Текст книги "Французский орден особиста"

Глава 6
Свет в конце тоннеля

Концентрационный лагерь «Острикур» появился на севере Франции еще в 1940 году. Сотни тысяч заключенных из разных стран добывали уголь для военной машины вермахта. Очередная партия обреченных должна была восполнить потери, вызванные каторжным трудом и авариями в забоях.

Но Рябов пока что ничего не знал. Преддверием в ад была идеальной чистоты железнодорожная платформа, блестевшая на солнце, плотная шеренга ауфзейереков – надзирателей, а за забором – гигантская труба, из которой непрерывно валил сизый дым.

Лишенный интонаций голос, прогремевший из динамика, потребовал, чтобы новоприбывшие построились. На платформе началась сумятица, однако надзиратели, орудуя дубинками, быстро восстановили порядок. Наступившую относительную тишину нарушил металлический скрежет, створки ворот откатились в стороны и открыли проход в лагерь. За каменным забором тускло отсвечивала на солнце плотная металлическая сетка трехметровой высоты, через которую был пропущен ток, за ней после узкой полоски вспаханной земли был еще один забор из колючей проволоки, дальше – деревянный, а уже за ним – бараки.

Подчиняясь командам надзирателей, узники прошли на территорию, миновали плац и остановились перед приземистым серым зданием. Несмотря на теплый день, над его крышей чадила труба. По рядам прокатился ропот, у кого-то не выдержали нервы.

– Душегубка!

– Крематорий!

– Братцы, нас травить будут! – раздались истеричные возгласы.

– Молчать! Вас, грязных скотов, будут не травить, а мыть! – рявкнул старший надзиратель и распорядился: – Первые тридцать человек вперед марш!

В числе первых оказался и Рябов. Подозрения, что за дверями поджидает смерть, не покидали его, и первый шаг дался с большим трудом. Пройдя через темный тамбур, он оказался в большом помещении с крохотными окошками под потолком, забранными густой металлической сеткой. Справа у стены стояли четыре больших деревянных ящика. На них крупными буквами на русском, польском и немецком языках было написано: «Обувь», «Верхняя одежда», «Нижнее белье», «Часы, портсигары, кольца и прочие личные вещи». Отлаженная до мелочей лагерная машина не допускала, чтобы даже самая пустяшная вещь была утрачена и не послужила Германии.

Мрачное помещение подхлестнуло страхи.

– Все, братцы, это конец!

– Душегубка!

– Травить будут! – неслось из разных углов на разных языках.

– Молчать! Читать не умеете?! – прорычал старший надзиратель и приказал: – Быстро всем раздеться догола! Разложить вещи по ящикам и бегом в душ! На помывку у вас ровно семь минут!

Не столько его слова, сколько запах хлорки и облачка пара, проникавшие через неплотно прикрытую дверь, рассеяли страхи и вызвали оживление. В ящики полетели ботинки, сапоги, верхняя одежда и нижнее белье, часы, портсигары, обручальные кольца. На тех, кто пытался утаить какие-то предметы, обрушивались удары дубинок.

Рябов вынужден был расстаться с серебряной подковкой – последним, что напоминало ему о доме, о казачьих корнях, – и вошел в душевую. Едкая хлорка заставляла слезиться глаза, но на это никто не обращал внимания. Корка, месяцами покрывавшая немытые тела, ошметками валилась на пол. Рябов закрыл глаза, подставив грудь и спину под струи воды: он испытывал настоящее блаженство.

Помывка продолжалась ровно семь минут, ни секундой больше: вода просто перестала литься. Подчиняясь командам надзирателей, голые узники перешли в соседний зал. Худосочный субъект с дубинкой в руках, облаченный в белый халат, бегло осматривал их, и одни – тщедушные, с увечьями – направлялись к левой двери, а те, кто покрепче, – к правой. Рябов оказался в числе тех, кого отправили направо, и по узкому тамбуру проследовал в следующее помещение, где был вещевой склад. На полках, уходивших под потолок, лежали комплекты рабочей одежды. Робы были разложены по размерам, на спине курток выделялся оранжевый круг – мишень для часового. Нижние полки занимала обувь – грубые ботинки.

На этом продуманный с немецкой тщательностью конвейер не остановился: понес Рябова и других узников, уже одетых, на второй этаж, к кабинету № 8. Там выстроилась очередь, в которой звучала русская, украинская, белорусская и польская речь. Всех мучил один и тот же вопрос: с чем им придется столкнуться за этой безликой дверью? Спросить у тех, кто выходил, не было возможности – дубинка надзирателя тут же обрушивалась на любопытствующих.

Подошла очередь Рябова. Он вошел в кабинет. Обстановка в нем немало озадачила. Помимо обязательного парадного портрета Гитлера, все свободное пространство на стенах занимали чертежи различных механизмов. Полки двух больших шкафов были завалены документацией. Хозяин кабинета сидел за двухтумбовым столом и внешне мало походил на цербера – в нем не было ни злобы, ни холодного презрения.

«Инженер», как мысленно окрестил его Рябов, был одет в гражданский костюм, на рукаве пиджака не было повязки с кроваво-красной свастикой. Большие очки в роговой оправе придавали ему интеллигентный вид. На его принадлежность к инженерно-техническому составу лагеря указывали остро отточенные карандаши, торчавшие из кармашка на пиджаке.

Мужчина поправил очки и, пробежавшись внимательным взглядом по Ивану, кивнув на стул перед собой, потом обратился к лежащей перед ним папке и зашелестел листами.

Рябов присмотрелся и увидел собственную фотографию – это было дело, заведенное на него в лагере для военнопленных еще под Проскуровым.

Мужчина снова посмотрел на Рябова – в его глазах угадывался живой интересе – и на отменном русском спросил:

– Так, значит, ты учился в артиллерийской школе?

«Выходит, ты из русских, – подумал Рябов и в душе чертыхнулся: – Да какой он, к черту, русский! Шкура продажная!»

– Ты – артиллерист и прошел полный курс обучения? – снова прозвучал вопрос.

«Нет, не из наших… Есть слабый, легкий акцент. Немец? А может, из бывших, из тех, кто драпанул после революции? Да, собственно, какая разница. Хрен редьки не слаще», – заключил Иван и подтвердил:

– Да, артиллерист! Прошел полный курс обучения во Втором Ленинградском военном артиллерийском училище.

– Какие типы артиллерийских тягачей изучал? – спросил «Инженер».

«Тягачи? Да на хрена они тебе сдались?» – не мог понять Рябов и, решив, что военной тайны не разглашает, принялся перечислять:

– Быстроходный бронированный гусеничный тягач «Комсомолец», легкобронированные гусеничные тягачи «Коминтерн» и «Ворошиловец». Последний предназначался для транспортировки орудий большой и особо большой мощности. Так же был тягач «Коммунар», но он…

– Достаточно! – остановил «Инженер» и уточнил: – Что за двигатель стоял на «Комсомольце»? В каких диапазонах работал и какое максимальное тяговое усилие развивал?

«Проверять меня вздумал? Ну, проверяй, проверяй! Не на того напал!» – расценил его вопросы Рябов и ответил:

– На «Комсомольце» стоял двигатель от ГАЗ-М с четырехступенчатой коробкой передач. За счет установки демультипликатора от ГАЗ-ААА обеспечивался как тяговый, так и транспортный диапазоны. Максимальное тяговое усилие на крюке составляло три тысячи килограмм-сил.

– А что ты можешь сказать о ходовой части?

– Главная передача, бортовые фрикционы с тормозами, бортовые передачи с ведущими звездочками, а также мелкозвенчатая гусеница, опорные и поддерживающие обрезиненные катки были взяты от малого плавающего танка Т-тридцать восемь.

– Гут! Какие неисправности чаще всего возникали на двигателе?

– Из-за больших перегрузок выходили из строя шатунные подшипники, были пробои прокладки под головкой, имели место течи через сальники.

– А на ходовой части?

– При крене свыше тридцати градусов бывали случаи, когда спадали гусеницы с короткими перьями траков.

– Гут! Очень хорошо! – не скрывал своего удовлетворения «Инженер». Похоже, разговор вызывал у него все больший интерес, и он продолжил: – Какие немецкие артиллерийские тягачи тебе известны?

– Полугусеничный тягач Sd.Kfz 6… Он предназначался для транспортировки легких полевых гаубиц на сто пять миллиметров, а полугусеничный тягач Sd.Kfz.7 – для транспортировки стапятидесятимиллиметровых тяжелых полевых гаубиц. Также…

– Достаточно! – перебил «Инженер» и следующим вопросом поставил Рябова в тупик: – Под землей тебе приходилось бывать?

«Под землей? Что он имеет в виду? И при чем тут тягачи? – пытался понять Рябов, и тут его осенило: – Это же твой шанс, Иван! Шанс остаться живым и вырваться на свободу!»

Судя по вопросам, «Инженер» занимался подбором тех, кто мог быть использован на работах, требующих определенной квалификации. Инженерные навыки, приобретенные Рябовым в военном училище, позволяли избежать печальной участи – сгинуть в забое с кайлом в руках. Замаячила надежда не только сохранить жизнь, но и получить значительную свободу передвижения, а может быть, и шанс вырваться за колючую проволоку.

Рябов встретился взглядом с «Инженером». Тот с интересом смотрел на бойкого русского.

– Господин… – Рябов задумался, как обратиться к немцу или кто он там.

«Инженер» предложил:

– Называй меня Курт.

– Спасибо! Извините, господин Курт, я, может быть, вас неправильно понял… – Здесь Рябову пришла дерзкая мысль. – Но под землю мне не с руки. Хотелось бы еще пожить на грешной земле.

– Что? – «Инженер» с недоумением уставился на него, но через мгновение громко, от души расхохотался. Смеялись даже веснушки, обильно усыпавшие щеки, и Рябов подумал, что этот «Инженер» был первым немцем, к которому за многие месяцы плена он не испытывал ненависти.

Осмелев, Иван заметил:

– Господин Курт, я не коммунист и надеюсь, что для меня у вас найдется более подходящее место, чем в преисподней.

«Инженер» хмыкнул и, повертев карандаш в руках, с многозначительным видом сказал:

– Не знаю, как в преисподней, а здесь, на грешной земле, все зависит от меня!

– Господин Курт, я вас не подведу! Полагаю, что мои инженерные знания вам пригодятся.

– Тебе приходилось бывать на шахтах? – уклонился от ответа «Инженер».

– Нет, разве что в московском метро.

– О! Московское метро! Гут! – «Инженер» поднял вверх большой палец, и его голос потеплел. – Ваше метро не только уникальное инженерное сооружение, но и настоящий шедевр искусства. Одна только станция «Маяковская» чего стоит!

– А «Площадь Свердлова»! – Стараясь направить разговор в нужное ему русло, Иван поинтересовался: – А вы что, жили в Москве?

– Нет. Бывал проездом, когда занимался поставками и монтажом оборудования на шахте «Кочегарка» в Донбассе. Интересная была работа!

– А чем интересная?

– С вами, русскими, не соскучишься! – обронил «Инженер» и перешел на деловой тон: – Вот что, Александр… – Впервые за время разговора он назвал Рябова по имени. Это был обнадеживающий знак. Выдержав многозначительную паузу, «Инженер» продолжил: – У тебя есть шанс не только остаться в живых, но и со временем выбраться из барака, вернуться к относительно нормальной жизни.

– Я буду вам очень признателен, господин Курт! Что я должен сделать?

– Прежде всего хорошо работать.

– Постараюсь, господин Курт! Но я не шахтер, и как тут быть?

– Но зато механик, а для него в шахте всегда найдется работа. Ты должен стать первоклассным специалистом, иначе тебя выбросят, как ненужный шлак! – подчеркнул «Инженер» и объявил о своем решении: – Займешься освоением специальности горного мастера.

– Как скажете, господин Курт. И у меня следующий вопрос: чем конкретно мне предстоит заниматься?

– В организационном плане ты будешь руководить работой бригады в забое, а в техническом – обеспечивать надежную работу подъемников, конвейеров и систем воздушной вентиляции шахты. Ясно?

– Да! Но… В организационном плане я не вижу больших проблем. Мне приходилось командовать и взводом, и батареей. А вот что касается технической стороны дела, то тут я пас, – честно признался Рябов.

– У тебя будет только одна неделя, не больше, чтобы освоить новую специальность. Поэтому, Александр, не будь дураком – используй свой реальный шанс! – сказал «Инженер» и закончил разговор на пафосной ноте: – Наш фюрер ведет Германию к великой победе! Перед мощью вермахта не устоит ни одна армия мира. Разгром большевиков и крушение Сталина – вопрос нескольких месяцев! После победы мы установим везде наш немецкий порядок. Те, кто примет его, могут рассчитывать на наше расположение. Иди, Александр, и старайся! Твои жизнь и будущее в твоих руках!

Уже в бараке Рябов испытал некоторое облегчение. Смерть, кажется, на некоторое время отступила. Но в этом лагере он, как и тысячи других узников, ощущал себя крошечным винтиком в гигантской машине фашистской Германии, перемалывавшей жизни миллионов людей. У немцев была своя бухгалтерия – привыкшие рассчитывать все до последнего пфеннига, они не собирались выбрасывать деньги на ветер и каждому узнику отводили свое определенное место на конвейере смерти. В особой цене были инженеры и специалисты, для них каторжный режим был смягчен, предоставлялась бóльшая свобода, а в особых случаях даже выделялся улучшенный продовольственный паек.

Военная профессия, давшая также инженерные навыки, спасла Рябова от работы в забое с киркой и лопатой. И прежде чем спуститься под землю, под присмотром такого же узника, как и он, бывшего начальника дивизионной инженерно-саперной службы майора Зуева, Иван изучал схемы и чертежи, вникая в особенности нового для него занятия.

Учетная карточка заключенного Александра Колесника – Ивана Рябова

После завершения недельной подготовки Рябов вместе с бригадой шахтеров занял место в клети, спускавшейся под землю. Стволовой нажал на кнопку спуска-подъема, и клеть, поскрипывая, поползла вниз. Перед глазами Рябова мелькали щербатые стенки, узкому стволу шахты, казалось, не будет конца. Исподволь он бросал взгляды на лица людей, с которыми теперь был связан одной судьбой. Ни страха, ни отчаяния в лицах не было, и Иван приободрился. Это была пусть и тяжелая, опасная, но все-таки работа.

Пронзительно взвизгнув, клеть остановилась. Высокий, плечистый шахтер снял защелку с предохранителя, распахнул дверцу и шагнул в полумрак. За ним вышли остальные. Рябов осмотрелся. От ствола вправо и влево уходили, теряясь в темноте, несколько штреков – горизонтальных подземных горных выработок. Полагаясь на схемы, намертво врезавшиеся в память, Иван последовал за шахтерами. Идти пришлось недолго – примерно через сотню метров они оказались на участке.

Рябову не требовалось командовать – бригада в этом составе работала не первую неделю, и каждый знал, что и как делать. Одни занимались вскрытием шахтного поля – прокладкой выработок: штреков, квершлагов, бремсбергов и уклонов, обеспечивающих доступ к угольным пластам; другие – выемкой угля. Техника на участке была сравнительно новая и пока что работала без перебоев и поломок. К концу смены, когда бригада поднялась на поверхность, Рябов чувствовал себя как выжатый лимон и в бараке с трудом дождался команды «Отбой!». На следующий день все повторилось. Постепенно он освоился и выстроил нормальные отношение с бригадой. Слаженная и результативная работа сказывалась на условиях содержания. Курт не оставил без внимания разговорчивого русского, не хотевшего прежде срока уходить под землю, и теперь Иван питался за отдельным столом вместе с отличившимися бригадирами, а членам его бригады выделили усиленный паек – по субботам дополнительно выдавали по банке тушенки и пачке сигарет.

Но радости Рябову это не приносило. От одной мысли, что добытый его бригадой уголь, брошенный в плавильные печи, превращал железную руду в сталь и алюминий, а из них на заводах Круппа делали пушки, несущие смерть бойцам и командирам Красной армии, – от одной этой мысли в душе его все восставало против. Мириться с этим он не хотел и, горя желанием навредить фашистам, занялся поиском единомышленников. Вместе они могли бы придумать, как насолить врагу.

Самое главное при этом было не попасть под подозрение «Фона» – бывшего царского полковника Косарева. Откуда он взялся в администрации лагеря, никто не знал, да это и не важно было. Скорее всего, пришел из контрразведки. С помощью сети доносчиков «Фон» занимался поиском саботажников, тех, кто в тайне готовил побег или скрывал свои дальние или ближние еврейские корни. Чтобы не стать его жертвой, Рябов внимательно присматривался к своему окружению – нет ли кого, кто тайком бегает к начальству? Таких вроде не было, и он решил действовать.

Первым, на кого он обратил внимание, стал украинец Андрей Петриченко.

В прошлом кадровый командир Красной армии, лейтенант Петриченко во время учений повредил позвоночник и по состоянию здоровья был комиссован из армии. Вернувшись на родину, под Киев, он не затерялся в гражданской жизни. Сельчане избрали его председателем колхоза, и колхоз быстро стал передовым. С началом войны и приближением немцев Петриченко сумел эвакуировать в тыл скот и технику, но сам уехать не успел. Доносчик выдал его оккупантам. Андрея арестовали, и с того времени он скитался по лагерям. Однако трудности и лишения не сломили этого человека.

Общаясь с Петриченко, Рябов не спешил раскрывать свои замыслы по организации подпольной борьбы. Месяцы, проведенные в лагерях, научили его, что под маской друга и патриота может скрываться провокатор, предатель. Он исподволь подводил Петриченко к решающему разговору.

Поводом для разговора послужила публичная казнь трех узников, готовивших побег из лагеря, но попавшихся. На одних казнь оказала гнетущее воздействие, а у других, таких как Петриченко, усилила лютую ненависть к фашистам.

– Сволочи! Таких хлопцев загубили! – не смог он сдержать душившего гнева.

– Тише! Тише, Андрей, а то доносчики услышат! – предостерег Рябов и предложил: – Отойдем в сторонку, поговорим.

Когда Петриченко шел за ним, с губ его слетело:

– Эх, Степан, Степан! Як же так?

– Ты знал кого-то из них? – спросил Рябов.

– Да. Степан Остапенко… Сидели в одном лагере в Польше. Да какая разница, знал – не знал! Хлопца уже не вернуть!

– Жаль, конечно, Степана. Но был бы осторожнее, глядишь, живым остался бы.

– Да на хрена такая жизнь! – воскликнул Петриченко.

– Андрей! Ну что ты такое говоришь?

– Что есть, то и говорю. Чем мы тут занимаем – уголь нагора выдаем, чтоб фрицы наших хлопцев убивали? Бежать надо, Саня!

– Куда, Андрей? Дальше первого встречного не уйдем, это ж Франция.

– Зря ты так, не все французы – сволочи и продажные шкуры.

– Не все, но ты посмотри, сколько их на фрицев горбатится и нами помыкает, – прощупывал дальше Рябов.

– Скажешь, сволочей и тварей среди наших не хватает? Один «Фон» чего стоит! Русский же. Подлюга! Моя б воля, я б его… – Петриченко выругался.

– Доберешься ты до него, ага…

– Не я, так другие доберутся! А нам, Саня, пока не завалило в забое и не повесили фрицы, бежать надо! Бежать, пока не поздно! – твердил Петриченко.

– Андрей, давай поговорим без эмоций.

– О чем?

– О том, как бороться с фрицами, чтобы помочь нашим на фронте.

– Что?!

– Как бороться с фрицами, – повторил Рябов.

– Ты серьезно?

– Да.

Петриченко мгновенно остыл и поторопил:

– Давай выкладывай, чего придумал!

– Самое первое – не трепись об этом кому попало.

– Так цэ ж понятно, не пацан! Я, Санек, могила, не боись!

– Второе. Как ты понимаешь, вдвоем мы много не навоюем, надо подобрать ребят надежных.

– Это само собой.

– У тебя есть кто на примете?

– Найдем!

– Отлично! Кстати, Геращенко, ты как, хорошо его знаешь?

– Да. Надежный хлопец!

– А Орлов?

– На него тоже можно положиться. Горьковчанин, учился в пехотном училище, не успел закончить, направили на фронт. Воевал, правда, недолго.

– Уже трое. Для начала неплохо, – оживился Рябов, но предостерег: – Андрей, прежде чем выходить на серьезный разговор с ребятами, прощупай их, как они отнесутся к тому, чтобы бороться с фрицами здесь, в лагере. Одно дело – воевать на воле, и другое – тут, за колючкой.

– Не вопрос, и прощупаю, и поговорю! Уверен, они согласятся! – кивнул Петриченко и заметил: – В этом деле нам никак не обойтись без помощи маки.

– Маки? А кто это такие?

– Ребята из французской компартии. По-нашему – партизаны, подпольщики.

– А что, у тебя есть выходы на них? – обрадовался Рябов.

– Прямых нет. Но знаю одного француза, в конторе сидит, звать Антуан. По взглядам если не коммунист, то сочувствующий. Фрицев ненавидит.

– Ненавидит, а работает на них. Тебе это не кажется странным?

– Нет. Я так думаю, он делает это по заданию их Сопротивления.

– А вдруг доносчик «Фона»?

– Нет, что ты! И потом, Санек, если сидеть и ничего не делать, всего опасаться, то что это за борьба с фрицами?

– Ладно! Согласен! И все-таки будь, пожалуйста, крайне осторожен в общении с этим Антуаном, – предостерег Рябов.

– Я себе не враг, обижаешь.

– Тогда действуй! Недели тебе хватит?

– Вполне, – подтвердил Петриченко.

Определившись с планом действий на ближайшее время, они разошлись.

До конца месяца подпольная организация в лагере «Острикур» пополнилась еще пятью членами, костяк составляли бывшие командиры и бойцы Красной армии. Ни Рябов, ни Петриченко пока в полной мере не представляли, как они будут бороться с ненавистными фашистами. Но твердо знали, что монотонно выдавать на-гора уголь, перевыполняя установленные нормы выработки ради банки тушенки и пачки сигарет, точно не будут.

Их твердую решимость сломать отлаженную лагерную машину подкрепляли обнадеживающие вести, приходившие из-за колючей проволоки. Красная армия успешно наступала на всех фронтах. Ее успехи не в силах была заглушить оголтелая геббельсовская пропаганда. Драконовский режим, установленный лагерной администрацией и «Фоном», не мог оградить узников от листовок французского Сопротивления и выпусков газеты коммунистов L’Humanite. Они несли правду, будили внутренний протест, и это облегчало поиск новых соратников в подпольную организацию. Чтобы избежать провала, Рябов использовал навыки, приобретенные за время службы в военной контрразведке, строжайше соблюдал правила конспирации сам и того же строго требовал от своих товарищей. В разговорах они прибегали к условностям и, прежде чем вовлечь очередного кандидата, проверяли его на различных поручениях. А чтобы минимизировать потери в случае провала, Рябов придерживался принципа организации нелегальной резидентуры. Основным звеном являлись «тройки», и члены каждой «тройки» знали только своего командира.

К концу августа 1943 года у них было четыре «тройки»: три в шахтерских бригадах и одна в железнодорожном депо. На создание последней Рябов и Петриченко потратили немало усилий и времени. Узники-«железнодорожники» жили в отдельной зоне и находились под особым контролем «Фона».

Единственным местом, где можно было установить с ними контакт, оставался стадион – раз в неделю, по воскресеньям, в послеобеденное время узникам разрешалось играть в футбол. Воспользовавшись этим, Рябов и Петриченко установили контакт с одним из железнодорожников – Сазоновым. В нем они не ошиблись, и за короткий срок Сазонов подобрал в группу еще троих. В лице «железнодорожников» Рябов не только приобрел надежных соратников, но и расширил поле для проведения акций саботажа. К тому же еще одна ветвь снижала угрозу провала всей организации.

При всей изощренности своих агентов немцы вряд ли могли увязать выход из строя вагонов с углем или локомотивов с деятельностью подпольщиков лагеря «Острикур». В течение месяца десятки эшелонов покидали железнодорожное депо лагеря, направляясь в Германию, и даже Сазонов, опытный железнодорожник, не мог точно сказать, когда и где в результате акции вредительства выйдет из строя та или иная система. Погубить подпольщиков могла только собственная неосторожность. Поэтому, встречаясь с командирами «троек», Рябов напоминал им о конспирации и учил тому, как выявить в своем окружении доносчиков «Фона».

Значительно больший риск несли акции саботажа, проводимые в шахте. Чтобы не привлекать к ним внимания специалистов, Рябов планировал и организовывал их так, чтобы возникало впечатление, будто отказы в системах вентиляции, освещения, механизмах транспортировки угля носят случайный характер и связаны с разрушающим воздействием среды – воды и угольной пыли. До поры до времени это срабатывало, но когда объемы добычи угля резко поползли вниз, насторожился «Инженер» – Курт. Сначала он принимал объяснения Рябова, но когда был выведен из строя механизм ленточного транспортера во втором забое, Курт, несмотря на свою астму, сам спустился в шахту. На месте он не сделал никаких выводов – они последовали позже. Рябова отлучили от стола, за которым питались бригадиры-передовики, а его бригаду лишили премии – банки тушенки и пачки сигарет. После этого, как полагал Иван, за него должны были взяться агенты «Фона». Чтобы не подвергать опасности товарищей, ему пришлось на время прекратить контакты с командирами «троек».

Шли дни, ничего не происходило, и Рябов вернулся к активной подпольной деятельности. Беда нагрянула, откуда он ее вовсе не ждал. После завтрака, как обычно, бригады шахтеров построились на лагерном плацу. Курт выдал бригадирам наряды на производство работ. А дальше произошло то, что всех потрясло.

Со стороны гаражной зоны раздался гул моторов, и через несколько минут на плац въехали четыре грузовика. В кузовах были установлены виселицы, а под ними стояли со связанными руками Сазонов и трое подпольщиков из его группы. На их лицах виднелись следы пыток, на груди висели дощечки с надписью «Саботажник».

У Рябова сжалось сердце. Выдержав нечеловеческие пытки, Сазонов и те, кто был с ним, никого не выдали, иначе и другие члены организации стояли бы сейчас под виселицами…

Иван украдкой огляделся. В глазах у одних читался страх, а у других – плохо скрываемая ненависть к палачам.

Казнь товарищей всех потрясла. Когда боль немного утихла, стало очевидно, что ищейки «Фона» времени не теряли и подобрались к подпольщикам на расстояние вытянутой руки. Медлить было нельзя – надо было действовать, и действовать быстро, на чем настаивал Петриченко.

– Хлопцы, гада надо искать среди тех, с кем Сазонов общался в последнее время!

– Да, – согласился Геращенко и вспомнил: – Я знаю одного такого. Сазонов рассматривал его как кандидата в новую «тройку» на роль командира.

– Кто такой? – ухватился Рябов за эту ниточку.

– Звать Сергей, он из шестого барака. В армии был командиром роты, в плен попал в конце сорок второго.

– Не Тиханович случайно? – уточнил Орлов.

– Может, и он, я только имя знаю.

– Высокий, со шрамом на правой щеке, – назвал примету Орлов и провел пальцем по лицу.

– Точно! Он самый, – подтвердил Геращенко.

Связь с Тихановичем, о которой Орлов не доложил, насторожила Рябова. Он не удержался от упрека:

– Коля, это не дело. Мы ж договорились сообщать обо всех новых контактах!

– Санек, так сообщать нечего. Случайно познакомился на складе, когда получал инструмент. И что было сообщать, если этот Тиханович не представляет для нас интереса.

– Представляет или нет, с этим разберемся позже. Что можешь сказать о нем?

– По большому счету, ничего. Вроде наш, а вроде и нет. Мутный он какой-то.

– Мутный, не мутный… Лучше скажи, о чем вы говорили, – допытывался Рябов.

– Про то, как наши всыпали фрицам под Сталинградом и Курском.

– А кто был инициатором разговора?

– Так он и был. Сказал, что после Курска фрицам каюк, – вспомнил Орлов.

– Клинья он к тебе подбивал, Коля! – заключил Геращенко и без тени сомнений заявил: – Все ясно, этот Тиханович и есть стукач «Фона»! Кстати, он и ко мне с тем же подкатывал. Пока не поздно, ребята, надо гасить его!

– Погоди, Володя! То, что клинья подбивал, как ты говоришь, еще не значит, что он враг, – не спешил с выводами Рябов.

– А что ждать? Хотите, чтоб нас, как Сазонова, вздернули? – горячился Геращенко.

– Сначала надо проверить Тихановича, а потом уже решать, что делать.

– Саныч дело говорит! Зачем на себя лишний грех брать? – кивнул Петриченко.

– Ну-ну, проверяйте, – с ожесточением произнес Геращенко.

– Да уймись ты, Володя! – потребовал Рябов и заявил: – Тиханович нам нужен живой!

Петриченко переглянулся с Орловым и спросил:

– Саныч, ты что, какую-то игру задумал?

– Да, игру, Андрей. Но не с Тихановичем, он лишь пешка, если вообще причастен, а с «Фоном», – подтвердил Рябов.

– С «Фоном»? А что твоя игра даст?

– Во-первых, мы поймем, что ему известно о нашей подпольной организации. Во-вторых, мы выиграем время, чтобы подготовить побег. И здесь я рассчитываю на тебя, Андрей, и на Антуана.

– Антуан не подведет! – заверил Петриченко.

– А он точно имеет выход на Сопротивление?

– Да, можешь не сомневаться.

– Тогда в чем проблема? Почему у нас до сих пор нет связи с ними?

– А потому, что хлопцы из Сопротивления тоже опасаются напороться на провокаторов. Им нужны доказательства, что мы подпольщики.

– Будут доказательства! – кивнул Рябов и обратился к Орлову: – Коля, давай так, ты возьмешь на себя Тихановича. Некогда его прощупывать, будем исходить из того, что он провокатор. В общем, через тебя поведем игру с «Фоном».

– Я?.. Как?.. Я ж не артист, – растерялся Орлов.

– Не дрейфь, Коля, у тебя все получится, я уверен.

– Саныч, а может, лучше через Володю? Тиханович ведь и к нему подбивал клинья.

– Не! Я эту сволочь на месте придушу, не выдержу! – наотрез отказался Геращенко.

– Ладно, Володь, ты займешься другим делом. – Каким, Рябов не сказал и снова обратился к Орлову: – Тиханович неспроста именно с тобой заводил разговор про Сталинград и Курск. Значит, где-то ты засветился.

– Я? Засветился?.. Как?.. – недоумевал Орлов.

– Это уже и не важно. Важно другое – Тиханович зацепился за тебя, и это надо использовать.

– Коля, а Саныч прав. К Геращенко этот гад тоже подкатывался, но Володька у нас нервный, а ты единственный, через кого мы можем вести игру с «Фоном», – заключил Петриченко.

– Ребят, ну правда, не получится у меня, сорвусь!

– Ты наш единственный шанс, – продолжал убеждать Рябов.

Орлов тяжело вздохнул:

– Играть в кошки-мышки, когда у кота – этого «Фона» – все козыри на руках… Как вы себе это представляете?

Вопрос Орлова надолго повис в воздухе. Он был прав: сложная это задача. «Фон» по всему лагерю сплел сеть, и не попасть в нее шансов было мало. Поднаторевший на провокациях царский полковник рано или поздно найдет слабое звено… В схватке с ним у подпольщиков не оставалось иного выбора, кроме как выиграть время, чтобы найти выход на французское Сопротивление и с помощью «сопротивленцев» организовать побег из лагеря. Рябов рассчитывал, что выдержанный и рассудительный Орлов успешно сыграет отведенную ему роль. А чтобы она не стала провальной, требовалось не ошибиться с первым шагом. Как считал Рябов, таким шагом могло бы стать предложение Тихановичу вступить в подпольную организацию.