Текст книги "Армагеддон № 3"

– Вспомнила эти страшные дни, – извинилась за свой вид Алла. – Они прорывались с тыла именно на Первом Украинском и на Первом Белорусском… Выходили каждую ночь! Столько смертей! А потом они вдруг исчезли! Я постоянно думала над этим… Но… Не зря их называют неразлучниками. Они всегда приходят вместе и исчезают одновременно. Раз исчез один, нет и второго. Но и появятся они оба сразу. Помнишь, как один напал на тебя возле туалета? Добивать тебя в купе пошел уже второй. Тебе просто повезло! И ты еще расстраиваешься, что реинкарнировалась в женщину? Тот, у туалета, никогда бы не проявил себя до поры до времени и не напал бы в одиночку! Поверь мне. Твой малахольный, прости за откровенность, вид, эта дикая майка, которой тебя снабдили товарищи, внушили ему опасное убеждение, будто ты – легкая добыча.

– Нет, я все-таки этого не понимаю! – плаксиво сказала Марина, с любопытством заглядывая в два новых судочка, появившихся на столике. – А потом-то я что буду делать? Какой от меня будет толк в драке? Я же ничего, ничего теперь не могу!

– Можно подумать, что от тебя раньше было много толка в драке, – ответила Алла, открывая судочки, из которых пошел аппетитный пар. – Это в качестве любезности от всего коллектива ресторана. По-моему, мясо замариновали без нарушения технологии… Попробуй этот кусочек! Этот Теймураз-оглы меня просто растрогал! Так, о чем мы говорили? Ах, да! Почему это ты стала женщиной… Обрати внимание, что в вагоне едут в основном женщины. Когда-то я сразу привлекала внимание всех военных, путешествуя одна, а сейчас только дамы и ездят. Такова жизнь. Дамы сегодня куда лучше удерживаются на плаву, сражаясь не за себя, а за детей. Пожалуй, только они не боятся дороги… Мало кто понимает, какая заключена сила в их кажущейся слабости. Тот чукотский шаман, который сразу смог прорваться к вам, как только тебе удалось отключить одного неразлучника, он это хорошо понимает! Я неоднократно встречалась с ним на Северной ветке. Он одно время часто ездил в Санкт-Петербург, тогда еще Ленинград, у него там внук учился. Умнейший собеседник! Очаровательный человек!.. Честно говоря, я вначале подумала, что женщиной тебя сделали, дабы не привлекать излишнего внимания. Трое мужчин – это очень подозрительно. Сразу бросается в глаза. Впрочем, двое – тем более. Запомни, дорогая, никто не смог выстоять против двух неразлучников сразу… И к тебе они теперь пойдут только вдвоем.

Ямщиков и Седой понуро молчали на нижних полках, а Петрович, по своей привычке, висел на косяке двери.

– Может, Петрович прикроет нас впереди с чаем, а за ним ворвемся мы? – предложил Ямщиков. Седой только схватился за голову, растирая виски.

– Ни черта не получится, – заметил Петрович. – Во-первых, Алла сейчас вообще в ресторане. В седьмом купе никого нет, сам открывал… нечаянно. Где эта ваша мымра, понятия не имею. С Аллой можно всего ожидать. Вот и остается, что сидеть смирно и ждать. Алла не любит, когда у нее под ногами путаются.

В этот момент, для моциона после плотного завтрака, Алла и Марина гуляли по крыше прицепного вагона. По-весеннему светило солнце, Алла со смехом взбивала носком замшевого сапожка пушистый снежок, хватала его пригоршнями и сыпала на себя сверху, прямо на искрившееся на солнце песцовое манто. Состав совершал пологий поворот, огибая небольшой лесок с небольшим замерзшим озером на опушке. На горизонте виднелись заросшие лесом невысокие горы.

– Какая все-таки красота у нас, дорогая! – повернула Алла свое счастливое усатое личико. – Есть за что драться, верно? Не грусти! Ты еще узнаешь, как тебе повезло! Поверь мне, бриллиантовая!

Марина даже не удивилась, что последнее ей говорила уже цыганка в цветастом полушалке, нескольких юбках, развивавшихся на прогретом солнцем ветру, и черной плюшевой жакетке. Ей вдруг так поверилось, что счастье близко – руку протяни! Что за ближайшим поворотом ее ждет такое… такое… Впервые она с удивлением поняла, что источник счастья прямо у нее внутри! И это – тот же самый постоянно дрожавший источник слез, неуверенности, мнительности… Всего, что делало сейчас ее женщиной! Чего она так стыдилась в себе… Марина с изумлением и восторгом смотрела на бездонное синее небо и понимала, что она сама, совсем одна может сделать всех несказанно счастливыми!

– Одной очень скучно, – легкомысленно заметила Алла, опять переодевшаяся в шубку. – Все будут счастливыми, а ты – одна. Это неконструктивный путь, хотя порыв в целом правильный. Сейчас подует северо-западный ветер. Неизвестно, какую мозглятину надует. Пошли в купе, дорогая.

– Знаешь, почему я так люблю дорогу? – неожиданно спросила Алла, задумчиво глядя в окно, за которым действительно начиналась вьюга. – Дорога – это всегда тайна. Что движет людьми? Куда ведет их путь? Как только я устану это узнавать, я исчезну.

Алла грустно улыбнулась и потрепала золотистые кудряшки нахохлившейся рядом Марины.

– Ну, что притихла? Ты, как и я, тайна этой дороги. Тебя, как и меня, никто не ждет. Но поверь, каждый, кто отправляется в путь, грезит с надеждой и верой о ниспослании ему божественного чуда любви… Так было и так будет. По крайней мере, очень на это надеюсь. Странно видеть это чудо в руках такого заморыша, как ты, но я-то его вижу, дорогая. Так чего же ты ждешь?

Марина подняла на Аллу внезапно покрасневшие глаза и с мукой протянула:

– Да-а! Но вы же знаете, что может произойти до захода солнца следующего дня-а!

Алла в ответ лишь звонко засмеялась:

– Ах, вот, что тебя волнует? Значит, он все-таки тебе нравится? Нравится, иначе бы ты не боялась, что, как только ты зажжешь свет, он предпочтет тебе другую.

Она озабоченно посмотрела на столик, сурово сдвинула брови… На столе тут же появилась ресторанная сервировка с дымящейся солянкой, поджаренным хлебом, лоточком с приправами. Аккуратно пересчитав плававшие в густом темно-оранжевом бульоне фиолетовые маслины, Алла сосредоточенно освободила столовые приборы из бумажных салфеток. Сняла колечко со свернутой матерчатой салфетки с вышивкой «МПС России», расстелила ее на бордовом бархатном платье и почти благоговейно поднесла ложку ко рту.

– Это действительно очень важно оказаться в нужный момент в нужном месте, – говорила она, заботливо подливая сметану из судочка в тарелку Марине, с аппетитом уплетавшей солянку. – Сколько раз я видела, как дорога спичками ломала судьбы тех отчаянных женщин, которые все-таки не боялись зажечь свой свет перед любимым. Этим мужчинам, опаленным светом их любви, случайная попутчица в романтическом флере дороги начинала казаться той самой единственной, предназначенной судьбой… Мужчины легко забывают, куда ведет большинство дорог. А случайностям придают слишком большое значение. Они – суеверны и непостоянны. Впрочем, я нисколько не завидую той, которая окажется в нужное время в нужном месте, полагая, что именно ей предназначен ответный порыв на забытый в дороге свет чужой любви. Да… Это все очень напоминает перемигивание огоньков семафоров в ночи…

– Я просто не знаю, что делать, – откровенно призналась Марина с набитым ртом. – Я думала, что куплю эти вещи, сделаю им сюрприз… И тогда уже… А тут такое.

– И все же не надо отчаиваться! Сюрприза не получилось, мы это уже обсудили, – расхохоталась Алла. – Видишь ли, дорогая, я не могу вмешиваться, я не могу ничему помешать. Но ты мне откровенно нравишься. Ох, милая, мне приходится говорить о вещах, которые тебе давным-давно должна была объяснить твоя мамочка. Но раз уж так получилось, ничего не поделать.

Марина вдруг набралась смелости. Отодвинув пустую тарелку, она выпалила высоким срывающимся голосом:

– А вы?.. Вы не моя мамочка?

Тут же поняв, что сказала глупость, она покраснела до слез. Глаза усатой дамы повлажнели. Она лишь отрицательно качнула головой.

– Деточка моя, – ласково сказала Алла, доставая из ридикюля старинный металлический гребень. – Тряпочки и блеск перышек – это немаловажно, но самое важное, это свет любви, который скрыт в тебе самой, – говоря это, она начала расчесывать волосы Флика на старинный манер, взбивая кудряшки роскошными волнами. – Да, ты очень многим рискуешь. Дорога обманчива, и даже я не знаю, что ждет тебя за ближайшим поворотом. Но риск – удел благородных натур. Не рискнув, ты так и будешь топтаться на одном месте, забыв, что именно ты – самая главная тайна этой дороги… «Ибо у тебя источник жизни, во свете твоем мы видим свет»! Это Псалтырь, милая. А на что ты тратишь свой свет? Пока, извини, на шалости. Думаешь, я не поняла, что стряслось с проводником этого вагона? Не оправдывайся! Это была неосторожная выходка. Хотя, не скрою, довольно забавная.

Алла снова рассмеялась и достала длинный карандаш в золотом цилиндре и тюбик помады с беличьей кисточкой.

– Закрой глаза! Сейчас я сделаю из тебя Веру Холодную! – приказала она послушно зажмурившемуся Флику. – Когда-то один пассажир ехавший, по-моему, сообщением Санкт – Петербург – Варшава – Копенгаген, рассказал мне красивую легенду о морской русалке, полюбившей спасенного ею принца. Она решила не разлучаться с ним, а для этого ей понадобилось стать человеком. Ммм… Теперь глаза приоткрой и смотри прямо вверх!

– И что? – заинтересованно спросила Марина.

Отстранившись на минуту от Флика и явно любуясь своей работой, Алла продолжила:

– Морская ведьма потребовала отдать ей голос, которым русалка вернула принца к жизни. Печальная история, полная обычного коварства и мужского непостоянства. Теперь, пожалуйста, помолчи, я буду делать губы… Русалка тогда спела своим удивительным голосом какую-то любовную песню. Тебе это ничего не напоминает? Да-да! Она вернула принца к жизни светом своей любви! Только молчи! Она пришла к нему немая, стала другом, не любовью, поскольку первой после спасения он увидел вовсе не ее, а другую… Я так непосредственно переживаю каждый раз, как вспоминаю эту историю… Хотя столько лет прошло, пора бы и привыкнуть…

Алла взяла со столика надушенный кружевной платочек и промокнула им красивые зеленые глаза. Потом, придирчиво посмотрев на Флика, опустила кисточку, которую продолжала держать у самых губ.

– Ничего больше и добавлять не стоит, дитя мое, – удовлетворенно заметила она. – Вот в таком виде и риск не страшен! По крайней мере, нисколько не будет обидно страдать с таким прекрасным лицом. Ну-ну, не расстраивайся заранее… Принц-то ведь тоже всю дорогу просил свою невесту пропеть ему ту песню, которую совершенно не знала его избранница. Ах, да! Я забыла сказать, что морская ведьма предупредила русалку, что если принц все же выберет не ее, то она превратится в морскую пену… Послушай, сколько сходства и совпадений! А если тебе предпочтут другую, то сам мир поменяет лицо и, как всегда, далеко не в лучшую сторону… Как странно… Ты рискуешь за всех нас… И все же рискни, деточка!

– А что стало с той русалкой?

– Она превратилась в морскую пену, но принц все-таки услышал ту самую песню и все понял, – тихо закончила Алла.

– Ага, когда стало уже поздно, – удрученно заметила Марина.

– Бывает и так. Но, дорогая, ты теперь – женщина. Твоя единственная защита в строгом следовании всем законам Природы. Не делай такие страшные глаза! На самом деле ничего сложного в этих законах нет. Как сказал один мудрый человек в наставлении к римлянам: «Не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви; ибо любящий другого исполнил закон». Твое предназначение в любви! Учти, что дама всегда должна отвечать своему предназначению. Иначе она – не женщина… Да-да, когда было уже поздно, принц услышал ту самую песню. Отсюда мораль: русалка оказалась настоящей женщиной, ее имя стало легендой, а та, казалось бы, настоящая женщина не сделала ничего! Влезла, простите, не на свою полку, села в чужой вагон! И далеко ли она уедет с принцем, который все понял? Кстати, я тоже очень люблю песни, особенно старинные романсы, нахожу в них глубокий смысл… Все мы, как сказал Брахман, искры единого костра…

Они помолчали. Марине очень хорошо представился большой костер с искрами над ним, разлетающимися в темноте. Алла в задумчивости пробормотала себе под нос, раскладывая карты на накрахмаленной белоснежной скатерти без единой морщинки. Как бы не меняли эти двое маршрут вагона, как бы его не цепляли, только она может отследить дорогу, поскольку куда лучше знает все возможные варианты. Даже прямо сейчас уже догадывается о двух ближайших пересцепках. Поэтому она постарается помочь напутствующим безошибочно выйти к вагону… Но кто может дать гарантии, что их элементарно пустят в вагон?

Неожиданно над их головами заработало радио. Страстный женский голос с тоской пропел:

 
Мой костер в тумане светит,
Искры гаснут на лету.
Ночью нас никто не встретит,
Мы простимся на мосту…
 

На этой фразе песня так же резко оборвалась. Алла вздохнула и стала быстро собираться.

– Вот и все, дорогая! Значит, до самой Казани мне ни в коем случае здесь оставаться нельзя, – с нескрываемой озабоченностью сказала она Марине. – Выйду прямо на мосту. Эх, люблю Волгу-матушку! Сама не знаю за что, а люблю! Не провожай меня. Вот как раз проводов и слез я не выношу. Кончилась твоя вольница, эти двое скоро сядут обратно. Не теряй времени понапрасну!

Марина зажмурилась, когда Алла чмокнула ее в лоб, прикоснувшись к лицу надушенной горностаевой горжеткой. Когда она открыла глаза, Аллы в купе уже не было. Однако рядом с нею на полке осталась красивая шляпная картонка. Марина приподняла крышку, уже догадываясь, что там лежит. В коробке была аккуратно упакована черная замшевая шляпка с пушистым страусовым пером, приколотым к тулье крупным топазом…

С коробкой и пакетами она отправилась обратно в свое купе, твердо зная, что надо успеть соединиться со спутниками до большой остановки. Как и ее недавняя собеседница, Марина чувствовала, что все очень скоро изменится. Ногой она постучала в дверь, которая тут же отъехала. Яркий свет из коридора упал на измученные лица Ямщикова и Седого. Они с нескрываемым опасением смотрели на нее и молчали.

– Вы простите меня за вчерашнее, – сказала Марина тихо. – Съехала с катушек, не удержалась. Пока плохо вживаюсь в образ. На днях обещаю исправиться…

Седой недоверчиво хмыкнул, а Ямщиков просто сидел и смотрел во все глаза на незнакомую красивую женщину, вывалившую ему на колени коробки и пакеты с пестрым барахлишком. Потом он порывисто вздохнул и принялся тщательно закрывать купе. Седой озадачено крутил головой в черных очках от стройной платинной блондинки с трогательным, почти детским личиком – в сторону сноровисто двигавшегося по купе Ямщикова. В движениях Григория вдруг появилась кошачья обволакивающая мягкость. Раскладывая гвозди с узлами цветных ниток, быстро накидывая на стены контуры пентограмм мелками, промазывая все щели святой водой, Григорий, будто невзначай старался коснуться тихо сидевшей на нижней полке девушки с пушистыми ресницами. Еще накануне на колени Марины сыпались пригоршни гвоздей и ниток, а на голову – куски мела. Еще вчера локоть Ямщикова мог мимо дум тяжких шарахнуть в глаз или по макушке. Это вызывало лишь понятное непродолжительное раздражение. Никак не истому во всем теле, не догадку, что гвоздик свалился, чтобы теплая мужская ладонь ласково прикоснулась к коленке, а мужские локти, оказывается, так и норовят нежно проехаться по груди. Дескать, в тесноте, да не в обиде.

За тяжким молчанием спутников, за их участившимся сбивчивым дыханием Седой почувствовал, что атмосфера в купе начала неприметно накаляться. Он в темпе наложил заклятия и, опасаясь всяких инцидентов от Ямщикова, весь день подробно пояснявшего ему, как именно он будет убивать Флика, чтобы ненароком не убить окончательно, – прогнал недовольного его вмешательством Григория на верхнюю полку.

Нервы у Седого были на пределе. Ночная встреча с говорящей гадости змеюкой или еще чем похуже – явно превысила бы его скромный ресурс. Но со смирением, граничившим с упрямством, он принялся готовиться к дежурству. Вдруг на его ладонь легла маленькая теплая ладошка. Это было настолько неожиданно, что Седой вздрогнул.

– Не надо, Седой, отдохни! Прошу тебя! – окончательно добил его нежный, переливчатый голосок. – Я ведь задолжала тебе дежурство, а ты так работаешь, совершенно не отдыхаешь… Я так виновата перед вами обоими! Поспите, пожалуйста! А я буду сторожить ваш сон до утра…

Седой почувствовал настоятельную необходимость отдыхать и отдыхать, забыв о всякой работе, чтобы только ему гладили руки эти мягкие ладони и голос, от теплых грудных ноток которого подозрительно заворочался на своей полке Ямщиков, уговаривал бы беречь себя и ни в коем случае не перерабатывать… Благодарно кивнув, он забрался на свою верхнюю полку, даже не посмотрев на сдавленно вздохнувшего Григория.

Девушка осталась внизу одна, освещаемая яркими фонарями казанской платформы и рассеянным светом полной луны. Но вот поезд тронулся, вагон закачало детской люлькой на рельсах, и дыхание ее спутников, наконец, стало ровным и спокойным. Убедившись, что оба они уснули, она, встав посреди купе, подняла правую руку высоко надо головой и, что есть силы, щелкнула пальцами. На секунду в купе полыхнул нестерпимый свет, потом сознание стало погружаться в непроглядную темень…

Родимые пятна социализма

На какую-то долю секунды перед Веселовским полыхнул нестерпимый свет особого момента истины, как только он взял в руки свежий донос, вложенный в папку Потапенко. Постепенно сознание стало вновь обрастать деталями и погружаться в непроглядную темень хитроумно запутанного клубка… Но капитан уже почуял след и не давал себя сбить всякого рода мистическим бредням, старясь не задумываться, что его путеводная звезда – самого крайнего мистического толка. Подчеркнутое педантичным Потапенко красной шариковой ручкой словосочетание «но глаза у него на свету желтые» давало Веселовскому стойкое ощущение азарта скорого финала.

Он любил это удивительное ощущение «момента истины», когда какой-то незначительный эпизод, невзрачная с виду деталь ложились последним элементом мозаики, превращая безнадежный «висяк» в полноценную картину преступления с полной фактурой. В этот момент Веселовский ощущал себя в шкуре всех фигурантов сразу, от терпил до подследственных, в то же время находясь вне самой ситуации. Проще говоря, именно за эти мгновения финального взлета над чужими жизнями, распутанными им из грязного мотка, Веселовский и любил свою работу.

Собрать вещи было минутным делом, а вот выбить командировку для спасения мира во всем мире было несколько сложнее. Но поскольку общий настрой капитана соответствовал Уставу, временные сложности также были вскоре преодолены. Оставалось только определиться с маршрутом. Поэтому последнюю ночь капитан провел в отделе, изучая схемы железных дорог России, сверяясь со старыми картами Сиблага с печатями «Для служебного пользования» и яркими, будто написанными кровью, красными звездами в левом углу.

Едва сквозь вертикальные жалюзи забрезжило жиденькое зимнее утро, Веселовский вывесил снаружи записку с убедительной просьбой «Стучите!» и принялся готовиться к отъезду. Бодро насвистывая, он разделся по пояс и принялся энергично намыливаться возле умывальника в углу кабинета.

– Опять советы стукачам вывесил, опять на работе с самого утра болото разводишь, – недовольно пробурчал майор Капустин, без стука заходя в кабинет.

– Всю ночь здесь с бумажонками просидел, Капустин, а домой уже забегать некогда. Боюсь, они успели на Куйбышевскую железную дорогу просочиться, а там их хрен выловишь, – ответил Веселовский своему отражению в зеркале, тщательно подбривая подбородок.

Невзрачное письмецо, с виду – типичный анонимный донос, какие пачками уничтожали в импортном измельчителе, лежало у капитана на столе, подколотое к схеме предполагаемого маршрута с понятными одному Веселовскому кружками и цифрами.

– Едешь с каким-то огрызком от кочерыжки, Денис, – сокрушаясь, заметил майор, рассматривая письмо. – Барабана твоего чуть в коробку доносов на олигархов не кинули. Видишь, красным отметили это сладкое слово – «олигарх»! Уверен, дали бы добро на разработку этих господ, то никакого Армагеддона не предполагалось бы даже в самых диких фантазиях. Сейчас же происходит все наоборот: фактуру на воров государственной собственности уничтожаем, а на погоню за какими-то желтоглазыми командировочные выписываем.

– Я след почуял, Капустин, поэтому ты меня не собьешь, – ответил Веселовский, растирая полотенцем голую спину. – Хотя мне тоже по утрам кажется, будто нас вдвоем поставили эту хрень сторожить, дабы не допускать к нашему настоящему делу. А чего ты взвинтился с утра? Злишься, что нынче только ленивый в нашу епархию грязной пятерней не тычет, мол, «кто так фугасы взрывает, уроды!»? Я с девчонками Потапенко из отдела утилизации чай пил вечером, так они там чуть не тонну таких писем в измельчитель спустили. Никакой фактуры! Только советы, как надо фугасы взрывать, как удобнее пулять из автоматов по машинам главных российских энергетиков, кому чего оторвать, чтобы все раскололись… Все нынче умные, особенно если имеется возможность анонимно за силовые структуры пораскинуть мозгами. Демократия, ети ее…

– Все-таки при Прекрасном Иосифе Виссарионовиче так не поступали, – продолжал настойчиво гнуть свою линию майор. – С риском для жизни сохранили донос стрелка из Сиблага. Компьютерами не пользовались, все вручную, заметь! И доносы вручную писали, и сортировали вручную, копировали вручную и в папочки подшивали… Как рабы Древнего Рима. Меня еще старики из восьмерки учили: «Человек писал, старался, пытался думать с государственным интересом! Значит, это ценить надо! Процедить каждого барабана от гортани до пяток. Даже если врет, то непременно попутно сообщит массу ценных деталей!» Мы детали ценили, Денис! Мы хватались за любого юного барабанщика! С народом работали! Вдумчиво и серьезно! В принципе, это и есть демократия. А не так, чтобы обвести красным карандашом слово «олигарх» и в немецком измельчителе похерить. Мы с Потапенко уже изматерились по этому поводу…

– Чего ты разошелся-то? Я что ли приказы сочиняю? Хотя, ну их всех на хер, если честно. Чайник поставь, прояви демократизм в отношении младшего по званию, а?

Веселовский собрал туалетные принадлежности в несессер, сунул его в портфель и снял со спинки стула свежую рубашку. Заправляя рубашку в брюки, он примирительно сказал надувшемуся Капустину:

– Ты зря обижаешься, Капустин. Не надо сравнивать тот народ и этот. Помнишь, как наши герои-армагеддонщики говорят? «У каждого Времени – свой Армагеддон, и у каждого народа – свой!» Если бы народ не поменялся вместе со временем, то и Армагеддона не было бы!

– Как у тебя все просто, Денис, получается! – процедил Капустин, вынимая из дипломата батон, круг колбасы, плавленый сыр и пачку чая. – Тогда главный армагеддонщик всех времен и народов – наш полковник Федосеев из отдела внутреннего контроля. Едет на Форде с секреташей, так морда лоснится ярче дальнего света. А как сделает очередную пакость своим же, так поясняет: «Не мы такие, а время нынче такое!»

– Ну, здесь можно поспорить, только шибко мне некогда, Капустин. Здорово, что ты про жратву подумал! – радостно потирая руки, ответил Веселовский вполне миролюбиво. – И сыр с ветчиной? Просто замечательно! Как славно иметь такое демократичное руководство, всерьез думающее о подчиненных.

Не обращая внимания на явное желание капитана подкрепиться на халяву в умиротворяющем молчании, Капустин, по наработанной годами профессиональной привычке, принялся методично давить на жующего Веселовского, почувствовав в последнем готовность прогнуться под батон с плавленым сыром.

– Заходил я тут к Борзенкову больничный подписать. Он сейчас с какими-то учеными работает, которые секреты за границу продают… Ну, о них еще во всех газетках пишут, в каждой по-разному.

– Кстати, хотел тебе про газетки напомнить, – сквозь бутерброд сказал Веселовский. – Надо тебе фактуры – садись и греби вместе с деталями! Сразу видно, какую полосу кто купил и почем.

– Да я ведь тоже приказы не издаю, Денис, – печально ответил Капустин. – Так вот Борзенков страшно матерится! Он же старый кадр, как и я. Вся наша выучка на какие-то устаревшие Армагеддоны нацелена… Он никак не может спланировать процесс дознания. Это явно не старые времена, когда Пеньковский рыдал перед следователями в раскаянии, что продал все космические секреты америкосам. Теперешние подследственные хлопают на него глазками и искренне не понимают, о чем им Борзенков пытается прокукарекать! Какой там портрет личности, мотивации… Хотя люди-то не сельские трактористы все-таки, как бы интеллигенция наша… Борзенков говорит, что ему застрелиться хочется, когда он в очередной раз слышит: «А мне ведь тоже жить надо!» Скажи, какие могут быть у следователя ответные аргументы? Сразу пояснить до суда человеку, что жить ему вовсе не надо? А что вообще можно пояснить мыслящей амебе, которой, может и жить-то не хочется, но надо?.. По делу одного физика всплыли детали, будь они не ладны, продажи стратегического сырья для программы ториевых реакторов тем же америкосам на уровне нашего гребнутого правительства. Заранее такая тоска берет, как только представишь, что вдруг дают лицензию на отстрел, и мы берем среди ночи все это наше правительство, сажаем в воронок… Такое, кстати, ощущение, будто людей туда на трех вокзалах собирали… Так вот, представь, садим мы их всех и начинаем вертушку с допросами. Надолго ли всех нас хватит, если нашему руководству и раскалываться не в чем! Они ни хрена и не скрывают! И на допросах с круглыми, светлыми глазками подтвердят то же самое! Мол, им всем «приказано выжить»!

– Странно, Капустин, что я и сам размышлял на днях об этой особенности, – ответил Веселовский, задумчиво поигрывая зубочисткой. – Истина наверняка где-то рядом с твоей совковой пропагандой… Смотри: первый Армагеддон произошел, по нашим предположениям, из-за денег, то есть жаба у некоторых разгорелась. А второй Армагеддон, грубо говоря, совпал с желанием овладевших идеями масс двинуть под дыхалку этой самой жабе… Так?

– Вроде… так, – неуверенно сказал майор.

– А нынче повестка дня простая, как голая задница! Всем просто надо жить! Или, точнее, «жить надо»! Следовательно, что?..

– Что, Денис? – затаив дыхание, спросил майор.

– Это означает, дорогой, что не только добрый боженька любит троицу, – вздохнув, подытожил Веселовский. – Это означает, что всем нам писец, Капустин. Раз возникла такая настоятельная необходимость жить, причем, исключительно с мотивациями амебы, как ты давеча попал в десятку, значит, скорее всего, жить нам всем осталось не так уж много… В первый раз вместо денег мы получили бумажные пропуска, которые контролирует какая-то «инфляция», а не наша с тобой система. Во второй раз мы получили вместо справедливости – «социальную справедливость», когда вполне допустимо хозяев у собственного амбара расстрелять. Начинает доходить, что мы все получим, раз всем вдруг так приспичило жить? Это конец, Капустин. Почитай, что этот барабан Потапенко отбарабанил!

«Дорогие наши товарищи, калининградские чекисты!

Где же вы теперь есть и есть ли еще? И как же жить-то без вас в новой России? То, значит, были везде, кругом, а то, вдруг, попрятались. А я хочу сообщить вам, что не могу больше терпеть издевательства и притеснения начальника смены Циферблатова В.И. Сообщаю, что с виду он вроде обычный, но глаза у него на свету желтые как у кота, зрачков нету вовсе. И всю жизнь Циферблатов В.И. ходит в ортопедической обуви. А когда мы все нашей бригадой на рыбалку выезжали, а его брали с собой, то я заметил, что у него правой ноги-то вообще нет! С виду обе ноги присутствуют, а правой нету! Он тогда ноги еще промочил, а спиртом растирать никому не позволил.

А нынче сформировал он при поддержке своего дружка-олигарха Восьмичастного, которому звонит за государственный счет по пять раз на день, экспериментальный прицепной вагон. Из Калининграда до Владивостока. А когда я сказал, что такой вагон на хрен никому не нужен, что это все только проблемы в Шенгенской зоне создаст, вплоть до международных конфликтов, он мне в лицо издевательски заявил, чтобы я катился к едрене фене и целку из себя не корчил.

Так ведь нет, чтобы составить четкое расписание! Как мне без расписания ездить? Как народ сажать, извините за каламбур? Вначале Циферблатов пообещал, что отправимся к Октябрьской железке скорым, а сам зверски распорядился цепляться к пассажирским составам на Московской дороге через Рязань и прочие грязнопупинские выселки.

Я, конечно, покачусь, деваться мне некуда. Но хотя бы при восстановлении вертикали власти на железной дороге, проверили бы, на какие деньги гуляет на свободе Циферблатов В. И.? Снабдили меня кучкой вывесок типа «Камские зори» и спустили на хер с самого Калининграда в рамках развития менеджмента путей сообщения. Клизму новую не дали, мол, пускай электровоз топит. А ведь не май месяц. Будто я не представляю, сколько раз мне систему закозлят до Дальневосточной железки. Бегать с клизмой вдоль вагона – тоже удовольствие ниже среднего, а если теперь еще по всему составу шарахаться, клизмы просить?

Как вы теперь думаете, я до Владивостока без сменщика перебудусь? Мне что теперь, из-за чиновничьего произвола охренеть-не-встать? У них – «реформы», а мне теперь помирать, что я в такие реформы не вписываюсь? Мне ведь тоже жить надо!

Между прочим, в проводниках скоро двадцать лет катаюсь. Нравится мне мое дело, хотя давно предлагали выучиться на поездного электрика. Но привык я работать с людьми. Давно научился самую суть по глазам схватывать. У всех! От бригадира, который зайца прячет, до сменщика, который два комплекта белья спер, не говоря уже о лярвах из ресторана. Я даже когда полотенца новые на две части рвут, заранее это купе по глазам угадываю. Поэтому скажу откровенно, не нравятся мне глаза Циферблатова В. И. Не тянет в них заглядывать. А каково работать столько лет под началом человека, на которого глаза поднять боишься?

Фамилию не подписываю, опасаясь дальнейших притеснений со стороны Циферблатова В.И.»

– Да дурак этот твой барабан! Какое-то «родимое пятно социализма». Сразу видно, что мозги последние пропил! – вяло отреагировал Капустин, отбросив листок. – Хотя… Похоже, что это тот самый прицепной вагон, ты прав. Дату посмотрел? А штемпель Кустаревки… Между прочим, Кустаревка – узловая станция между Московской и Куйбышевской дорогами… Если ему дали вывеску «Камские зори», то явно хотят прицепить к Горьковской дороге… В принципе фактура есть! Но чего так нынче-то рваться в дорогу, Денис? Он все равно никуда не денется и выйдет через Тюмень на сибирские дороги. Я тебе компанию составить не смогу, извини. В лучшем случае в Новосибирске попытаюсь встретить. В любом случае, я Потапенко попросил проконтролировать тебя после Новосибирска. Он там службу начинал.