Текст книги "Многая лета"
Автор книги: Ирина Богданова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)
«Какая я была дура, что не ценила своего счастья, – подумает она с горьким всхлипом. – Хотя почему была? Дура и есть».
* * *
На улице декабрьский ветер гнал по мостовой ледяную позёмку. Вздымаясь вверх, она кружила вокруг чёрных стволов деревьев и брызгами налетала на каменные стены домов. Темнеть начинало рано, и люди ходили по улицам боязно, с опаской, но всё же без панического ужаса, как в первые дни после переворота. Нынче на улицах появилась конная милиция, да и сами граждане расправили плечи и глядели куда веселее и увереннее.
Вскочив в трамвай, Фаина представила, как заберёт из сада Капитолину и пойдёт пить чай с сушками. Есть хотелось ужасно. Она старалась отогнать от себя мысли о еде, но они, как назло, лезли и лезли в голову, шипя шкварками сала на сковородке или пузырясь гороховым супом в медной кастрюле. Гороховый суп, пожалуй, неплохая идея, учитывая, что завтра снова придётся чуть свет занимать очередь на биржу труда. Она улыбнулась, вспомнив ошеломлённое лицо Тамары Андреевны и её дрожащие от злости губы. Нехорошо, конечно, швырять туфли, несмиренно, но разве презрение к людям не требует наказания? И чем служанка хуже госпожи? Но всё же в глубине души ворочался червячок сомнения: вроде бы как она не выдержала испытания, посланного свыше.
Ей спокойно думалось на ходу, среди плотной толпы пассажиров и негромких разговоров, пролетающих по вагону из конца в конец. Она остановила взгляд на усатом кондукторе, увешанном барабанами билетных лент. Его пальцы сноровисто принимали деньги и отрывали билеты. Он заметил её взгляд:
– Хотите спросить что-то, гражданочка?
Фаина пожала плечами:
– Не знаете, в трамвайном парке не нужны кондукторы или уборщицы? Работу ищу.
– Все нынче работу ищут, – он понимающе шевельнул щёточкой усов, – да где же её взять? Хотя, слышал, на Путиловский народ нанимают, ты бы туда сунулась.
– Обязательно, – горячо воскликнула Фаина, – завтра с самого утра и пойду!
– Эй, погоди. – Раздвинув двух кумушек, он подобрался к ней поближе и сказал в самое ухо. – Когда будешь в конторе договариваться, скажи, что тебя Максимов прислал. Меня там каждая собака знает, потому как председатель Рабочкома – мой кровный сынок Яшка. Поняла?
– Спасибо вам!
Не удержавшись, Фаина чмокнула кондуктора в колючую щёку и стала пробиваться к выходу, потому что трамвай начал замедлять ход на остановке.
* * *
За широкими воротами с козырьком возвышался полукруглый ангар, а сразу за ним располагались длинные кирпичные корпуса, внутри которых что-то тренькало, звякало и стучало. Мимо в обоих направлениях сновали люди, ехала подвода с какими-то ящиками, несколько мастеровых катили тележку. В морозном воздухе пахло угольным дымом и машинным маслом.
Растерявшись, Фаина остановила пожилого мужчину в рабочей одежде:
– Товарищ, подскажите, а где завод?
– Так везде завод! – Он обвёл круг брезентовой рукавицей, зажатой в кулаке. – Тебе куда надо?
– Мне в стержневой цех. – На всякий случай Фаина подсмотрела название в направлении с косо написанными крупными строками.
– А, так это тебе во-о-он туда, за чугунолитейный. Видишь трубу? – Фаина кивнула. – Вот прямёхонько к ней и топай. Хотя постой-ка. – Он живо повернулся и выкрикнул куда-то в сторону: – Катерина, подь сюды!
Проводи новенькую к вам в стержневой, а то неровен час заблудится.
Девушка по имени Катерина всю дорогу говорила без умолку:
– Тебя как зовут? Фаина? Комсомолка? Активистка?
От её вопросов голова шла кругом. Вокруг лежал новый, неизведанный мир, и хотелось молча осмотреться и вникнуть, примеряя на себя новое звание пролетария.
– Ты молодец, что пришла на завод, – трещала Катя. – Мы нынче великое дело делаем! Государственной важности! – Она потрясла кулачком в воздухе. – Слыхала, что такое трактор?
Фаина неопределённо пожала плечами:
– Вроде машина такая.
– Эх ты, машина! Это не просто машина, а сказка! – Катин голос зазвенел колокольчиком. – Представляешь, один трактор за день может вспахать поле больше, чем сто лошадей зараз, – она махнула рукой, – э, да ты не деревенская, не поймёшь.
– Почему же, я понимаю, – возразила Фаина.
– Вот и молодец! – Катерина повернула к ней лицо и белозубо улыбнулась, отчего её глаза на чумазом лице засияли ясными звёздами. – Я наш завод знаешь как люблю! Как родну мамыньку. Кто я была до революции?
Деревенская девка на выданье. Сиди – жди сватов, а опосля венца топи печку, угождай мужу со свёкрами и слова поперёк молвить не смей, а не то получишь зуботычину. А нынче я комсомолка – самостоятельный человек в собственной воле и ни перед кем спину не гну! – Она зорко глянула на Фаину. – Ты допреж завода где горбатилась? Небось, за мужниной спиной жила?
– Вдова я. – Фаина подумала, что не стоит рассказывать про детский сад с учёбой на педагогических курсах и коротко пояснила. – В прислугах служила у новых бар.
– А, у нэпманов, – по-своему поняла её слова Катерина. – Ох, и зажрались мироеды. Но не горюй, скоро их рабочий класс к ногтю прижмёт, забудут, как икру на булку намазывать.
Она ненадолго замолчала, потому что обходила огромную лужу, больше напоминающую заиленный пруд с лягушками, а затем указала на ближайший корпус с высокой трубой, плевавшей в небо клубы чёрного дыма. – Вот он, наш чугунолитейный. Мы, земледельщицы, к нему приписаны.
– Земледельщицы? Мне сказали – стерженщицы, – удивилась Фаина.
– Да это одно и то же. – Катерина распахнула дверь и подтолкнула Фаину вперёд. – Иди, знакомься с работой, да гляди в оба, чтоб ненароком не зашибло, а то я по первости постоянно на неприятности натыкалась. То руку распорю о железяку, то глаза песком затрусит, а один раз…
Речь Катерины потерялась средь шума и грохота мешалок, что ходили ходуном в огромных котлах. Тут же громоздились вёдра с песком и глиной, остро пахло гарью и калёным камнем.
Грязные с ног до головы женщины стояли в ряд посреди дыма и чада и руками утрамбовывали в формы земляную смесь и толстые жгуты арматуры, похожей на ржавый канат.
Усатый дед, к которому Катерина уважительно обратилась «Сергей Сергеевич», склонив голову, проорал в самое ухо:
– Новенькая? Как звать? Фаина Усольцева? Добро. – Он кивнул Катерине. – Принимай ученицу. Ну а ты, товарищ Фаина, стой сбоку да гляди в оба глаза, как работница действует, и запоминай что, куда и как. Будешь халтурить или волынить – прогоню с завода поганой метлой. У меня не забалуешь.
– Ты не бойся, мастер только с виду сердитый, – успела шепнуть Катерина, прежде чем сунуть руки по локоть в тяжёлую рыхлую массу серого цвета.
Первую неделю работы спина и руки тянуло такой болью, что Фаина стонала во сне. Израненные об арматуру ладони и стёртые костяшки пальцев саднили и кровоточили, глаза слезились от пыли. Но день за днём она постепенно втягивалась в работу и часто думала, что правильно она ушла из прислуг и, даст Бог, никогда больше не станет подавать кофе и надевать туфли на чужие ноги.
* * *
Когда из запертого сейфа исчез блокнот с личными записями товарища Кожухова, Ольга Петровна поняла, что это конец. После последней чистки компартии атмосфера подозрительности и доносов сгустилась настолько, что любые пристальные взгляды казались подозрительными, а распросы о личной жизни вызывали в окружающих неподдельную панику. Прежде искромётный и острый на язык Савелий Кожухов потускнел и осунулся, но не сдался, упорно продолжая работать над предложениями по реорганизации работы Петросовета.
– Мне не привыкать работать в подполье, – шутливо заметил он, диктуя Ольге Петровне очередные тезисы, – главное, вовремя ликвидировать приспособленцев во власти и подать сигнал в Центральный комитет партии. Надо торопиться, у нас осталось мало времени.
Он положил руку ей на плечо и заглянул в глаза:
– Не сочти за высокий слог, Оля, но я счастлив, что у меня есть друг, которому можно всецело доверять.
Именно в тот момент она осознала, что они с Савелием ходят по краю пропасти. А теперь вот это…
В дикой надежде на ошибку Ольга Петровна дрожащими руками перебрала бумажку за бумажкой, неуклюже осела на пол и замерла. Силы уходили из тела, как вода сквозь песок. Гнетущий страх, что в последнее время жил внутри неё, внезапно преобразовался в нечто материальное, тяжестью придавившее грудь и плечи. Для того чтобы подняться, ей пришлось сначала встать на колени, а потом опереться руками о сиденье стула. Ольга Петровна плеснула в ладонь воды из графина и провела рукой по лбу и шее, но облегчения не последовало. Из хаоса мыслей её вывело появление разносчицы буфета:
– Чаёк будете?
Машинальным движением Ольга Петровна сняла с подноса два стакана чая в массивных серебряных подстаканниках с изображением серпа и молота – подарком кольчугинских рабочих Петросовету. Нельзя показывать своей растерянности. Надо делать вид, что ничего не случилось. Когда рот раздатчицы скривился в угодливой улыбке, у Ольги Петровны возникло подозрение – а вдруг эта толстощёкая баба с глазами-пуговицами обчистила сейф и передала бумаги нужным людям? Ишь, как смотрит, наверняка что-то знает. От мыслей о том, в чьих кабинетах сейчас находится блокнот Кожухова, она едва не застонала. Скорее бы пришёл Савелий! Он что-нибудь придумает. Может быть, придётся бежать.
Вскочив, Ольга Петровна заметалась по кабинету, вновь перебирая документы – страницу за страницей. В письме к съезду РКП(б)[40]40
РКП (б) – Российская Коммунистическая партия (большевиков).
[Закрыть]Савелий указывал на недопустимость однопартийной системы, писал о том, что некоторые вожди на местах превращаются в удельных князьков. Называл фамилии, в том числе и известные.
– Господи, где же блокнот?
Ольга Петровна поймала себя на том, что шепчет вслух давно стёртую из памяти молитву Богородице. Откуда вдруг? Горячие слова на губах капля за каплей растапливали ледяной панцирь на сердце, и начинало казаться, что тревога ложная, блокнот благополучно отыщется, а Савелий Кожухов с привычной ухмылкой взъерошит себе волосы и скажет с лёгкостью: «Дурёха ты, Ольга, вечно тебе страхи мерещатся. Гляди веселей!»
* * *
Тёмный и вьюжный декабрь сменил морозный январь, пронизанный короткими, но яркими бликами зимнего солнца. На Крещение холода выстоялись под сорок градусов, и на улицах то тут, то там запылали костры, возле которых всегда толпились прохожие. Пробегая через Невский проспект, Надя так замёрзла, что не удержалась и подошла поближе к пламени. Пожилой рабочий в засаленной одежде длинной кочергой поворошил головешки.
В лицо вязко пахнуло дымным теплом, и Надя на миг зажмурилась.
– Надежда Яковлевна, я не ошибся, это вы?
Она распахнула глаза и не сразу поняла, что высокий мужчина обращается именно к ней. На его длинном чёрном пальто выделялся красный шарф грубой вязки, накрученный поверх воротника, как нынче носят свободные художники.
Она безуспешно покопалась в памяти:
– Простите, но я вас не помню.
Он улыбнулся:
– Вы и не можете меня помнить, потому что нас не представляли друг другу. Я видел вас издали вместе с Сергеем Александровичем. Дело в том, что я его пациент. Слава Богу, бывший. Но бесконечно благодарен вашему мужу за помощь. Буду рад, если вы передадите ему поклон от Ильи Леонидовича Козина.
Наде показалось, что пламя костра внезапно вспыхнуло ярко-ярко, отчего стало больно глазам. Прежде чем ответить, ей пришлось проглотить ком в горле.
– Я не знаю, где сейчас Сергей Александрович. Он пропал в восемнадцатом году.
– Так вы вдова?
Сочувствие в голосе Ильи Леонидовича хлёстко ударило по нервам. Она возмущённо вскрикнула:
– Как вы можете такое говорить? Серёжа жив! Если бы с ним случилась беда, то я бы знала!
– Простите, ради Бога, я не хотел вас обидеть, – лицо Ильи Леонидовича приобрело беспомощное выражение, – но в наше время столько невозвратных потерь, что невольно сразу предполагается самое страшное.
Он протянул к костру руки в очень толстых варежках и, заметив её мимолётный интерес, пояснил:
– Я музыкант, боюсь застудить пальцы, поэтому вынужден носить несколько пар перчаток.
– Музыкант? – Надя посмотрела на собеседника новым взглядом, с некоторой долей восхищения.
– Бывшая первая скрипка симфонического оркестра, – объяснил он грустно. – Но вы знаете, мне повезло устроиться тапёром в кинотеатр.
Правда, во время показов я играю на фортепьяно, а не на скрипке, но выбирать не приходится.
– Я музыкальный работник в детском саду и тоже играю на фортепьяно.
– Это прекрасно! Значит, мы с вами родственные души, тем паче, что я тоже потерял жену в этой безумной круговерти новой жизни. – Он выпростал из шарфа подбородок, и Надя увидела молодое открытое лицо с приятной улыбкой под тонкой линией пшеничных усов.
Приблизившись вплотную, Илья Леонидович заглянул Наде в глаза:
– Надежда Яковлевна, вы разрешите мне вас проводить?
«Он слишком обаятельный, чтобы позволить себе продолжить знакомство, – с долей испуга подумала Надя. – У меня есть Серёжа, и никого другого мне не надо».
Она отрицательно покачала головой:
– Нет, не стоит. И кроме того, я очень спешу.
Она сказала заведомую неправду и сразу увидела, что он тоже это понял, но навязываться не стал, а покорно кивнул:
– Прощайте, Надежда Яковлевна, хотя кто ведает? Может быть, ещё встретимся.
– Прощайте.
Её уход больше походил на бегство, и половину дороги в Свечной переулок Надя почти бежала, задыхаясь от морозного воздуха, сковавшего город ледяным панцирем. Застывший снег хрустел под ногами со звуком ломающегося печенья. Поёжившись, Надя пожалела, что в голодный год обменяла меховую муфту на банку крыжовникового повидла, кислого до ломоты в зубах. Хотя, вероятно, то повидло спасло её от цинги.
Около Владимирской церкви Надя остановилась перекреститься на купола, по привычке успев попросить Господа за Серёжу. На ступенях стояла единственная нищенка с синими от холода губами. Надя пошарила в кармане мелочь:
– Возьмите.
За спиной она почувствовала чьё-то дыхание, и тихий голос негромко позвал:
– Надя, Надюша!
Она узнала бы его из тысячи, из миллиона, из миллиарда голосов на планете. Она узнала бы его даже в молчании. С остановившимся сердцем Надя медленно, как во сне, повернулась и упала в широко распахнутые руки.
* * *
Надя стала осознавать окружающее в пролётке. Впереди качался заиндевелый круп лошади в зелёной попоне и сгорбленная спина извозчика с поднятым воротником овчинного тулупа. Но главное – рядом сидел Серёжа – её пропавший муж, и бережно поддерживал за плечи. Произошедшее было столь нереальным, что она боялась пошевелиться: вдруг очнётся и окажется в плену миражей, как случалось множество раз за годы разлуки. Ведь слышала же она по ночам его осторожные шаги по комнате, словно бы оживал фотографический портрет на комоде.
Стянув зубами варежку, Надя провела рукой по щеке Сергея, кончиками пальцев ощущая тёплую влагу слёз на холодной коже.
– Ты плачешь?
Он схватил её в охапку и стал неистово целовать в лоб, в глаза, в губы, в платок – куда попало:
– Прости, прости, я не имел права вас оставлять одних.
Надя всхлипнула:
– Наших мам больше нет.
Лицо Сергея закаменело. Отстранённым взглядом он скользнул по проплывающим мимо домам с торчащими трубами от буржуек и тяжело сглотнул:
– Голод? Тиф? Испанка?
– Испанка. Я не смогла им помочь. Они обе в три дня сгорели.
– Их смерть на моей совести. – Сергей крепко стиснул её запястье. – Уехав, я поступил как предатель.
– Нет! – вскрикнула Надя. – Нет, нет и нет. Тогда бы ты тоже погиб! Ты не представляешь, что здесь творилось! Что ни день, то казни, расстрелы заложников. Тебя могли убить на улице просто потому, что кому-то не понравился твой вид или, наоборот, понравилась твоя одежда! Мы жили бы в бесконечном страхе за тебя. Да и теперь… – Она опасливо взглянула на извозчика. – Серёжа, куда мы едем?
– В безопасное место, где сможем нормально поговорить и обсудить дальнейшие действия.
– А почему не домой? – растерялась Надя. – Правда, после уплотнения у меня осталась одна комната, но там вполне спокойно.
Уголок рта Сергея дрогнул в усмешке:
– Мне нельзя показываться в местах, где могут узнать. Я теперь американский гражданин с другой фамилией. И чтобы ты могла уехать со мной, нам придётся заново зарегистрировать брак.
– Тебя арестуют, – заволновалась Надя. Ей захотелось раскинуть руки и спрятать Сергея от ненужных взглядов, подобно птице, что отводит беду от гнезда с птенцами.
Он успокоил:
– Не посмеют. Я приехал как врач с группой специалистов, которые будут налаживать выпуск тракторов «Фордзон» на Путиловском заводе. Механизация России очень нужна, и Советы не станут ссориться с Америкой из-за рядового сотрудника. Кстати, ты согласна снова выйти за меня замуж и уехать в Америку? – Он взглядом нашёл её глаза, и Надя прочитала на его лице тревогу и ожидание.
– Серёжа, я уехала бы с тобой даже на Северный полюс.
– Ну что ж, – он пожал плечами, – можно и на Северный полюс. По крайней мере, увидим полярное сияние. Главное, что мы снова вместе.
* * *
– Товарищи комсомольцы, после работы всем собраться на митинг возле инструменталки! – сложив руки рупором, оповестила Катерина.
Чтобы никто не остался неохваченным, она пробежала по рядам работниц и через каждые несколько шагов повторяла: «Всем на митинг! Всем на митинг, посвящённому Международному женскому дню!» Сияя улыбкой, Катерина легонько приплясывала, словно собиралась прямо здесь, в цеху, отбить задорную кадриль в честь очередного митинга, которые шли непрерывной чередой едва ли не ежедневно.
К Фаине она подошла особо и пытливо заглянула в глаза:
– С прошлого мероприятия ты улизнула. Смотри, Файка, достукаешься. Исключат из комсомола – будешь знать.
Прежде чем ответить, Фаина с силой втиснула стержень в плотно утрамбованную песчаную массу.
– Меня ребёнок дома ждёт.
– Ой, знаем-знаем, какой ребёнок! – с хохотом перебила её Катерина. – Почитай каждый день на него у проходной любуемся! Хорош, врать не буду. – Согнув локоть, она шутливо ткнула Фаину под рёбра. – Признавайся, кто он тебе? Ухажёр или жених?
При всей своей доброте Катерина могла быть невыносимой. Фаина сердито глянула на неё из-под руки:
– Никто. Тебе что за дело?
– А меня, может, завидки берут! Надо же, Файка, тихоня тихоней и с ребёнком, а такого видного кавалера отхватила. Кстати, – Катерина вопросительно нахмурилась, – он партийный?
– Не знаю, не спрашивала, – сказала Фаина, чтоб отвязаться.
– А ты узнай да тяни своего кавалера к нам в организацию.
– Он не мой кавалер, – коротко бросила Фаина. Она почувствовала, что покраснела, и усиленно начала трамбовать форму: слишком уплотнишь или оставишь рыхлые места – будущая отливка выйдет в брак. Чтобы приноровиться к работе, пришлось долго постигать азы, и первый рабочий месяц оказался обильно орошён слезами от собственного неумения и боли в распухших пальцах. Фаина искоса посмотрела на Катерину за соседним столом и решила, что сегодня обязательно поговорит с Глебом: честное слово. Она уже много раз порывалась положить конец их непонятным отношениям, но каждый раз, когда видела его глаза и слышала его голос, с затаённой болью откладывала неизбежное на завтра, увещевая себя, что утро вечера мудренее, а сегодня не подходящее время для объяснений, но уж завтра обязательно…
При мысли о Глебе сердце в груди ворохнулось тёплым угольком, а душа замерла в тревожном и горьком ожидании предстоящего разговора.
* * *
Начало марта мело по ногам снежной порошей. Ледяные потоки ветра змейкой забирались под брюки и холодили щиколотки и колени. Пешеходы зябко ёжились, а те, в чьём кармане брякала копейка, не гнушались нанять извозчика и помчать с ветерком в блаженное тепло родного дома с чашкой горячего чая, а то и чего покрепче, чтоб вышибить из лёгких подступающую простуду.
Ещё вчера робкое весеннее солнце рассыпало по окнам золотистые брызги, а нынче вот поди ж ты, за ночь зима повернула оглобли вспять и мстительно погрузила город в сумрачную вязкую мозглость.
Достав из кармана часы-луковицу, Глеб щёлкнул серебряной крышкой и взглянул на циферблат. Одновременно со щелчком заводской гудок возвестил о конце смены, и из ворот потёк ручеёк людей в рабочей одежде. Первыми лёгкой стайкой выпорхнули девушки в красных косынках, за ними, не торопясь, с разговорами прошли пожилые рабочие. Заламывая на затылок картуз, промчался паренёк-мастеровой. В руке он держал булку и жевал на ходу. Дальше народ повалил густой толпой, которая через некоторое время снова превратилась в ручеёк, пока, наконец, ворота не опустели. Фаина всё не показывалась, и Глеб забеспокоился – была ли она на заводе. Не заболела ли она сама или Капитолина? Может статься, лежит дома одна-одинёшенька и некому позвать доктора или протопить печь. Он кинул обеспокоенный взгляд на трамвай, что приближался к остановке, плотно запруженной рабочими. Вскользь подумал, что подождёт ещё с полчасика, вскочит в следующий вагон и рванёт в Свечной переулок на разведку.
Переступив с ноги на ногу, Глеб поднял воротник и посмотрел на высокий купол Путиловской церкви на противоположной стороне улицы, где среди туч сверкал золочёный крест, цепями прикованный к полумесяцу в основании. Удивительно красивый храм в русском стиле походил на резной терем с затейливо выложенными узорами из красного кирпича. Помнится, его освящали лет пятнадцать назад. Тогда к отцу с приглашением на банкет приехал лично сам директор завода Смирнов – быстроглазый, живой в движениях, с волосами, чуть тронутыми серебряной патиной. Смирнов с отцом были на «ты», и как-то раз папенька упомянул, что неплохо бы было женить нашего оболтуса на смирновской дочке, та, мол де, хоть и не красавица, но умна и благонравна. Родители смертельно боялись заполучить в невестки какую-нибудь нигилисточку или, упаси Господь, алчную профурсетку из кафешантана. Глеб усмехнулся замёрзшими губами, но тут из заводской проходной вышла группа работниц, и он с облегчением рассмотрел среди женщин светло-серый платок Фаины.
Она тоже заметила его и рванулась вперёд, но тут же укоротила шаг и подошла к нему медленно, вроде бы как с неохотой.
– Опять вы?
– Добрый вечер. Опять я.
Эти слова повторялись изо дня в день и успели стать обязательным ритуалом, после которого они, не сговариваясь, замолкали и шли к трамвайной остановке, изредка перекидываясь ничего не значащими фразами о погоде или городских новостях.
Приноравливаясь к её шагам, Глеб поддержал Фаину за локоть:
– У вас сегодня грустный вид.
Повернув голову, Фаина перехватила многозначительный взгляд Катерины, вспыхнула, хотела безотлагательно сказать Глебу, чтоб он перестал её встречать, но вместо этого жалобно произнесла то, что мучило и грызло неотступной горечью расставания всю последнюю неделю:
– Надя сегодня уезжает. Навсегда. – Она опустила глаза. – Мы стали с ней ближе родных, и я не представляю, как стану жить без неё. Вчера она принесла мне свои вещи, которые не берёт с собой, и подписанную фотографическую карточку на память. Поезд на Москву ещё не отошёл от вокзала, а я уже скучаю. И Капитолина по вечерам будет сама приходить из садика и ждать меня одна.
С того времени, когда ликующая Надя ворвалась к ней в комнату, обняла, громко заплакала, испугав Капитолину, а потом засмеялась, прошло почти два месяца. Теперь Надя – официальная жена иностранного специалиста и находится под защитой звёздно-полосатого флага Северо-Американских Соединённых Штатов.
Глеб крепко сжал её руку:
– Но у вас остаюсь я, и я никуда не денусь из России. Даю честное благородное слово.
Он подумал, что в нынешней ситуации его обещание звучит дерзко, если не сказать – невыполнимо, но в конце концов, он при любых обстоятельствах действительно останется в России, даже если будет лежать во рву на расстрельном полигоне.
Вскинув голову, Глеб посмотрел, как от заводских труб по небу растекаются потоки дыма, похожие на бурные чёрные ручьи. Его радовало, что завод ожил и задышал своими огромными лёгкими с железным сердцем в могучей груди. Не имеет значения, что Путиловский завод переименовали в «Красный Путиловец» – суть осталась одна и та же, и случись беда, десятки тысяч рабочих рук разом возьмутся за производство снарядов и орудий, чтобы отразить внешнего врага. И не будет тогда меж ними ни белых, ни красных, ни троцкистов, ни ленинцев, а станет один народ русский, который если сплотится, то переможет любую напасть, какая и не снилась иным языцам.
Его отвлекло треньканье трамвайного звонка. Глеб мысленно благословил хлынувшую в салон толпу пассажиров, потому что теснота позволяла ему будто бы невзначай обнимать Фаину за плечи и оберегать её от толчков и давки.
– Уплотняйтесь, граждане и гражданки, не задерживайте отправление! – кричал кондуктор, и его севший голос то и дело срывался на свистящий фальцет. – Не забываем оплачивать проезд!
– Будьте добры, два билета, – Глеб протянул кондуктору банкноту, но его грубо оттеснило чьё-то крепкое плечо в сальной фуфайке. Плечо принадлежало неопрятному забулдыге, от которого разило тошнотворным запахом перегара и сушёной воблы.
– Поосторожней, любезный, – холодно сказал Глеб, стараясь закрыть собой Фаину от бесцеремонного натиска.
Забулдыга тяжело засипел, его свинячьи глазки хмуро скользнули мимо Глеба и немигающе уставились на Фаину. Глеб увидел, как её лицо внезапно застыло матовой маской, словно бы она увидела привидение. Забулдыга громко втянул носом воздух:
– Жива, значит.
Трамвай покачнуло. Голова забулдыги конвульсивно дёрнулась. Одной рукой Глеб крепко взял мужчину за шиворот и стал проталкивать к выходу, прочь от насмерть испуганной Фаины. Не имея возможности вывернуться, противник больно лягал его сапогами по ногам и плевал по сторонам ругательствами. Дождавшись остановки, Глеб вытолкнул его на платформу, и тот тяжёлым кульком свалился вниз.
– Правильно, товарищ, – одобрил кондуктор, – в трамвае надобно соблюдать порядок, а не безобразничать.
Когда Глеб пробирался к Фаине, пассажиры уважительно расступались по сторонам, и он без труда быстро оказался рядом. От Фаининого несчастного вида сердце в груди затопила горячая нежность. Знала бы она, с каким нетерпением он ждёт каждую встречу. Именно мысли о Фаине держали его на плаву, не давая скатиться в бездну отчаяния среди арестов знакомых, всеобщего разорения и невозможности помочь всем несчастным и обездоленным, что вставали на его пути. Под влиянием секундного порыва Глеб привлёк её к себе, чувствуя в жилах бешеный ток крови.
– Не бойтесь, он больше не вернётся.
Фаина уткнулась ему в плечо и глухо сказала:
– Это был мой отец. Он бил меня и маму. Её выдали замуж насильно, поэтому он и издевался как мог. – Она хотела добавить ещё что-то, по-видимому, очень страшное, но горестно замолчала.
Не смея показаться назойливым, Глеб коснулся подбородком её платка и чуть слышно шепнул:
– Бедная моя, бедная. Сколько же тебе довелось пережить.
Вспомнилось своё беззаботное и сытое детство с няньками, гувернантками, подарками и кучей игрушек, что покупались по первой прихоти. Однажды ему подарили собственного пони, и он с упоением скакал в седле, взмахивая игрушечной саблей, в то время как другие дети жили в трущобах и гнули спины ради куска хлеба. Глеб подумал, что если бы человеку была дарована возможность переиначивать события и время, он почёл бы за счастье поменяться с Фаиной участью, потому что потребность оберегать её давно стала смыслом его жизни. Уж он-то не позволил бы пьяному отцу запугивать её мать и глумиться над ближними, особенно над маленькой беззащитной девочкой с васильковыми глазами.
Фаина не отстранялась, и Глеб замер, опасаясь спугнуть ту робкую радость, что зарождалась в глубине её глаз.
* * *
Тётя Надя уехала, оставив вместо себя большого мишку с белым бантом на шее. Она так и сказала, когда прощалась:
– Этот мишка будет присматривать за тобой вместо меня.
По щекам тёти Нади текли слёзы. И Капитолина тоже заплакала. И мама плакала, и дядя Серёжа – тёти-Надин муж, который стоял с двумя чемоданами в руках и пытался улыбаться, но у него не получалось.
Потом тётя Надя с мамой обнялись, и мама сказала:
– Давайте посидим на дорожку, ведь больше мы никогда не увидимся.
Уходя, дядя Серёжа поклонился маме:
– Спасибо вам за Надю.
– Вам спасибо, – признательно посмотрела на него мама, – если бы не вы, то меня бы давно на свете не было.
А когда тётя Надя и дядя Серёжа шли через двор, мама смотрела на них в окно и крестила в спину. Капитолина по-взрослому подумала, что если кого-то крестят в спину, значит, сильно любят и желают ему всего самого доброго, например банку черничного варенья или леденцового петушка на палочке.
Хотя с лохматой мишкиной морды хитро посматривали чёрные стеклянные глазки-бусинки, заменить тётю Надю он не смог. Теперь Капитолине приходилось самой уходить домой из сада, привстав на цыпочки, звонить, чтобы соседи открыли дверь, и смотреть в окно, ожидая маму с работы. Обычно мама возвращалась в семь часов вечера, когда на улице начинало темнеть, а в кухне вкусно пахло соседской кашей или тушёной капустой. Но если маленькая часовая стрелка вставала на цифру семь, а мамы не было, значит, на заводе проходит митинг. Сейчас почти восемь, но мамы нет и нет. Капитолина подумала, что лучше – побегать по коридору с рыжим Тишкой или порисовать на грифельной доске? Правда, Тишка любит слишком громко орать, да и рисовать расхотелось.
Отломив от буханки кусок хлеба, Капитолина забралась на диван и стала представлять себе митинг. Наверняка Митинг носит чёрную шляпу с широкими полями и клетчатый плащ-крылатку. В руках он держит длинный посох с загнутой ручкой и когда идёт по заводу, то негромко завывает: «У-у-у-у, у-у-у-у, это я– Митинг! Пришёл за вами!» Те рабочие, кто слышит его жуткий голос, замирают на месте, иначе Митинг взмахнёт плащом, топнет башмаком, утащит к себе домой и заставит чистить картошку. Капитолина терпеть не могла чистить картошку – куда лучше мыть посуду или растапливать печку. Мама сказала, что с отъездом тёти Нади ей придётся учиться всё делать самостоятельно, потому как она большая девочка и почти школьница.
Капитолина подобрала с подола в рот хлебные крошки и внезапно вспомнила, что мама наказывала подмести пол. Интересно, заметит мама, если сказать, что подмела, но на самом деле не подметать? Капитолина в раздумьях покачала ногой, взглянула на часы и решила всё-таки взять веник, потому что взрослым надо помогать, а обманывать нехорошо.
* * *
Начало апреля ознаменовалось снегопадами. Что ни день, то сеял мокрый снег или дул ледяной ветер. Город потемнел от сырости, набухая грязной слякотью под ногами, и казалось, что непогода поселилась в Петрограде навсегда, когда внезапно, за единый день, выглянуло солнце и лопнули почки на вербе. Стволы деревьев маслянисто отблескивали влагой, а на газонах появились первые проталины с пожухлой травой, сквозь которую упрямо пробивалась нежно-зелёная щетина. Ещё чуть-чуть, и весна окончательно вступит в свои права, засияв пасхальной радостью новой жизни.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.