Текст книги "Французский орден особиста"

Дерзкая атака русских стала для немцев полной неожиданностью. Несмотря на значительное численное превосходство, они не смогли сдержать натиска ударных групп и начали отступать. Наиболее успешно в боевой операции действовал батальон капитана Морозова. Воспользовавшись растерянностью в рядах противника, Морозов, умело маневрируя, вывел солдат на южную окраину города, успешно подавил пулеметные огневые точки и прорвался к центру. Дальнейшее продвижение замедлилось у костела, где забаррикадировались несколько десятков немцев. Они оказывали ожесточенное сопротивление. Костью в горле для Морозова стал пулеметчик, засевший под крышей костела. Он не давал поднять головы и не позволял выйти на соединение с 1-м и 2-м батальонами 381-го полка. Эти батальоны с севера вгрызались в оборону противника. Огонь снайперов и этот дьявол-пулеметчик выкашивали ряды красноармейцев. Каждый отвоеванный метр давался большой кровью. Подавить огневые точки удалось только личным мужеством штурмовых групп и успешной работой двух наших снайперов.

В наиболее тяжелом положении оказались бойцы 173-го разведывательного батальона. На открытой местности они подвергались непрерывным атакам пехоты и артиллерийскому обстрелу. Пытаясь наладить связь со штабом дивизии и организовать корректировку ответного огня, капитан Юлборисов предпринял отчаянную попытку прорваться на бронеавтомобиле, но попал под перекрестный огонь германских частей и погиб. В помощь разведчикам Краснорецкий направил 3-й моторизованный батальон во главе с командиром полка Подопригорой, а сам занял его наблюдательный пункт на колокольне села Вильбовное, чтобы быть ближе к месту боя.

На часах было ровно десять. К этому времени противник пришел в себя, перегруппировал свои основные силы, подтянул резервы и обрушил ураганный огонь на позиции 109-й дивизии. Бой за Острог стал последним для полковника Краснорецкого. Один из немецких снарядов разорвался в непосредственной близости от наблюдательного пункта, Краснорецкий был тяжело ранен осколками и, не приходя в сознание, скончался от полученных ран. Командование дивизией принял на себя Сидоренко. К тому времени боевая ситуация обострилась до предела. Противник уже ввел в бой основные силы 11-й танковой дивизии.

Крювель в стереотрубу наблюдал, как полки готовятся к очередной атаке. Картина, разворачивавшаяся перед ним, могла порадовать не только его, но и сердце такого признанного мастера таковых ударов, как Гот. Три классических танковых ромба, сохраняя почти идеальный порядок, выдвигались на направления главных ударов. Теплая волна обдала грудь – генерал мог гордиться своими подчиненными: в них был жив германский боевой дух. Он то и дело бросал нетерпеливые взгляды на часы. Стрелки отсчитывали последние минуты до того, как экипажи двинутся в атаку. Острие основного удара будет направлено на плацдарм, захваченный этими упрямыми русскими. Дальше, по замыслу Крювера, 2-му, наиболее боеспособному батальону 15-го танкового полка майора Теодора фон Линденбурга предстояло прорваться к мосту и взять его под полный контроль. В случае успеха подразделения русских, находившиеся в городе, окажутся в полном окружении. Потом в дело вступит пехота полковника Бойе. Огнем пулеметов и огнеметов, гранатами они выкурят тех, кто засел в городских подвалах.

До начала атаки оставалось три минуты. Крювель еще раз склонился к стереотрубе, чтобы оценить обстановку. Перед глазами возникли редкий перелесок у реки и мост, вблизи которого должны были развернуться ожесточенные бои. Небольшая возвышенность и лощина прикроют его танки от артиллерийского огня, Крювель поморщился, когда взгляд его упал на проклятое поле, истерзанное снарядами и минами. Там догорали танки после предыдущей атаки. Уродливые вмятины, пробоины в броне, комья глины, прилипшей к башням, следы крови и человеческих останков на гусеницах… Все, что осталось от 3-й роты 15-го танкового полка храбреца обер-лейтенанта Бракеля. Еще две машины чадящими факелам догорали у излучины реки.

Крювелем владело только одно чувство – чудовищная ненависть к врагу, не желавшему подчиняться его воле. Отдав команду к бою, он покинул командный пункт и направился к танку. Экипаж, с которым он утюжил дороги Польши, Франции, Югославии, уже занял свои места. Крювель захлопнул люк и опустился на командирское сиденье. Взревел двигатель, корпус сотрясла мелкая дрожь, и танки 11-й танковой дивизии, подняв клубы пыли, двинулись на позиции 109-й дивизии. Экипажи жили только одним – крушить огневые точки противника, добраться до позиций русских, косить из пулеметов, кромсать и давить гусеницами этих непокорных. Прячась за танками, серой мышиной стаей стелилась пехота Бойе.

Позади остались проволочные заграждения, на них повисли истерзанные тела своих и чужих. Перед танком Крювеля возникло пулеметное гнездо. Три тени в русских мундирах замерли на дне окопа. Стрелок-радист яростно вскрикнул и побелевшими от напряжения пальцами надавил на спуск, длинная пулеметная очередь почти смела окопный бруствер. Руки и ноги механика-водителя двигались, как лапы огромного хищного паука. Педаль газа под его сапогом резко ушла вниз, и многотонная машина, подобно громадной лягушке, прыгнула вперед. В рев двигателя и шум боя вклинился скрежет металла и треск дерева. Гусеницы перемалывали в кровавое месиво тех, кто сидел в окопах.

Крювель приник к смотровой щели и похолодел. Боковым зрением он увидел, как из копоти и чада, спотыкаясь и падая, на них надвигалось чудовище. Сквозь грязные, окровавленные лохмотья военной формы просвечивало обнаженное тело, правая рука сжимала связку гранат, перетянутую стальной проволокой. Генерала пробил холодный озноб – большевистский фанатик! Они стали настоящим кошмаром для его танков. Вырываясь из разрушенных окопов, блиндажей, из полуразрушенных зданий и подвалов, а часто просто поднимаясь с земли, эти не страшившиеся смерти солдаты со связками гранат бросались под гусеницы немецких танков, унося в мир иной свою жизнь и жизни немецких танкистов.

Фанатик был уже совсем близко, его рука взметнулась в броске. Крювель на мгновение обреченно закрыл глаза, а ноги, словно он был механиком-водителем танка, надавили на несуществующие педали. Каждый нерв, каждая клеточка тела звенели от напряжения. Машина резко накренилась, двигатель бешено взревел, и через мгновение его шум потонул в грохоте взрыва. Прошла секунда, другая… танк не изменил направления движения. В последний момент механику-водителю каким-то неимоверным чудом удалось ударом корпуса отбросить русского смертника в сторону. Взрыв связки гранат прогремел не под танком, а в стороне от него, обдав корпус множеством осколков и комьями земли.

Дым рассеялся, впереди за редколесьем блеснула река. Крювель с облегчением выдохнул. Справа и слева от него к реке прорвались другие экипажи. На этот раз русские были смяты. Те, кто уцелел, пытались спастись вплавь, но становились легкой добычей пехотинцев Бойе. Те, как в тире, вели огонь по солдатам, единственной защитой которых были редкие камыши и заросли прибрежного кустарника. Вскоре воды реки окрасились в алый цвет.

На противоположный берег удалось выбраться совсем немногим бойцами и офицерам из состава 381-го полка, 2-го батальона 602-го мотострелкового полка и 17-го разведбата. Подполковник Подопригора, получивший тяжелое ранение в живот, до конца отстреливался от атакующего противника, прикрывая отход своих бойцов. Расстреляв все диски ППД и две обоймы пистолета ТТ, он вогнал в рукоять последнюю обойму. Старательно, как на зачетных стрельбах, уложил шестерых гитлеровцев, а затем, не желая сдаваться в плен, последним патроном покончил с собой. Гитлеровские пехотинцы увидели в окопе русского подполковника в залитой кровью гимнастерке. Он сидел, закинув вверх голову. Раскрытые серые глаза смотрели в ясное летнее небо, а на неподвижных губах навсегда застыла полуулыбка непокоренного человека…

К вечеру, подавив последние очаги сопротивления русских в городе, танкисты Крювеля и пехотинцы Бойе взяли Острог под свой полный контроль. На этот раз победа досталась очень большой ценой. Поле боя, перепаханное гусеницами танков, изрытое снарядами и минами, сплошь усеяли тела погибших и раненых. Зыбкую тишину нарушали стоны, одиночные выстрелы и короткие автоматные очереди. Похоронные команды Крювеля и Бойе собирали тела своих и добивали раненых русских.

Бойе покинул наблюдательный пункт. К нему присоединились Эверст, командир первого батальона майор Пауль Эбергард, обер-лейтенант из второго артдивизиона Пауль Сухич и переводчик лейтенант Курт Гростман. В сопровождении автоматчиков они отправились обходить поле боя. Бойе, несмотря на то что с раннего утра находился на ногах, от возбуждения практически не чувствовал усталости. Эйфория первой крупной победы кружила голову. Он испытывал гордость за своих подчиненных – они ни в чем не уступали заслуженным танкистам Крювеля. В самые напряженные минуты боя никто из них не дрогнул; сломив упорное сопротивление русских на плацдарме у реки, солдаты Эбергарда первыми пробились к мосту и овладели им.

Осмотрев позиции у излучины реки, где был самый ожесточенный момент боя, группа направилась к мосту. Навстречу им под конвоем брела колонна пленных русских. Бойе приказал остановить колонну и презрительным взглядом прошелся по лицам. До чего же жалкое зрелище… На землистого цвета физиономиях застыло одно и тоже выражение – безысходности и иступленного отчаяния. Под пропахшими кровью, потом и порохом лохмотьями проглядывали грязные тела. У некоторых на гимнастерках отсутствовали петлицы, а на рукавах шевроны – трýсы пытались скрыть свои воинские звания, принадлежность к командному и политическому составу.

Бойе, хмыкнув, повернулся к Гростману и властно потребовал:

– Курт, пусть комиссары и большевики выйдут из строя!

Гростман дважды громко перевел требование. Строй пленных нервно дернулся, но никто так и не шагнул вперед. Бойе нахмурился, офицеры у него за спиной возбужденно загалдели, а Эбергард, выругавшись, прорычал:

– Курт, эти тупые свиньи понимают только один язык – язык силы.

На скулах Бойе нервно заиграли желваки. Ледяным взглядом он окатил строй и опустил руку на пистолетную кобуру. Автоматчики тут же вскинули автоматы. По рядам пленных прокатилась судорожная волна, они жались друг к другу, не отрывая глаз от взбесившегося полковника. Бойе достал пистолет, передернул затвор и повел стволом по строю, выискивая жертву. Страх смерти кого-то заставил отшатнуться, кто-то облизнул губы и нервно сглотнул, кто-то опустил голову. Но были и те, кто с упрямым вызовом смотрел в глаза истеричному фашистскому вояке.

Бойе задержал внимание на высоком русоволосом крепыше-капитане и навел на него оружие. Их взгляды скрестились. В глазах капитана не было страха – в них пылал огонь лютой ненависти к врагу. Он гордо выпрямился и бросил в лицо Бойе:

– Стреляй, фашистская гадина! Стреляй!!! Придет и твой час! За все ответишь, сволочь!

Лицо капитана горело гневом.

– Русская свинья! Подохни! – взвизгнул Бойе и нажал на спусковой крючок.

Грянул выстрел, заглушив щелчок затвора фотоаппарата. Эверст спешил сделать очередной «фотошедевр». Пуля попала капитану в грудь, но пленный устоял на ногах, лишь пошатнулся. На его губах застыла презрительная улыбка. Бойе пришел в ярость, он давил и давил на курок, пока в обойме не закончились патроны. Голова капитана запрокинулась, в углу рта появилась кровавая пена, и тело, тяжело опустившись на землю, забилось в предсмертных конвульсиях – никак этот русский не желал расставаться с жизнью. Над умирающим капитаном, подобно стервятнику, кружил Эверст – фотографировал и фотографировал, пока мертвый русский не застыл. Бойе опустил пистолет в кобуру и с ухмылкой произнес:

– Отто, вот и для тебя наконец нашлась работа.

– Сегодня ее у меня с излишком, – признался Эверст.

– Надеюсь, не худшие кадры.

– Лучшие, господин полковник! Лучшие!

Бойе хмыкнул и, подмигнув офицерам, многозначительно заметил:

– Ошибаешься, Отто. Лучшие кадры еще впереди.

– Надеюсь, господин полковник.

– Боюсь, как бы ты об этом не пожалел, – загадочно произнес Бойе.

– Простите, не понял…

Выдержав паузу, Бойе с самым серьезным видом сказал:

– В следующий раз пущу тебя на русских впереди моих парней и с одним только фотоаппаратом.

Слова Бойе потонули в громовом хохоте офицеров. Эверст смутился, не зная, что ответить. Сухич похлопал его по плечу и, подмигнув Эбергарду, утешил:

– Не дрейфь, Отто! Ты нам очень дорог. А чтобы большевики не шлепнули тебя, мы повесим тебе на грудь портрет Сталина.

И снова хохот потряс воздух.

Строй пленных качнулся. У кого-то на лицах появились вымученные улыбки (таких было меньшинство), у других пальцы сжались в кулаки, а кто-то не выдержал и выругался. Это не укрылось от Бойе. Яростно блеснув глазами, он вставил новую обойму в пистолет, повел стволом по строю и остановил его на тщедушном белобрысом красноармейце. Тот побледнел, судорожно дернулся и, рухнув на колени, взмолился:

– Пощадите, господин офицер. Пощадите! Я… я скажу… Я покажу вам большевиков… Я их ненавижу! Они…

– Молчать! – рявкнул Бойе и обратился к переводчику: – Курт, что эта русская свинья говорит?

– Господин полковник, он готов указать на комиссаров и большевиков, – доложил Гростман.

Бойе одобрительно кивнул. Тщедушный, тыча пальцем в коренастого пленного с забинтованной головой, как заведенный повторял:

– Вот он – комиссар! Вот он – комиссар!

Гростману не потребовалось переводить. Бойе шагнул вперед и впился взглядом в батальонного комиссара. В глазах русского не было страха – как и у застреленного минуту назад капитана, в них полыхала лютая ненависть. Бойе ударом ноги сшиб комиссара на землю, выхватил у конвойного карабин и с чудовищной силой штыком пронзил комиссару грудь. Пленные содрогнулись от ужаса. Даже немцы онемели.

– О… прекрасно! – наконец воскликнул Эверст. В него будто черт вселился. Он запрыгал вокруг распростертого тела, снимал его с разных ракурсов, затем присел на землю и попытался поймать в объектив лицо комиссара, искаженное предсмертной гримасой. Глаза Эверста горели лихорадочным огнем, с губ срывалось: – Артур, вы подарили мне настоящий шедевр! Это фантастика! Карл со своими альбомами просто отдыхает!

Бойе оскалился в ухмылке и небрежно бросил:

– Отто, ты мой должник. Потом не забудь поделиться славой.

– Непременно, Артур! Я уже представляю заголовки газет с этой фотографии: «Великий воин Зигфрид поражает всемирное большевистское зло». Грандиозно! Восхитительно! Гениально! – пел Эверст, продолжая щелкать затвором фотоаппарата.

Ни он, ни Бойе не предполагали, что спустя каких-то полтора года эта и многие другие фотографии, на которых найдут отражение зверства фашистов, а также дневник полковника Бойе под названием «История 134-го пехотного полка, или Борьба немецкого мастера против Советов» станут важнейшими уликами в руках советских военных контрразведчиков.

Все это было еще далеко впереди, а в тот день, 27 июня 1941 года, Бойе и Крювель отмечали победу – Острог снова перешел в их руки. После крикливого застолья, уже ближе к полуночи, офицеры отправились спать. За рекой, где русские зализывали кровавые раны, царила гробовая тишина. В ту ночь впервые с начала войны Бойе уснул с чувством выполненного долга.

А перед рассветом на ноги его поднял шум боя, который развернулся в районе железнодорожного моста через реку Горынь. Другая часть русских развернула наступление на северные окраины Острога. Те, кого Бойе похоронил накануне, словно восстали из мертвых.

Под прикрытием огня 404-го артполка штурмовые группы 381-го полка вновь ворвались в город и начали продвижение к центру. Чтобы остановить их, Крювель и Бойе задействовали все свои силы. Завязались ожесточенные уличные бои, которые с переменным успехом продолжались весь день. Исход решили танки и численное превосходство немцев. Сидоренко вынужден был отдать приказ отступить на исходные позиции, за реку. Выполнить его смогли не все: 2-й мотострелковый и 173-й отдельный разведывательный батальоны оказались отрезанными от основных сил и вынуждены были вести бой в окружении.

В течение следующих дней Сидоренко, маневрируя оставшимися у него силами, безостановочно продолжал наносить удары по позициям противника то с севера, то с востока. Подразделения 381-го полка, поддерживаемые огнем 404-го артполка, трижды достигали северной окраины Острога, но так и не смогли пробиться к своим товарищам, зажатым в городе, – со значительными потерями они каждый раз отходили на исходные рубежи.

На седьмой день боев в распоряжении Сидоренко оставалось меньше тысячи человек, боеприпасы заканчивались, а в главной силе, сдерживавшей немецкие танки, в 404-м артполку, на каждое орудие приходилось всего по несколько снарядов. Как воздух, требовалось подкрепление, но надежда на него стремительно таяла.

На других направлениях, где держала оборону 16-я армия, особенно под Шепетовкой, положение советских войск было не менее тяжелым. В сложившейся ситуации все, чем командующий армии генерал Лукин мог помочь Сидоренко, так это направить в его распоряжение бронепоезд. Однако на полпути бронепоезд попал под бомбежку немецкой авиации, и полностью обескровленной 109-й дивизии ничего другого не оставалось, как в одиночку продолжать сражаться с 11-й танковой дивизией Крювеля и 134-м пехотным полком Бойе.

Наступающий день 2 июля Сидоренко встречал со смертельной тоской в душе. С теми силами, что у него были, удержать позиции – дело безнадежное. Приказ на отход от Лукина не поступил, и 109-й дивизии предстояло сражаться насмерть. Сидоренко прошелся испытующим взглядам по лицам командиров полков и батальонов. Больше половины из них приняли командование, заменив погибших товарищей. Никто не отвел глаз. Все хорошо понимали: скорее всего, предстоящий бой станет для большинства последним – и потому не задавали лишних вопросов. Сидоренко тоже не стал тратить слов – все самое важное и самое главное было уже сказано. Крепко пожав руку каждому, он прошел на КП. Офицеры разошлись по подразделениям, чтобы приготовиться к смертельному бою.

Над позициями 109-й дивизии занялся хмурый рассвет. Со стороны реки наползала густая, как кисель, пелена тумана, за которой таился противник. Когда, на каком направлении и какими силами немцы начнут атаковать, оставалось только гадать и уповать на то, что передовые дозоры вовремя все заметят. Бойцы вслушивались в обманчивую тишину. Еле слышный глухой рокот скрадывал шелест камыша. Прошла минута, другая, и рокот перерос в грозный рев моторов. Его услышали и в расположении 404-го артполка. Командир полка майор Волков, выслушав доклады капитана Линкевича, капитана Белого и старшего лейтенанта Петрова о готовности к бою, приказал, экономя снаряды, подпустить танки на максимально близкое расстояние и стрелять только прямой наводкой. Приняв приказ к исполнению, офицеры возвратились в дивизионы и приготовились к бою.

Наступление на позиции 404-го артполка вел 2-й, наиболее боеспособный батальон 15-го танкового полка. Его командир майор Линденбург, умело пользуясь топографией, пока без потерь подбирался к русским батареям. С их стороны не прозвучало ни одного выстрела, что служило обнадеживающим признаком и говорило Линденбургу и его экипажам: у русских, видимо, снаряды на исходе. Опытный командир, Линденбург хорошо понимал, что успех боя решит скорость и еще раз скорость. Когда до позиций русских батарей осталось меньше километра, он дал команду на атаку. Вырвавшись из лощины, танки веером развернулись в цепь и устремились к цели.

– Один! Два! Три!.. Чтоб их… – выругался Волков.

– Василий Михайлович, справа, за березняком, еще пять! – воскликнул Валяев.

– Вижу! Их уже семь! Это самое опасное направление, – оценил ситуацию Волков и, схватив трубку телефона, потребовал: – Третий, ответь Клену!

– Клен, Третий слушает! – ответил капитан Белый.

– Коля, за березняком семь коробочек! Ты их видишь?

– Да…

– Костьми ложись, но не пропусти фашистских гадов! Ты меня понял?

– Да. Клен, мне бы хоть немного папирос подбросить. Своих почти не осталось.

– Папирос, говоришь? Вот где их только взять?! – в сердцах произнес Волков.

– Ну, хотя бы десяток…

Волков заскрипел зубами и обратился к таблице учета и расхода снарядов. Во всех графах цифры стремились к нулю.

– Василий Михайлович, может, отдать Белому трофейную пушку и снаряды, что захватили у немцев? – предложил Валяев.

– А что, мысль! – оживился Волков и уточнил: – У кого она?

– У Линкевича.

– Третий, слушай меня! – обратился Волков к Белому. – Немецкая зажигалка с сигаретами, что у Линкевича, тебя устроит?

– Да! Да, Клен! Еще как устроит!

– А кому прикуривать у тебя найдется?

– Найдется! Найдется, Клен!

– Тогда принимай! И держись! Держись, Коля! Я на тебя очень надеюсь! – не приказал, а попросил Волков и, положив трубку на аппарат, с тоской в голосе произнес: – Нам бы день простоять да ночь продержаться.

Валяев тяжело вздохнул и заметил:

– Василий Михайлович, если немецкая пехота прорвется на позиции Белого, то ему не устоять. В прикрытии у него осталось меньше взвода.

– Да знаю, знаю! Где только еще взвод взять?

– А если снять охрану со штаба?

– Придется. Если Белого сомнут, то нам… – Голос Волкова потонул в грохоте разрывов снарядов и мин.

Артиллерия и танки Крювеля обрушили на позиции 404-го артполка шквал огня. Наступление немцев поддерживала авиация. Земля содрогалась от взрывов авиабомб, снарядов и мин. В адской симфонии сливались воедино залпы пушек, надрывный вой самолетов и лязг гусениц. Узкая полоска земли, зажатая между рекой и селом Вильбовное, напоминала извергающийся вулкан. Огонь выплескивался в безоблачное бирюзовое небо зловещими грязно-оранжевыми тюльпанами. Артиллерийский вал, прокатившись по позициям батарей, обрушился на село. Камышовые крыши домов вспыхнули как спички. Порывы ветра раздули пожар. В клубах дыма летнее солнце померкло. Языки пламени стелились по дворам и жадно облизывали распластанные на земле тела людей и трупы животных.

Отбомбившись, последнее звено самолетов скрылось за лесом. Прекратила стрельбу и немецкая артиллерия. В бой снова вступили танки Крювеля и пехота Бойе. Наступление успешно развивалось. До передовых позиций русских оставалось несколько сотен метров.

По земле будто прошлись огромным плугом. Стволы орудий, словно богатырской рукой, были завязаны в тугой узел. Повсюду были разбросаны тела, истерзанные осколками и раздавленные гусеницами танков. Те, кто уцелел, больше походили на призраков, чем на живых. Из всего офицерского состава 3-го артдивизиона в строю были только двое – младший политрук лейтенант Андрей Ищенко и лейтенант Иван Рябов, особист. Командир дивизиона капитан Николай Белый после множественных тяжелых ранений скончался на боевом рубеже. Связь с командованием полка отсутствовала.

Противник не оставлял времени на раздумья. Все решали уже не минуты, а секунды, и Рябову ничего другого не оставалось, как принять на себя командование дивизионом. За два года службы в военной контрразведке он не утерял теоретические навыки, приобретенные в военном артиллерийском училище, и практические навыки, полученные в 58-м тяжелом артиллерийском полку. Его четкие команды и решительные действия вернули уверенность уцелевшим расчетам батарей. В первом же залпе артиллеристы подбили два вражеских танка. Потеря не остановила немцев. Подобно волчьей стае, они наступали на позицию артдивизиона с фронта и флангов. Умело маневрируя и уходя от залпов, танки неумолимо приближались. Рябов отчетливо различал ненавистные кресты на башнях. Проутюжив гусеницами пулеметное гнездо, головной танк дал длинную очередь по орудийному расчету. Пули, звякнув о лафет, просвистели над головой Рябова. Рядом вскрикнул и осел на землю наводчик. В нескольких метрах от него корчился подносчик снарядов. Рябов поднял голову и похолодел. На него вызверилась хоботом-орудием многотонная немецкая махина. Схватив связку гранат, Иван откатился за валун и залег.

«Один… Два… Три…» – мысленно считал Рябов перед решающим броском. Стиснув в руке гранаты, он осторожно приподнялся над валуном. Упругая волна воздуха не дала ему распрямиться и опрокинула на землю. В следующее мгновение прозвучал оглушительный взрыв, и на него посыпались камни и комья земли. Из-за звона в ушах Рябов не услышал лязга гусениц. Он приподнял голову, и вздох облегчения вырвался из груди.

Языки пламени жадно облизывали танк, подбираясь к башне. Верхний люк распахнулся, из него высунулся немец и скатился на землю. Рябов метнулся к нему, навалился сверху и принялся душить. Он не заметил, как второй танкист набросился на него со спины и как клещами стиснул горло. Рябов стал задыхаться, но тут хватка немца ослабела, длинный крючковатый нос ткнулся ему в грудь. Иван распахнутым ртом жадно хватал воздух и тряс головой. Перед глазами двоились сержант Сизов и рядовой Соловьев, за ними, метрах в пятидесяти, чадящим факелом горел еще один танк. Остальные, огрызаясь выстрелами, отползали обратно к лощине.

Рябов, поднявшись на ноги, обнял Сизова. На этом безымянном поле, перепаханном гусеницами танков и осколками снарядов, усеянном телами врагов и боевых товарищей, смерть пощадила их. Все трое чувствовали себя заново родившимися. На перемазанных лицах застыли улыбки. Парни заглядывали Рябову в глаза, тормошили, что-то говорили. Он кивал и, стараясь преодолеть шум в ушах, твердил:

– Будем живы – не помрем, ребята. Будем живы – не помрем, ребята.

– Еще повоюем, товарищ лейтенант! Горят их танки, как коробки спичечные! – сверкал белозубой улыбкой Сизов.

– Этот уже четвертый! Четвертый, товарищ лейтенант! – вторил ему Соловьев.

– Молодцы, ребята! Молодцы! Нам бы… – Рябов замолчал.

В паре десятков метров от них возникла стая в мышиных мундирах – на позицию артдивизиона прорвалась немецкая пехота.

Красноармейцы поднялись им навстречу. Вид измученных бойцов был страшен. Под гимнастерками проглядывали сочащиеся кровью тела. Судороги кривили напряженные лица, из распахнутых ртов вырывался звериный рык. Те, кто еще мог держаться на ногах, стреляли, били, кололи, резали, зубами рвали ненавистные мундиры. Русские и немцы сошлись в самом жестоком и беспощадном испытании войны – в рукопашной схватке.

В лучах заходящего солнца блестела сталь штыков, тесаков и саперных лопат. Двуязычный мат, дикие вопли, скрежет металла, треск ломаемых костей… Клубки тел катались по земле. Чужая и своя кровь заливала лица и руки. На стоны раненых и мольбы умирающих уже никто не обращал внимания.

Выпустив последний патрон из пистолета в немецкого унтера, Рябов помутившимися от ярости глазами огляделся. В поле зрения попал тщедушный, с жидкой щеточкой усов под длинным носом рядовой. Рябов выбросил вперед саперную лопатку. По ней скользнул штык карабина и, брызнув снопом искр, ушел в сторону. Немец потерял равновесие. Рябов кулаком сбил его с ног, рубанул лопаткой по голове и бросил взгляд вправо. В нескольких метрах от него, вцепившись друг в друга мертвой хваткой, катались по земле Сизов и фельдфебель. Рябов бросился на помощь; краем глаза он заметил, как на него нацелился еще один унтер, и в последний момент успел уклониться от удара тесаком. Унтер по инерции пролетел вперед, споткнулся о труп и упал на землю. Рябов вонзил лопатку в его спину, ногой саданул фельдфебеля и обрушил на его голову рукоятку саперной лопатки.

Подхватив с земли немецкий карабин, лейтенант, не прицеливаясь, выстрелил в живот немецкого солдата, выскочившего из-за подбитого танка. Потом налившимися кровью глазами поискал других врагов.

Рядом были только свои. Немцы отступили и больше не предпринимали атак. Однако позиции 3-го артдивизиона были полностью разрушены. Из всего личного состава в живых осталось 18 человек, почти все были ранены, в том числе двое тяжело. Впереди была ночь, а в целом – гнетущая неизвестность. Ни у кого не возникало сомнений, что она будет для них последней. Все взоры обратились на Рябова. Теперь он стал их командиром. Стал не по приказу сверху, а волею судьбы. В бою лейтенант показал себя с лучшей стороны, и бойцы ему верили. Поправив сбившуюся повязку на голове, прикрывавшую кровоточащую рану, Рябов надтреснутым голосом произнес:

– Товарищи! Ребята! Сегодня мы выстояли… Если будем держаться вместе, то выстоим и завтра!

– Били гадов и будем бить! Драпали так, что пятки сверкали. Приказывай, командир, что делать! – наперебой заговорили бойцы.

– Тихо! Тихо, ребята! – попросил Рябов и распорядился: – Самое первое – надо проверить состояние орудий, посмотреть, сколько осталось снарядов, и определиться с новой позицией. Володя, этим займешься ты с ребятами Сережи Попова.

– Есть, командир! Сделаем! – принял к исполнению сержант Сизов.

– Командир, с оружием и патронами у нас совсем худо. Стрелять нечем, – доложил сержант Орлов.

– Знаю, Саша. Нужно собрать немецкое оружие и все доступные боеприпасы. Андрей, возьми пару ребят и займись этим. Осторожно только, чтобы не нарваться на недобитых фашистов.

– Есть, командир, соберем. А дальше что? – задал вопрос Ищенко.

Вопрос повис в воздухе. С теми силами и с тем оружием, что остались, защищать позицию было равносильно самоубийству. Следующая атака немцев станет для них последней. Но без приказа Волкова они не имели права покинуть поле боя. Последний раз с командованием полка связывался капитан Белый, но теперь связь со штабом пропала. Попытка восстановить ее не дала результата. Посыльный, направленный на КП, назад не вернулся. Рябов не хотел верить в худшее – в гибель командования полка – и разрывался перед выбором.

– Иван Васильевич, с ранеными надо что-то делать. Сычев и Грачев потеряли много крови, – напомнил Ищенко.

– Да, – встрепенулся Рябов и распорядился: – Младший сержант Грибов, берешь четырех человек! Задача – доставить Сычева и Грачева в медсанбат.

– Есть доставить Сычева и Грачева в медсанбат! – козырнул Грибов, забыв о непокрытой голове.

– Всем остальным, слушай боевой приказ! – В голосе Рябова зазвучал металл. – Сержант Сизов, подготовить орудия для транспортировки к КП полка! Лейтенант Ищенко, собрать все доступное оружие! Сбор здесь через тридцать минут! Выдвигаемся к штабу и дальше действуем по его приказам и согласно боевой обстановке!

Но приказов Рябов и оставшиеся бойцы так и не получили. На месте штаба 404-го полка дымились развалины. Немцы, смяв оборону 109-й дивизии, все дальше продвигались в район Шепетовки. Об этом говорили всполохи, озарявшие горизонт на востоке, и звуки артиллерийской канонады. В ту ночь у Рябова и его товарищей не нашлось ни сил, ни возможности, чтобы попытаться прорываться на соединение с частями Красной армии. Они отошли в лес.