Текст книги "Многая лета"

Последней каплей ярости стала подсмотренная сценка, когда Ковалёв сломя голову помчался за Настей и стал уговаривать её поехать на строительство Магнитки. В момент их беседы Аня стояла за углом школы и чувствовала, как по телу пробегают волны то жара, то холода. Чтобы не выдать себя, она притиснулась к стене лопатками и, кажется, перестала дышать, настолько сильны оказались обида и ненависть, застрявшие комком в горле.

Если бы Сашка позвал на Магнитку или какую-нибудь другую стройку не отсталую богомолку Сабурову, а её, Аню, – полетела бы не раздумывая. От возмущения, что у комсомольца Ковалёва нет политического чутья, Аня сжала кулаки: «Не бывать этому! Не бывать! Надо спасать Сашку».

Дома она едва-едва похлебала суп, чем заслужила недовольное брюзжание бабушки:

– Разбаловали девку, что барышню. Мы в своё время любую пишшу ели, да подхваливали, нас за кривлянье батя ложкой по лбу колачивал.

В ответ Аня закатила глаза и хлопнула дверью в свою комнату, чтобы спокойно обдумать создавшуюся ситуацию. Решение пришло в голову под утро. Улыбнувшись своему плану, Аня довольно съела тарелку каши с киселём из сушёной черники и поспешила в школу. Если Настька Сабурова поверит сказанному, то Сашка Ковалёв будет спасён.

* * *

Настины глаза смотрели на неё с холодным спокойствием, от которого Ане стало немного не по себе, но отступать она не собиралась.

– Говорят, ты решила поехать на Магнитку?

Аня с удовольствием заметила, как от её вопроса Настя растерялась.

– Откуда ты знаешь? Я даже Капитолине ничего не говорила.

– Земля слухом полнится. – Аня поправила на груди комсомольский значок и, понизив голос, пояснила: – Сашка рассказал.

Соврать оказалось совсем просто, особенно если поверить в сказанное и представить, что Сашка действительно делится с ней новостями.

Настин голос ломко хрустнул:

– Ковалёв?

Аня кивнула:

– Сказал, что таких несознательных, как ты, надо исправлять на народных стройках, а ещё лучше – отправить копать Беломорканал, чтоб сбить спесь.

– Сбить спесь? Копать канал? – прошептала Настя, и Аня увидела, как её лицо стало алебастрово-белым, как у статуи. Она беспомощно оглянулась на Капитолину, и та словно на ниточке сделала шаг вперёд.

– Настя, что случилась?

– Ничего, – тихо сказала Настя, – всё хорошо, – потемневшим взглядом она посмотрела на Аню и медленно произнесла: – Спасибо, что предупредила.

В ответ Аня пожала плечами и забила последний гвоздь:

– Ещё Сашка говорил, что ты за ним бегаешь, как привязанная, и он уже устал от тебя прятаться.

В какой-то момент её кольнула запоздалая совесть, но она откинула мягкотелые мысли как лишний элемент коммунистического сознания.

Папа говорил, что невозможно построить новое общество, не замарав рук, а значит, всё сделано правильно и Сашка Ковалёв навсегда избавлен от опасности попасть в сети буржуазных последышей.

* * *

– Почему? Почему? Почему? – Саша Ковалёв отпихнул от себя раскрытую книгу и уставился в окно, силясь понять, почему Настя при виде его поворачивает назад или переходит на другую сторону улицы.

В крошечной комнате Ковалёвых главное место занимал трёхстворчатый шкаф с резным орнаментом на дверцах. Чтобы выгородить себе угол, Александр, невзирая на протесты бабушки, отодвинул шкаф от стены. В освободившееся пространство положил на пол тюфяк и поставил табурет, служивший одновременно и столом, и табуретом.

Вызвать Настю на объяснение не получалось, потому что её сестрица всегда находилась рядом как пришитая. А ведь перед выпускными экзаменами она почти согласилась поехать на Магнитку! Но вместо ожидаемой поездки вдруг подала документы в университет и благополучно прошла вступительные экзамены.

Теперь Настя – студентка-первокурсница, и вокруг неё кипит совершенно другая жизнь, далёкая от идеалов всесоюзной стройки, когда все помыслы направлены на одно – дать стране металл, а сердцу – крепкой дружбы и… Он даже мысленно не смел произнести слова о любви, потому что пока человека нет рядом, чувство получалось каким-то куцым и блёклым, словно день без солнца или корабль без капитана.

Новости о Насте приносила Аня, которая постоянно крутилась рядом. Дошло до того, что при звуках её голоса в прихожей он позорно сбежал через чёрный ход и под мокрыми хлопьями снега бродил по улицам, пока не продрог до костей. Он честно пытался вычеркнуть Настю из своей жизни: внушал себе, что негоже комсомольцу постоянно думать о девушке, надо зажать душу в кулак и не позволять себе разнюниваться, как старорежимной кисейной барышне. Безрезультатно! Настя прочно поселилась в его мыслях и не собиралась никуда исчезать.

От захлестнувшего отчаяния Александр закрыл лицо руками. Чтобы обрести душевное равновесие, он должен был видеть Настю каждый день, хотя бы мельком, чтобы дома неспешно перебирать в памяти, как она ходит по коридору, как перекидывает через плечо косу с вплетённой голубой ленточкой, как смеётся или грустит.

У неё такие чудные брови: тонкие, подвижные, и внутри, за ними, наверное, столько интересных мыслей. Знать бы, какая из мыслей, хоть самая мимолётная, посвящена ему… Так никогда и не отводил бы взгляд от её лица!

Перед майскими праздниками он был уверен, что Настя тоже отличает его среди других парней. Впрочем, она и сейчас отличает, но со знаком минус. Почему? Что произошло? Испугалась тяжёлой работы на стройке? Но она не неженка. В прошлом году на субботнике никто из девочек не захотел залезать в сырой подвал, чтобы убрать раскисшую грязь. На помощь мальчикам вызвались только Настя с Капитолиной и до самого вечера работали не покладая рук. Кстати, рук, распухших и покрасневших от ледяной воды.

По уговору с друзьями он должен был уехать на стойку в начале октября, но постоянно оттягивал отъезд в яростной надежде, что Настя одумается, однажды постучит к нему в комнату и негромко скажет:

– Знаешь, Саша, я поняла, что хочу строить Магнитку. Давай прямо сейчас пойдём в обком комсомола за путёвками, а завтра сядем в поезд и поедем навстречу семи ветрам – поворачивать вспять реки и возводить новые города.

На прошлой неделе в Смольном предательски убили Первого секретаря Ленинградского обкома ВКП (б) товарища Кирова[56]56
  Сергей Миронович Киров – русский революционер, советский государственный и политический деятель. 1 декабря 1934 года был убит Леонидом Николаевым. Убийство Кирова послужило поводом для начала массовых репрессий в СССР, известных как «Большой террор».


[Закрыть]. Вдруг Настя, как многие другие юноши и девушки, захочет отомстить за его смерть ударным трудом, или даже подаст заявление на вступление в комсомол? Почему нет? Всё возможно.

Внезапно вскочив, он схватил с гвоздя пальто и шапку: надо немедленно пойти к Сабуровым и, в конце концов, прямо спросить Настю, что произошло и какой ответ она хочет дать убийству Сергея Мироновича.

Он не успел уйти, потому что по коридору прогрохотали шаги нескольких человек и вместе с клубами пара в комнату вошли трое милиционеров.

Он перехватил испуганный взгляд матери и перекошенный в немом крике рот бабушки.

– Ты Александр Ковалёв?

– Я.

По привычке комсомольского вожака он пригладил волосы и по-военному вытянулся.

Один из милиционеров сурово нахмурился:

– Прошу пройти с нами.

* * *

Второго декабря 1934 года в Ленинграде стали вывешивать траурные флаги. Газеты задерживались с выходом. Ничего не понимающие горожане строили самые разные догадки, одна другой тревожнее. Площадь у Смольного была запружена автомобилями, окна озарены, на трамваях траурные ленты.

Свежий номер «Правды» развезли по киоскам к трём часам дня, и сразу как взорвалось: Киров умер! В Смольном убили Кирова!

Знающие люди сдержанным шепотком сообщали, что убийцей оказался коммунист Николаев, приревновавший к Кирову свою жену, но об этом лучше помалкивать, иначе недолго оказаться в Большом доме, откуда, как известно, живыми и здоровыми не выходят.

Город заполонили портреты в траурной рамке; на предприятиях, школах и детских садах собирались траурные митинги, требовавшие одного: смерти, смерти и ещё раз смерти врагам трудового народа. В тот же день в Ленинград приехал и уехал Сталин. Хмурый, осунувшийся, он недолго постоял у гроба в Таврическом дворце, и от его беглого взгляда окружающих продирал мороз по коже.

В НКВД велись непрерывные допросы, а в густой метели по улицам шли тёмные толпы с транспарантами «Смерть убийцам Кирова».

На экстренном совещании Совет народных комиссаров СССР и Центральный Исполнительный комитет приняли постановление: следствие по делам о террористической угрозе проводить в срок до десяти дней, дело слушать без участия сторон, кассационных жалоб не допускать, а приговоры к высшей мере наказания приводить в исполнение немедленно.

«Они дрожат за свои жизни как осиновые листы и потому после похорон станут мстить за смерть Кирова по-звериному безжалостно», – подумал Глеб и сразу же переиначил свои мысли, потому что зверям не присуща бессмысленная и холодная жестокость, способная уничтожить десятки тысяч себе подобных.

Перехватив напряжённый взгляд Фаины, он вышел из-за стола и утвердительно спросил:

– Пойдём пройдёмся?

Они всегда понимали друг друга с полуслова и по-прежнему ходили гулять, если хотели поговорить откровенно.

По заснеженному Ленинграду ветер трепал траурные полотнища, из витрины продуктового магазина смотрел портрет Кирова с траурной полосой наискосок причёски.

– Только бы беда не коснулась детей, – с тревогой сказала Фаина. – Только бы миновала. Я сегодня шла по Шпалерной и видела около управления НКВД толпы народа. Говорят, из Ленинграда выселяют священников, дворян, купечество – всех бывших. Одна старушка во вдовьем платке плакала и говорила, что получила предписание в двадцать четыре часа уехать в Астрахань. Мужчины, по виду офицеры, бодрятся, но в глазах такое отчаяние, что душа выворачивается наизнанку. Одна женщина бормотала: «Хорошо, пусть мы. Но за что же наших детей и внуков? Что же это? Месть до десятого колена?»[57]57
  Крупномасштабные репрессии после убийства Кирова получили название «Кировский поток». За первый месяц из Ленинграда было выслано 39 тысяч «бывших». 4393 человека расстреляли, 299 – отправили в лагерь. Почти 70 процентов из репрессированных были старше 50 лет. Зато освободилось 9950 квартир и комнат.


[Закрыть] Мне страшно, Глебушка. Я боюсь за девочек и Вольку. Что будет с ними, если и нас вышлют?! – Она не договорила и уткнулась Глебу в плечо. Он крепко обнял её одной рукой.

– Милая, если случится наихудшее, то Настя с Капитолиной почти взрослые. Они умницы и труженицы, а Вольке придётся оставить детские привычки и стать помощником. Кроме того, ты забыла, что жестянщики везде нужны. Мы и в ссылке не пропадём, потому что мы семья и мы вместе.

В хрустале зимней ночи Фаинины глаза блестели потухшими звёздами. Притянув жену к себе, Глеб прикоснулся губами к её лбу, ощутив тягучую тоску в сердце. Он знал, что её не обманули его храбрые слова о высылке, но что ещё можно сказать любимой ради утешения и надежды? Мужчина на то и создан Господом, чтобы держать в своих ладонях тонкую женскую руку, которая в свою очередь нежит детскую ручку, что тоже вскорости станет мужской или женской. И это сплетение рук вечно до тех пор, покуда на земле существуют любовь и верность.

* * *

Весь январь трещали морозы. Побелевший Ленинград оброс сугробами. Они грядой высились вдоль набережных, рыхлыми боками переваливаясь на мостовую. Ледяной ветер разносил по улицам запах печного дыма, колко и остро бросая в лицо пригоршни позёмки. По городу катились слухи об арестах, и казалась, что зима тянется целую вечность и никогда не закончится.

– Наступил ледниковый период, и скоро мы превратимся в динозавров, – пошутила Капитолина, когда они утром бежали на трамвайную остановку. Дальше их пути расходились, потому что Настя торопилась в университет, а Капитолина – в Финансово-экономический институт.

Долгожданное солнце внезапно прорезалось из туч в середине февраля, и Настя вдруг поняла, что ужасно соскучилась по звонкой капели и ручейкам под ногами, по лёгкой дымке над крышами домов, по каплям влаги на тёмных стволах деревьев – в общем, по всему тому, что называется весной, до которой оставалось всего несколько коротких шагов.

Сбив на затылок беретик, связанный мамой, – будь её, Настина, воля, она ходила бы с непокрытой головой в любые морозы, Настя блаженно зажмурилась и тихонько, как кошка, чихнула, потому что солнце смешно защекотало щёки.

– Будь здорова, – негромко отозвался долговязый Олег с математического факультета. Со щенячьей верностью он перехватил её взгляд и робко спросил:

– Можно тебя проводить до дома?

– Проводи, – милостиво разрешила Настя. В такую погоду негоже отвечать отказом. Кроме того, он забавлял её своей серьёзностью. Олег носил круглые очки, которые постоянно сползали на нос, и поправлял их указательным пальцем. Её это почему-то умиляло.

Медленным шагом они прошли вдоль Невы с застывшими сфинксами, на лапах которых сидели чайки. От их величественного равнодушия веяло вечностью.

– Всё боится времени, а время боится пирамид, – сказала Настя поговорку из уроков древней истории.

– Тысячи лет назад этих сфинксов сделали в Древнем Египте, и мы до сих пор вспоминаем их создателей, – отозвался Олег, – а что оставим потомкам мы – нынешнее поколение? – Он поправил очки и сам себе ответил. – Мы оставим Беломорско-Балтийский канал, Днепрогэс и Магнитку! Мы зальём страну электричеством и возведём домны, мы дадим стране крылья, чтобы будущие поколения полетели в космос и прогулялись по Луне так же просто, как люди нынче гуляют по набережной. Вспомни, какой хаос был в двадцатые, а нынче гармония и красота, – широким жестом он обвёл пространство набережных со стройными особняками, над которыми царили золотые купола церквей и соборов.

– Я не помню хаос, – возразила Настя, – потому что в двадцатом мне было три года и у меня была другая мама и другая фамилия.

– Как это? – не понял Олег.

– Когда-нибудь расскажу, если заслужишь.

– Ради твоей откровенности я готов свернуть горы! Хочешь, прямо сейчас пройдусь колесом. – Он сдёрнул с носа очки и протянул Насте. – На, подержи, а то разобьются.

Разгорячившись, он взмахнул руками и опасно забалансировал на ступеньках спуска к Неве.

– Упадёшь! – засмеялась Настя и первая побежала вниз, на покрытую льдом реку. Плотный наст упруго выгибался под каблуками, и несколько раз она с весёлым ужасом поскользнулась, рискуя шлёпнуться на спину.

Подступающая весна ещё не подобралась к ледяному панцирю, сковавшему реку, поэтому во все стороны по Неве тянулись тропинки и шли пешеходы. Одна из фигур впереди показалась Насте знакомой. Сгорбив спину, девушка брела так медленно, словно тащила на ногах пудовые гири. На тёмном пальто выделялась серая полоска беличьего воротника, на голове беличья шапочка с отворотом. Такое пальто было у Ани, одноклассницы Ковалёва.

В памяти моментально всплыл обидный разговор про Сашу, из-за которого она отказалась от поездки на Магнитку, и Анин ехидный тон, каким она говорила, что Ковалёв вынужден прятаться от неё по углам. Чтобы избежать неприятную встречу, Настя замедлила шаг и невольно нахмурила брови.

Олег уловил перемену её благодушия и робко коснулся руки, слегка скользнув пальцами по запястью:

– Тебя что-то расстроило?

Настя собралась ответить, что нет, всё в порядке, не обращай внимания, но Аня внезапно обернулась, и Настя увидела запавшие глаза и почти чёрные губы на бескровно-бледном лице. Обычно весёлая и самоуверенная Аня выглядела как привидение.

Настя невольно вскрикнула:

– Аня, что произошло?

Аня стояла, опустив руки вдоль туловища, и смотрела вдаль, поверх каменных сфинксов.

– А ты не знаешь?

– Нет!

Настя подошла поближе, уже догадываясь, что сейчас последует что-то невероятное. В предчувствии злых вестей сердце невольно ёкнуло и тревожно забилось.

Аня поднесла руку ко рту, словно хотела затолкать свои слова обратно, и глухо произнесла сквозь пальцы:

– Сашу Ковалёва расстреляли.

– Как расстреляли? – не поверила своим ушам Настя. – Не может быть.

– Может. Теперь всё может, – резко сказала Аня. – После убийства Кирова много молодёжи арестовывают. Я вчера заходила к Ковалёвым. Его мама сказала, что неделю назад Сашу забрали, а через три дня привели приговор в исполнение. – Она засмеялась с хриплым клёкотом. – Оказывается, его подозревают в контрреволюционном заговоре. Это его-то, Сашку – комсомольского вожака! Да он за советскую власть был готов умереть. – Она осеклась и замолчала гнетущим молчанием тяжкого горя, а потом яростно закричала: – Я знаю, если бы он уехал на Магнитку, то этого бы не случилось! Он должен был быть там! Там! А он остался в этом проклятом городе!

У Насти задрожали ноги. Если бы не Олег, который успел подхватить её под руку, она бы осела прямо на лёд. Её затошнило. Конечно, она слышала и об арестах, и о казнях, но всё это происходило где-то далеко, с кем-то чужим и неизвестным, скорее всего врагом.

Конечно, на их факультете проходили митинги, и активисты с трибуны клеймили предателей дела партии и Ленина, но никого не арестовали, хотя многие преподаватели ходили понурые и прятали глаза, словно опасались выдать себя неподобающим выражением лица.

– Господи, Господи, Господи! – Настя не поняла, как стала причитать вслух, пока не закричала: – Господи!!!

Оставляя позади Аню, Олег потащил её к другому берегу, и она покорно побрела за ним, спотыкаясь и глотая слёзы.

* * *

Гибель Саши Ковалёва непостижимым образом разломила Настину жизнь надвое: «до» и «после», словно бы она стояла на одном берегу реки и внезапно оказалась на другом – чужом и опасном, где лучше промолчать, не ответить, опустить глаза и пройти мимо.

Она сама не заметила, как стала тихой и замкнутой. В университете сторонилась подруг и могла быть откровенной только в кругу семьи, где никто не предаст и не проболтается.

– Девочки мои дорогие, не лезьте на рожон, – сказал папа, когда Настя горячо и сбивчиво рассказала про аресты и казни, – имейте терпение пережить смутное время. И запомните, что терпение – это не трусость и не тупая покорность, а качество сильной натуры, способной спокойно и с достоинством переносить удары и упорно двигаться к своей цели.

Говоря, папа посмотрел на сундук с иконами, давая понять, что они тоже терпеливо ждут то время, когда снова окажутся в церковных стенах и услышат радостный возглас батюшки: «Мир всем!»

* * *

Годы учёбы пролетели стремительно, и на распределении Настю направили работать туда, куда она и мечтать не смела – в Государственный Эрмитаж! Капитолина стала экономистом-плановиком на заводе. Мама растила Вольку и встречала папу с работы. Когда их семья шла вместе, рука об руку, Настя понимала, что пока они вместе, она самая счастливая в мире дочь и сестра.

* * *

Старший лейтенант морской авиации Тихон Кобылкин взглянул в зеркало – освидетельствовать блеск пуговиц на чёрном кителе, и ребром ладони проверил посадку фуражки на голове. Всё-таки не каждый день идёшь свататься к любимой девушке, даже если она живёт с тобой в одной квартире и знает тебя с сопливого малолетства. Он подхватил пышный букет роз с удушающе тягучим запахом и понял, что отчаянно трусит. Он – опытный лётчик, который не страшился летать в Заполярье и крутить в воздухе бочки и мёртвые петли!

«Вот что делают с нами женщины», – сказал сам себе Тихон и блаженно прищурился от мысли, что позволил бы своей единственной женщине сотворить с ним что угодно, особенно после свадьбы, и особенно в тихом уютном местечке на побережье Чёрного моря. В прошлом году, после ранения на испытаниях, его отправляли в сочинский санаторий Министерства обороны, где он отчаянно скучал в одиночестве и каждый день строчил письма в Ленинград, замирая от счастья и выводя первую строчку: «Дорогая Капелька!»

Когда командир эскадрильи сказал, что выбьет молодожёнам место в ведомственном санатории в Сочи, Тихон едва не подпрыгнул от радости, и огромное лето, лежащее впереди, замаячило прозрачными крыльями ласковых волн, так не похожих на суровую серость родной Балтики.

Хотя он знал, что Капитолина ему не откажет, в глубине души мигал тревожный сигнал. Кто знает доподлинно, что может прийти на ум красивой девушке, даже если она экономист-плановик с красным институтским дипломом?

Чтобы уверить себя в удаче, Тихон лихо обвёл в календаре предполагаемый день свадьбы – 22 июня 1941 года. Воскресенье – лучше не придумать! Пожалуй, единственным огорчением являлось то, что Капитолина наотрез отказалась от фамилии Кобылкина.

– Я уже один раз меняла фамилию с Шаргуновой на Сабурову и больше не буду, хочешь – обижайся, хочешь – нет.

С одной стороны, он соглашался, что фамилия Кобылкин не самая благозвучная, да и дочку в школе, не ровен час, станут дразнить кобылой, но если подумать, то, с другой стороны, фамилия у супругов должна быть общая, а отказаться от своей – это вроде бы как подвести своих дедов-прадедов. Видно, придётся ему так прославить родовое имя, чтоб никто не смел даже и помыслить насмехаться над ним или считать легковесным, а Капитолину он как-нибудь уговорит. Любит – поймёт. Ему снова стало страшно: а вдруг не любит? Вдруг откажет? Нет! Нет! И ещё раз нет!

Отставить колебания! Левое плечо вперёд, равняйсь, смирно, шагом марш!

Одёрнув китель, Тихон решительно распахнул дверь своей комнаты и пошёл по коридору к Сабуровым. Только бы Капелька согласилась, только бы согласилась! А двадцать второе июня совсем близко, не успеешь оглянуться, как вот оно – семейное счастье!

Даже в самом страшном сне Тихон не мог предположить, что двадцать второго июня вместо свадьбы он будет наблюдать, как техники подвешивают бомбы под крылья его МБР-2[58]58
  МБР-2 – деревянный одномоторный моноплан, летающая лодка. Активно применялась во время ВОВ. У лётчиков имела прозвище «амбарчик» и «корова».


[Закрыть], и думать о самостоятельном боевом задании, которое необходимо выполнить любой ценой.

Связаться со штабом ВВС не удавалось, и командир эскадрильи дал приказ на вылет на свой страх и риск, исходя из данных разведки, что противник высаживает десант в районе Лужской губы. Стояло раннее утро, напоённое запахами тёплого ветра и цветущего луга. В жёлтом одуванчиковом море у кромки аэродрома мирно жужжали пчёлы. Где-то в лесу стучал дятел, и казалось немыслимым, что в паре сотен километров отсюда красноармейцы ведут смертельную схватку с фашистами. Видимость была отличная. На подходе к цели Тихон оглянулся на самолёты позади, проверяя товарищей. Машины шли ровно, как на учениях, и это вселяло уверенность в успешном выполнении задания. Эскадрилья столько раз тренировалась выполнять атаки, что любой из лётчиков среди ночи мог отчеканить тактику боя и нарисовать схему правильного распределения сил. Покачиванием крыльев Тихон дал команду ведомому следовать за ним и резким разворотом вышел из общего строя, чтобы парой пройтись над шоссейной дорогой и установить линию соприкосновения наших войск с передовыми частями противника. Снизившись до высоты двести метров, он полетел над пустынным шоссе, где ещё на прошлой неделе непрерывным потоком шли машины. Дальше дорога повела в лес и запетляла над густыми кронами. Тихон бросил взгляд на приборную доску, проверяя запас топлива, когда до его слуха донёсся резкий выкрик штурмана:

– Командир, смотри, слева в просеке танки! Сразу за деревней!

Наши? Немцы!

Тихон отжал штурвал и повёл самолёт над краем деревни. Глаз зацепил повозки, машины, сараи, крыши домов, покрытые дранкой. Танки стояли вблизи небольшого озерца. Чтобы разглядеть, есть ли на броне красные звёзды, Тихон снизился ещё на несколько метров, и МБР внезапно оказался в каскаде разноцветных шариков: красных, белых, зелёных, что неслись на них с земли. Машину мгновенно оплело искрящейся паутиной выстрелов. Пронзая насквозь обшивку, они тёмными дырами вздыбливали поверхность обшивки крыльев и с каждым попаданием самолёт резко содрогался, как раненое живое существо.

Чтобы вывести самолёт из-под огневого шквала, руки сами толкнули штурвал вперёд, прижимая самолёт к верхушкам деревьев. Теперь снаряды пролетают выше, зато по брюху самолёта застучали автоматные очереди. Только бы не попали в бак! Тогда конец!

Качнув самолёт с крыла на крыло, Тихон успел оглянуться на ведомого. Слава Богу, цел! Продолжая маневрировать, он услышал частую дробь выстрелов из кабины стрелка. Растягивая секунды в вечность, сердце стучало в унисон гулу мотора, пот заливал глаза. С холодной сосредоточенностью Тихон завёл машину на бомбометание и глубоко вздохнул, когда над стоянкой танков прошёл вал огня. Наша взяла! Хотя тупые удары взрывов подкинули машину вверх, как щепку, он сумел удержать равновесие и на последних резервах выскочить прочь из адского месива пламени и железа. Едва дотянув до базы, он с трудом посадил истерзанную машину на воду и уже отстранённо наблюдал, как штурман даёт сигнал ракетой и с берега к самолёту спешат водолазы, чтобы закрепить на днище выкатные шасси. Ровно полдень. Взглянув на часы, Тихон подумал, что сейчас должен был стоять в ЗАГСе рядом с Капитолиной и надевать ей на палец обручальное кольцо, на котором успел выгравировать дату: 22/06/41.

Медленным движением усталого человека он отстегнул привязной ремень и выбрался на крыло самолёта. В лицо ударили порыв свежего ветра и брызги моря.

– Первый бой я посвящаю тебе, моя любовь, – громко сказал он в пространство, словно был уверен, что Капитолина его слышит.

* * *

В Ленинград Тихон попал в конце июля – привёз пакет в штаб округа, и ему дали два часа свободного времени навестить родных. Два часа! Иногда это целая вечность, во время которой можно успеть родиться и умереть, а иногда один миг, которого не хватает, чтобы сделать самое важное и нужное.

До своего Свечного переулка он бежал, как никогда в жизни. Сердце выскакивало из груди. Только бы Капа оказалась дома. Только бы! Только бы! Навстречу ему с суровыми лицами шли отряды бойцов. Многие окна первых этажей были заложены мешками с песком. В сквере у Владимирской церкви усталые женщины рыли траншеи. От дверей булочной тянулась молчаливая очередь. По Литейному проспекту несколько девушек в военных гимнастёрках тащили огромный аэростат, похожий на огромную колбасу.

Дома была одна мать. Он наскоро поцеловал её и заметался по комнатам:

– Мама, где Капа? Где Капитолина? У меня совсем нету времени!

– Все на работе. – Дрожащими руками мама вытирала слёзы и совала ему в руки какие-то пироги, ещё тёплые и мягкие. Кинулась нарезать хлеб. Зачем-то достала банку варенья.

– Потом, мама, потом.

Он выскочил на улицу, пытаясь сообразить, как быстрее добраться до завода, где работала Капитолина, как вдруг она сама вошла во двор. На ней была надета синяя юбка с серой блузкой и резиновые ботики, запачканные в пыли. Заколотые на затылке светлые волосы растрепались от быстрой ходьбы.

– Капа! – От его крика из-под ног шарахнулись в сторону два ленивых голубя.

– Тиша! – Она кинулась ему на шею, и он зажмурился от вспышки счастья. – А мы рыли окопы у заводской стены, и я боялась, что от тебя принесут письмо или телеграмму, а меня нет! А оказывается, ты сам приехал!

Она взяла его лицо в ладони, и он на мгновение прикрыл глаза, не в силах выразить свои чувства словами, но быстро взял себя в руки и выпалил на одном дыхании:

– Капелька, у меня осталось полтора часа свободного времени, – её взгляд стал испуганным, – поэтому беги за паспортом и пойдём в ЗАГС, согласна?

Вместо ответа она мимолётно поцеловала его в щёку и метнулась в подъезд. Он слышал, как она бежит вверх по лестнице, и понял, что ещё чуть-чуть – и рухнет без сил, как после первой отбитой атаки противника.

* * *

В августе Фаина осталась одна – Настя и Капитолина переселились на работу и забегали домой лишь изредка, восемнадцатилетний Волька отбывал службу в Средней Азии, а Глеб ушёл в ополчение.

На прощание муж крепко прижал её к себе. Вбирая в себя последний миг расставания, Фаина замерла в тепле его рук. Господи, если бы можно было врасти в него, как в ствол дерева, и быть всегда рядом: под огнём, под градом, под пулями и под палящим зноем! И если погибнуть, то вместе, чтобы не разлучаться и по ту сторону жизни.

Плакать она не могла, разговаривать тоже, и казалось, что внутри неё навсегда поселилось каменное молчание горя.

Хотя войну ждали, она обрушилась сокрушительно и внезапно, как весеннее половодье, перемалывая в обломки жизни и судьбы. Страна воевала постоянно: Халхин-Гол, Советско-финская война. Они гремели близко, нагнетая на людей постоянное чувство тревоги, но все твёрдо верили, что Красная армия всех сильней и не допустит, чтобы сапоги врага прогрохотали по родной земле.

В отличие от приграничных конфликтов нынешняя война была особенной – вероломной и жестокой. Не на жизнь, а на смерть, потому что в Россию враг пришёл не грабить, а убивать.

После речи Молотова о начале войны Сталин молчал десять дней, а когда обратился к народу, то к привычному «товарищи» добавил церковное «братья и сёстры», как бы давая понять, что перед лицом врага страна едина и неделима на красных и белых, коммунистов и беспартийных, верующих и атеистов – слишком велика беда, которую можно одолеть только всем миром.

– Ну-ну, не раскисай, – глухо пробормотал Глеб. – Ты же знаешь, жестянщики везде нужны.

* * *

С началом боевых действий вся жизнь ленинградцев сосредоточилась вокруг репродукторов – от сводки до сводки. Вести приходили одна страшней другой: бои на Лужском рубеже – Фаина была уверена, что Глеб именно там, наступление финнов в Карелии, перечисление оставленных городов: Новгород, Порхов, Псков, Луга. Каждое название было как удар ножом, который наносился ближе и ближе, подбираясь к самому сердцу.

Девятнадцатого сентября немцы остановились в десяти километрах от Ленинграда. Оттуда, с передовой, на улицы хлынули толпы беженцев с безумными глазами на почерневших лицах. Они легко угадывались по заплечным мешкам со скудными пожитками, что попали под руку в последний момент. Женщины волокли на себе детей – испуганных и молчаливых.

Одну девушку Фаина привела к себе домой, и несколько дней та сидела на кухне тихо, как мышка, и беспрерывно плакала. Где-то через неделю она бесследно исчезла, оставив записку с коротким «Храни вас Бог. Ухожу мстить фашистским гадам». Из магазинов стремительно исчезали продукты. Фаина не стала делать запасов – купила лишь пару килограммов сахара, соли и муки. Колбасу впрок не запасёшь, а крупа ещё есть. Позже она горько раскается в своей беспечности.

Когда в город вернулся эшелон с эвакуированными детьми, люди с ужасом осознали, что кольцо блокады замкнулось окончательно. Один за другим предприятия переходили на казарменное положение, но Настя и Капитолина выкраивали время для того, чтобы изредка забежать домой. Настя совсем высохла от работы, а Капитолина стала как натянутая струна и постоянно подбегала к окну смотреть, не летят ли самолёты, словно надеялась разглядеть в кабине пилота своего ненаглядного Тихона.

Денно и нощно Фаину точила тревога за семью. Как там Глеб в окопах под пулями? Может быть, ранен или лежит и ждёт помощи, а она всё не идёт и не идёт. И Волька – Володюшка – хрупкий мальчик с длинными ресницами и тонкой девичьей шеей. Как он будет воевать, когда их полк пошлют на передовую? В последнем письме он писал, что его часть в глубоком тылу охраняет саксаул и ишаков, кормят хорошо, и делать, в сущности, нечего, поэтому он подналёг на точные науки, чтобы после войны поступить в институт. Фаина не сомневалась, что Воля уже подал рапорт на фронт и обязательно добьётся своего, упирая на хорошее знание немецкого языка и значок Ворошиловского стрелка.