигуры.

– Тише, тише, – успокаивал я ее, – шахматы не терпят суеты. Давай, попытайся сосредоточиться и запомнить, как стоят фигуры.

– Ты что-то скрываешь от меня? – Тон Кэт становился все настойчивее.

Пришлось ей рассказать про нашу с Иваном догадку о кладе.

– Сокровища! – захлопала в ладоши Катя. – Это же здорово! Ты просто гений!

Она так радовалась. Признаться, мне было интересно и приятно общаться с ее непосредственностью.

– Придумала, – не успокаивалась Катя, – мне уже неинтересно играть в шахматы. Клад – это же гораздо круче! Давай ты быстренько отгадаешь загадку, а потом я тебя допущу к своим сокровищам.

– Не так-то это просто, – усмехнулся я. – Я вообще-то вчера полдня ее отгадывал и не отгадал.

– Но сегодня ты справишься. Я знаю, ты гений. Ты избранный, иначе тебе эти шахматы в руки бы не попались. Ведь ничего просто так не бывает. Ну, попробуй еще раз, умоляю тебя!

Ее вера в меня и восторженные комплименты в мой адрес невероятно льстили. Я снова расставил коней и ферзей на доске и начал решать головоломку. Впрочем, я не очень сожалел об отложенном, вновь погружаясь в комбинацию на доске, потому что шахматы тот еще отвлекающий маневр.

– Ну, давай же, милый, думай и сублимируйся, – нервно ходила Катя по комнате. Несколько раз она выходила в общий коридор. Кажется, ее очень сильно волновала и заводила тайна шахмат. Она так переживала, что все это время не просила ни есть, ни пить. И туалет, кажется, нашла сама.

– Смотри, – заметила Катя однажды, вернувшись в комнату и встав у постера, висевшего на стене, – карта на шахматной доске очень похожа на эту географическую карту.

– Действительно, – перевел я взгляд с доски на карту, прикрепленную над кроватью Мухетдина, прежде чем снова нырнуть с головой в задачку, – точь-в-точь карта Кашевара.

Мой приятель Муха очень сильно переживал за судьбу Кашевара. За экономику и политику. Что называется, патриот. Он даже каждую субботу ходил в интернет-кафе и читал электронные новости. И карту с флагом он повесил на стене, чтобы, по его словам, никогда не забывать о родине.

Несколько раз, утомленный задачей, я тянулся за поддержкой и лаской к Кате, но она ловко увертывалась.

– Нет-нет-нет. Сначала реши, а потом победителя ждет достойная награда. Обещаю осыпать тебя поцелуями с ног до головы. Я знаю, для вас, мужчин, это лучший стимул.

И вот спустя шесть часов мне удалось решить задачку. Я расставил фигурки так, что тринадцать ферзей не поражали друг дружку и одиннадцать коней. И нашел ту точку, которую поражали четыре ферзя и один конь, и то если его поставить в нужную позицию.

– Ты гений, – бросилась мне на шею Кэт, – я уверена, ты гений! Не зря я в тебя все это время верила!

Она буквально расцеловала меня в губы, лоб, шею.

– Ну-ну, – обнял я ее, пытаясь на ходу перехватить град поцелуев.

А когда я стянул с нее одежду и излил свою страсть, а потом начал нежно гладить ее тело, то обнаружил на нем новые шрамы.

– Ты ездила на дачу? – спросил я.

– Нет, с чего ты взял?

– Да так, – вздохнул я.

Эти шрамы тут же спроецировались на мое сердце, и теперь оно ныло от боли.

Мне было так плохо, что я долго не мог уснуть. Ночью я даже встал, чтобы выйти покурить на балкон. Я не курил, но так говорил мой приятель Мухетдин.

– Ты куда? – тут же встрепенулась заснувшая было Кэт.

– Пойду на общий балкон, подышу свежим воздухом!

– Обещай, что не оставишь меня ни сегодня и никогда, – приподнялась она на локте. – Мне это очень необходимо.

– Почему? – удивился я. – Откуда такая нежность?

– Просто мне с тобой очень хорошо, – промурлыкала Кэт. – Так хорошо мне еще ни с кем не было.

Выйдя на балкон, я долго смотрел на звезды. На созвездие Скорпиона, Большую и Малую Медведицу. Не знаю, почему, но от последних слов Кати у меня немного отлегло от сердца. Я задрал голову и увидел, как конь Пегас выкинул передние ноги, расправил крылья и вытянул шею. Большой Конь – Аль-фарас Аль-азам – мчался на полном ходу к своей мечте. В ночном небе мерцали Маркаб, Шат, Альгениб – пупок, плечо, повозка или седло коня. И где-то там же, среди них, была и моя звезда.

Глава 7
Раки

– Здесь пиво, – шепнул Фахад после того, как бармен поставил на столешницу две гигантские кружки, – разбавляется красным вином и белым димедролом. Заметьте, это убогое, в виде грубого конуса кружки заведение находится у подножия ажурного белокаменного дворца эмира, что напоминает своим воздушным изяществом саму пену пивную.

– Почему его не снесут? – спросил Омар, сглотнув изрядную порцию слюней вперемешку с пеной с рельефных краев кружки и растрескавшихся от жажды губ. – Трудно представить, что под стенами цитадели и резиденции верховного правителя и главнокомандующего может находиться такая забегаловка-блеваловка. Почему эмир не уберет ее из центра, ведь она портит вид всего ансамбля? Тем более она находится напротив мечети, построенной в честь защитников города.

– Мы и сами удивляемся, – развел руками Фахад, – но ходят слухи, что эмир не сносит это здание лишь потому, что оно напоминает ему о годах студенческой юности и братских посиделках в этой дешевой, доступной студентам забегаловке. Впрочем, вам лучше спросить об этом бармена Ракина. Сколько себя помню, он здесь работает. Возможно, он застал еще те благословенные для Кашевара времена. Я же пока пойду и солью из своих «набухших почек» лишнюю жидкость.

– Это правда? – с любопытством повернулся Омар к Ракину, как только филателист занял очередь отлить к «Тайницкому ключу».

– Когда-то их было двое не разлей вода товарищей, – начал Ракин, не повышая тона и не понижая его. – Они здорово друг друга дополняли. К тому же наш мэр и Буль-Буль Вали были так похожи друг на друга внешне, что их многие считали близнецами. А за внутреннее сходство – братьями. Народная молва гласит, что именно в этой забегаловке они поклялись изменить страну, чего бы это ни стоило. И это сущая правда, потому что я собственнолично был свидетелем этой клятвы. У них была общая цель: помочь простым людям избавиться от красной чумы. В итоге они, кажется, добились своего, только простому народу от этого стало не легче, а, сдается мне, намного хуже.

– Неужели так все и было? – глубоко вдохнул Омар, вбирая ноздрями запах перегара.

– Вот этим самым местом клянусь! – пошевелил ушами бармен Ракин. – Я тогда только устроился сюда и сам видел, как они клялись, добавляя в пиво собственную кровь. Только вот методами они расходились. Эмир Амир верил, что лишь политические преобразования помогут изменить страну, что ключи в руках у сильных мира сего, у политиков. И что главное – любыми средствами добраться до власти, ибо цель оправдывает средства. А Буль-Буль Вали считал, что начинать надо с себя. Мол, спасешься сам, и вокруг тебя спасутся тысячи. И что без нравственности и внутреннего роста каждого ничего в стране не изменится.

Балык-Малик уже тогда увлекся идеями мутаборитов и проявлял явную симпатию к этому движению. Он перевелся на геологический факультет университета и посещал лекции биологического, а Амир всеми правдами и неправдами пробился в партийную школу.

Впрочем, к концу учебы их дружба уже не была такой крепкой… – все тем же безучастным голосом продолжал Ракин. – А потом их дружбе пришел конец.

– Почему? – удивился Омар.

– Эмир Амир связался со слишком хорошей компанией, с детьми высокопоставленных чиновников. Золотая молодежь, как сейчас говорят. И практически перестал сюда ходить. Он начал стесняться своей дружбы с Балык-Маликом. Да и последний становился все более и более религиозным. Он к тому времени уже стал мюридом ордена мутаборитов.

Впрочем, добравшись до власти, эмир не забыл своего товарища и даже предложил ему возглавить Академию наук. Или стать верховным муфтием Кашевара. Но Вали отказался. Он предпочитал приближенности к власти общение с простым народом и родной природой. Балык-Малик не гнушался тяжелой работы и нищеты. Поговаривают, что до конца своей жизни он предпочитал аскезу и изнуряющие геологические экспедиции. Уходил один в горы и проводил там целые месяцы, общаясь с птицами и рыбами.

Народная молва гласит, что в горах в какой-то момент он стал святым и ему открылся язык зверей. По другой версии, таким образом он просил наставления и помощи у ангелов. Но опять же – не для себя. Главной его целью по-прежнему было помочь простым людям. Для этого он и ходил в экспедиции. Все искал несметные сокровища.

– И что потом?

– А потом он погиб. Никто толком не знает, как и при каких обстоятельствах. Но однажды его труп нашли всплывшим в городском пруду. Уже изъеденный рыбами.

– Почему его убили? Нашли убийц?

– Кто его знает, почему? Может, потому, что он был из бедной семьи и слабого рода, из невлиятельного клана, но при этом сам сильно влиял на эмира. Возможно, кто-то из приближенных к эмиру завидовал этой влиятельности. И боялся, что если отшельник найдет сокровища, то он по дружбе может претендовать на должность министра внутренних и внешних дел. Слухи разные ходят. Только он к власти совсем не стремился. Не из того теста замешан был, – говорил Ракин, протирая стаканы.

– Что за шум, а драки нет? – прервал их неспешную беседу вернувшийся филателист Фахад. – А ну-ка, официант, принеси нам еще чего-нибудь и чаю.

– Одну минуту, – удалился официант.

Чтобы развлечься, Омару хотелось больше историй. И он спросил филателиста:

– А помните, вы мне рассказывали об Александрийском Марко Поло – Ревесе Максуте-паше?

– Прекрасно помню, – сел на табурет филателист, – как не помнить? Это моя любимая история.

– Скажите, а он еще не посылал писем своей ненаглядной Жарият? Что с ним стало потом?

– Нет, Жарият не посылал, но скажу тебе по секрету, – тут он поманил пальцем Омара и перешел на шепот, – он писал еще кое-кому.

– Кому это?

– Тише, нас могут услышать, – он показал пальцем на снующих меж столиками официантов, – здесь любят бывать шпионы Гураба-ходжи. За свои тридцать серебреников им в дорогую ресторацию не судьба. Но за эти же деньги они готовы устроить любую провокацию.

– Ну, кому же он писал?

– Он писал самому эмиру Кашевара, – захмелевший филателист совсем разоткровенничался. – Однажды от него пришла телеграмма на специальный абонентский ящик.

– А вы откуда знаете?

– Потому что моя жена работает на центральном эмирском почтамте. Я ее туда специально устроил, чтобы через нее проходили все марки и открытки. Если бы вы знали, скольких сил и денег мне это стоило. Скольких людей мне нужно было подкупить и уговорить. Но зато теперь в мои руки попадают редкие образцы марок и открыток – и погашенных, и непогашенных. А я потом их перепродаю на улице. Такой у нас семейный бизнес.

– Неплохо устроились.

– Ну так вот. Она как раз дежурила в ту самую ночь, когда пришла предпоследняя телеграмма от Максута-паши. И вот представьте, приходит экстренная телеграмма на абонентский ящик тайной канцелярии. И вместо подписи в специально отведенном квадратике стоят две буквы: МП. Но мы уже знали, что эти телеграммы могут быть только от Максута-паши. И в телеграмме всего одна загадочная фраза: «Трубка мира раскурена».

– И что бы это могло значить? – Омар аж привстал со своего места.

– Кто знает, кто знает!.. – заговорщицки улыбнулся Фахад. – Но это еще не все.

– А что еще? – так же заговорщицки спросил Омар.

– Была еще одна телеграмма. Она пришла следом за первой!

– Какая? – Омар уже не находил себе места от любопытства.

– Э-э, молодой человек! Много будете знать, скоро состаритесь. Хотя вы, конечно, можете купить у меня эту самую вторую, вклеенную в открытку, телеграмму. По случайности она попала в мой архив. Нет, нет, не думайте, что я ее украл или заныкал. Просто в ту ночь я еще работал егерем эмирской почтовой службы. И мой маршрут как раз проходил между цитаделью и центральным почтамтом. И вот, не успел я стремглав донести первую телеграмму и не успела моя молодая супруга вклеить вторую телеграмму в открытку и запечатать сургучом в конверт, как позвонили из тайной канцелярии цитадели с тем, чтобы узнать: а не ошиблись ли мы и точно ли эта телеграмма от Максута-паши?

Но какие могут быть здесь ошибки? Жена подтвердила несомненность респондента.

– Зачитайте нам ее немедленно, – потребовали из резиденции по специальной линии. Возможно, этот требовательный голос принадлежал самому эмиру.

Пришлось, нарушая устав, взламывать печать и зачитывать телеграмму. Но вся беда была в том, что в этой телеграмме были только стихи, а их надо читать с выражением…

«Решений много, а точка одна…» – начал декламировать филателист, но, спохватившись, остановился.

– Как, скажите, моей супруге было справиться с этой задачей? Она аж затряслась от одной мысли, что эти стихи, возможно, слушает сам эмир и мэр.

«Что-то мне эти строки знакомы», – подумал Омар. Пьяные мысли путались, и Омар никак не мог вспомнить, где он читал эти стихи. Может быть, в сборнике Саади или Рудаки?

– Моя жена так волновалась, что, когда вскрывала конверт, порвала открытку, о чем было немедленно доложено в администрацию. На что оттуда поступило распоряжение не волноваться и довершить начатое, то есть уничтожить телеграмму целиком. Но сначала текст переписать на листок слово в слово и доставить срочно в администрацию. А если поступит еще хоть одна телеграмма, то тут же доложить о ней по специальной линии.

Ну так что? Хотите купить эту жемчужину моей коллекции? Открытка как раз сейчас находится у меня дома! Разумеется, я ее сохранил!

– У меня нет денег! – напомнил Омар пьяному Фахаду. – А иначе я бы обязательно купил.

– Но вы можете занять у кого-нибудь? – предложил филателист.

– Разве что у вас, – ухмыльнулся Омар. – Лучше вы расскажите, что было дальше.

– А ничего дальше не было. Ни одной телеграммы от Максута-паши больше не приходило. Ни телеграммы, ни бандероли, которую так ждали в администрации. – Фахад замолчал, а спустя пять минут раздумий задал вопрос, ради которого и рассказывал свои байки: – Ну, так хотите купить у меня открытку?

Он снова предложил слона в мешке. Но Омар уже ничего не хотел. С каждой секундой голова его тяжелела от калорийного пива, а в глазах мутнело от темного пенистого хмеля.

– Что-то я в последнее время не могу разгадать ни одной загаданной мне загадки, – пытался подпереть руками свою тяжелую голову Омар. – Видимо, мне это не дано.

Фахад не соглашался, но и не возражал.

– А может, по правде говоря, – и тут Омар вслух высказал запретную мысль, неожиданно молнией сверкнувшую в затуманенной голове, – никакой Жарият-то и не было. А это условное название южной страны, но потом Ревес Максут-паша перестал доверять и явке Жарият и стал присылать не на этот условный адрес, а лично в администрацию эмира. Странные письма без подписи и печати… Только МП… – это же «место печати»! А Ревес – значит «север», куда паша отправился. А «трубка мира раскурена» означает, что задание выполнено!

– Вы очень проницательный молодой человек! Как я до этого сам не додумался? – хлопнул себя по щеке филателист.

Дальше они сидели молча, погрузившись в свои собственные мысли, словно барракуда в пучину. До тех пор, пока Омар, спохватившись, не щелкнул пальцами.

– Еще, – крикнул он бармену, – хочу еще историй и пива! Дайте сполна насладиться этой чудо-страной гостю с Запада, которого уже три дня разыскивает, но не может найти полиция, потому что он якобы похитил лебедя из пруда-усыпальницы Буль-Буля Вали!

И лишь потом упер свой мутный взор в сучок на столе. И даже ничего не предпринял, когда его плотным кольцом окружила толпа.

День пятый
Пятница. 8 октября

Глава 1
Муки маленького Мука

Катя проснулась рано, села на кровати и начала расчесывать волосы. В лучах утреннего солнца она выглядела бледно.

– Как дела? – поинтересовался я.

– Фу как плохо, – зевнула она. – Здесь стены цвета фуксии давят и угнетают.

– Ну… – пожал плечами я.

– И вообще, мне здесь не нравится. Как мамина дочка, я не привыкла ночевать вне дома, – капризничала Кэт. – Поэтому предлагаю прямо сейчас отправиться ко мне и познакомиться с моей мамой.

– Может, позавтракаем сначала?

– Да не могу я здесь есть, – бросила Катя расческу и, недовольно мяукнув, отвернулась к стене.

Если женщина чего-то хочет, значит, этого хочет Бог. Через пятнадцать минут мы уже скользили на «ягуаре» по покрытому тонкой изморозью шоссе. Морозы, по прогнозам, должны были ударить раньше, но пришли они, кажется, только этой ночью.

– Вот увидишь, тебе у меня понравится, – говорила Катя, – у меня очень мило.

– Насколько мило? – я был расстроен тем, что она и полдня не смогла провести в тех истинных условиях, что я мог ей предложить. С другой стороны, мне очень хотелось посмотреть на то место, где Катя выросла и провела большую часть жизни.

– У меня вся комната в плюшевых зверюшках. Зайчики, мишки, собачки и киски…

Я представил себе девичью комнату с кремовой занавеской-балдахином у кровати, с белой мебелью, розовым постельным бельем и розовым ковриком, покрывалом с рюшечками и косичками, а кругом, на всех полочках и комодах, голубые, салатные, ванильные и розовые плюшевые мягкие игрушки. И меня чуть не стошнило. А еще, наверное, эти друзья отражаются в зеркалах трельяжа.

Нет, все-таки надо было позавтракать с утра. Я стал мотать головой по сторонам в поисках хоть какой-нибудь кафешки. Но ничего работающего не попадалось. Так мы доехали до самого дома Кэт на Крестовском острове.