Текст книги "Французский орден особиста"

Глава 8
Снова в боевом строю

Захват важных документов, раскрывающих планы гитлеровского командования по переброске ряда частей из Пикардии на Восточный фронт, не только наделал много шума, но и подтолкнул руководство Сопротивления к разработке мероприятий по срыву этих планов. Однако никто не знал, в какое время и с какой станции начнется отправка эшелонов с живой силой и боевой техникой противника. В штабе Сопротивления не питали иллюзий в отношении того, что немцы оставят без изменений данные, указанные в бумагах. Но не вызывало сомнений, что командование оккупационных войск во Франции выполнит приказ, поступивший из Берлина.

Логика подсказывала, что эшелоны могут быть отправлены из Арраса, Боваля или Букмензона. Важным признаком стала бы концентрация на станциях грузовых и пассажирских вагонов. Так что задача была ясна: следить за станциями и делать выводы.

Нужную информацию добыли разведчики из отряда Бернара. От их внимания не укрылось, что на станции Боваль в последнее время возросло число комендантских патрулей и был ужесточен пропускной режим. Еще одним важным признаком, говорящим о том, что отправка предполагается именно с этой станции, стало прибытие, в основном ночью, пустых грузовых и пассажирских вагонов; эти вагоны были взяты под круглосуточную охрану.

Вскоре определилась и дата отправки – о ней узнали связанные с партизанами сотрудники, работавшие на станции Боваль.

На совещании, в котором участвовали Рябов, Петриченко и Загороднев – само совещание проходило на базе отряда Бернара, – было рассмотрено несколько вариантов диверсий, и в конечном счете участники остановились на подрыве моста.

Была проведена предварительная разведка местности, и к мосту отправилась группа лучших французских и советских минеров, возглавил ее Орлов. Однако на подходе к объекту они угодили в засаду. Потеряв троих убитыми и забрав двоих раненых, партизаны вынуждены были вернуться.

Для Рябова и Бернара это был удар – немцы обвели их вокруг пальца. Как оказалось, подготовка к отправке эшелонов со станции Боваль была дезой, и на самом деле немцы успешно отправили солдат и технику со станции Аррас.

Сразу возник вопрос: засада у моста стала результатом расчета немцев или предательства? Не хотелось верить в то, что в ряды партизан пробрался иуда. Но трезвый анализ подсказывал: предатель мог быть среди тех, кто в последнее время вступил в отряд. Таких оказалось пять человек, и у каждого была внешне безупречная репутация. Трое уже участвовали в боевых операциях и проявили себя с наилучшей стороны. Оставшиеся двое также на первый взгляд не вызывали подозрений.

Тяжело вздохнув, Рябов признал:

– Какие бы ни были рекомендации, по ним надо начать проверку и выяснить, знали ли они об операции на железной дороге, а если знали, то от кого.

– Если говорить о наших ребятах, то не думаю. Я беседовал с ними. Они клянутся, что никому ни слова не говорили, – заверил Орлов.

– Наши тоже надежные парни и зря болтать не будут! – нахмурился Гирин – Жира.

– Извини, Дима, а ты их опрашивал? – уточнил Рябов.

– Конечно!

– Были еще три человека, но у них уже не спросишь, – печально обронил Бернар.

– Да уж… Жак погиб, а с ним можно было бы поговорить, – сказал Гирин.

– Это почему же? – заинтересовался Рябов.

– Он часто бывал в кафе у мадам Креман в Розеле.

– А что с кафе и с мадам Креман не так?

– Да с ними-то все в порядке. Дело в одном весьма неприятном типе…

– Кто такой?

– Извини, Александр, про него я не так много знаю, – признался Гирин и обратился к Бернару: – Луи, расскажи про Карье.

Бернар брезгливо поморщился:

– Очень скользкий и неприятный тип.

– А можно подробнее? – попросил Рябов.

– До оккупации Карье служил мелким клерком в почтово-телеграфной конторе. Когда началась война, на некоторое время он куда-то внезапно пропал, а с приходом бошей вдруг снова объявился и сейчас прислуживает им.

– В качестве кого?

– Активно занимается заготовкой продовольствия для немецких частей. Ездит по фермам и закупает продукты.

– Заготовщик, значит… Да, удобная должность, чтобы вести сбор информации, – заключил Рябов.

– И я склоняюсь к тому же, – согласился Гирин.

– Дима, а как выглядит этот Карье? – спросил Орлов.

Гирин – Жира и Бернар, дополняя друг друга, описали мужчину. Ничего запоминающегося в его внешности не было, разве что бросалось в глаза характерное движение: время от времени он потирал правую мочку уха. Но этого хватило Орлову, чтобы вспомнить:

– Саныч, так я его видел! В прошлом месяце он дважды терся на нашей ферме!

– А ты не ошибаешься, Коля? – не спешил с выводами Рябов.

– Исключено! У меня фотографическая память на лица. И этот его жест мне хорошо запомнился.

– Так-так… Становится все более интересно! А какое отношение этот Карье имеет к кафе мадам Креман и к Жаку? – пытался понять Рябов.

– К Жаку – не знаю. Но то, что он часто бывает в кафе мадам Креман, это факт, – сообщил Бернар.

– Там Карье и мог встретиться с Жаком. А если Жак сказал что-то лишнее, пусть случайно, то все становится на свои места, – заключил Гирин – Жира.

– Давайте не будем спешить с выводами. Сначала надо проверить Карье и все его связи, – предложил Рябов.

– Согласен. А как?

– Подведем под Карье надежного человека, подкинем через него какую-нибудь серьезную дезу и посмотрим на реакцию немцев.

– А что, дельная мысль! – поддержал Бернар и обратился к своему заму: – Виктор, сможешь найти такого человека?

– А его и не надо искать.

– Кто такой?

– Поль. Он с Карье несколько раз пересекался у мадам Клеман.

– Я его не очень хорошо знаю… Вот что, Виктор, организуй-ка мне встречу с ним! – попросил Бернар и, обратившись к Рябову с Орловым, сказал: – Проверку Карье мы берем на себя. Потом подумаем, что делать дальше.

– Договорились! – кивнул Рябов, а уже прощаясь, предостерег: – С дезой будьте, пожалуйста, очень аккуратны, чтобы не переборщить. В гестапо, Абвере и СД далеко не дураки сидят.

Возвратившись в отряд, он запретил все выходы в Дуллан и распорядился, чтобы никто и носа не совал в кафе мадам Клеман. Активная боевая деятельность на время была свернута – надо было дождаться сообщения о проверке Карье.

Результаты проверки подтвердили наихудшие предположения: все указывало на то, что Карье тесно связан с гестапо. Подтверждением служило то, что после очередной «продуктовой заготовки» по фермам и деревням прокатывалась волна арестов. Вести игру со шпионом было опасно, поэтому решили положить ей конец. Стали готовить ликвидацию Карье. Бойцы Бернара занялись слежкой за ним, а Рябов изучал маршруты его движения, чтобы наметить место для засады.

Очередная поездка за продуктами в окрестности Дуллана стала для Карье последней. Поступила информация, что после закупок агент направится в Амьен – центр департамента. Рябов и Орлов вместе со своей группой и группа француза Телье выдвинулись на перехват и заняли позицию на развилке дорог. Их не пугало, что на этот раз Карье выехал под усиленной охраной, в сопровождении пяти вооруженных немцев. Негодяй словно чувствовал нависшую над ним опасность.

Начали сгущаться сумерки, когда Орлов, занимавший передовой пост, услышал цокот копыт и звуки губной гармоники. Бойцы приготовились к нападению. Вскоре на дороге появилась вереница телег, груженных мешками с продуктами. За телегами на привязи следовал скот: коровы и овцы. Немцы вели себя беспечно, карабины выпустили из рук; на самой первой телеге толстый фриц мучил гармошку. Рябов пробежался взглядом по колонне и вполголоса чертыхнулся – Карье он не увидел. Выбор был непростой: напасть на колонну, завладеть оружием, а скот вернуть фермерам? Но тем самым они насторожат Карье, и он скроется. Пока он размышлял, из-за поворота показалась последняя телега, и Рябов выдохнул с облегчением: в ней сидел тот, на кого они вели охоту.

Рябов тихо дал команду, бойцы выскочили на дорогу и быстро блокировали охрану, немцы даже не успели оказать сопротивления. Один только «гармонист» проявил поразительную прыть: бросил свой инструмент и зайцем скакнул в кусты, но убежать не успел. Сильный удар прикладом в челюсть отправил толстяка в нокдаун, а когда он обрел способность соображать, то был уже связан.

Карье от страха даже не пытался сопротивляться. Его трясло, потухшие от страха глаза настороженно следили за каждым движением партизан.

После короткого совещания Рябов и Телье решили: пленных бошей под конвоем французов доставить в отряд Бернара, их дальнейшую судьбу определит руководство Сопротивления, а Карье ликвидировать на месте.

Гестаповского подручного крепко держали под руки, так как сам он стоять не мог. Ему зачитали приговор: «За предательство наших товарищей и сотрудничество с нацистами приговорен к смертной казни». Карье хотел что-то сказать, но его рот был накрепко запечатан кляпом.

Сильный удар ножом под левую лопатку нанес Орлов. Карье захрипел и повалился у ног партизан. Немецкие солдаты, словно испуганные дети, жались друг к другу. Они боялись, что и с ними поступят так же. Все дальнейшие команды партизан немцы выполняли молча и быстро.

Пять карабинов, пистолеты, запасные обоймы, гранаты и продукты партизаны забрали себе, скот отпустили – опасно было отводить его на фермы, да и неизвестно, у кого именно его забрал Карье. Главным итогом операции стало то, что гестапо лишилось ценного источника информации, а угроза предательств стихла.

Возвратившись на базу, Рябов внес в дневник очередную запись:

«7 марта.

После обезвреживания Карье настроение у бойцов приподнятое. Хорошо бы эту бодрость духа сохранить и впредь. Важно подобрать такую операцию, которая бы увлекла, захватила бойцов, прошла успешно. Я все думаю про склад с горючим… У нас было уже немало планов по его уничтожению. Но мы сами же их отвергали. Вчера возле склада вновь побывали разведчики. Не скажу, чтобы это посещение внесло полную ясность. Склад сильно охраняется. Подступиться к нему непросто. Поэтому над тем, как перехитрить врага, надо еще много думать…»

Разведгруппы, сменяя друг друга, продолжали собирать информацию о системе охраны склада, о количестве часовых и порядке их смены на постах, искали уязвимые места. За две с лишним недели удалось сделать немало, но… Камнем преткновения были минные поля перед складом. Все попытки добыть карту этих полей так и не увенчались успехом. Карта хранились в сейфе начальника склада, и к ней, помимо начальника, имел доступ только командир роты охраны. Единственным местом, через которое можно было прорваться на склад, оставались въездные ворота. Однако подходы к ним находились под прицелом пулеметов двух дотов.

Почти полмесяца наблюдений за складом было потрачено впустую – от операции пришлось отказаться. Стремясь наверстать упущенное, Рябов, Петриченко и Загороднев стали искать новые объекты. И такой объект нашелся.

Информация, добытая разведгруппой Орлова, была настолько невероятной, что в нее трудно было поверить.

Докладывая, Орлов изобразил на листе бумаги нечто напоминающее гигантскую катапульту: массивная стальная конструкция длиной более пятидесяти метров, установленная на бетонном основании под углом к горизонту. По всей длине наверху располагались направляющие, под которыми был смонтирован гигантский цилиндр и имелся ряд непонятного назначения узлов. Инженерная мысль подсказывала Рябову, что эта конструкция представляла собой пусковое устройство для немецкого «чудо-оружия», о котором он слышал от Андреа и Бернара. В своем выводе Рябов не ошибся.

С осени 1943 года в обстановке строжайшей секретности командование вермахта приступило к строительству боевых стартовых позиций в северной части Франции для ракет «Фау» – действительно уникального, не имеющего на тот период времени аналогов оружия. Конструкторский гений Вернера фон Брауна, уникальные технические знания инженеров и исполнительные руки немецких рабочих воплотили дерзкий замысел в орудие убийства.

Снаряд представлял собой «сигару» длиной почти 14 с половиной метров (14 300 мм), с максимальным диаметром 1650 миллиметров. Стартовый вес ракеты-снаряда составлял 14 тонн, из них почти тонна (980 кг) приходилась на мощный боевой заряд, 8760 килограммов – на компоненты топлива и 3060 килограммов – на саму конструкцию с двигательной установкой. Максимальная дальность полета составляла внушительные для 1940-х годов 320 километров, максимальная скорость полета достигала почти 6000 километров в час (5940 км/ч), а высота траектории – 90 километров. В некоторых опытных стартах фон Брауну удалось поднять свое изделие до высоты «ближнего космоса», вплотную подойдя к возможностям первого суборбитального полета. Настоящим революционным технологическим решением стало применение на «Фау» автоматической системы наведения боевого заряда на цель. По ходу полета она обрабатывала координаты цели, которые вводились на земле, и заменяла собой летчика. Первый учебный пуск «Фау» состоялся в марте 1942 года. Присутствующие на показательном пуске фашистские бонзы пришли в восторг от увиденного и посчитали, что теперь у Рейха есть «чудо-оружие». Они надеялись, что с таким оружием неудачи на фронте остались позади и «Фау» непременно изменит ход войны. Несмотря на имевшиеся серьезные недоработки, Гитлер требовал от Брауна как можно скорее наладить массовый выпуск «Фау», чтобы начать боевое применение ракет.

Ранним утром 13 июня 1944 года, через полтора года после первого испытания «Фау», странный жужжащий звук поднял на ноги ничего не понимающих жителей Лондона. Характерный звук издавал пульсирующий воздушно-реактивный двигатель. Из десяти запущенных снарядов до цели успешно долетели только четыре. В дальнейшем обстрелы продолжались почти ежедневно и приводили в ужас британцев. От «жужжащей смерти», как они ее называли, не было спасения. До 29 марта 1945 года по Британии было выпущено около десяти тысяч снарядов, из них цели достигло только 3200 и 2419 непосредственно поразили кварталы Лондона. Общие потери британцев от применения «Фау» составили 6184 человека убитыми и 17 981 ранеными, в основном это было обычное гражданское население. Взрывы привели к полному разрушению 24 491 здания, еще 52 293 здания пришли в непригодное состояние.

Всего этого Рябов и его товарищи, конечно же, не знали. Но непонятная конструкция не давала покоя Рябову. Он записал в своем дневнике:

«20 марта.

Из головы у меня не выходит последний разговор с Капитаном. Мы уже немало наслышались о странных сооружениях, возводимых немцами в прибрежной полосе. О них говорят разное. Одни их называют стартовыми площадками. Дру-

гие – бетонированными полосами. Но те и другие сходятся во мнении о том, что эти сооружения имеют непосредственное отношение к „Фау“ – новому секретному оружию немцев.

Вскоре после того, как был создан отряд, нам удалось отыскать ту стройку, о которой в свое время рассказывала Андреа. Вероятно, это была одна из стартовых площадок. Объект сильно охраняется. Подступиться к нему разведчики не смогли. А на днях Николай со своими товарищами напал еще на две площадки. Одна из них разрушена авиацией союзников. Бойцы произвели ее измерение. Длина триста пятьдесят метров. Ширина – двести. На этой территории несколько строений и бетонированных полос. Предназначение их мы пока не знаем. Еще одна площадка только строится. Я давно хочу побывать возле нее…»

На следующий день после доклада Орлов с Рябовым, едва взошло солнце, сели на велосипеды и отправились на разведку загадочного военного объекта. Первые пятнадцать километров ехали по проселку без остановок, а когда выбрались на шоссе, вынуждены были соблюдать осторожность: при звуке машин и мотоциклов сворачивали в лес и прятались в кустарнике. К полудню добрались до развилки дорог, одна вела в сторону Ивранша, другая сворачивала влево и терялась в лесу.

Орлов уверенно свернул в лес. Дорога была сильно разбита, и опытному глазу ее состояние говорило о том, что она активно используется, причем используется как колесным, так и гусеничным транспортом. Это был важный признак, указывающий на близость загадочного объекта. Проехав два километра, Орлов остановился, слез с велосипеда и прислушался. В шелест леса вплетался еле слышный монотонный рокот, напоминающий шум морского прибоя. Махнув рукой, он сошел с дороги и исчез в кустах; Рябов поспешил присоединиться к нему.

Накануне прошел сильный дождь. В лесу было сыро и сумрачно, от густых испарений перехватывало дыхание, ноги скользили по прошлогодней листве и молодой травке. Через полкилометра путь преградил глубокий овраг. Орлов предложил спрятать в нем велосипеды и дальше идти пешком. Выбравшись из оврага, они начали взбираться по крутому склону на горный гребень. Постепенно лес начал редеть, а таинственный гул стал нарастать. На вершине их буквально оглушил рев десятков тракторов и бульдозеров, визг пил и грохот отбойных молотков. Орлов не ошибся с направлением – вывел прямо к стройке.

Короткими перебежками, прячась за деревьями, они выбрались на опушку и залегли в кустарнике. Рябов приник к биноклю. Строительную площадку окружал барьер из выкорчеванных пней, валунов и земли. Сама стройка походила на гигантский растревоженный муравейник. Повсюду копошились крохотные фигурки: одни рыли траншеи, другие суетились на лесах, третьи клали кирпичи, четвертые пилили и строгали доски. Все это тонуло в реве машин и механизмов. Тут и там мелькали серые мышиные мундиры, но возводили объект под дулами пулеметов и автоматов тысячи военнопленных – об этом говорили хорошо знакомые арестантские робы.

– Что там, Саныч? Ты понял, что фрицы строят? – торопил с ответом Орлов.

Рябов опустил бинокль и покачал головой:

– Не знаю, Коль. Похоже на большую стартовую площадку под новое оружие фрицев…

– Это ж какое?

– Ну, то, о котором Андреа говорила.

– А, такие громадные дуры, которые то ли самолет, то ли снаряд.

– Да.

– На аэродром не похоже… Как же фрицы эту штуковину запускают?

– Скорее всего, вон с той здоровенной железяки, – предположил Рябов и, передав бинокль Орлову, указал на уже готовую бетонную площадку, где торчало циклопическое сооружение из металла.

Орлов долго всматривался, потом сказал:

– Очень похоже на то, что я с ребятами видел в паре километров отсюда.

– А там что?

– Да примерно то же самое. Но там железяка была с рельсами и с разными прибамбасами.

– Такая, как ты рисовал?

– Ага. Слушай, Сань, а как эта «дура» летает? – с неподдельным интересом спросил Орлов.

– Я так думаю, снаряды, как из катапульты, запускают вон с той железяки, а дальше они уже сами летит.

– И как далеко?

– Луи говорил, до Англии долетает.

– Ничего себе… Интересно, сколько эта «дура» весит?

– Думаю, не меньше десяти тонн, – предположил Рябов.

– Сколько-сколько?.. – поразился Орлов и воскликнул: – Так надо взорвать все это к чертовой матери!

– Легко сказать, Коляныч. У нас во всем отряде не найдется столько взрывчатки, чтобы подорвать эту хрень.

– Но надо же что-то делать, Сань!

– Штурмом пойти?.. Да нам… – Рябов осекся, потянулся к биноклю и навел его на подъездные пути, ведущие к строительные площадке.

– Что ты там увидел? Что?! – торопил Орлов.

– Сам посмотри! – Рябов снова передал ему бинокль.

В окулярах возникли две линии электропередач. Несколько рабочих команд под присмотром часовых меняли временную линию на постоянную и заливали бетоном основания металлических опор. Одновременно верхолазы крепили провода.

Орлов опустил бинокль и, просветлев лицом, воскликнул:

– Саныч, я уловил твою мысль! Нужно взорвать стальные опоры, да?

– А деревянные просто спилить, – с улыбкой посмотрел на него Рябов.

– Но они же потом их восстановят!

– Ну, пока суть да дело… Сейчас мы засечем координаты объекта, передадим Луи, а дальше дело уже за авиацией, – сказал Рябов и начал набрасывать на листе бумаги схему расположения строительной площадки.

Выполнив работу, они возвратились в отряд. На следующий день была сформирована боевая группа, включавшая опытных минеров. Глубокой ночью группа вышла к линии электропередачи, ведущей на строительную площадку. Осмотрелись – скрытых постов немцев не обнаружили. Сама стройка находилась поблизости, о чем говорил гул множества моторов и грохот механизмов.

Выставив боевое охранение, Рябов вместе с минерами принялся закреплять взрывчатку на лапах металлической опоры. Группа Орлова взялась подпиливать временные деревянные опоры. На все про все ушло минут десять.

Мощный взрыв переломил первую стальную опору ЛЭП, и деревянные опоры снесло взрывной волной. Подача электроэнергии на стройплощадку мгновенно прекратилась, немцы всполошились. Лучи света полоснули по макушкам деревьев, и вскоре на взгорке появилась колонна. Впереди мотоциклисты, за ними следовали крытые тентом грузовики. Но к этому времени основная группа партизан уже отошла в лес.

Как только колонна поравнялась со второй металлической опорой, оставшиеся минеры произвели подрыв. Яркая вспышка снова разорвала ночной мрак. Не успело стихнут эхо, как немцы пришли в себя: посыпались как горох из грузовиков и, развернувшись в цепь, двинулись к лесу. Силы были неравны, и Рябов не стал вступать в бой.

Обходя стороной дороги, они без потерь возвратились на базу. Спустя несколько дней, когда улеглась суматоха, отряд Рябова совместно с бойцами Луи совершил успешную диверсию на железной дороге – пустил под откос воинский эшелон. Потери для командования оккупационных германских войск были ужасающими.

Успехи партизан, которые, подобно призракам, возникали из ниоткуда и уходили в никуда, приводили немцев в бешенство, и свое бессилие они вымещали на беззащитном мирном населении. Одна карательная акция следовала за другой, жертвами становились десятки, сотни детей, женщин и стариков. Эта трагическая страница в истории французского Сопротивления нашла отражение в дневнике Рябова.

«22 мая 1944 года.

Накануне до нас дошли тревожные слухи. В ночь с первого на второе апреля в деревне Аск эсэсовцы расстреляли свыше сотни детей и стариков. Деревня находится близ железной дороги, на которой произошло крушение воинского эшелона. И этого оказалось вполне достаточно для истребления людей…

Участились случаи облав, поэтому приходится быть начеку. Я теперь нередко меняю места ночевок. Часто остаюсь один. Ночи длинные, передумаешь о многом… Последнее время все наше внимание сосредоточено на поисках стартовых

площадок. Правда, не скажу, что мы в этом преуспели. Вот уже две недели назад, как ушли на разведку Николай и Геращенко. Уж не случилось ли чего?..»

Несмотря на скромную оценку в дневнике, удалось засечь координаты нескольких важных военных объектов, и руководство Сопротивления передало их в штаб авиации британских ВВС. В результате бомбовых ударов часть объектов была выведена из строя.

Успешный опыт разведывательной и диверсионной деятельности отряда Рябова при минимальных потерях не остался без внимания.

В один из дней, когда уже почти стемнело, за окном послышался шум автомобиля, и через несколько минут в дом в сопровождении часового поднялся высокий, худощавый мужчина; лицо его скрывал капюшон. Поздоровавшись, он снял плащ. Отблеск пламени из камина упал ему на лицо, и Рябов узнал Алексея. Того самого, кто встретил их на конспиративной квартире после побега из лагеря, вручил временные документы и дал советы, как избежать разоблачения. Вокруг глаз Алексея залегли темные круги от бессонницы. В последние недели, когда партизанские отряды и группы подпольщиков развернули активную деятельность на всей территории Северной Франции, ему приходилось постоянно совершать челночные поездки. Наряду с решением организационных вопросов он занимался сбором разведывательной информации об оккупационных войсках.

Гость приехал не с пустыми руками, в качестве награды за успешную деятельность отряда он привез необычный подарок – патефон и пластинки с записями песен русских эмигрантов: Федора Шаляпина, Александра Вертинского и Коли Негина. Патефон вызвал бурный восторг, партизаны радовались, как малые дети, без конца трогали это забытое чудо спокойного, мирного времени. А Геращенко так вообще впервые видел патефон и чуть ли не на зубок перепробовал каждую его деталь, чем вызвал дружный смех и добрые шутки товарищей. Отмахнувшись от них, он шагнул к буфету, достал бутылку коньяка и рюмки, и все принялись дружно накрывать на стол.

Поздний ужин начался с тоста за будущую победу, затем выпили за Красную армию, за командиров и бойцов Сопротивления, за международное боевое братство. В бутылке все меньше оставалось коньяка, а у хозяев все меньше терпения. Они бросали умоляющие взгляды то на Алексея, то на патефон. И вот он завел его – поставил пластинку с записью песен Шаляпина. От могучего баса великого русского певца, казалось, вздрогнули стены и потолок. После знаменитой «Дубинушки» прозвучали «Очи черные», «Вниз по матушке, по Волге», «Эй, ухнем» и «Прощальное слово». За тысячи километров от родины эти песни звучали по-особому – укрепляли веру в то, что никто и ничто не в силах остановить Красную армии на пути к победе над фашистами, а возвращение на родину скоро станет реальностью.

Когда затихли раскаты знаменитого баса, зазвучал голос, от которого щемящая тоска сжала сердца партизан. Пел Коля Негин, в прошлом подполковник царской армии, летчик, сражавшийся в Гражданскую войну с большевиками. Не принимая новую власть, он горячо любил Россию. Она продолжала жить в его сердце и его песнях: «Здесь под небом чужим», «Замело тебя снегом, Россия», «Пожми мне руку на прощанье»…

– Как поет! Нет, как поет! За душу цепляет! – не мог сдержать переполнявших его чувств Орлов и поинтересовался: – Алексей, а кто это?

– Коля Негин, один из лучших русских шансонье в эмиграции, – пояснил тот.

– Негин, говоришь… – На лицо Загороднева мгновенно легла тень, глаза сузились, взгляд стал суровым. Он уточнил: – А его настоящая фамилия случайно не Гуляев?

– Да, Николай Гуляев, – подтвердил Алексей и заметил: – Что самое интересное, так это то, что певцом он стал по воле судьбы. Николай был кадровым русским офицером, вырос в звании до подполковника, но тут случилась революция, и его карьера…

– Да я прекрасно понял, кто это такой! – перебил Алексея Загороднев, его лицо исказила болезненная гримаса, и он с возмущением в голосе произнес: – Кровавая белогвардейская сволочь – вот кто такой твой Николай Гуляев! В Гражданскую этот белопогонник воевал против нас! Я лично, и не понаслышке, знаю все его кровавые подвиги, совершенные в России. А мы сидим тут и слушаем его буржуйские песенки! Не дело это!

Рябов молчал, не зная, что ответить. Остальные растерянно переводили взгляды с Загороднева на Алексея. В комнате повисла угрожающая пауза.

Наконец Алексей, поиграв желваками, нарушил гнетущее молчание:

– Месье Загороднев, извините, а кто тогда, по-вашему, были Суворов и Кутузов?

– Ну… выдающиеся русские полководцы, – пожал плечами комиссар.

– Выдающиеся! К вашему сведению, мой дорогой друг, они, как и Гуляев, тоже служили в российской императорской армии.

– А ты, Алексей, Гуляева с ними не ровняй. Суворов и Кутузов не воевали против собственного народа, не вешали на фонарях пролетариев и крестьян. А этот кровавый гад воевал за белых против меня и моих боевых товарищей!

– А что, месье Загороднев, все ваши родственники воевали за красных? – задетый за живое, допытывался Алексей.

– Да, все! Никто не остался в стороне от революции и Гражданской войны! – отрезал комиссар.

– Ладно. Это прекрасно. Тогда скажите, за что вы и все ваши родственники воевали?

– Как за что? – Загороднев снисходительно посмотрел на Алексея. – За нашу советскую, народную власть!

– Воевали против угнетателей-буржуев, шоб не сидели на горбу нашего народа. За свободу и равенство, – присоединился к нему Петриченко.

– За свободу и равенство? Тогда скажите, почему расстреляли Бухарина, Рыкова, Зиновьева, Радека? За что Троцкого сначала выдворили за границу, а потом и убили?

– А… вот и проявилась твоя мелкобуржуазная сущность, Алексей! – торжествовал Загороднев. – Они, как и ты, скатились на буржуазные позиции и стали ярыми врагами советской власти.

– Они же все готовили заговор против линии товарища Сталина и против нашей партии! – вторил ему Петриченко.

– Выходит, если они выступили против этой линии, то они уже враги и их сразу надо расстреливать? А если она, эта линия, в чем-то была ошибочна? И где же тут свобода слова и народное равенство? – не сдавался Алексей.

– Что?! Что ты сказал?! Да за одно это у нас бы тебя поставили к стенке! – возмутился Загороднев.

– Вот и вся цена тогда вашей свободе и братству! – отрезал Алексей. – А где же тогда партийная дискуссия? Отстаивание мнений! Где свободный внутрипартийный диспут?

– Ты… ты это брось… – сказал Петриченко и покачал головой.

– Саныч, да что он такое несет? Он же… – обратился к Рябову Загороднев.

Разговор становился опасным. Чтобы погасить страсти, Рябов предложил:

– Давайте прекратим эту сложную политическую дискуссию и просто послушаем песню.

– Хорошо, Александр. Но сначала позволь задать еще один очень важный для меня вопрос, – попросил Алексей. Рябов кивнул, и Алексей пробежался взглядом по лицам. – Вот скажите мне, ради чего затевалась революция, ради чего были загублены миллионы русских жизней и судеб?

Вопрос надолго повис в воздухе. Первым нарушил молчание Петриченко:

– Ради построения коммунизма.

– И не только в СССР, а и во всем мире! – присоединился к нему Орлов.

– А когда разобьем фрицев, везде, куда придет Красная армия, там по нашему примеру трудовой народ начнет строить коммунизм. Пройдет время, и коммунизм должен победить во всем мире. И не будет никаких границ! – с жаром произнес Загороднев.

– И что, России тоже не будет? – допытывался Алексей.

– Вот чудак-человек! Во-первых, у нас не Россия, а СССР, а во-вторых, государство как таковое само отомрет. Мы создадим общество свободных и равных людей.

– Равных людей, говоришь? А как тогда быть с тем, что Александр – командир отряда, а ты его заместитель? И где тут равенство?

– Ну, это сейчас, на войне. И тут, можно сказать, армия. А когда…

– Все, ребята, хватит! Время покажет, кто из нас прав! – помрачнев, прервал дебаты Рябов и спросил у Алексея: – На третьей пластинке чьи песни?

– Александра Вертинского.

– Поставь, пожалуйста, а мы послушаем, – примирительно произнес Рябов.

Алексей сменил пластинку. Тишину робко нарушил нежный звук скрипки, затем вступила гитара. Когда закончился проигрыш, зазвучал голос Вертинского и с первых минут завладел сердцами слушателей. Они забыли про жаркий спор и отдались во власть песен. В них, казалось, страдала сама русская душа.