Текст книги "Творения, том 2"

Где теперь те, которые обвиняют смерть и говорят, что это страстное и тленное тело служит для них препятствием к добродетели? Пусть они слушают о делах Павла – и оставят эту злую клевету. Какой вред нанесла смерть нашему роду? Каким препятствием для добродетели послужила тленность? Посмотри на Павла, и увидишь, что смертность доставила нам даже величайшую пользу. Если бы он не был смертным, то не мог бы сказать, или – лучше – не мог бы показать того, что он выразил делами: «каждый день умираю: свидетельствуюсь в том похвалою вашею, которую я имею во Христе Иисусе» (1Кор.15:31). Во всем нам должно иметь душевное усердие, – и нисколько не будет препятствием то, что мы подвержены вышесказанному. Разве Павел не был смертным? Разве не был простолюдином? Разве не был бедным и не приобретал пищу ежедневными трудами? Разве не имел тела, подверженного всем естественным потребностям? А что воспрепятствовало ему сделаться таким, каким он был? Ничто. Поэтому никто из бедных пусть не падает духом, никто из простолюдинов пусть не унывает, никто из уничиженных пусть не сетует, но только те, которые имеют душу расслабленную и ум обессилевший. Одно только бывает препятствием к добродетели – порочность души и расслабление ума, а кроме того ничто другое. Это видно из примера блаженного (апостола), собравшего нас ныне. Как ему нисколько не повредило вышеуказанное, так напротив язычникам не принесло никакой пользы ни красноречие, ни обилие богатства, ни знатность рода, ни величие славы, ни власть. Что говорить о людях? Или лучше, для чего долго держать речь о земле, когда можно нам сказать о вышних силах, началах, властях и миродержителях тьмы века сего? Какую пользу принесло им то, что они получили такое естество? Не явятся ли все эти силы, чтобы быть судимыми Павлом и подобными ему? «Разве не знаете, говорит он, что мы будем судить ангелов, не тем ли более [дела] житейские?» (1Кор.6:3). Итак, не будем печалиться ни о чем другом, кроме одного только порока, и не будем веселиться и радоваться ничему другому, кроме одной только добродетели. Если мы будем ревностно упражняться в ней, то ничто не воспрепятствует нам сделатъся подобными Павлу. И он сделался таким не только по благодати, но и по собственной ревности, и по благодати потому, что был ревностен. С избытком было в нем то и другое – и дарования Божии сообщены были ему, и собственное расположение было в нем. Хочешь ли знать дарования Божии? Одежд Павла боялись бесы. Но я не удивляюсь этому, равно как и тому, что тень Петра прогоняла болезни, удивляюсь же тому, что он явился делающим дивное еще до получения благодати, с самого порога и с самого начала; еще не имея такой силы, и не получив рукоположения, он воспламенился такой ревностью ко Христу, что восстановил против себя весь народ иудейский. Видя себя в такой опасности, что даже стали стеречь город (Деян.9:24–25; 2Кор.11:32), он спустился по стене в корзине и удалился; но и затем не впал в беспечность, в робость и страх, а возымел от этого еще большую ревность, и благоразумно устраняясь от опасностей, не устраняясь однакож ни от какого подвига проповеди, но взяв опять крест, последовал, хотя и имел перед собой пример Стефана и видел, что иудеи всего больше против него дышат ненавистью и желают пожрать самую плоть его. Таким образом он не подвергал себя безрассудно опасностям, а с другой стороны, убегая их, не оставался недеятелъным. Он весьма любил настоящую жизнь по причине пользы, происходящей от нее, но и весьма презирал ее по любомудрию, до которого достиг он через это презрение, или по сильному желанию отойти к Иисусу. И вот что всегда я говорю о нем, и никогда не перестану говорить: никто, впадая в противоположные обстоятельства, не обращал так в пользу и тех и других; никто столько не любил настоящей жизни даже из тех, которые сильно любят свою душу, и никто столько не презирал ее даже из тех, которые насильственно убивают себя. Так он был чист от всякого пожелания и не пристращался ни к чему настоящему, но всегда соглашал свое желание с волей Божией; иногда говорил, что жизнь необходимее союза и общения со Христом, а иногда считал ее столь тяжкой и невыносимой, что воздыхал и стремился к отрешению от нее. Он желал только того, что приносило ему пользу по Боге, хотя иногда это и было противоположно прежним его действиям. Он был неодинаков и разнообразен, не из лицемерия, – да не будет, – но был всем, чего требовала польза проповеди и спасение людей, подражая в этом своему Господу. И Бог ведь являлся и человеком, когда надлежало быть этому, и в огне, когда требовали этого обстоятельства, – (являлся) то в образе вооруженного воина, то в виде старца, то в ветре, то как путник, то как настоящий человек, при чем не отказался даже умереть. Когда я говорю: этому надлежало быть, то пусть никто не считает сказанного необходимостью (для Бога), но только делом Его человеколюбия. Иногда Он восседал на престоле, а иногда на херувимах: но все это делал по целям домостроительства, – почему и говорил через пророка: «и умножал видения, и чрез пророков употреблял притчи» (Ос. 12: 10). Так и Павел, подражая своему Господу, не подлежит осуждению за то, что он являлся то как иудей, то как незнающий закона; то соблюдал закон, то пренебрегал законом; иногда дорожил настоящей жизнью, иногда презирал ее; то просил денег, то отвергал и предлагаемые; приносил жертвы и остригался – и снова проклинал делающих то же; то совершал обрезание, то отвергал обрезание. Эти действия были противоположны, но мысль и намерение, с какими это делалось, были весьма последовательны и согласны между собой.

Одного искал он – спасения слушавших и видевших. Поэтому-то именно он то превозносит закон, то отвергает его, так как он был неодинаков и разнообразен не только в делах, но и словах, – не переменяя мысли и не делаясь то тем, то другим, но оставаясь тем, чем был, и приспособляя каждое слово свое к данным обстоятельствам. Не порицай же его за это, а напротив за это самое особенно прославляй его и увенчай. Так и врача, когда видишь, как он то прижигает, то делает припарки, то употребляет железо, то лекарство, иногда лишает пищи и питья, а иногда дозволяет больному вполне насыщаться ими, иногда окутывает его со всех сторон, а иногда приказывает этому же самому больному, когда он согрелся, выпить целый сосуд холодной воды, – ты не будешь осуждать за разнообразие и постоянную перемену средств, напротив, тогда-то особенно и будешь хвалить искусство, видя, как то самое, что нам кажется противным и вредным, он употребляет с уверенностью и предлагает безопасно. Так действует человек искусный. Если же мы одобряем врача за его противоположные действия, то гораздо более должно прославлять душу Павла, которая так приспособлялась к страждущим, потому что страждущие душой не меньше больных телом нуждаются в искусстве и разнообразных пособиях, и если прямо приступить к ним, то потеряется всякая надежда на их спасение. И что удивительного, если так поступают люди, когда Бог всемогущий употребляет такой же способ врачевания и не всегда прямо беседует с нами? Так как Он желает, чтобы мы были добрыми по своей воле, а не по принуждению и насилию, то нужно было и для Него разнообразие действий, не по Его бессилию, – да не будет, – а по нашей немощи. Для Него достаточно только сделать мановение, или – вернее – только захотеть, чтобы сделать все, чего Он ни захочет; а мы, однажды сделавшись властными над самими собой, не соглашаемся во всем покоряться Ему. Таким образом, если бы Он стал влечь нас против воли, то отнял бы то, что Сам даровал, т. е. свободу произволения. Посему, чтобы этого не случилось, необходимы для Него многие способы действования. Это сказано нами не просто, а в виду разнообразных и мудрых действий блаженного Павла. Так, когда ты видишь его избегающим опасностей, то удивляйся ему столько же, сколько и тогда, когда видишь его идущим на них; как последнее – знак его мужества, так первое – мудрости. Когда видишь его говорящим о себе высоко, удивляйся столько же, сколько и тогда, когда видишь его уничижающим себя; как последнее – знак смиренномудрия, так первое – великодушия. Когда видишь его хвалящимся, удивляйся столько же, сколько и тогда, когда видишь его отвергающим от себя похвалу; последнее – знак нрава негордого, а первое – любвеобильного и человеколюбивого, потому что он поступал так, устрояя спасение многих, почему и говорил: «Если мы выходим из себя, то для Бога; если же скромны, то для вас» (2Кор.5:13). Подлинно, никто другой не имел столько поводов к гордости, и однако никто другой не был так чист от надменности. Посмотри: «знание надмевает» (1Кор.8:1), и это все мы можем сказать вместе с Павлом. И в нем было столько разума, сколько ни в ком из людей, когда-либо существовавших, однако он не превозносится им, но и в этом самом уничижает себя. Так он говорит: «отчасти знаем, и отчасти пророчествуем» (1Кор.13:9); и еще: «Братия, я не почитаю себя достигшим» (Флп.3:13); и еще: «Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает» (1Кор.8:2). Пост также надмевает; это показывает фарисей, который говорил: «пощусь два раза в неделю» (Лк.18:12). А Павел не только постясь, но и претерпевая голод, называл себя извергом (1Кор.15:8). Что говорить о посте и разуме, когда у него были такие и столь частые беседы с Богом, каких не имел никто ни из пророков, ни из апостолов, и однако поэтому он смирялся еще более? Не говори мне о беседах написанных, – о большей части их он умолчал: не о всех сказал, чтобы не приписать самому себе великой славы, и не о всех умолчал, чтобы не разверзлись уста лжеапостолов. Ничего не делал он спроста, но все по справедливой и основательной причине, и с такой мудростью совершал противоположные дела, что во всем оказывается достойным одинаковых похвал. Говоря это, вот что я разумею: великое благо – не говорить о себе ничего великого; но Павел делал и это так благовременно, что заслуживает похвал больше тогда, когда сказал, нежели когда бы молчал, и если бы он не сделал этого, то заслуживал бы осуждения больше. нежели те, которые безвременно хвалят себя, потому что, если бы он не хвалился, то погубил бы и предал все, и возвысил бы дела врагов. Так он умел всегда пользоваться временем, делать и запрещенное с правой мыслью и с такой пользой, что заслуживает за это похвалы не меньше, чем и за исполнение предписанного. Подлинно, Павел, хвалясь, заслужил больше одобрения, нежели иной – скрывая свои добрые дела, так как никто из скрывавших свои дела не совершил столько добрых дел, сколько он, говоривший о своих. И то здесь еще удивительнее, что он не только говорил о них, но и говорил столько, сколько было нужно. Когда обстоятельства предоставляли ему великую свободу говорить о себе, он не полъзовался ей неумеренно, а знал, до какого предела нужно было дойти. И этим он не ограничился., но чтобы не соблазнить других и не расположить их к самохвальству, он называет себя за то безумным, потому что сам делал это по требованию нужды. Могло случиться, что другие, взирая на него, стали бы понапрасну и неразумно пользоваться его примером, – как бывает часто с врачами, когда один благовременно употребляет какое-нибудь лекарство, а другой, употребляя то же безвременно, причиняет вред, и отнимает силу у лекарства. Чтобы не случилось этого и здесь, смотри, какую употребляет он предосторожность, намереваясь хвалить себя: он не однажды и не дважды, но многократно уклоняется: «О, если бы вы, говорит, несколько были снисходительны к моему неразумию!» (2Кор.11:1); и еще: «что скажу, то скажу не в Господе, но как бы в неразумии: А если кто смеет [хвалиться] чем-либо, то (скажу по неразумию) смею и я» (2Кор.11:17,21). Сказав это, он не ограничился тем, но, намереваясь опять приступить к похвалам (себе), скрывает себя и говорит: «знаю человека», и еще: «Таким могу хвалиться; собою же не похвалюсь» (2Кор.12:2,5), и после всего этого: «я дошел, говорит, до неразумия; вы меня принудили» (2Кор.12:11). Итак, кто столь безрассуден и крайне бесчувствен, что видя, как этот святой, даже при требовании такой необходимости, медлит и уклоняется говорить о себе что-нибудь великое, – подобно коню, который, подбегая к оврагу, постоянно отскакивает назад, – хотя бы и намереваясь совершить великое дело, не станет всеми силами избегать похвалы себе и только по требованию обстоятельств прибегнет к этому? Хочешь ли, я представлю тебе в нем нечто и другое подобное? Поистине, удивительно и то, что он не считал достаточным свидетельства совести, но и нас учил, как должен каждый приступать к этому, не сам только оправдываясь требованием обстоятельств, но и других научая – не избегать похвалы в случае нужды, а с другой стороны не прибегать к ней безвременно. В самом деле, теми словами, которые он сказал, он как бы выразил следующее: великое зло говорить о себе что-нибудь великое и дивное; признак крайнего безумия, возлюбленный, величать себя похвалами без всякой нужды и нужды настоятельной; это не значит говорить по Господу, а больше служит знаком глупости и лишает нас всякой награды за многие подвиги и труды. Все это и больше того Павел говорил всем, когда оправдывался (в похвалах себе) и в случае необходимости. Но еще важнее то, что он, и в случае необходимости, не все высказывал, но умалчивал о большем и важнейшем. «ибо я приду», – говорил он, – «к видениям и откровениям Господним; но я удерживаюсь, чтобы кто не подумал о мне более, нежели сколько во мне видит или слышит от меня» (2Кор.12:1,6). Этими словами он научает всех, чтобы мы, даже в случае необходимости, высказывали не все, что сознаем за собой, а только то, что полезно для слушателей.

Так поступал и Самуил; и об этом святом упомянуть не излишне, так как и его похвалы служат в нашу пользу; он также некогда хвалил себя и высказывал свои добрые дела. Но какие? Те, которые знать полезно было слушателям. Он не распространялся ни о целомудрии, ни о смиренномудрии, ни о непамятозлобии, но о чем? О том, что особенно нужно было знать царствовавшему в то время, – о справедливости и о том, чтобы иметь руки чистые от даров (1Цар.12:3). Также Давид, когда хвалился, то хвалился тем, чем мог исправить слушателя; и он не говорил о какой-нибудь другой своей добродетели, но указал на медведя и льва (1Цар.17:34), и ничего более, потому что говорить о себе больше надлежащего свойственно человеку честолюбивому и тщеславному, а говорить то, что может быть необходимым для настоящей пользы, свойственно человеколюбивому и имеющему в виду пользу многих. То же делал и Павел. На него клеветали, будто он не истинный апостол и не имеет никакой силы. Поэтому необходимо было обратиться к тому, что особенно доказывало его достоинство. Видишь ли, чем он научал слушателя не хвалиться напрасно? Во-первых, объяснением того, что он делал это по необходимости; во-вторых, тем, что называл себя даже безумным и выставлял много оправданий; в-третьих, тем, что не все высказывал, но о большем умалчивал да и то, когда требовала необходимость; в-четвертых тем, что говорил от другого лица, Сказав: «знаю человека» (2Кор.12:2); в-пятых, тем, что выставлял на вид не всю какую-нибудь добродетель, а ту сторону ее, которая особенно была нужна для настоящего случая. И не только тогда, когда хвалил себя, но и когда укорял других, он был таков. Хотя и запрещено укорять брата, но Павел и это делал так пристойно, что заслужил похвалу больше одобряющих. Так, галатов он называет несмысленными и раз и два (Гал.3:1,3), и критян – утробами праздными и злыми зверями (Тит.1:12); однако и за это он прославляется, потому что он преподал нам правило и закон – не поблажать людям, небрегущим о Боге, но обращать к ним речь обличительную. И всему у него есть мера; потому-то он достоин похвалы за все, что ни делал и ни говорил: укоряет ли он, или хвалит, отвращается ли от кого, или заботится, превозносит ли себя, или уничижает, хвалится, или смиряется. И что тебе удивляться, если укоризна и порицание доставляют похвалу, когда доставляло похвалу и убийство, и обман, и хитрость, как в ветхом, так и в новом завете? Итак, исследовав все это тщательно, будем и удивляться Павлу, и прославлять Бога, и сами так пользоваться его (примером), чтобы достигнуть вечных благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Желаете ли сегодня, возлюбленные, чтобы мы, оставив великие и дивные дела Павла, представили то, что некоторым кажется заслуживающим некоторого порицания? Мы увидим, что и последнее не меньше первых делает его славным и великим. Что же в нем заслуживает порицания? Видели некогда, говорят, как он страшился побоев. Действительно видели, когда били его ремнями, и не только тогда, но и в другом месте, у порфиропродательницы, когда он даже защищался пред теми, которые хотели вывести его; поступая так, он имел не иную какую-нибудь цель, как доставить себе безопасность, и чтобы опять не подвергнуться тому же. Что же скажем мы? То, что ничто не показывает его так великим и дивным, как это сказанное, потому что имея как будто такую душу, не дерзкую и не отчаянную, и тело, столь чувствительное к ударам и трепещущее побоев, он не менее бестелесных сил презирал все, кажущееся страшным, когда требовало этого время. Итак, когда ты видишь его перед ударами предающимся. страху, то припомни те слова, которыми он превзошел небеса и соревновал ангелам: «Кто отлучит нас, говорил он, от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или опасность, или меч?» (Рим.8:35)? Припомни те слова, которыми он выражает ничтожество подобных бедствий: «Ибо кратковременное, говорит, легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое» (2Кор.4:17–18). Присовокупи к тому ежедневные скорби, смерти каждый день, и, представив это, удивляйся Павлу, и сам не предавайся отчаянию. Эта самая видимая слабость природы служит величайшим доказательством его добродетели, когда он оказался таким, не быв чуждым многих нужд. Так как чрезмерность опасностей могла многим внушить мнение и, может быть, расположила бы подозревать, будто он был выше людей и потому сделался таким, то и попущено было ему страдать, дабы ты знал, что по природе ои был один из многих, а по ревности стал не только выше многих, но и одним из ангелов. С такой душой и с таким телом он переносил тысячи смертей и презирал настоящее и будущее, почему и произнес эти великие и для многих невероятные слова: «я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти» (Рим.9:3). Возможно в самом деле, если только мы захотим, победить всякую природную немощь силой хотения, и нет ни одной из заповедей Христовых, которой невозможно было бы исполнить людям, потому что если мы окажем такую ревность, какую можем иметь, то и Бог подаст нам великую помощь, и таким образом мы останемся непобедимы для всех случающихся бедствий. Не страх побоев достоин осуждения, а совершение из-за страха побоев чего-нибудь недостойного благочестия, так что боязнь побоев делает непобедимого в подвигах более достойным удивления, сравнительно с тем, кто не боится их. Чрез это более просиявает сила хотения, потому что страшиться побоев свойственно природе, а не делать ничего непристойного из боязни побоев свойственно воле, исправляющей этот недостаток природы и преодолевающей немощь ее. Так и скорбеть не предосудительно, но предосудительно от скорби говорить илн делать что-нибудь неугодное Богу. Если бы я сказал, что Павел не был человеком, то ты справедливо мог бы указать мне на недостатки его природы, чтобы этим обличить мою речь; если же я говорю и утверждаю, что он был человек и ничем не выше нас по природе, но сделался выше по воле, то напрасно ты представляешь мне это, или – лучше – не напрасно, а в пользу Павла. В самом деле, этим ты показываешь, каков он был, если, имея такую природу, мог совершать то, что выше природы; и не только его превозносишь, но и заграждаешь уста нерадивым, не позволяя им ссылаться на насилие природы, а направляя их к упражнению воли.

Но, скажут, (Павел) страшился некогда смерти? Так; но и это зависело от природы; и однако тот самый, который боялся смерти, говорил: «Ибо мы, находясь в этой хижине[83]83
  В оригинале, и в слав. Н.З.: «в теле», но в гр. Н.З., как и в русс.: εν το σκηνει = в хижине – ред.


[Закрыть], воздыхаем под бременем» (2Кор.5:4); и еще: «мы сами в себе стенаем» (Рим.8:23). Видишь ли, как он противопоставлял природной немощи силу воли? Так и многие мученики, будучи ведомы на смерть, часто бледнели и исполнялись страха и трепета; но потому особенно они и удивительны, что; страшась смерти, не избегали смерти ради Иисуса. Так и Павел, боясь смерти, не отказывается даже от геенны из любви к Иисусу, и, страшась кончины, желает отрешиться (от тела). И не один он был таков, но и верховный из апостолов, часто говоривший, что он готов отдать душу, весьма страшился смерти. Послушай, что об этом говорит ему Христос: «а когда состаришься, препояшут тебя, и поведут, куда не хочешь» (Ин.21:18), выражая немощь природы, не воли. Природа оказывает свое действие (над нами) и против нашей воли, и преодолеть ее немощи невозможно даже и весьма желающему и старающемуся об этом; но отсюда мы не получаем никакого вреда, а еще делаемся более удивительными. Что за вина – бояться смерти? и не похвально ли – страшась смерти, не делать из страха ничего недостойного свободного человека? Не в том вина, чтобы иметь природу с недостатками, а в том, чтобы раболепствовать этим недостаткам, так что побеждающий немощь ее силой воли велик и достоин удивления: этим он показывает, какова сила воли, и заграждает уста тем, которые говорят: для чего мы не сотворены добрыми по природе? Какое различие – быть таким по природе. или по воле? И последнее не лучше ли первого? Во столько лучше, сколько доставляет венцов и светлой славы. Но действие природы твердо? А если ты постараешься иметь мужественную волю, то последняя будет тверже первой. Разве ты не видишь в телах мучеников, рассекаемых мечами, как природа уступала железу, а воля не уступала ему и не посрамлялась? Не видишь ли, скажи мне, в Аврааме, как воля победила природу, когда ему повелено было принести в жертву сына, и как первая явилась могущественнее последней? Не видишь ли, как то же самое случилось с тремя отроками? Не слышишь ли и мирскую пословицу, которая говорит, что воля от привычки делается второй природой? А я сказал бы, что и первой, как видно из вышесказанного. Видишь ли, что можно иметь и свойственную природе крепость, если воля будет мужественна и бодра, и что большей заслуживает похвалы тот, кто избрал и захотел быть, а не по принуждению стал добрым? Это – добро по преимуществу. Посему, когда Павел говорит: «умерщвляю тело мое и порабощаю» (1Кор.9:27), тогда особенно я восхваляю его, видя, что он не без труда исполнял добродетели, и потому легкость (этого дела) у него не может служить предлогом к лености для живущих после него. И когда еще он говорит: «я распят для мира» (Гал.6:14), то я увенчиваю его волю. Возможно, подлинно возможно ревности воли соперничать с силой природы. Если мы представим (Павла), этот самый столб добродетели, то найдем, что добру, приобретенному им по воле, он старался сообщить крепость природы. Так, он чувствовал боль, когда подвергался ударам, но презирал их не менее бесплотных сил, не чувствующих боли, так что от него можно было слышать слова, которые заставляют думать, что он был даже не нашей природы. Именно, когда он говорит: «для меня мир распят, и я для мира» (Гал.6:14), и еще: «и уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал.2:20), то что иное можно сказать, как не то, что он отрешился от самого тела? Что же значат слова его: «дано мне жало в плоть, ангел сатаны» (2Кор.12:7)? Это не что иное, как указание на то, что такое страдание ограничивалось телом его, не потому, будто оно не простиралось внутрь, а потому, что силой воли Павел отклонял и прогонял его. А что значит, когда он говорит много другого, более удивительного, когда радуется среди бичеваний и хвалится узами? Что же иное мог бы этим сказать, как не то, о чем я сказал, т. е. что слова: «усмиряю и порабощаю тело мое, и боюсь, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным» (1Кор.9:27), показывают немощь природы, а предыдущие, приведенные мной, – превосходство воли?

То и другое сказано для того, чтобы ты за величие не приписал ему другой природы и сам не стал отчаиваться, а за уничижение не укорял святой души, но чтобы и чрез это также, бросив отчаяние, предался лучшим надеждам. Потому-то он указывает и на благодать Божию с преизбытком, или – лучше – не с преизбытком, но с благой мыслью, чтобы ты ничего не считал принадлежащим себе, а о своей ревности говорит для того, чтобы ты, возложив все на Бога, не предался сну и нерадению. У Павла ты найдешь всему меры и правила, тщательно определенные. Но, скажут, он порицал некогда медника Александра. Что же? Это были слова не гнева, но скорби об истине: он скорбел не о себе, а о том, что медник противился проповеди. «ибо он сильно противился», говорит, не мне, но «нашим словам» (2Тим.4:15), – так что это порицание не только показывало любовь его к истине, но и служило утешением для учеников. Так как все могли соблазняться, если бы противники истины ничего не терпели, то он и говорит это. А некогда он молил Бога против некоторых других, говоря: «ибо праведно пред Богом – оскорбляющим вас воздать скорбью» (2Фес.1:6)? Но он не желал наказания им, – да не будет, – а старался утешить оскорбляемых; поэтому и прибавил: «а вам оскорбляемым отрадою» (ст.7). Когда он сам терпел что-нибудь неприятное, то, послушай, как любомудрствовал и воздавал противникам: «злословят нас, говорит, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим» (1Кор.4:12–13). Если же сказанное или сделанное им за других ты припишешь гневу, то можешь сказать, что он по гневу ослепил и укорил и Елиму, что также и Петр по гневу поразил смертью Ананию и Сапфиру. Но никто не будет так неразумен и бессмыслен, чтобы сказать это. Мы находим и многое другое в словах и действиях Павла; что кажется тяжелым; но это в особенности и показывает кротость его. Так, когда он предает сатане Коринфского блудника, то делает это из великой любви и доброго расположения, как видно из второго послания. Когда он угрожает иудеям и говорит: «приближается на них гнев до конца» (1Фес.2:16), то делает это не потому, будто был исполнен гнева, – ты ведь слышишь, как он непрестанно молится за них, – но потому, что желал устрашить их и сделать благоразумнейшими. Но, скажут, он оскорбил первосвященника, сказав: «Бог будет бить тебя, стена подбеленная» (Деян.23:3). Мы знаем, что некоторые в оправдание этого говорят, что эти слова были пророчеством; я не осуждаю говорящих это, потому что действительно это исполнилось и так умер первосвященник. Если же какой-нибудь упорнейший противник станет противоречить и, разбирая дело с излишней точностью, возразит: если это было пророчество, то для чего (Павел) извинялся, говоря, «я не знал, что он первосвященник» (ст.5), – то мы скажем: для того, чтобы других вразумить и научить обращаться с начальниками почтительно, как поступал и Христос. Он, высказав о книжниках и фарисеях много такого, что говорилось и не говорилось о них, замечает: «на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак все, что они велят вам соблюдать, делайте» (Мф.23:2–3).

Так точно и Павел здесь сохранил и достоинство (первосвященника), и вместе предсказал будущее. Если же он отверг Иоанна (Деян.15:38), то и это сделал достойно своего попечения о проповеди. Кто принял такое служение, тот не должен быть ни медленным, ни беспечным, а мужественным и твердым, не должен и касаться этого прекрасного дела, если он не намерен тысячекратно подвергать свою жизнь смерти и опасностям, как и Сам говорит Христос: «если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мф.16:24). А кто не имеет такого расположения, тот губит и многих других, и гораздо полезнее было бы ему оставаться в покое с самим собой, нежели выставляться на вид и принимать бремя. превосходящее его силы; иначе он погубит и себя и вверенных ему. Как, в самом деле, не безрассудно, если в то время как никто, не зная искусства кормчего и борьбы с волнами, не решается сесть при руле, хотя бы тысячи принуждали его, – идущему на проповедь приниматься за это дело без подготовки и как случится, и неосмотрительно брать на себя дело, угрожающее тысячей смертей? Подлинно, ни кормчему, ни борцу с зверями, ни решающемуся на единоборство, ни кому-нибудь другому не нужно иметь души, столь готовой на смерть и истязания, сколько тому, кто принимает на себя дело проповеди. Здесь и опасности больше, и противники свирепее, и такого рода смерть, и цель поставлена не маловажная: небо назначено в награду, геенна в наказание грешникам, и погибель души и спасение. Такая готовность необходима не только для принимающего на себя дело проповеди, но и для всякого верующего, потому что всем заповедуется взять крест и следовать (Христу): если же – всем, то гораздо более учителям и пастырям, из которых был тогда и Иоанн, называемый Марком. Поэтому он справедливо был отвергнут, так как, поставив себя впереди войска, он стоял весьма не мужественно; потому Павел и отверг его, чтобы его нетвердость не остановила его собственного сильного стремления. Если же Лука говорит, что между ними произошло» огорчение» (Деян.15:39), то не ставь им этого в укоризну. Не сердиться есть зло, а сердиться неразумно и без всякой причины: «несправедливый гнев, говорит Премудрый, не может быть оправдан» (Сир.1:22), не просто ярость, но – неправедная. И Христос говорит: «гневающийся на брата своего напрасно» (Мф.5:22), а не просто – «гневающийся». И пророк говорит: «гневаясь, и не согрешайте» (Пс.4:5). Если бы не следовало обнаруживать этого душевного движения, даже по требованию обстоятельств, то напрасно и без цели оно было бы прирождено нам; но ведь не напрасно. Творец внедрил его в нас для исправления грешников, возбуждения ленивой и беспечной души, для пробуждения спящего и предавшегося расслаблению; как острота в железном оружии, так сила гнева внедрена в нашей душе, чтобы мы пользовались им надлежащим образом. Поэтому и Павел часто пользовался им, и во гневе своем был вожделеннее говорящих кротко, делая все в надлежащее время для пользы проповеди. Ведь кротость не вообще хороша, но тогда, когда этого требует время; а без этого и она бывает слабостью, и гнев дерзостью. Все это говорил я не в оправдание Павла: он не нуждается в нашей речи, так как «ему похвала не от человека, но от Бога» (Рим.2:29), – но чтобы научить слушателей пользоваться всем по надлежащему, как я сказал выше. Таким образом мы будем в состоянии отовсюду извлекать пользу, и с большим богатством достигнуть безмятежной пристани, и удостоиться нетленных венцов, которых да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.