Текст книги "Жена моего любовника"

Глава 10

– А какой препарат вы ему ставите? Или это заменитель крови?

– Женщина, увязались за нами, так хоть здесь на нервы не действуйте. Вы же не медик, не фармацевт? Ну и не задавайте лишних вопросов, – отмахивался от меня тот же усталый немолодой доктор.

Остальные меня и вовсе игнорировали. А как я могла не задавать вопросов, если Сережка дышал со свистом, с хрипом?.. Ерзала, ерзала и спросила: «Наверное, у него легкое прострелено?» – и схватилась за ботинок Волкова.

– Кончай мельтешить, без тебя тесно. А то сейчас успокоительное вкачу! – Врач показал наполненный шприц, но, вопреки угрозе, «вкатил» инъекцию бедному Серенькому, а тот даже не вздрогнул. Это я тряслась подобно заячьему хвосту, – начался отходняк от промерзлости, и контачило так, будто держалась за оголенный электрический провод. К тому же вспомнила про оставшихся дома детей и мутного клиента, который им в няньки совсем не годился. Гаевая! – на нее вся надежда. Как кстати оказалось, что им с Буренко больше негде миловаться…

Карета, вероятно, уже подъезжала к больнице, потому что человек в белом халате принялся орать в трескучую рацию: «Пулевые ранения в брюшную полость и грудную клетку, готовьте операционную!» Я схватилась за живот, чувствуя, как мои внутренности прошила острая боль, и разогнулась, только когда микроавтобус остановился возле крыльца. Вышла первая, а следом Серегу выкатили на носилках, которые оставили посреди приемного покоя. Сопровождавший нас доктор расписался в каком-то гроссбухе и ушел не попрощавшись, а равнодушная дежурная врач на поступившего больного даже не взглянула. Вообще не встала из-за стола, только, накрутив диск старомодного телефонного аппарата, неприязненно буркнула в трубку:

– Синев? Не спи, а то замерзнешь. Спускайся давай, привезли по вашу душу пулевые ранения.

Предполагаю, эта дежурная по натуре мизантроп, испытывающая глубокое отвращение к людям. Но и понять ее не сложно – пациентов в приемный покой набилось не меньше, чем пассажиров в вагон метро в час пик. Мельком я заметила мужика с испитой и побитой физиономией; подростка, сидевшего с вытянутой ногой, пожилую женщину, замотанную пуховой шалью. Но эти больные хотя бы подавали признаки жизни, стонали и охали, а мой Волков еле теплился, едва дышал. Я сама затаила дыхание, стоя возле каталки и всматриваясь в его бледно-серое, словно присыпанное строительной пылью лицо, и думала: может, то, что никто не паникует, не суетится вокруг Сергея, означает, что все не так уж плохо?..

Каталку за поручни схватила медсестра и увезла в отсек, занавешенный простыней с казенным штемпелем. Я семенила следом, убеждая девушку в мешковатом, плохо отглаженном халате:

– Сережа – спортсмен, организм у него крепкий. Посмотрите, какой он красивый и добрый. Он обязательно поправится! Да?

– Будем надеяться. – Она начала бесстрастно и бесстыдно раздевать моего мужчину. Вернее, кромсать ножницами его сорочку и майку. Отчекрыжила рукава по линии проймы. Я отвернулась, пугаясь смотреть, как девица с треском отрывает лоскуты ткани, присохшие к ранам наподобие второй кожи, но продолжала твердить:

– Сережа на соревнованиях по айкидо третье место занял… О, а если б вы видели, как он плавает! Не боится ни шторма, ни бури!

– И что?

– Он бесстрашный, у него воля к победе!

– Отойди! – внезапно гавкнула неглаженая медсестра. – Заколебала!

Не понимаю, с чего она взбеленилась? Противореча самой себе, тем же собачливым тоном приказала мне снимать башмаки и носки. Сергей не открывал глаза, но веки слегка трепетали, губы кривились. Совместными усилиями мы избавили его от брюк и кальсон, оставив трусы. Девушка, покрякивая от надсады, приподнимала Волкова, а я стягивала одежду, приговаривая: «Миленький, родненький, потерпи!» – а у самой мурашки по телу бежали. Пулевые отверстия были почти черными, словно обуглившимися, а вокруг расползлись багровые гематомы.

– Не рассусоливай, тяни быстрее, – командовала немилосердная сестра милосердия.

Не удержавшись, я поцеловала смуглое предплечье над локтевым сгибом, к которому пластырем была приклеена игла капельницы. И услышала за спиной веселый голос:

– Нехило чувака разворотили!

К каталке приблизился парень в голубом колпаке, похожем на увеличенную в размере пилотку. Я не упустила случая отрекомендовать близкого человека наилучшим образом:

– У Сережи организм крепкий, он айкидо занимался!

– Верю! Раз корчится, ежится, реагирует на боль, значит, сопротивляется… Борется за жизнь. Хороший симптом.

Врач был очень молодым – не иначе вчерашний студент, выпускник медицинской академии. Но мне он с первого взгляда внушил уважение и доверие, с которым я спросила:

– Скажите, Сережа ведь поправится, как вы считаете?

– Вообще-то я считаю раз, два, три. Ну и так далее. Я не математик, чтобы считать. Попробуем починить, конечно. – Парень в голубом колпаке обратился к медсестре: – Оксана, анализ крови у него взяли?

– Кто бы брал? У меня, по-твоему, десять рук? – огрызнулась она.

Похоже, она совсем не любила свою гуманную профессию. Из всех, кто мне встретился в приемном покое, только начинающий хирург относился к своим обязанностям по крайней мере без видимого раздражения и апатии. Он покатил тележку в отделение. И я за ним покатилась, как привязанная за веревочку игрушечная машинка. Распахнула дверь, пропуская транспортное средство.

– Все, девушка, вы свободны. Дальше посторонним вход воспрещен.

– Как, а… Я хочу быть донором!

– Хотите и будьте. Но неужели вы думали, что вас пустят в операционную? Узнаете в справочной о состоянии больного, он будет лежать в хирургическом отделении, – вполне дружелюбно объяснил парень. И увез с собой самое дорогое, что у меня есть.

Чтобы чем-то заняться, я стала разглаживать ладонями и складывать Сережкину одежду на свободном стуле. Хотя все это, за исключением практически новых штиблет на тонкой подошве, можно было выбросить. Лоскуты, клочки и ошметки, окровавленная рвань… Не станет же Серый Волк носить пальто с тремя заплатами или заштопанный пиджак с отрезанными рукавами? Кому все это нужно? Нужно мне… Сложив вещи стопкой и поставив сверху обувь, я села и задумалась: кто стрелял? Почему Волков шел ко мне пешком? Куда подевались его деньги и куда делась Ольга? Количество скопившихся загадок без разгадки преобразовалось в качество, способное свести с ума. Чем дольше думаешь, тем меньше понимаешь… Одно я знала точно: никуда из больницы не уйду, пока…

Плохо, конечно, даже очень скверно, что не захватила с собой мобильник. На то, что дежурная по приемному покою позволит сделать звонок со служебного телефона, рассчитывать не приходилось, оставалось верить, что Лидка и Евгений Павлович не обидят моих кукушат, которые и так чуть не остались сиротками… Я всхлипнула и сама себя окоротила: нет ничего глупее, чем лить слезы!.. Рискнула подойти к медсестре, занимавшейся обработкой ссадин побитого алкоголика.

– Оксана, скажите, пожалуйста, как фамилия того хирурга, который забрал моего… моего раненого? Кажется, Синев?

– Синев, Белов… Что это меняет? – проворчала она.

– Или Чернов, гы-гы-гы, – развил ее мысль пьяница.

Наверное, он желал таким образом понравиться девушке. Лучше бы молчал в тряпочку! Так нет же – объединились двое против одного, очень мило… Впрочем, у меня самой помалкивать никак не получилось.

– Просто этот хирург на вид слишком молодой… Справится ли он с операцией?

– А тебе зачем старый? – сощурил подбитый глаз прощелыжного вида пациент. – Старый не вспашет, не засеет!

Оксана оценила его кондовый юмор, резкие черты ее лица смягчила улыбка.

– Синев – интерн, никто его, бабника хренова, оперировать не допустит, не бойся. Езжай домой, твоего чемпиона еще долго будут латать. Часика через три позвонишь, узнаешь…

– Ой, нет, я дома не выдержу! Я…

– Эх, я не я, и шапка не моя, – раздухарился ханурик. Видно, мало ему наподдали.

– И я того же мнения, – подпела Оксана.

Они загоготали по-гусиному. Куда податься? Кругом сплошь невменяемые!.. Я снова переместилась на стул у стенки, сгорбилась, подперев ладонями щеки. Сидела в полном оцепенении, не двигалась, словно приросла к коричневому, потрескавшемуся дерматину.

Часа через два врачи и медсестры, разделавшись с пациентами, устроили чаепитие. К ним присоединился белобрысый охранник в камуфляже, который забавлял коллектив тупыми анекдотами. Мало того что громкий смех ударял по нервам, так еще каждая из «женщин в белом» (прямо сплошные героини романа Уилки Коллинза) сочла своим долгом попросить меня покинуть помещение. Не на ту напали!.. Я не спускала тоскующего взора с входа в заповедные недра больницы, стараясь представить, что сейчас испытывает Серенький.

Круглые настенные часы в приемном покое показывали половину второго ночи. Персонал разбрелся по разным углам, женщины, пользуясь отсутствием вновь прибывших больных, улеглись на кушетки. Охранник тоже облюбовал себе теплое местечко, отгороженное ширмой. Одна Оксана бодрствовала, читала «Комсомолку», но внезапно отбросила газету:

– Прикинь, какие у Шэрон Стоун гонорары? Она дешевле чем за сорок миллионов баксов сниматься не намерена!

– Я рада за нее.

– Ты думаешь, что говоришь? Рада она!.. Старая вешалка рубит бешеное бабло, а я, молодая, в этой мясорубке за четыре тысячи рублей сутками горбачусь!

– Да, несправедливо… Но что толку чужие деньги считать, понятно, что звезды Голливуда не бедствуют. Не пропадут!.. Оксаночка, лапочка, узнай, пожалуйста, как состояние моего Волкова. Я тебя очень прошу, умоляю!

Медсестра заявила, что вообще-то ей влом общаться с некоторыми товарищами из хирургического отделения, но откликнулась на слезную просьбу. Грубо гаркнула в трубку:

– Синев, ты? Ну, чего у вас там с Волковым? Выйди, скажи это его жене, а то она меня уже зае… Ага, ты правильно понял. Нет, не уходит.

– Жив? – оторвала я зад от дерматина. Готова была расцеловать Оксану за то, что признала меня Серегиной женой. Только вряд ли ей понравились бы мои поцелуи. Жена… Как много в этом звуке! Прямо бальзам на душу, животворящий дождь на иссушенную зноем чилийскую пустыню Атаками!..

Показался Синев. Личико помятое, как Оксанин халат, а интонации важные, начальственные:

– Напрасно ждете, Волкова. К мужу вас сейчас никто не пустит, он в реанимации, долго еще будет к вентиляции подключен. Спокойно поезжайте домой: больной под постоянным наблюдением.

– Погодите, выходит, операция закончилась?

– Разумеется. Не шесть же часов ее делать?

– Но вы ничего не сказали насчет того, как…

– Ну, так… Ваш муж без половины желудка остался, кишки ему малость укоротили и подсекли левое легкое. Он в рубашке родился – если бы пуля прошла чуть выше, угодила бы в сердце…

– Живо-ой-ой, – булькнуло у меня в горле.

Синев скривился, словно жевал кислый лимон без сахара:

– Честно говоря, шансы пятьдесят на пятьдесят. Знаете ли…

– Знаю! Сережа выживет – сто процентов! Стопудово!

Я кинулась к интерну с протянутыми руками, будто собиралась задушить, а он попятился: «Чего это с вами?» А меня уже было не унять – повисла на шее молодого хирурга, захлебываясь благодарностями:

– Миленький, хорошенький, спасибо! Спасибо, что спасли моего мужа! Если бы не он… Если бы не вы… Ох, если бы… я бы сама!..

– Ты поглянь-ка, Оксанка, до чего любовь зла, – высунулась из-за занавески дежурная врачиха. – Супруг ей всю морду расцарапал, а она душу за него готова отдать.

– Бабы – дуры, – согласилась недалекая медсестра.

Они меня немножко отрезвили, вывели из временного помрачения. Разжав объятия, я извинилась. Скромник Синев потупился и почему-то начал отряхиваться. Можно подумать, испачкали его, прямо в грязи вываляли… Я заметила в нагрудном кармане его халата сигареты и сглотнула слюну, так захотелось закурить.

– Угостите?

– Да запросто. – Хирург раскрыл и протянул пачку «Петра Первого», сказав, что тоже не прочь покурить.

Хмурая Оксана заявила, что не позволит нам задымлять предбанник приемного покоя, выгнала на улицу. Я облачилась в шубу, а Синев накинул дворницкий ватник, висевший на гвозде за дверью. Видок у него сделался потешным – недоставало только метлы или лопаты. Закурили, ощущая неловкость от молчания, которое первым прервал парень:

– Ваш муж, похоже, не слабо бабло поднимал.

Я закашлялась – табак в «Петре» не чета рафинированному «Парламенту».

– Что, простите?

– Говорю, у вашего мужа, наверное, крутой бизнес.

– Почему вы так думаете? Нет, мы живем довольно скромно… – замяла я опасную тему.

– Охота вам в больнице торчать? По-любому дома лучше. Я бы сейчас с превеликим удовольствием придавил подушку, распечатал бы баночку пивка для рывка, – размечтался Синев.

– А я не могу уйти… Видите, я в тапочках? В чем была из дому выбежала… И потом, у меня такое ощущение: если уеду, Сережке поплохеет.

Он состроил понимающую мину. Спросил, как меня зовут, и сам представился: Никита. С улыбкой добавил, что после сериала о блондинистой тезке-шпионке друзья называют его с ударением на последнюю гласную.

– Влияние экрана на массовое сознание. Психоз. Гипноз, – ответно улыбнулась я, хотя на душе было так же скверно, как во рту от крепкого, невкусного табака. Дружелюбие – признак интеллигентности. Мама внушила мне, что девушка с искусствоведческим образованием не имеет права терять лицо ни при каких обстоятельствах.

Наши окурки полетели в урну, а желание поболтать осталось, по крайней мере у одного из нас. Никита достал новую сигарету, предложил и мне, но я отказалась. Просто стояла рядом и выслушивала его разглагольствования о тяготах работы и нищенской зарплате. Наверное, в благодарность за внимание и понимание Синев предложил:

– Я до утра дежурю, в девять часов планерка минут на пятнадцать – двадцать, а после могу подбросить вас до дому. Идет?

– Было бы замечательно!.. У вас есть автомобиль?

– Ну, автомобиль – это громко сказано. Так, машинешка, и то не моя. Приятель оставил порулить, а сам с женой в Москву подался. Мечтают перебраться в столицу, работу подыскивают, а меня пока оставили за квартирой присматривать. Подфартило! Раньше я шесть лет в общаге трубил, коллективизм достал, надоел до изжоги.

– Никита, а вы не могли бы…

Я не успела закончить фразу, как он догадался без лишних экивоков. Обещал зайти в реанимацию, проверить состояние Сергея. И пригласил меня в ординаторскую на чашку чая. Прямо в лучших английских традициях!

Увы, не могу похвастать, что мое появление вызвало восторг у коллег Синева. Точнее, двое из них меня вообще не заметили, поскольку крепко спали. А третья – грымза бальзаковского, если не сказать глубоко пенсионного возраста – мазнула неодобрительным взглядом и вперилась обратно в телевизор, который почему-то с выключенным звуком транслировал ночной выпуск новостей.

Никита бросил в кружки пакетики с заваркой «Принцесса Нури», залил их кипятком и удалился. А грымза возбужденно воскликнула:

– Смотрите, ОН!

Я послушно посмотрела на экран. Вроде ничего особенного, довольно кондовое совещание где-то в провинции: трибуна и говорящие головы, сплошные пожилые дядьки в зале. Титры известили, что это съезд машиностроителей в Ижевске. Но у врачицы почему-то грудь ходуном заходила от экстаза.

– Господи, впервые за всю историю нашей стране повезло!..

– А в каком смысле? – недоумевала я.

– В смысле с президентом!.. Путин – это же прелесть! Он и у-у-умный, иностранные языки знает, и красивый, и такой сексуальный!

– Сексуальный? – невольно переспросила я.

– Безусловно! Вы только вдумайтесь, это же эталон мужчины: на горных лыжах катается, плавает как дельфин, на истребителях летает, восточными единоборствами увлекается. До чего спортивный! Мозги не пропил, не склеротик, как все эти дерьмовые демократы вроде Ельцина…

– Да… – В другой ситуации я бы взялась спорить, а теперь предпочла уточнить: – А вы в хирургии работаете?

– Ой, я вас умоляю! Разве это работа? Это издевательство!.. Я анестезиолог-реаниматолог высшей категории. Но представьте себе, что такое надзирать над полными палатами полутрупов?!.. Уф-ф, вот они и не живут, и никак не умирают, а я должна протезировать их функции!

– Трудно, конечно… Но я с вами полностью согласна, мне тоже импонируют спортивные мужчины. Вот мой… э-э-э… муж, вернее, как бы муж, будущий муж, – запуталась я.

– Не оправдывайтесь, я понимаю, у вас гражданский брак.

– Так он чемпион по айкидо!.. И его сегодня оперировали…

– Кого, этого бизнесмена, что ли, недобитого?.. Хм, уж сколько я их повидала! В 90-х годах стреляли, стреляли, никак всех перестрелять не сумели, а мы опять выхаживай! Так надоело!.. Вы попробуйте понять меня: мои папа с мамой давно живут в Израиле, брат в Америке, сестра в Германии, одна я застряла в Сибири волею обстоятельств. Сначала хотела, но не могла, а потом могла, но не захотела эмигрировать. Потому что Россию возглавил Путин, и нашей стране весь мир завидовал!

От ее преувеличенно громких возгласов один из мужчин, прикорнувших на диванчике, заворочался под одеялом, второй и вовсе вскинулся, вытаращился ошалело: «Что? Что случилось?.. Розалия Львовна, нельзя ли потише?! В конце-то концов!..» Оказалось, что нельзя. Анестезиолог-реаниматолог высшей категории продолжила изливать эмоции с прежней громогласностью:

– О-о, я так переживаю, что Владимир Владимирович отказался избираться на третий срок!

– Так ведь Конституция… И потом, Медведев тоже вроде мужчина неплохой… – Я очень боялась брякнуть что-нибудь лишнее, невпопад, и в разговоре прощупывала почву, будто шла по тонкому льду или по болоту. Сначала-то решила, что Розалия Львовна просто прикалывается, а теперь сомнений в искренности ее чувств не осталось. Она любовалась на президента, как верующий на чудодейственную икону, обмирала от восхищения, прямо как пушкинская царица молодая, которая «восхищенья не снесла и к обедне померла».

Вошедший Никита доложил обстановку:

– Твой Волков без изменений, состояние стабильно тяжелое.

– Тяжелое?

– А как ты хотела? В сознание не приходил, давление низкое… Опля! – Он вытащил из кружек пакетики, дернув за этикетки, и отправил их в мусорницу. Поставил на стол сухарницу с печеньем и сушками, достал с подоконника пластиковые емкости с маргарином «Рама» и плавленым сыром. Нарезал хлеб. Давно я не пробовала подобных бутербродов – с тех пор, как уволилась из музыкальной школы. И пробовать не собиралась… А Синев уминал их с большим аппетитом, умудряясь хохмить с набитым ртом: – Правильно, Катерина. Печень дается человеку только раз, и не стоит травить ее «Рамой», чтобы не было мучительно больно.

Картинка в телике давно сменилась, а Розалия Львовна все продолжала трепыхаться: «План Путина приведет страну к расцвету медицины и достойному пенсионному обеспечению». И поскольку мы не поддерживали разговор, спросила настороженно:

– О чем это вы шушукаетесь? Вы что, против президента?

– Как можно? Что вы? Мы за него! Как раз вот обсуждаем, что пойдем на выборы, проголосуем за Медведева, – заверил ее Никита и позвал меня выйти покурить.

Мы смолили в конце пустого, полутемного коридора рядом с туалетами. Парень со смехом рассказывал о тихом помешательстве Розалинды – так в ординаторской между собой прозвали Розалию Львовну. Она увешала всю квартиру портретами Путина и настолько задолбила мужа сравнениями с президентом, что тот не сдюжил, сбежал. Да и кто бы выдержал ежедневную бытовую конкуренцию с великими?..

– Не сотвори себе кумира, – поддакнула я, имевшая гораздо более досягаемого кумира, нежели глава государства. Еще бы знать, где расположена его палата, взглянуть бы на него хоть одним глазком… Я осматривалась, прислушивалась к стонам, скрипам кроватных сеток, шарканью тапочек. И взмолилась: – Никита, сводите меня в реанимацию!

– Катерина, вы толкаете меня на должностное преступление. Мне не жалко, но…

– Ну, Никитушка, ну, я вас умоляю!

– А-а, пошли, – «умолился» Синев. – Кто не рискует, тот не ездит на Канары!

Мы крались на цыпочках, словно тати в ночи, и сердце мое дребезжало, как ложка в стакане, раскачиваемом движением поезда: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь. Кажется, слышно было на весь этаж… В палате, освещенной только настольной лампой, стояли четыре койки, две из них были свободны. На ближайшей к двери кровати лежало сплошь забинтованное существо неясного пола. Сергей располагался у окна.

– Бедненький, – охнула я.

Профиль Сергия заострился, глаза запали. Или мне так казалось – просто свет и тень легли невыигрышно? Как бы то ни было, фамилия Синев Сережке сейчас подходила гораздо больше, чем его собственная… Из его ноздрей тянулись прозрачные трубки, над ключицей был воткнут катетер капельницы. Руки лежали поверх одеяла как плети, а грудь укрывала марлевая повязка. Я провела кончиками пальцев по щетинистому подбородку и потресканным, спекшимся губам Серенького, повторив:

– Бедный мой, как же ему больно!

– Ничуть не больно, не драматизируйте, ему сейчас, наоборот, кайфно, от наркоза не отошел. Мужик ломовой приход имеет, разноцветные сны смотрит, – его же наркотиками обезболивают. Это когда оклемываться начнет, хреново станет, как в ломке, – компетентно заверил Никита.

– Безобразие! – взвизгнула Розалинда. Мы и не заметили, когда она вошла. – Что ты себе позволяешь, Синев?! Я на тебя докладную…

– Все, Розалия Львовна, уходим! Уходим!

…Так и прошла ночь – в бдении и ожидании невесть чего. Мы с Никитой успели испить не одну чашку чаю, опустошили сигаретную пачку и перешли на «ты». А утром он, как и обещал, повез меня домой. Зевал за рулем отчаянно, как лев, готовый проглотить всех подряд, и мотал пшеничной гривой, разгоняя сон. Притормозив возле подъезда, не стал выходить из машины, чтобы открыть дверцу с моей стороны. Впрочем, кто бы ждал особых милостей от мужчин? Это еще безнадежнее, чем ждать их от природы… Я выкарабкалась:

– Спасибо, Кит!

– Кушай на здоровье… Следующее дежурство у меня через двое суток. Подгребай послезавтра, вместе веселее.

– Какое послезавтра? Я сегодня же подгребу…

– Ну и зря-я-а. – Он снова раззевался до хруста в челюстях. Потирая закрывающиеся глаза, посоветовал: – Лучше хорошенько выспись. Спи спокойно, дорогой товарищ! Я тебе торжественно клянусь держать руку на пульсе твоего драгоценного Волкова. Если что, позвоню. Чаокакао!

Связь у нас предполагалась односторонняя – в квартире, где обретался Никита, отсутствовал телефон. Едва его белая «Нива» выехала со двора, мне стало тоскливо: пофигизм этого симпатичного оболтуса худо-бедно и меня подпитывал верой в то, что все будет «хоккей». А в отсутствие интерна потянуло немедленно вернуться обратно в больницу. Еле подавила бессмысленный порыв… По лестнице брела, точно немощная старуха, гадая, что творится в квартире. Опыт последних дней приучил настраиваться на худшее. Но оказывается, злодейства тоже иногда берут тайм-аут.

Дверь мне открыла… мама с хорошеньким, пригожим Темочкой на руках. Вслед за ней в прихожую выкатилась Ксюша, которая, как водится, запрыгала, скандируя: «Катя! Катя!» Мальчик протянул лапки, чтобы повиснуть на шее. Азиз, спланировав на плечо, прикинулся ласковым голубем мира. Заворковал: «Дур-р, дур-р».

– Катенька, чьи же это детишки? – деликатно поинтересовалась мама. – Мы с папой прямо не знаем, что и думать. Лидочка меня вчера вызвала…

– Мам, я тебе потом все объясню. Устала-а. – Я смахнула птицу, повесила шубу на крючок и зашла в ванную, давая понять, что пресс-конференция окончена.

Пока ванна наполнялась, разделась. Одежда – от джемпера до нижнего белья – провоняла больницей, и я поспешила запихать ее в стиральную машину. Легла на дно якорем, чугунные веки сами собой сомкнулись. Такое состояние называется «ни петь, ни свистеть»…

– Дочка, я борщ сварила, котлетки с картошечкой пожарила, – послышалось из-за двери. – Покушай и отдыхай. А ребятишек я с собой заберу, чтобы не мешали. Не возражаешь?

Какое там возражать? Я чуть не захлебнулась от радости:

– Забери, конечно, мамочка!

Серега имел ломовой приход от наркоза, а я его поимела от маминой стряпни и чистой домашней постели. Ела в полулежачем положении и думала: счастье есть!.. Сереге больше не надо прятаться и воевать, в больнице ему уже ничто не угрожает; кукушата под надежным присмотром, а на их мамашу мне просто наплевать. Мыслям о работе и вовсе не дала ходу, а чтобы никто не доставал, предусмотрительно отключила телефон. В окно било рыжее, бесстыжее солнце, извещавшее, что скоро придет весна. Ослепленная его светом, я уснула прямо с пустой тарелкой на пузе…

* * *

Разбудили меня озноб и жажда. Горло саднило, нос заложило, а суставы выкручивала ломота. Типичное ОРЗ. В другое время я бы охотно поболела – приятно ведь тупо валяться и ни за что не отвечать… Но сейчас точно знала: любимому мужчине гораздо хуже, чем мне. Преодолевая разбитость, встала и включила свет – за окном уже смеркалось. Потащилась в кухню, наполнила чайник и воткнула в розетку штепсель телефона, чтобы позвонить в справочную больницы.

– Состояние стабильно тяжелое. Хотя постойте… Вы про кого из Волковых спрашиваете? Их в списках двое – Ольга Анатольевна и Сергей Владимирович. Наверное, однофамильцы.

Я прямо обалдела, ушам не поверила:

– Как, и Ольга в больнице?!

– Ну да, Ольга Анатольевна, 1983 года рождения. Температура 37,5, состояние средней тяжести.

Женщина из справочной стала терять терпение, ее голос приобрел досадливые нотки, но я не отставала. Судя по имени-отчеству и возрасту, Волкова была не кем иным, как Лялькой.

– Погодите, а что с ней стряслось?

– Поступила вчера после автокатастрофы. Сотрясение мозга, перелом голени, множественные ушибы. Палата 414.

Выходит, мой дневной кошмар оказался провидческим?! Вот и отыскалась блудная мамаша…

Тайна моего исчезновения, кстати, тоже занимала многих. В первую очередь, конечно, Лидию, которая своим звоночком не позволила как следует переварить новость относительно Ольги. Гаевая – не девушка, а буря и натиск, ураган и тайфун, настоящий мирный атом. Мне бы ее энергию…

– Катька! Катюнечка! Ты живая?! Слава богу! А парень тот жив?.. А-а… Ну, мы с Евгением Павловичем так и подумали, что ты в больнице зависла. Слушай, а клиент-то твой, этот гребаный Владимир Иванович, пропал! Вчера, как только нас увидел, дунул, только пятки засверкали. И сегодня не явился оформлять сделку… А я тебя предупреждала: та квартира – точно заговоренная, не удается ее сбыть, хоть тресни!

– Нет, Лидок, из-за квартиры не стоит трескаться. Проблема не в квартире, а в клиенте. Это не Владимир Иванович, а просто какой-то Чичиков.

Напоминание о бобре подняло гадкий осадок со дна моей души. Вспомнилось, как проходимец требовал ключи от квартиры Волковых. Скорее всего, ради них и втирался ко мне в доверие, навязался в гости, запудривал мозги водкой и комплиментами… Чего он забыл в Серегиной квартире? И откуда вообще свалился?.. Тревожные думы затмили голос Лиды, между тем она источала жизнерадостность, как вся группа «Блестящие», вместе взятая:

– Ой, Кать, а эти ребятишки – прямо прелесть! Особенно Ксенечка. Где ты их взяла? Зачем заливала нам про котят, под дурочку косила? Сказала бы сразу правду… Моя мама вчера приходила с ними возиться, и твою маму на подмогу вызвали.

Хорошо, что Гаевая имеет милую привычку задавать вопросы и не дожидаться ответов, – к откровениям я была не расположена. Она стрекотала пулеметом, рассказывая, как минувшим вечерком они дружно доели и выпили все то, что не осилил мнимый клиент. Хоть для кого-то День святого Валентина не впустую прошел… Честная компания приветила и бабу Машу, которая не преминула нагнать пурги про то, как я убивалась над раненым и уехала с ним на «скорой помощи» в одних тапочках…

Лидия гомонила, а я, обжигаясь, глотала кофе, запивая капсулу «Колдакта», – волшебное средство, гарантия того, что забудешь о простуде на целых двенадцать часов. Азиз изображал циркового эквилибриста – одной лапой держался за спинку стула, в другой сжимал дольку лимона. Родное, бескорыстное существо взирало на меня с одобрением и обожанием… Жаль, что далеко не все солидарны в чувствах с попугаем. Например, Негений их отнюдь не разделял, – он перехватил у подруги телефонную трубку:

– Катерина, что вы о себе вообразили? Опять прогулы по личным обстоятельствам? А я ведь предупреждал, что не спущу вам халатного отношения к работе!

– Да и не спускайте, Евгений Павлович, увольте по собственному желанию. Все равно из меня риелтор как из…

Чуть не ляпнула: «Как из дерьма – пуля», но шеф не дал договорить, резко пошел на попятную. Обещал оформить административный отпуск и оказать любую помощь, за исключением материальной. Я заверила, что обойдусь своими силами. Но спасения от Гаевой и Буренко не предвиделось. Как в той старой песне про желтые листья: «Но от осени не спрятаться, не скрыться»!.. Не прошло и двадцати минут, я не успела переодеться и собрать сумку, как сладкая парочка гусь и гагарочка объявилась по моему адресу.

– Запустила ты квартиру, Катя, в хлеву и то чище. Хотя бы заметила, что мы с мамой генеральную уборку сделали? Повсюду порядок навели, – расхвасталась Лида, распуская хвост перед своим длинноносо-стоеросовым кавалером.

– О да, заметила… Чище разве что в Версале!

Порядок в доме в данный момент мне был абсолютно по барабану – я думала исключительно об Ольге, настраивалась на беседу с ней. Гостям, в свою очередь, не терпелось остаться наедине – они с нескрываемым облегчением, слаженным хором пожелали мне счастливого пути и заперли дверь изнутри.

Мое счастье на сей раз заключалось в том, что удалось просочиться в хирургическое отделение. В кошельке оставалось восемьдесят рублей, их-то я и презентовала дежурной медсестре, дав обещание никому про то не рассказывать. Взятый напрокат белый халат добавил мне уверенности, но проникнуть в реанимацию не помог. Тяжелых больных охраняли зорко… Врачи сменились – я не увидела ни одного знакомого лица, зато быстро выяснила, что Серенький по-прежнему пребывает в глубокой отключке. Грустно… Зато повидаться с его супругой мне никто не запретил.

Лялька занимала отдельную палату на четвертом этаже и являла жалкое зрелище: голова распухла наподобие воздушного шара, под глазами проступили фингалы. Судьба-злодейка наградила модель причудливым макияжем в желто-лиловых тонах… Правая нога Ляльки была до колена закована в гипс, из-под лубка виднелись только накрашенные ноготки. Мне она явно обрадовалась, вместо приветствия прошепелявила:

– Катька, подай скорее судно!.. Уф-ф, какое облегчение! Тут, мать, санитарок не дозовешься. – Ольга разулыбалась, обнажив щербины в верхней челюсти. Оказывается, в аварии ей и зубы выбило.