Текст книги "Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1"

Тонкая восприимчивость к звукам оркестра с требованием полного консонанса с певцом и яркого самостоятельного ведения кантилены[932]932
  Консонанс – гармоническое сочетание нескольких звуков, благозвучие; кантилена (итал. cantilena – песенка от лат. cantilena – пение) – широкая, свободно льющаяся напевная вокальная или инструментальная мелодия, напевность музыки или манеры ее исполнения.


[Закрыть], – эти указания он смело давал даже большим дирижерам. На третье представление оперы «Садко» приехал в Москву автор оперы Римский-Корсаков, пожелавший лично продирижировать. Спектакль был эффектный, Шаляпин – варяжский гость, очаровательный Секар-Рожанский – Садко, Волхова – Забела (жена художника Врубеля). Царь морской – Бедлевич и Нежата – Страхова. <Дирижирует Римский-Корсаков. Я сидел с Мамонтовым в директорской ложе. И вдруг, в одном месте Мамонтов взглянул на меня и шепчет: “Что же он делает? Что он делает? Ведь он же запутал темпы”. После спектакля Римский-Корсаков признался, что в этом месте он вспомнил, что следовало бы написать по-иному>[933]933
  РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 28. Л. 164.


[Закрыть].

Тут же, на этом спектакле случился курьез с Секар-Рожанским, нередко путавшим слова. Так в сцене «Новгородского торга», когда выловили рыбу «золото перо», Садко должен петь: «Чудо чудное, диво дивное – рыба золото перо», Секар-Рожанский запел: «Чудо чудное, рыбо рыбное, диво золото перо».

Мамонтов обернулся ко мне и только приподнял вопросительно брови. После спектакля за ужином С.И. рассказал Секару о путанице слов: «Что же ты спел?» Секар ответил: «Но ведь это же былина, все равно этого не было, не все ли равно».

Постановка оперы «Садко» была праздником в художественном мире, очаровательная декорация «Новгородского торга», написанная Коровиным и Малютиным, действительно показала русский сказочный эпос.

В картине «Подводного царства» серпантин – пошлый танец кафе-шантана, под рукой Мамонтова получил изящную, волнообразную, красивую картину, передавая волнение морских волн. Музыкальное вступление, так называемое «Океан море синее» – это незабываемая симфоническая картина, дополненная поражающей декорацией, развернувшей бесконечное синее море, по которому пробегают тридцать кораблей «и один сокол-корабль самого Садко-гостя знатного».

Аплодисменты зрительного зала, выражение искреннего восторга и полной художественной удовлетворенности были наградой за такую постановку.

Постановка «Садко» примирила Римского-Корсакова с С.И., к которому у Римского-Корсакова было сначала предвзятое отношение. Кто-то нашептал, и Римский-Корсаков поверил. Когда ставили его «Снегурочку», он не приехал, несмотря на приглашение. Затем произошло недоразумение из-за Забелы. Ее готовил Римский-Корсаков для «Снегурочки», а С.И. настоял выпустить певицу Пасхалову.

Не меньшим торжеством декоративной живописи и сценических эффектов была «Хованщина». Когда при поднятии занавеса в третьем акте перед зрителями развернулось засыпающее стрелецкое гнездо, с видом на Кремль (по эскизу А. Васнецова), большой зал театра дрогнул от рукоплесканий.

Еще большим рукоплесканием был встречен Шаляпин, изображавший Досифея. Все его сдержанные суровые движения, его трогательный, проникновенный голос фанатика старой веры – все это осталось непревзойденным образцом для будущих исполнителей этой роли.

Своеобразный художественный интерес был в «Юдифи» – опере А.Н. Серова, поставленной по рисункам В.А. Серова.

Постановка «Бориса Годунова» была, прежде всего, большим музыкальным событием.

Вот и первый спектакль «Бориса [Годунова]». Я прошел в глубь театра, из последних рядов партера взглянуть на написанную мною Кремлевскую площадь. Вижу, что кое-что нужно исправить в тонах. Не те краски! Прошел в директорскую ложу, ближайшую к сцене; пристально смотря на сцену, С.И. говорит про «народ», уставленный Лентовским: «Толпятся, как бараны!» Шаляпин в бармах медленно шествует из Успенского собора в Архангельский, а «народ» ему мешает, и слышно, как Шаляпин цедит сквозь зубы, стуча посохом: «Ишь, черти проклятые, отойдите вглубь!»

«Черт знает, что такое! – ворчит С.И. «Вот видите, не смог поставить живую толпу!» – сердится на Лентовского, суетящегося за кулисами в своем кучерском кафтане. Лентовский отличался административными способностями, что и послужило основанием приема его на службу в Частную русскую оперу (в январе 1898 г.).

Но дурной вкус Лентовского не мог иметь места в художественном деле С.И. Мамонтова. И когда я спросил С.И., почему он принимает Лентовского только внизу в конторе, С.И. ответил: «Не могу же я всякого непроспавшегося с похмелья кучера принимать у себя». С.И. говорил: «Как это человек, имеющий претензию называться артистом и культурным человеком, может рядиться в глупую, некрасивую поддевку и кучерские высокие сапоги!»

Лентовский не оправдал надежд Мамонтова и уже в мае 1899 г. оставил службу.

Такое непонимание Мамонтова высказал и И.Э. Грабарь в статье о Врубеле в Бол[ьшой] Советской Энциклопедии (т. 13, стр. 477), рисуя Мамонтова как «талантливого, но остававшегося во многих отношениях купцом-самодуром… искавшим всюду новизны, пикантности (!) и забавы»[934]934
  Точная цитата из статьи И.Э. Грабаря: «Талантливый, но оставшийся во многих отношениях купцом-самодуром, Мамонтов бросался от одной художественной затеи к другой, ища повсюду новизны, пикантности и забавы» (БСЭ. Т. 13. М., 1929. С. 477).


[Закрыть]. Предвзятость такого мнения очевидна.

Первое представление «Бориса [Годунова]» прошло негладко, и Шаляпин нашел себя лишь в том акте, где кошмарные видения отрока его мучают, а финал уже был проведен прекрасно; со второго спектакля трагический образ Бориса встал во всей полноте в чеканном, художественном и проникновенном исполнении Шаляпина.

Наряду с монументальными русскими операми ставились и оперы западноевропейского репертуара: «Лакме», «Самсон и Далила», «Виндзорские проказницы», «Фауст», «Богема»[935]935
  Сен-Санс К. «Самсон и Далила». Опера (1877); Постановки: первая – театр в Веймаре (1877), Московская частная русская опера С.И. Мамонтова (1886); Пуччини Дж. «Богема». Опера (1896). Постановки: первая – Театро Реджио (Турин, 1896), Московская частная русская опера С.И. Мамонтова (1897).


[Закрыть]. Эта «Богема», изображающая жизнь парижских художников из Латинского квартала, была близка сердцу Мамонтова, и он требовал особенно тщательного выполнения и сугубо французского колорита в передаваемых ролях.

Шла репетиция «Богемы», и когда спели трио у постели больной Мими, капельмейстер сказал: «Ну, вот и все». Мамонтов не вытерпел, вышел из партера, подошел к рампе и крикнул: «Ну, вот и все – никуда не годится. Где же парижские художники? Где же жизнь? Ведь это какие-то приказчики». Оркестр заиграл снова. Несколько серьезных верных указаний, глубоких замечаний, и совершенно по-иному зазвучал замечательный финал третьего акта этой оперы, где Мими изображала очаровательная Е.Я. Цветкова.

Частная опера, несомненно, существовала бы и далее, но произошел крах, и деятельность Мамонтова оборвалась.

В адресе, преподнесенном С.И. Мамонтову труппой оперы Зимина еще 10 января 1910 г., в день чествования его по случаю 25-летия основания [Частной] русской оперы, было сказано: «Мы не рискнем в кратком приветствии подводить какие бы то ни было итоги Вашей деятельности; современники не знают, но оценят потомки, которым история нашей культуры расскажет много поучительного про Вас, про Вашу жизнь и Ваши нужды, и среди многих славных московских имен истинных аристократов духа ярко и многогранно будет светить славное имя Саввы Мамонтова». От Кружка любителей русской музыки был адрес, мною рисованный.

Оценку Частной русской оперы дал в своих восторженных фельетонах В. Стасов. <И уже нельзя было считать Мамонтова “антрепренером” своей оперы, создавшего оперу, как художник, игнорируя ее материальную сторону>[936]936
  РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 28. Л. 168.


[Закрыть].

После суда, после своего полного оправдания С.И. Мамонтов отошел от всяких дел. Скромно поселился он в той мастерской, которую я ему выстроил еще раньше за Бутырской заставой.

Эти скромные комнаты большой студии были украшены скульптурой и цветистой радужной майоликой, про которую С.И. говорил: «Она дорога мне тем, что на ней отдыхает и радуется глаз, благодаря постоянным переливам цвета».

Здесь, за роялем С.И. по-прежнему проигрывал с ищущими артистами новые партии; здесь собирались художники, делились впечатлениями, советовались; здесь постоянно посещали его родные, необыкновенно тепло к нему относившиеся, и ряд друзей, оставшихся верными ему до последнего часа его жизни. Здесь же С.И. написал брошюру «О железнодорожном хозяйстве в России»[937]937
  Мамонтов С.И. О железнодорожном хозяйстве в России. М., 1909.


[Закрыть].

Здесь я часто встречал брата С.И. Николая Ивановича, «обжору», как звал его С.И., всегда евший мало. Николай Иванович Мамонтов имел книжное дело. Бывал и другой брат, Анатолий Иванович, имевшим типографию в Леонтьевском переулке, выстроенную ему архитектором В.А. Гартманом в его «русском» стиле[938]938
  Типография А.И. Мамонтова (Леонтьевский пер., 5; 1872, архитектор В.А. Гартман; 1896, архитектор И.А. Иванов-Шиц; 1900, гражданский инженер В.А. Властов).


[Закрыть]. Кроме типографии А.И. Мамонтов издавал одно время журнал «Детский отдых»[939]939
  «Детский отдых» (М.; СПб., 1881–1907, редакторы П.А. Берс, В.К. Истомин и др.; издатель М.А. Мамонтова) – ежемесячный иллюстрированный журнал.


[Закрыть], а также первым стал издавать детские книжки с рисунками Серова, А. Васнецова, Поленовой. Он же издал былины и «Руслана и Людмилу» Пушкина в рисунках Малютина[940]940
  Речь идет о юбилейном издании большого формата (51,2×40,1 см), богато иллюстрированном золочеными хромолитографиями – «Руслан и Людмила». Поэма Александра Сергеевича Пушкина. Рисунки С.В. Малютина. М., Изд. А.И. Мамонтова, 1899. Текст поэмы заключен в тонкие графические орнаментальные рамки с золочением, издание украшено расписными зарисовками, стилизованными оригинальными заставками, виньетками и концовками, выполненными в цвете. Отпечатано издание было на толстой «слоновой» бумаге высокого качества.


[Закрыть]. Часто бывал брат К.С. Станиславского, В.С. Алексеев, обожавший С.И. и, приходя, играл и напевал французские песенки (С.И. отлично знал французский, итальянский и немецкий языки, английский знал слабее).

Художники окружали его, это была молодежь, жившая у него одно время. Там жил скульптор Матвеев, рано умерший скульптор Бромирский, талантливые художники Судейкин, Павел Кузнецов, Сапунов.

«Люблю молодежь!» – говорил С.И., и молодежь многому здесь научилась. <Но Коровин так и не был здесь после суда, и только позднее звал С.И. к себе на дачу в Крым, не бывал больше и Шаляпин. Не бывал и Врубель, а между тем, когда он заболел и был в лечебнице у Усольцева, С.И. первый его навестил.

Как-то разговорились мы об абрамцевской церковке.

– Вот там, над моей могилой, – сказал С.И., – нужно сделать надпись: “Вход Шаляпину и Коровину воспрещен!”

Это был редкий отзыв. Незлобивость к людям была отличительной чертой Мамонтова, и сказывалась она даже в случаях явного недоброжелательства этих, других. Он отходил от таких людей, говоря: “Не требуйте от людей благодарности, иначе наживете себе врагов”>[941]941
  РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 28. Л. 169.


[Закрыть].

Частная опера перешла в руки к Зимину, вложившему массу средств в это дело. Без тени какой-либо зависти, далекий от мелочного самолюбия С.И. искренно, серьезно давал всевозможные советы этому новому хозяину Русской частной оперы.

Шли годы. Разбрелись друзья, давно ушел Коровин в Большой театр, Шаляпин давно подвизался на сцене Большого театра. В больнице для душевнобольных Усольцева тихо заканчивал скорбные дни М.А. Врубель. Частенько побаливал В. Серов. Совсем одряхлел и постарел Поленов, без выезда живя в своей Тарусе. Давно нет Левитана. Давно нет многих певцов, но все также искра неугасимой жизни сияла в глазах Мамонтова. Он был все тот же, полный экспрессии, теперь – в работе над скульптурой.

Мамонтов не дряхлел, он был далек от какой бы то ни было тени расслабленности и устарелости, вечно живой, вечно интересующийся и горячо реагирующий на все живое и новое в искусстве.

Я помню первое представление в Художественном театре «Синей птицы»[942]942
  Метерлинк М. «Синяя птица» (1908). Пьеса в 6 актах. Впервые была поставлена 13 октября (30 сентября) 1908 г. в МХТ.


[Закрыть] и помню тот восторг от пьесы и постановки, когда Мамонтов тут же, при овациях предложил отправить телеграмму автору – Метерлинку.

Брюсов в своих «Дневниках» писал, что Мамонтов: «Бодр, свеж, но, видимо, окаменел. Я заговорил с ним, он обрадовался, уцепился за меня и стал развивать мысль, что художество от деланья “картин в рамах”, которые некуда девать, как повесить на стену, должно перейти к работе нужных всем, но художественных вещей. Я возражал, но он уже не способен понимать возражений»[943]943
  Точная цитата из дневников В.Я. Брюсова (запись за февраль – март 1901 г.): «На субботе художников встретил однажды Савву Мамонтова. Бодр и свеж, но, видимо, окаменел. Я заговорил с ним, он обрадовался, уцепился за меня и стал развивать свою мысль, что художество от делания “картин в рамах”, которые некуда девать, как повесить на стену, должно перейти к работе нужных всем, но художественных вещей. Я очень возражал, но он уже не способен понимать возражений» (Валерий Брюсов. Дневники. 1891–1910. М., 1927. С. 101).


[Закрыть].

Брюсов просто не понял Мамонтова – окаменеть он не мог по свойству своего темперамента и в те годы (1901), когда Брюсов писал эти строки, он в свои 60 лет был все таким же, как и раньше. А что Мамонтов всегда стремился к развитию художественной промышленности – это совершенно справедливо.

В дни революции (1917) Мамонтов все так же кипел и горел и, когда по инициативе небольшого нашего кружка организовался «Союз деятелей прикладного искусства»[944]944
  Союз деятелей прикладного искусства и художественной промышленности (Москва, 1917–1919) – общественная организация, созданная вскоре после Февральской революции с целью объединения деятелей искусства и художественной промышленности. 27 апреля 1917 г. состоялось организационное собрание членов, на котором председателем союза был избран художник Н.Д. Бартрам, членами совета – Ф.Ф. Федоровский, А.В. Щусев, И.И. Нивинский и др. Были также учреждены отделы по основным направлениям деятельности: лекторский, графики, художественного шитья, выставочный, издательский, иконописный, декоративный, набивной. Отдел керамики возглавил А.В. Филиппов. Деятельность керамического отдела была связана с предприятием С.И. Мамонтова «Абрамцево», находящимся у Бутырской заставы в Москве. В 1918 г. предполагалось созвать съезд Союза, организация проводила конкурсы, выставки, в частности, выставку работ членов союза в 1919 г.


[Закрыть], то Мамонтов первый откликнулся и указывал пути для процветания такого Союза.

Наблюдая С.И. на протяжении долгих лет, я был поражен твердостью его душевных качеств, ясностью [ума], не покидавшей его до последних дней, которая отражалась в его ярких незабвенных глазах. Даже в минуту тяжелых потрясений, [таких] как известное «дело Мамонтова», С.И. не терял своего гордого человеческого облика, после того, когда он вышел из тюрьмы, лишенный всех богатств, он был с той же ясной душой, с тем же богатым своим кругозором, с благородным спокойствием проживал скромные дни в своей мастерской.

С 1906 г. до последних дней С.И. около него была безотлучно скромная, тихая Е.Н. Решетилова. Окончивши один из московских институтов, она поселилась при квартире С.И. – за Бутырской заставой. Вела хозяйство и самоотверженно несла все попечения о С.И.

Наступил 1917 г. С.И. стал болеть – и к концу года он стал больше жить в Абрамцеве, там он провел и Октябрьские дни начала революции; по возвращении в Москву болезненное состояние его обострилось. Перевезли его больного на Спиридоновку в небольшую квартирку. Воспаление легких привело к концу его жизнь, и 24 марта 1918 г. С.И. Мамонтова не стало[945]945
  С.И. Мамонтов скончался 24 марта (6 апреля н. ст.) 1918 г.


[Закрыть].

Небольшой круг его друзей проводил гроб до вокзала Ярославской ж[елезной] д[ороги], и гроб был отправлен в Абрамцево, где под скромной плитой, рядом с могилой своего сына, в выстроенной им церковке, нашел себе вечный покой.

Шаляпин помянул С.И. добрым словом в петербургской газете «Новости».

«С.И. Мамонтов, – [говорил] Шаляпин, – всегда вызывает во мне самые лучшие воспоминания моей жизни, когда я на заре моей сценической деятельности встретил этого чудного человека.

Это было в 1896 г., когда счастливая судьба забросила меня в Нижний Новгород на всероссийскую выставку.

Здесь я встретил Савву Мамонтова с его особенной, монгольской головой, решительными глазами, полного энергии и живости в движениях.

Он часто заходил за кулисы и никогда не говорил ни хорошо, ни плохо, но всегда его появление в театре и за кулисами вызывало чувство чего-то радостного у всех нас, игравших в театре.

“С.И. Мамонтов – это удивительная личность, – говорил мне однажды В.В. Стасов, – он напоминает мне пчелиную матку, за которой летит всякая трудовая пчела”.

“Федя, береги молодость, – говорил мне часто С.И., – не отчаивайся и никогда не унывай”.

“Очень я постарел, Федя?” – спросил он у меня однажды.

“Нисколько, – ответил я ему, – дорогой С.И. Никто, я думаю, не умеет беречь молодость, как вы”.

Он вздохнул, и мы попрощались.

С.И. так чутко любил искусство, так чутко с любовной нежностью относился к молодым дарованиям и умел всегда отличить истинный талант!..»[946]946
  И.Е. Бондаренко приводит отрывки из публикации «Беседа с Шаляпиным о Савве Ивановиче Мамонтове (от нашего петроградского корреспондента по телефону)» по сохраненной им в своем архиве вырезке из неустановленной московской газеты. (РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 1. Ед. хр. 165. Л. 38.)


[Закрыть].

В серенький день в Художественном театре, где когда-то в этом здании начиналась Частная русская опера Мамонтова, была устроена торжественная гражданская панихида.

Прекрасно декорированная сцена темно-синей бархатной материей, на фоне зелени стоял известный портрет работы Цорна, изображавший Мамонтова в эпоху его расцвета[947]947
  Цорн А. Портрет С.И. Мамонтова. (ГМИИ, 1896).


[Закрыть]. Почтена [была] память вставанием, и [полились] стройные тихие звуки чудесного хора Юхова. Начался ряд воспоминаний. Чрезвычайно интересные воспоминания Станиславского, тогда болевшего, были прочтены Москвиным.

Станиславский написал:

«Живи и скончайся Мамонтов не в России, а в другой стране, ему бы поставили несколько памятников: на Мурмане, в Архангельске, на Донецкой жел[езной] дор[оге] и на Театральной площади в Москве… Мы еще не доросли до того, чтобы уметь ценить и понимать больших людей, как С.И…

Он был прекрасным образцом чисто русской творческой натуры, которых у нас так мало и которых так больно терять именно теперь, когда предстоит вновь творить все разрешенное…»[948]948
  Точная цитата из «Воспоминаний К.С. Станиславского о С.И. Мамонтове, прочитанных И.М. Москвиным на гражданских поминках в М[осковском] Художественном театре»: «Живи и скончайся он не в России, а в другой стране, ему поставили бы несколько памятников: на Мурмане, в Архангельске, на Донецкой ж. д. и на Театральной площади. Но мы в России, и потому на его похоронах были только близкие. Мы еще не доросли до того, чтобы уметь ценить и понимать крупные таланты и больших людей, как Савва Иванович. Он был одним из них, и он еще не понят и не оценен в полной мере. Он был прекрасным образцом чисто русской творческой натуры, которых у нас так мало и которых так больно терять именно теперь, когда предстоит вновь творить все разрешенное […]» Машинопись. 1918. (РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 1. Ед. хр. 186. С. 6.)


[Закрыть].

В.М. Васнецов говорил:

«Без художества С.И. и дня не прожил бы… Ему был понятен трепет творческого вдохновения и порыв художника. Он был надежный друг в самых рискованных художественных полетах и подвигах… С ним художник не заснет, не погрузится в тину повседневья и меркантильной пошлости… Радостно на душе, что были на Руси люди, как С.И… Нужны личности, не только творящие в самом искусстве, но и творящие атмосферу, в которой может жить, процветать и совершенствоваться искусство. Таковы были Медичи во Флоренции, папа Юлий II в Риме и все подобные им творцы художественной среды в своем народе»[949]949
  Приведены отрывки из «Воспоминаний о Савве Ивановиче Мамонтове» В.М. Васнецова. 2 мая 1918 г. Машинопись. (РГАЛИ. Ф. 799. Оп. 1. Ед. хр. 308. Л. 1, 3 об.–4.)


[Закрыть].

В.Д. Поленов, тогда болевший, прислал письмо из Тарусы. Вот что он писал:

«Вся сила С.И. была в том, что он глубоко чувствовал искусство, жил им и умел и других вдохновлять на творческую работу в этой области человеческого духа.

Вторая половина моего бытия была вся проникнута его жизненной силой. Та художественная атмосфера, которая царила вокруг него, привлекла меня в Москву.

Все мои дальнейшие работы прошли под его неотразимым влиянием.

Последние годы я, хотя редко с ним виделся, но каждый раз, возвращаясь из его бутырского художественного уголка, чувствовал новый прилив энергии и бодрости, ибо в нем самом всегда была великая бодрость духа. Этот человек никогда не унывал, в самые тяжелые минуты был бодр и весел.

Мы давно ждали его кончины, и, может быть, она пришла для него вовремя, но, тем не менее, что-то в жизни оборвалось. Вспоминая о нем, хочется с искренним чувством повторить слова поэта, сказанные о друзьях, что жизни путь нам осветили:

 
Не говори с тоской: их нет,
А с благодарностию: были[950]950
  Приводится отрывок из письма В.Д. Поленова от 30 апреля 1918 г., при цитировании текста в первом предложении И.Е. Бондаренко допустил замену местоимения «его» на С.И. (РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 1. Ед. хр. 189. Л. 1–2.) В.Д. Поленов приводит две последние строки из стихотворения В.А. Жуковского «Воспоминание» (1821, публикация 1827), точная цитата такова: «Не говори с тоской: их нет;/ Но с благодарностию: были». (Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. Т. 2. Стихотворения 1815–1852 гг. М., 2000. С. 225.)


[Закрыть].
 

Я читал о С.И., как о художнике. М.Д. Малинин, личный друг Мамонтова и постоянный руководитель Частной русской оперы, дал исчерпывающий обзор театральной жизни Мамонтова[951]951
  В архиве И.Е. Бондаренко хранятся 2 черновых варианта «Хроники Московской частной оперы С.И. Мамонтова», составленной М.Д. Малининым. (РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 1. Ед. хр. 182.)


[Закрыть].

Артистка Салина, подойдя к портрету С.И., опустилась на колени, возложила перед ним цветы и сказала свое красивое слово:

«Для меня С.И. – пленительная сказка моей юности.

Для меня С.И. – Садко, коснувшийся золотыми перстами струн моей молодой души.

Для меня С.И. – свет и сила, Бог Ярило, щедро бросивший сноп многоцветных искр в мою артистическую колыбель.

Священным был для меня в юности глагол его заветов, впервые раздавшийся здесь, в этом милом родном мне театре.

Священным, претворяясь в закон правды искусства, оставался этот глагол для меня и в зрелые годы моей жизни.

Священной останется для меня память о С.И. до конца дней моих»[952]952
  Салина Н.В. Текст выступления на гражданской панихиде по С.И. Мамонтову. Автограф. 1918. (РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 1. Ед. хр. 185. Л. 1.) И.Е. Бондаренко привел тест с незначительными изменениями: полное написание имени и отчества С.И. Мамонтова заменено на сокращенное – «С.И.» и вместо слова «Священен» дано «Священным».


[Закрыть].

После ряда теплых слов разных делегаций закончилась гражданская панихида [исполнением] трио Чайковского «На смерть великого артиста»[953]953
  Чайковский П.И. Piano Trio (a-moll), Op. 50 «Памяти великого художника» (1882), создано на смерть скончавшегося в 1881 г. Н.Г. Рубинштейна.


[Закрыть].

Глава 15
Париж

После своей женитьбы я работал с архитектором Н.И. Какориным на строительстве Горкинской мануфактуры[954]954
  Товарищество Горкинской мануфактуры (1879) было создано на основе ткацкой фабрики предпринимателей Шорыгиных в селе Горки Ковровского уезда Владимирской губернии. В 1896–1898 гг. Н.И. Кокорин совместно с И.Е. Бондаренко построил фабричные и жилые здания для Горкинской мануфактуры.


[Закрыть]. Работа была неинтересная, и [меня] неудержимо тянуло в мир искусства, в сферу архитектуры более созвучной моим наклонностям, чем промышленное и упрощенное жилищное строительство на фабрике.

Как-то весной 1899 г. зашел я к К.А. Коровину. Не видел я его давно. Жил он одиноким в первом этаже дома Баранова на М[алой] Дмитровке, занимая небольшую квартирку с окнами на улицу. Коровина нашел я, видимо, чем-то озабоченного. Оказывается, покровительница кустарного дела в[еликая] к[нягиня] Елизавета[955]955
  Великая княгиня Елизавета Федоровна занималась благотворительностью в разных областях культуры, в частности, была попечительницей Филармонического общества, учредительницей приюта для престарелых театральных деятелей, покровительницей Строгановского училища и др.


[Закрыть] задумала устроить на предстоящей Всемирной выставке в Париже (1900 г.)[956]956
  См. примеч. 46 к гл. 3.


[Закрыть] русский кустарный отдел и пригласила для осуществления идеи художника Коровина.

Вспыхнула творческая душа художника, и помчались образы далекого русского Севера, где Коровин бывал еще раньше, работая над панно для Ярославского вокзала и для северного павильона на Нижегородской выставке [18]96 года (впоследствии эти панно с добавлением новых украсили здание Ярославского вокзала)[957]957
  В 1894 г. В.А. Серов и К.А. Коровин совершили путешествие в северные губернии России. Некоторые работы К.А. Коровина составили основу декоративных панно для павильона Крайнего Севера на Всероссийской промышленной и художественной выставке 1896 г. в Нижнем Новгороде. Позже картины стали украшать стены главного вестибюля Ярославского вокзала, выстроенного архитектором Ф.О. Шехтелем в 1902–1904 гг., а с 1961 г. хранятся в ГТГ.


[Закрыть]. Коровин любил природу Севера, понимал сокровенную красоту его колорита и очаровательную образность самобытной северной архитектуры. И вот охваченный новой идеей Коровин начал картинными словами передавать мне намеки неясных пока образов. Начались наброски на серой бумаге никому непонятных клякс, силуэтов и отдаленных намеков. Но нужно было эти живописные намеки перевести в архитектурные формы. Нужно было создать проект постройки. Подошел я кстати, и Коровин предложил мне взяться за это дело. Я тогда уже изучал русскую архитектуру, съездил на взволновавший меня Север, восторгался лаконичностью форм северных построек и рылся в музеях, изучая русский орнамент и его богатую расцветку. Конечно, [я] с радостью принял предложение, немедленно стал создавать проект. Коровин давал словесную идею, я облекал ее в реальные архитектурные формы. Это был первый эскиз, мною набросанный на бумажной кальке и отлично раскрашенный Коровиным. Через день я был представлен в[еликой] к[нягине] Елизавете. Величественный «состоящий при ее высочестве» генерал Н.А. Жедринский передал мне назначение меня архитектором отдела, а через неделю я уже присутствовал на заседании отдела. <Любопытная черта чиновников того времени: полного проекта еще не было, не было ничего, кроме эскиза, а уж был составлен большой комитет>[958]958
  РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 28. Л. 70.


[Закрыть].

Горячо принялся я за работу. Целый день проводил или дома над проектом, или у Коровина, рисуя русскую деревню – комплекс целого ряда павильонов, который должен был быть выстроен на выставке. В комитете был очень деятельный секретарь Н.М. Бакунин, культурный человек, сын русского консула в Венеции[959]959
  Имеется в виду дипломат Модест Модестович Бакунин.


[Закрыть]. Его помощником был Осткевич-Рудницкий и казначеем московский купец В.В. Якунчиков, жена которого М.Ф. Якунчикова давно работала вместе со своей приятельницей художницей Н.Я. Давыдовой над рисунками отличных вышивок и резных деревянных изделий. Сестра Якунчикова М[ария] В[асильевна][960]960
  Речь идет о Марии Васильевне Якунчиковой-Вебер.


[Закрыть], известная художница, была замужем за доктором Вебером и жила в Париже.

Париж. Площадь Согласия. Открытка конца XIX в.

Отец Якунчикова В[асилий] И[ванович] был богатым московским купцом, имевшим кирпичные заводы и Воскресенскую мануфактуру с живописным имением «Введенское»[961]961
  Василий Иванович Якунчиков владел подмосковным имением «Введенское» с середины 1860-х до середины 1880-х гг. (архитектор Н.А. Львов), а также Воскресенской мануфактурой (в тексте ошибочно – Вознесенской).


[Закрыть], а также увлекался музыкой, играл на скрипке, устраивал у себя музыкальные вечера и состоял почетным членом Московской филармонии.

Работать я предпочитал у Коровина. В течение дня, и особенно вечером, квартира Коровина представляла какой-то съезжий двор. Коровин обычно вставал поздно, <ходил до четырех часов неумытый, всклокоченный, в одних брюках и ночной расстегнутой рубашке>[962]962
  РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 28. Л. 71.


[Закрыть]. Неубранный стол с чаем стоял в большой комнате, вторая была спальней, а третья – что-то вроде столовой полутемной, нежилой. Вся жизнь была в этой одной большой комнате-мастерской. Огромный рабочий стол, мольберт, диван красного дерева во всю стену со шкурой на нем белого медведя, разносортные стулья и кресла с книгами на них, красками, рыболовными принадлежностями и кусками парчи. Везде художественный беспорядок, и над ним носился поминутно зычный голос Коровина: «Васька (его слуга), что же ты не даешь чего-нибудь поесть».

В окна виднелась тогда малолюдная тихая улица Малая Дмитровка с жалкой конкой, медленно и редко тащившей вагончик от Страстного монастыря к Бутырской заставе. В комнатах было тихо, когда никого не было, но это были редкие часы. Днем иногда заезжал секретарь отдела Бакунин, а вечером всегда собирались друзья Коровина. В углу дивана с постоянной папироской в углах губ остроумный В.А. Серов, приземистый, плотный, сутулый и коротенький, он больше молчал, изредка давая меткую характеристику типам и художественным направлениям. С меланхолическим взором и непотухающим румянцем Аполлинарий Васнецов вятским своим говорком рассказывал о прелестях Камы и Севера;

приходил заумный Н.В. Досекин, возмущавший Коровина своим аналитическим подходом в каждом рисунке: «Нужно нарисовать лодку, так ты обращайся, Коровин, к Досекину: сначала строишь какую-то математику… (следует непечатное выражение), скелет, видишь ли, ему нужно, черту, нарисовать, а потом лодку расчерчивает. На кой это… (опять крепкое слово). Ну, взял, да и нарисовал».

Изящно одетая, стройная фигура Модеста Дурнова, сосредоточенного и возвышенно говорящего. Дурнов был архитектором-художником, он тогда уже вошел в родство с московскими купцами (был женат на Востряковой) и был другом группы писателей-символистов[963]963
  Символизм – направление в европейском и русском искусстве и литературе 1870–1910-х гг., сосредоточенное преимущественно на выражении символа интуитивно постигаемых сущностей и идей, смутных, часто изощренных чувств и видений. Наиболее известны среди писателей-символистов – Н.М. Минский, Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, В.Я. Брюсов, К.Д. Бальмонт, Ф. Сологуб, И.Ф. Анненский, Вяч. И. Иванов, А.А. Блок, А. Белый и др.


[Закрыть]. Иногда заходил кто-нибудь из литературного кружка «Скорпион»[964]964
  Речь идет о литературном кружке, существовавшем при книгоиздательстве символистов «Скорпион» (1899–1915), основанном В.Я. Брюсовым и Ю.К. Балтрушайтисом при финансовой поддержке С.А. Полякова, которое издавало произведения западноевропейских писателей-модернистов, русских символистов, книги по искусству, журнал «Весы» (1904–1909), альманах «Северные цветы».


[Закрыть]. Между прочим, там я познакомился с поэтом Балтрушайтисом, в то время скромным поэтом московского парнаса, а впоследствии посланником от Литвы. Дурнов всегда отличался красноречием. Он блестящ в своих разговорах. Но как архитектор он был неясный, среднего достоинства. Выстроенный им театр Омона (на месте, где теперь зал им[ени] Чайковского на площади Маяковского)[965]965
  Антрепренер Ш. Омон приобрел трехэтажный дом на углу Тверской и Большой Садовой улиц в 1900 г., перестроил его, переведя туда свой театр «Буфф-миниатюр», известный в Москве как театр Омона. Новое здание театра в стиле модерн было выстроено на этом месте в 1902 г. М.А. Дурновым. В советское время в здании работал Театр им. Вс. Мейерхольда (ГосТИМ). Начатая в 1932 г. реконструкция здания завершилась уже после закрытия ГосТИМа в 1940 г. С 1938 г. здание принадлежит Московской филармонии, в нем находится концертный зал им. П.И. Чайковского.


[Закрыть] показал вялость мысли и плохую архитектуру. Друг Бальмонта, член [редакции] журнала «Весы»[966]966
  «Весы» (М., 1904–1909) – научно-литературный и критико-библиографический ежемесячный журнал, орган русского символизма, выходивший в книгоиздательстве «Скорпион». Редактор-издатель С.А. Поляков, фактический руководитель В.Я. Брюсов.


[Закрыть], он всегда славился как поэт и прекрасный художник-акварелист; его портрет, изображавший Бальмонта на высоте, над освещенным луной германским городом, был действительно выдающимся художественным произведением[967]967
  Дурнов М.А. Портрет поэта К.Д. Бальмонта (ГТГ, 1901).


[Закрыть]. Обеспеченный, он как-то лениво прошел около архитектуры. Появлялся иногда скульптор Паоло Трубецкой с его плохим французским языком. Русского и других языков он не знал, кроме, конечно, своего родного итальянского (он был родом из Нерви[968]968
  П.П. Трубецкой родился в местечке Интра (провинция Вербания, область Пьемонт) 15 февраля 1866 г.


[Закрыть]). Редко заходила жена Коровина А[нна] Я[ковлевна], не жившая с ним вместе. Коровин часто предлагал кому-нибудь порисовать; присаживались к столу, но путного ничего не получалось, да и не было необходимости придумывать что-либо новое. Идея Коровина была прекрасная. Архитектурное ее выражение было четко мною намечено, шла разработка деталей и рабочих чертежей. Константин Коровин был прямой противоположностью своему брату Сергею, скромному отличному художнику с большой художественной выучкой, трудолюбивому, но слишком застенчивому и мало успевающему в жизни. Зайдет Сергей Коровин, посидит как-то робко на краешке дивана, выкурит папироску, помолчит и уйдет домой. <Коровин часто трунил над Серовым, зная его скупость, начинал просить: “Антон (так называли Валентина Серова у Мамонтовых), у меня денег нет. Пошли, пожалуйста, в “Континенталь” (ресторан) за холодной осетриной и за белым вином”. (Коровин врал, деньги у него были). В.А. Серов кряхтел и неохотно посылал лакея Ваську>[969]969
  РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 28. Л. 73.


[Закрыть].

В это время Серов писал по заказу Московской городской управы портрет старика В.А. Бахрушина[970]970
  Серов В.А. Портрет Василия Алексеевича Бахрушина (ГИМ, 1899).


[Закрыть], миллионера-благотворителя, спускавшего городу старые фабричные корпуса под благотворительные учреждения. Приезжает как-то Серов с сеанса и ругается: «Черт знает, что такое. Не угодно ли такой разговорец: от Бахрушина я сейчас. Захотелось пить, тогда Бахрушин позвал прислугу и говорит:

– Принеси-ка живописцу стакан чая.

Сегодня спрашивает меня:

– А что, господин живописец, вам никогда не случалось писать черта?

– Нет, – говорю, – не случалось.

– Ну, так, вот я, – говорит Бахрушин, – больно похож на черта. А он действительно был безобразен лицом и лукав душой».

Был март, шел последний снег. Коровин из окна рисует извозчика, «Ваньку», и тут же Серов набрасывал своего извозчика-лихача, при этом, необычайно характерно передавая разговорец этого лихача, как он «вчера двух девок катал» (тонкости разговора в печати непередаваемы). Цензурность разговоров была сомнительной, иногда доходившая до скабрезности, но всякий раз с талантливо подмеченными штрихами, ярко рисующими объект рассказа.

В разговорах Коровин образно передавал свои впечатления о Севере: «Бывало, выйдешь писать, а с неба крупа какая-то сыплется. Но тона-то какие, будь ты проклят, до чего хороши. А на пристани в Архангельске типы-то, типы-то». Там он покупал иногда предметы народного искусства: вышивки, резную кость, резное и расписное дерево. <А вот этот “туес” (ведерко из лыка с крышкой расписной) покупаю как-то у жулика-старьевщика, набожного такого, благообразного старичка, мерзавца такого, знаешь, бывает такая сволочь, ханжа. Спрашиваю: “Цена-то какая?” Он и заломил 40 рублей, а ему цена – много пятерка. Разозлил он меня и говорю ему: “Ну-ка, возьмите-ка вы этот туес, наденьте себе на… и ступайте вот так по базару”. Перекрестился, плюнул старик, заохал: “Что это вы слова-то какие говорите”. А ведь туес-то, подлец, продал за 6 рублей>[971]971
  РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 28. Л. 74.


[Закрыть].

Иногда Коровин уходил в Исторический музей, где в пустых залах писались его панно для сибирского отдела и для среднеазиатского отдела парижской выставки. Для монументальной живописи Коровин не был достаточно усидчив, и в этом огромном деле ему больше всего помогали художники Н.А. Клодт, Н.В. Досекин и А.Я. Головин. Коровин <с постоянным обращением к Клодту: “Барон, дай папиросочку”>[972]972
  Там же.


[Закрыть], воодушевлял, клал меткие штрихи и двумя-тремя указаниями буквально оживлял огромные полотна.

В Историческом музее работал хранителем В.И. Сизов, художественный критик газеты «Русские ведомости»[973]973
  См. примеч. 51 к гл. 12.


[Закрыть]. Сизов восторгался работами Коровина, <и вот как-то мы втроем – Коровин, Сизов и я отправились позавтракать в Московскую гостиницу. За завтраком Сизов стал восторгаться декоративными работами Коровина и начал его убеждать, что такое декоративное искусство надо ввести в Большой театр и предложил познакомить его с директором театра Теляковским>[974]974
  РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 28. Л. 74.


[Закрыть], убеждал его работать над декоративным оформлением спектаклей Большого театра, познакомил с директором Большого театра Теляковским. Отсюда началась работа Коровина в Большом театре.

Оперный театр. Арх. Ш. Гарнье. Открытка конца XIX в.

Проект кустарного отдела был вчерне готов. Повезли его к в[еликой] княгине Елизавете [Федоровне] на подпись. Торопились, нужно представить в Петербург в Министерство финансов Вуичу, заведывавшему выставочными делами. И вот случился курьез. Коровин собирается в Петербург – отвезти подписанный Елизаветой проект: картоны с фасадами и планом упаковали в папку, и Коровин поехал на вокзал. На Каланчевской площади у него из задка пролетки эту папку украли. Я только что пришел домой, было часов 11 вечера, и усталый ложился спать. Отчаянный звонок. Прибежавший Василий с вытаращенными глазами чуть не кричит: «И[лья] Е[вграфович] – несчастье. Чертежи украли». Записка от Коровина, умоляет сейчас приехать к нему. Я помчался. Решили вновь сделать проект на кальке, раскрасить, наклеить на бристоль и утром снова везти к в[еликой] княгине, объяснив, что нечаянно залили проект тушью. Всю ночь работали, я чертил, восстанавливал по черновикам эскиз, Коровин красил, <подбадривая себя красным вином>[975]975
  Там же. Л. 75.


[Закрыть], и в 9 ч[асов] утра все было окончено. В этот же день с новой великокняжеской подписью проекты были отвезены в Петербург. Елизавета не поверила, что можно в одну ночь сделать проект.

Началась работа вовсю. Решено было построить вчерне отдел в Москве, разобрать, а затем отправить железной дорогой в Петербург, погрузив на пароход, отправить морем до Руана, а дальше по Сене поднять в Париж до Трокадеро[976]976
  Площадь Трокадеро в Париже находится на вершине одноименного холма, на котором расположился парковый комплекс. Названа в честь испанского форта Трокадеро, захваченного французами в ходе Франко-испанской войны (1823).


[Закрыть], где было отведено место русскому кустарному отделу.

На лесном складе Наживина за Бутырской заставой заготовляли срубы павильонов, резные детали делали кустари из Сергиева[977]977
  Сергиев Посад – город в 72 км от Москвы, который имел статус торгово-промышленного поселения, называвшегося Сергиевский Посад (1782–1919).


[Закрыть], раскрашивали их цветной морилкой, помогали нам в раскраске Н.Я. Давыдова и А.Я. Головин. Отборные коренные владимирские плотники освоили технику чисто северного зодчества, т. е. рубили «в лапу», «в потемок», «в угол», и все главные части зданий были выстроены без гвоздей. <Постройка получилась полунатуральной, полусказочной>[978]978
  «В лапу» – соединение бревен или брусьев в углу сруба без выхода их концов за плоскость стены; «в потёмок» – рубка с «остатком», при котором соседние бревна соединяются в чаше шипом, невидимым снаружи; «в угол» – вид соединения углов при строительстве деревянных домов, другое название «в теплый угол» или «в шип-паз». (РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 28. Л. 75.)


[Закрыть].

Мелкую роспись и отделку решено было заканчивать уже в Париже. К осени отдел был вчерне собран, после осмотра Елизаветой постройка разобранной была отправлена в Петербург. Поехал я в Новый порт наблюдать за погрузкой на пароход и оформить отправку; здесь я впервые узнал, что значит ужин в кают-компании с моряками. Нужно было много силы и стойкости, чтобы выдержать эту марку.