Текст книги "Мутабор"

Ближе к центру, к тихой и спокойной территории знати, толпа становилась развязней и агрессивней. Оно и понятно – нервишки. Подходя к площади Свободы, я увидел, что митингующих на площади взяли в кольцо.

– Ату их! Мочи ментов! – завопил Хайсам, и толпа разъяренных и злых зэков пошла на прорыв оцепления. Атаковали сотрудников милиции с двух сторон, бросая в них камни.

Восставшие грузовой машиной пытались пробить ворота Дома правительства, но полицаи в ответ начали стрелять резиновыми пулями и поливать ледяной водой из брандспойтов. Митингующие отступили и вновь начали собираться с силами на площади Свободы. Вседозволенность еще больше воодушевляла. К лагерю в срочном порядке организованно подвозили горючие смеси и камни. Все готовились к захвату Белого дома.

Спецназ вновь оцепил само место проведения мероприятия. Пошел слух, что для разгона манифестантов привезли сотрудников безжалостного «Сокола» и что в городе появились снайперы-наемники. Мол, они-то уж точно будут стрелять боевыми пулями. В первую очередь со своих точек-высоток будут метить по активистам и журналистам.

И тут – бах-бах – хлопок за хлопком и площадь окутал едкий дым. Такой едкий и плотный, что я перестал видеть все вокруг себя на расстоянии пяти сантиметров. Это действительно было очень страшно. Такое чувство, что я потерял зрение, что мне выбили пулями глаза, и я уже никогда не увижу белого света, а вместо него белое, нет белесое молоко млечного пути.

А я ведь всегда считал себя нечто особенным, непохожим на других. Таким эксклюзивным и избранным. Мне всегда казалось, что я буду жить вечность и никогда не умру. Что я отличаюсь от прочих в том, как думаю, как одеваюсь и веду себя. Часто глядя на своего соседа по парте, подъезду, месту, я думал – какой он дурак. Даже в тюрьме, где без взимовыручки не выжить, я держался особняком.

«Мимо мира» – так говорила про меня мама. И вот теперь я действительно скольжу мимо мира. Я, такой молодой и красивый, должен умереть глупой и нелепой смертью. Я вот-вот могу быть раздавленным паникующей толпой, быть истертым в порошок жерновами ее ног.

К счастью, откуда ни возьмись, будто его послал Бог, подул сильный ветер. Дым немного рассеялся, и я увидел море людей вокруг себя, увидел их прекрасные лица и слезы в глазах. Дымовые шашки вызывали першение в глотке. Но это были слезы и кашель радости.

– В шеренгу!! – хрипя орал в мегафон Хайсам. – Сцепились руками в замок, не пускаем псов!!

Справа и слева меня схватили за руки и впервые в жизни я почувствовал себя частью чего-то большего и общего. Звеном живой цепи, ДНК. Я был частью живой биомассы, серого клокочущего вещества, коллективного мозга, общего тела, гражданского духа и всеземного сознания.

Чтобы осветить задымленную темноту, на площади Свободы подожгли полицейскую машину. Кровь возбуждала, огонь будоражил. В двух шагах от себя я видел растрепанную девушку, которая сжимала под мышкой черный пакет. Такой черный пакет с надписью «Кэтс».

– Да зачем он мне! – вдруг растерянно произнесла она. – Пейте все, пожалуйста…

Она вывернула пакет наизнанку. И достала оттуда бутыль молока. Затем отвернула крышку и понесла мужчинам, словно свою белую большую грудь. Перепало чуток и мне. Отпив глоток, я подумал, что впервые в жизни кошка поила людей молоком. Я пил и чувствовал вкус каждого дерева, каждой травинки, каждого камня и ручья, я ощущал каждый порыв ветра, что ласково трепал меня по загривку словно собаку.

Отравление углекислым газом вызывали головокружение и легкость в теле. Глоток свежего воздуха и молока – как взрыв счастья – ослепил меня. Я словно встал в потоке бытия и на минуту оторвался от земли. Нас охватило сумасшедшее воодушевление. И я был впервые абсолютно счастлив. И даже обрушившиеся на нас резиновые пули и дубинки не могли этому помешать. Ибо этот миг счастья и свободы искупал сотни лет унижений и страданий.

Глава 6
Гюляровая революция

– А если в одиннадцать эмир не отречется от власти, то что будет? – спросил Омар у Ширхана-эфенди, когда охрана помогла последнему слезть с трибуны.

– Кто знает? – улыбнулся Ширхан. – У нас выбор небольшой. Либо они нас, либо мы их. Да не забивай ты себе голову. Лучше пойдем в штаб, горячего чаю попьем, обсудим наши дальнейшие планы, – предложил он Омару дело по душе.

Спустя минуту они уже подходили к одной из юрт, возле которой на мангале готовилось мясо.

– Откуда хавчик в таких количествах? – поинтересовался Омар, с аппетитом глядя на мясо и принюхиваясь к аромату.

– Как ты и говорил – из гуманитарной помощи. Американские военные пайки. Людей надо чем-то привлекать и кормить. Если эмир не смог дать им достаточно хлеба и зрелищ, это сделали мы.

Оглядевшись, Омар увидел, что время ужина настало не только для них. Тысячи людей с мисками выстроились у полевых кухонь. Это напоминало раздачу еды в дурдоме, если бы не атмосфера братства и равенства, что царила на майдане. И не было здесь никаких санитаров. Вместо них за порядком следили специально подготовленные и обученные дружинники.

– Ладно-ладно, чего встал как вкопанный, заходи в шатер, – Маттах-эфенди похлопал Омара по плечу, – разговор есть.

Но не успел Омар войти в шатер, как снова остолбенел. Ибо здесь за достарханом уже сидели Гураб-ходжа и Прима Дива. И оба не в праздничных шелковых халатах или бархатных платьях, а в походных куртках.

– А, это Вы, дорогой гость! – встал со своего места и протянул в знак уважения две руки Зураб-ходжа.

Впрочем, Омар вовсе не собирался жать руки Гурабу-ходже. Сухо кивнув в знак приветствия, он уселся за щедрый стол.

– Напрасно Вы так со своим благодетелем, – явно расстроился Гураб-ходжа. – Объявив Вас сумасшедшим, я спас Вам жизнь.

– Знаем, знаем, – саркастически ухмыльнулся Омар, – сначала организовав травлю, преследование, арест, чтобы потом все прикрыть дурдомом.

– Все было сделано в Ваших и наших интересах. Политика – это искусство компромисса. Мы сейчас как никогда нуждаемся друг в друге. В этот ответственный миг, когда появилась возможность изменить ситуацию в стране и помочь стольким людям, нам никак нельзя ссориться. Вы, будучи сотрудником столь уважаемого фонда, как никто разбираетесь во всех подводных течениях западной политики. И поэтому мы Вам предлагаем пост министра иностранных дел.

– Вот тебе на! – изумился Омар, вставая из-за стола. – Мне – министерский портфель? И за какие такие заслуги? Думаете, я Вам поверил?

Разговаривать, а тем более есть из одной тарелки со своим мучителем Гурабом-ходжой у Омара не было никакого желания.

– Право же, зрелым мужам не пристало ругаться в столь переломный момент истории, – поспешил смягчить пространной речью назревающий конфликт Зурабходжа. – Наступает время новой третьей силы. И эта сила построена не на сатанистском учении Дарвина о естественном отборе и праве сильного помыкать слабым. Она уважает и ценит слабого и беззащитного. Давайте же объединим усилия, Грегор Стюарт.

В чем в чем, а в произношении речей Гураб-ходжа был мастак.

Выслушав пафосную риторику вчерашнего начальника сыскной полиции, Омар почувствовал, что его мутит. После длительной вынужденной диеты ему ни в коем случае нельзя было принимать жирную пищу из военного пайка. Плюс от обильного кушанья вся кровь от головы оттекла к желудку. Он бы давно выбежал на улицу и опорожнил кишки, но ему важно было понять, что от него хотят новоявленные лидеры революции.

А когда все условности соблюдены – самое время прогуляться свободным человеком и подышать свежим воздухом по городу, по которому он еще недавно носился как затравленный лось в одной поношенной лососевой рубахе.

Пробираясь среди митингующих, Омар любовался прекрасными и светлыми лицами, окружавшими его, и испытывал чувство любви к простым кашеварцам. Пройдя путь суфия наоборот, который ему и предрекал книготорговец Абдулхамид, он вкусил запретный животный плод и испил чашу страданий до конца. Теперь он понимал ценность быть свободным человеком.

– Если меня сделают министром иностранных дел Кашевара, я постараюсь как можно дороже уступить концессию на алмазы. И тем самым улучшить жизнь простых людей.

Омар гулял и гулял, наслаждаясь воздухом свободы и безопасности, пока не увидел у одного из костров ювелира Кундуша.

– И Вы здесь? – удивился Омар. – Я видел, как эта революция лишила вас вашего магазинчика. На его месте одни головешки.

– Плевать на все камни мира, – смеялся в ответ Кундуш, – эти минуты счастья и свободы для меня гораздо дороже.

– Хотя сдается мне, что не все так просто, как кажется, – подсел к ним Абдулхамид.

– А что такое? – Омар подкидывал вопросы и ветки в костер, поддерживая, как мог, пламя беседы.

– Я ведь приехал в Кашевар из страны, в которой нечто подобное уже происходило. Хотите, я вам расскажу. Тогда укладывайтесь поудобнее.

– С удовольствием выслушаю, – улыбнулся Омар, помня, что в этом благословенном городе отказываться от историй нельзя. А сам с грустью подумал: неужели эту ночь ему опять придется провести под открытым небом, спать на сырой холодной земле?

«Ну, уж нет, дудки! – сжал зубы Омар Чилим. – С меня хватит! Будем надеяться, что толпа пойдет на штурм цитадели, и сегодня я буду спать во дворце эмира».

С завистью посмотрел он на красавец-дворец, раскинувший над массивными камнями цитадели два флигеля-крыла. Облицованный мрамором, он сиял в свете прожекторов. А темные лица окружавших Омара отражали лишь всполохи костра.

«Хотя, – пригляделся Омар, – в эту ночь лица кашеварцев, кажется, сияют поярче дворцовой отделки».

Не успел Абдулхамид начать рассказ, как появилась довольная круглая харя верзилы Саура.

– Куда Вы пропали, эфенди? Мы Вас обыскались, – верзила подталкивал Омара к сцене, – Вам же сейчас выступать.

– Как выступать?

Омар взглянул на сцену и увидел, что там выступают звезды местной пентатонической эстрады. Малахаи да кураи, да дикие пляски.

– Гураб-ходжа уже представил Вас как свободного международного наблюдателя за выборами, которого якобы хотели купить власти, но он не поддался, – успокаивал Омара верзила, все настойчивее подталкивая его к сцене. – Вы должны подтвердить это.

Пока Омар соображал, что к чему, его подхватили под руки приближенные Ширхана-эфенди и подняли на сцену. Оказавшись на трибуне, Омар взглянул на раскинувшееся перед ним до самых предгорий рыже-бордовое море.

На ломаном кашеварском языке Чилим сообщил, что выборы были действительно сфальсифицированы. Очевидно, что эмир и мэр потерпел на них сокрушительное поражение.

– Да здравствует демократия! – завершил он свою речь лозунгом после того, как переводчик перевел слова Омара. – Да здравствует свободный и процветающий народ Кашевара!

Толпа восторженно зааплодировала. Многие десятилетия в Кашеваре восхищались всем продвинуто-западным, и для этих людей простой представитель свободной Европы был ценнее и важнее, чем местный воротила и монарх.

Собираясь было сходить со сцены, Омар интуитивно почувствовал, что его не хотят отпускать, потому что люди доверяют ему гораздо больше, чем всем остальным выступающим.

И тут на Омара снизошло оранжево-бордовое озарение, и его сердце захлестнула волна воодушевления. Омар уже знал, что без встряски в Кашеваре ничего не изменить. И что Маковую революцию должна сменить революция Гюлярова. Революция надежд для простых людей.

Чувствуя поддержку и восхищение людей одним его присутствием, Омар вдруг подумал, что кашеварцы – дети. Они так свято верят в сокровища Буль-Буль Вали. Их надежды так легко обмануть.

Он стоял на сцене перед раскинувшимся морем светлячков на фоне большой черной ночи. Это горели тысячи и тысячи глаз поверивших в него простых кашеварцев. Они надеялись, что с новой властью жизнь станет легче и сытнее. И Омар тоже верил в изменения, если только к власти не придут такие мерзавцы, как объявивший себя оппозиционером Ширхан-эфенди, недалекая и алчная Прима Дива, преследующий его Гураб-ходжа.

– А теперь внимание! – успокаивая толпу, поднял руку Омар Чилим. – Ибо, клянусь, я не только иностранный наблюдатель, которого не смогла купить и запугать власть, но я еще и тот иностранец, к которому всю эту неделю во сне являлся Буль-Буль Вали. Клянусь, я тот самый иностранец, что послан Балык-Маликом спасти вашу страну!

– И что сказал тебе Буль-Буль Вали? – словно вопрошала тишина после прокатившихся вокруг оваций.

– Святой сказал мне, – отвечал Омар, – что ответственность за паразитирование властей на изнывающем и деградирующем ослином теле народа лежит на каждом из нас. На каждом, кто из последних сил на пределе возможностей не сопротивлялся сложившемуся паразитическому режиму, а наоборот, подчинялся ему. Кто пусть нехотя, но принимал правила порочной игры и плясал под дудку власти, как безмозглое животное.

Ибо нашими главными врагами являются наши пороки. Свиная нечистоплотность, крысиная зависть, слоновая толстокожесть, змеиные интриги, крокодилова жадность, бегемотова лень.

Мои скитания в Кашеваре научили меня, что чудеса делают обычные люди, живущие в обычных домах, ходящие по обычным улицам и говорящие обычные слова.

Чтобы нам, кашеварцам, выжить и выстоять, мы должны победить эти пороки. Но при этом нам надо научиться быть абсолютно честными перед собой и ближними, задавшись целью своими руками сделать нашу жизнь правдивее и богаче. Моральная революция и нравственное возрождение будут болезненными, потому что линия фронта проходит по трещинам душ. А граница между убивающей ложью и воскрешающей правдой идет не по межевым линиям и неживым картам, а по сердцу каждого из нас.

Омар говорил с придыханием, чувствуя, что его сердце вот-вот разорвется. Может быть, он говорил самые важные и, главное, выстраданные слова в своей жизни, убивая свой звериный нафс. Говорил, несмотря на данное себе обещание больше ни разу не упоминать о святом, дабы не прослыть сумасшедшим.

– А еще, – прижимал Омар к сердцу микрофон, который через эфир расцветал в сердце каждого собравшегося, – святой сказал мне, где зарыты несметные сокровища Кашевара. Алмазные копи спрятаны в районе Чинчигарских гор. И если мы не отдадим этот участок в концессию, а создадим свою национальную корпорацию, будем дружно и честно трудиться на его разработке, то в Кашеваре жизнь станет намного лучше.

Но Буль-Буль Вали просил при разработке месторождения бережно относиться к природе. К природе вообще и природе человека в частности. Мы должны прислушиваться даже к горам, где живут розовые скворцы. Необходимо отменить байские охоты с загонами и перестать продавать воду из водохранилища соседним странам в таком вопиющем количестве.

– Да! – заревела толпа. – Все правильно говоришь! Мы со всем согласны!

– Бог с ними, с агентами западных мировых корпораций, – выразительно посмотрел на Гураб-ходжу Омар. – Для процветания наших кишлаков и городов нам придется бороться с самыми опасными шпионами и преступниками – с собственными самоубийственными животными привычками, накопленными за жизнь, включая лень, разврат, корысть, зависть, трусость и продажность с разобщенностью.

Так, кажется, нас учил Буль-Буль Вали… А еще, – добавил Омар, вновь ловя волну и чувствуя колоссальную поддержку, – одиннадцать часов уже пробило, и пора всем идти на штурм цитадели, чтобы смести эту проворовавшуюся и завравшуюся власть.

Если мы не сделаем этого сейчас и здесь, то коррумпированные, повязанные друг с другом клановым родством чинуши и силовики найдут, как усидеть в своих крутящихся креслах и остаться у власти. И будут вечно устраивать из своего народа зоопарк. Мы не звери, у нас есть человеческое достоинство, и мы не дадим больше обращаться с собой как со скотом!

– Все на штурм! – уже срывая голос, указывал пальцем на цитадель Омар. – Я знаю, дворец эмира соединяет со стадионом тайный переход, и кто первый им овладеет, тот и победит. Все к стадиону!

И в этот самый момент, внезапно осветив площадь, полыхнула молния и полил дождь.

И тут же, – это отлично было видно со сцены, – словно подхваченная стихией, толпа, запрудившая площадь, прорвала плотину оцепления и ринулась по проспекту к цитадели Кашевара. И эту могучую реку уже ничем нельзя было остановить.

На этот раз толпа несла Омара во дворец, не сворачивая на футбольный стадион. Не стали преградой и сметенные в долю секунды ворота. Не остановились кашеварцы ни перед золоченой лестницей со львами у подножия-основания здания, ни перед орлами на двух столбах в самой верхней точке перил. Потом крышу у толпы сорвало, и она проникла внутрь через рухнувшие двери.

Мародерствовали без удержу. Кто-то откручивал золоченые ручки, кто-то выдирал с корнем позолоченный шпингалет на память.

Вместе с Ширханом Омар одним из первых очутился в личном кабинете эмира и мэра. Он до сих пор не мог поверить, что ему удалось произнести с трибуны столь зажигательную речь и направить людей на штурм. Расхаживая по черно-белым плиткам, а затем встав напротив большой фигуры короля белых, он снова и снова вспоминал, как стоял на трибуне и как по мановению его руки свершилось то, что народ Кашевара давно заслужил.

Омар чувствовал себя победителем и самым счастливым человеком на всей земле. Волна необъяснимого воодушевления поглотила его с головой и захлестывала всех, кто в этот момент был рядом. В остро атакующей игре он поставил сначала шах, а теперь вот и мат королю Кашевара.

Конечно, никакого эмира и мэра во дворце не было. В это самое время его «белолобый верный гусь» уже, должно быть, набирал высоту. Салон самолета по размерам был не меньше, чем личные апартаменты, и мэру казалось, что он по-прежнему в своей резиденции и что это флигели дворца, а не крылья лайнера, отбрасывают тень на плантации риса и чая.

Удобно развалившись на диване, правитель Кашевара получал по телефону гарантии личной безопасности от президента одной из дружественных стран. Эксмэр знал, что серые гуси живут в таком сообществе, где царит сплошной альтруизм и где узы любви и дружбы не позволяют членам группы бороться за власть, нанося друг другу вред. А еще серые гуси выбирают исключительно экологически чистые и безопасные места.

Что касается зоопарка эмира, то захватившие дворец увидели весьма интересное зрелище. Взрослые хищники сидели в вольерах и клетках. В пруду-бассейне во внутреннем дворе расхаживали фламинго и плавали цесарки. Детеныши кошачьих, словно хозяева, вольготно и вальяжно разгуливали по залам резиденции. Черная пантера, кавказский гепард, пустынный леопард и снежный барс. Тотемные представители четырех основных кланов страны.

Собравшиеся за общим столом Гураб-ходжа и Прима Дива рассказывали Чилиму, что эмир и мэр очень плохо кормил своих зверей и постоянно истязал их. Например, задирал юных хищников палкой с острым крюком и веревкой на конце. Стоило кошкам в порыве инстинкта броситься в атаку-погоню, он старался поймать их головы в лассо и затянуть удавку. Собственно, так же он обращался и со своим народом. Дразня людей реформами и тут же требуя подтянуть пояса. А когда хищники чуть подрастали и начинали представлять реальную угрозу, он сам их убивал из автомата. Часто, предварительно отпустив на свободу, эмир стрелял своим питомцам в спину. Так он самоутверждался.

Омар, слушая рассказы о зверствах, наблюдал за одним львенком, который забрался на большое тронное кресло.

«А вдруг это и есть эмир, – мелькнула в голове у Омара крамольная мысль, – или его дух? Кто еще может так царственно развалиться на троне и свысока, с презрением смотреть на все происходящее вокруг и на всех собравшихся?»

Подойдя вплотную к львенку и не отводя взгляда от глаз юного хищника, Омар хотел подтвердить или опровергнуть так напугавшую его догадку. В какой-то момент Чилим, сам не заметив как, заговорил с львенком: мол, хороший, хороший, ты же не можешь быть перевоплощением эмира, – ну, скажи, где твой хозяин?.. Тот старался не обращать на Омара никакого внимания и даже зевнул.

Омар еще помнил, как во сне разговаривал с птицами и рыбами, и протянул руку, чтобы приласкать дикую кошку. Впрочем, он так и не решился потрепать молодого льва по загривку. А когда разочарованный, скорее, своей нерешительностью, Омар встал и повернулся к хищнику спиной, то львенок сам потрепал его, вонзив когти в спину.

Лев разорвал лососевую рубашку и разодрал кожу Омара, который, в отличие от эмира, не знал, что нельзя поворачиваться к хищникам спиной после того, как ты выдержал их прямой взгляд. Пришлось срочно вызывать придворного медбрата, делать укол от столбняка и бешенства и накладывать швы на рассечение. Но то, кажется, была единственная жертва штурма дворца эмира в гюляровую революцию.

И это обстоятельство вызвало широкую улыбку на лице нашего героя.

«Рррр», оскалившись, зарычал в ответ львенок, и Омару показалось, что он сказал: «революцию сменяет реакция». Он готов был поклясться, что слышал это.