Текст книги "Жена моего любовника"

– Везите сейф как есть! Дома с замком разберетесь, – посоветовала преступному сообществу в количестве двух человек.

– Заткнись, лахудра! – оскалился владелец «жигулей».

– Пошла отсюда! – вызверился клиент и припечатал меня такой тирадой, в сравнении с которой «лахудра» воспринималась нежнейшим комплиментом.

– Молчу, молчу! Нема как рыба… – Я поперхнулась и попятилась, чуть и вправду не проглотив язык от страха. Вжалась в постель, замерла и внезапно поймала взгляд псевдо-Владимира Ивановича, устремленный на оружие. Его черные, как беззвездная греческая ночь, глаза сверкнули недобро. Он что-то сказал брату, тот опять нагнулся над сейфом. В то же мгновение бобер схватил пистолет и направил дуло на Филиппа.

Чпок! Чпок! Выстрелы прозвучали не громче удара ракетки, лупившей по теннисному мячику. Но еще раньше, чем они нарушили тишину, я скатилась под кровать и зажала уши ладонями. Это конец! Кранты! Каюк! Час твой последний приходит, Катерина Макеева! Прощай, Серый Волк! Прощайте, папа с мамой! И все остальные люди добрые – прощайте… Простите, если в чем была перед вами виновата… Эх, лучше б я сама перестреляла бандитов!

Глава 13

– Вылезай, – скомандовал Владимир Иванович.

Он возвышался надо мной, нетерпеливо попинывая мое вусмерть перепуганное бренное тело носком ботинка.

– Не могу, голова болит, – как всегда глупейшим образом ответила я.

– Это хорошо, что болит. Свезу тебя в клинику, получишь первую помощь, а заодно разузнаешь у полюбовника шифр, раздобудешь, так сказать, золотой ключик. Ха-ха-ха!

Каин, убивший Авеля, ничуть не сожалел о содеянном и не думал раскаиваться.

– Ага, угу, ох-х, ух-х. – Я стонала и скрипела, как несмазанная телега, выползая из-под кровати. Нестерпимо хотелось в туалет, и я по-пластунски поползла в направлении ближайшего санузла.

– Куда? – грозно спросил гадский клиент, хватаясь за полуоторванную оборку на подоле Лялькиного платья. – Хочешь, чтобы я начинил тебя свинцом, как Попандопулоса?

Я оглянулась, отчего голову пронзили гром и молнии боли. Клиент сдвинул кустистые брови к переносице, его шары, налитые кровью, страшно выпучились. Прямо на меня было направлено смертоносное жерло пистолета. Мявкнула полузадушенным котенком:

– Нет, не надо, прошу вас. Я очень писать хочу…

– Так встань и иди!.. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! Запомни это, Катерина, – глумился зверюга. – Так и быть, провожу тебя до клозета.

Сама не знаю, какая сила меня приподняла, – наверное, та, что таилась в вороненом дуле. Держась за стенку, заверила гада, что провожать не надо, я стесняюсь.

– Кого стесняться? Все свои! – Раскатистый смех братоубийцы вогнал меня в дрожь. В коридоре, завидев связанного интерна и риелторшу, этот воплощенный сатана спросил, поигрывая оружием: – Как думаешь, может, заодно и их шлепнуть, чтобы не возбухали? Не путались под ногами?

Белые коконы извивались, точно дождевые черви. На полу возле Лидки образовалась лужа. Я сама чуть не поступила подобным позорным образом. Крепко сжав ноги, пискнула:

– Они не возбухают! Они смирно лежат! – и засеменила к туалету.

– Как скажешь, дорогуша. – Бдительный Барбос распахнул дверь, не преминув проконтролировать процесс. Впрочем, может, он вовсе не бдительный, а обыкновенный извращенец? Бывают же такие отморозки, кажется, вуайеристами называются?..

– Одевайся, – махнул он пушкой. – Где твоя шуба?

– Да мне бы еще и платье надо сменить. Не могу же я в рваной одежде… Еще подумают…

– Сойдет! Кому ты нужна, чтобы еще думать про тебя? А ну, пошла за шубой!

– Владимир Иванович, вы на машине? – тянула я резину, сжимая кружившуюся голову. – На какой, если не секрет?

От страха мой голос стал тонким, писклявым. Бобер же, наоборот, басил иерихонской трубой, угрожая:

– Тебе придать ускорения? Сейчас выпишу пенделя!

Натягивая свою засаленную трамвайно-троллейбусную куртку, клиент на миг выпустил оружие, положив его на калошницу. Того мгновения мне хватило, чтобы, отбросив шубу, схватиться за оружие. С пистолетом, зажатым в обеих руках, я дико, отчаянно завизжала:

– Ни с места! Стрелять буду!

Лучше бы этого не делала… Окаянный Иоа таки выписал мне пенделя – резким пинком выбил оружие из рук, в придачу саданул кулаком по носу. Я увидела салют в честь его триумфа: из глаз брызнули разноцветные искры, рот заполнился соленой, как волны Эгейского моря, кровью, которой я едва не захлебнулась. И рухнула ниц под стать застреленному Филиппу Филипповичу…

– Довыеживалась?! – спросило седое чучело, тыча мне в щеку носком ботинка. Увы, он не дождался ответа – я потеряла сознание. Не знаю, долго ли, коротко валялась в отключке, в полном мраке. Очнуться заставила холодная вода, которую Владимир Иванович выплеснул мне в лицо, скомандовав: – Вставай, быстро!

– А-а-а… А, дайте, пожалуйста, полотенце. – Я потряхивала ничего не соображающей головой, с удивлением рассматривая розовые капли, падавшие с волос на пол и на без того мятое, рваное платье. – Как же я в таком виде?..

– Кому ты нужна? – Клиент повторил гадкие эпитеты.

– Маме с папой нужна… – возразила я.

– Если они тебя когда-нибудь увидят, – заржал садист, но все-таки принес и бросил мне кухонное полотенчико.

Перед глазами расплывались радужные круги, кровотечение из носа не прекращалось – я зажимала его, а поднять голову вверх не могла. Владимир Иванович так и не позволил мне переодеться, лишь накинул на плечи шубу, с которой вода скатывалась, как с гуся. На ватных ногах, служивших никудышной опорой, я одолевала короткие два метра до входной двери, наверное, так же долго, как черепаха ползла бы на пик Коммунизма. Трясло то ли от холода, то ли от осознания того, что жить осталось всего ничего. От силы пару часов, а может, и того меньше… Барбос в подтверждение моих худших предположений ткнул мне в шею ледяным стволом. Примеривался…

– Посторонись, инфузория!

Он открыл дверь и шагнул на лестничную площадку, проверяя, все ли спокойно снаружи. А мохнатая лапа с зажатым в ней пистолетом осталась внутри. Это был мой последний шанс! Отпрянув, я толчком, со всей силы саданула по двери, заставляя ее захлопнуться. Запястье клиента, зажатое между косяком и тяжелой дверью, хрустнуло. Кажется, я его сломала. Ура! Так тебе и надо, мерзкое животное! Не одной мне любоваться салютом! Оружие выпало, послышался злобный рык:

– Убью, сука!

Обещание прибавило мне сил. Рывком открыв дверь, я ответно пнула бобра под зад и успела ее захлопнуть прежде, чем он поднялся на ноги. Задвинула щеколду, поочередно щелкнула еще двумя замками.

– Катюха, открой, а то пожалеешь, – послышалось из-за двери.

Я прислонилась спиной к стене и съехала по ней вниз, как с горки на санях. Неужели спасена?.. Ой, даже не верится!.. Тупо смотрела, как по меху шубы стекали розовые капли, и думала: розовое на лиловом – прекрасное сочетание…

– Катерина, не делай глупостей, пожалеешь, – скулил под дверью Владимир Иванович. – Все образуется. Деньги поделим, я женюсь на тебе. Заживем припеваючи! Разве я тебе не говорил, что влюбился с первого взгляда?

– Ага, все русские бабы влюбчивы, как кошки, мечтают заарканить мужика, выскочить замуж! – ехидно промолвила я. – Черта с два, я ни о чем таком не помышляю. Гаити, Гаити… Нас и тут неплохо кормят!

Зачем-то привязалась эта фразочка из мультика. Повторила ее на разные лады, наверное, раз десять, и дрожь унялась. А мутный клиент все не отставал:

– Хочешь на Гаити? Ладно, съездим. Ой-ой-ой, зачем ты мне руку-то сломала? Кисть у меня теперь вся синяя…

Синяя, как Синев, подумала я, приближаясь к спеленатому интерну. Он надувал щеки, стараясь освободиться от скотча. Напрасные усилия, бесплодные потуги – черная лента намертво запечатала лживый рот. Потемневшие от унижения зеленые глаза смотрели на меня умоляюще.

– Что прикажете с вами делать, господин коновал? Ты не только донжуан недоделанный, ты еще и недоделанный человек, вот в чем штука… Мне стыдно за тебя! Обидно, что я в тебе так ошибалась. Крепко прокололась!

Он извивался, побагровев от натуги. Вероятно, тоже хотел попотчевать меня коктейлем из лжи и лести, как бобер, топтавшийся за дверью. Проблема в том, что я знаю наперед все, на что хватает тощей фантазии этих моральных уродов. Убогие ничтожества! А еще называются сильным полом… Увы, и мой нежно любимый Серый Волк недалеко убежал от собратьев по стае. Только раньше любовь мешала мне замечать отягчающие обстоятельства, но теперь… Теперь меня на мякине не проведешь… Господи, как грустно! И как тошно!

Опустившись на пол, я разрыдалась безутешно, прямо как маленький Тема… Размазывала по щекам слезы тыльной стороной ладони, в которой держала тяжеленный пистолет. За стеной лежал труп – почти библейский Авель. А его брат – почти что Каин – перестал подавать сигналы бедствия с лестничной площадки. Скорее всего, его спугнули люди – должны же жильцы этого элитного муравейника хоть изредка покидать обжитые норы – выходить, чтобы выкинуть мусор или купить продукты, которые тоже вскоре превратятся в мусор. В прах и тлен… Все на свете подвержено такому печальному финалу – даже самые возвышенные, самые светлые и лучшие чувства!..

Я скосила глаза на Синева, по-прежнему извивавшегося в попытке избавиться от пут простыни. Гаевую мне и вовсе видеть не хотелось, она перестала для меня существовать.

Все, хватит сидеть и реветь!.. Направилась в ванную. Первым делом сунула пушку в барабан стиральной машины и захлопнула люк. Теперь только специально обученная собака сможет отыскать оружие, натворившее столько бед. Затем я хорошенько умылась, подержала на носу мокрое полотенце и смыла с волос коросту запекшейся крови. На макушке прощупывалась опухоль – шишка размером с еловую. Веки у меня сузились, как у китаянки, а нос разбух, формой и цветом отчетливо напоминая баклажан. Красавица, слабо улыбнулась самой себе. Досыта навлюблялась?.. Ничего, внешнее уродство – это временно, мелочи, ерунда, оно когда-нибудь пройдет, а наука быть осмотрительной останется со мной… И вообще все суета – богатство, мужья, жены, квартиры, карьера! Ничто на свете не стоит одного дня, прожитого в любви. А я целых пять лет упивалась воспоминаниями о пылком курортном романе и ни о чем не жалела. Какое счастье, что у меня была Греция!

В ванную входила мямля, рева и рохля Катрин, а вышел из нее совершенно другой человек – Екатерина Максимовна Макеева, молодая решительная женщина, способная отвечать за свои поступки. Она отлепила скотч от лица Никиты Синева и сообщила ему:

– Звоню в милицию. Пора сдаваться. Ты что предпочитаешь – жить стоя или умереть на коленях?

– Ты хочешь меня застрелить? – пролепетал он онемевшими губами.

– Не угадал! – Я предъявила пустые руки.

– А что тогда?

– Я хочу, чтобы ты выбрал: уйдешь или останешься и разделишь со мной уголовную ответственность за порчу чужого имущества.

Он молчал, глядел куда-то мимо. Мне пришлось продолжить, и, к сожалению, я сбилась с высокого бесстрастного тона на издевательский:

– Если уйдешь, будь ласков, забери с собой эту милую девушку – автора бессмертного поэтического творения про вампиров.

– На хрен бы она мне сдалась!

– Именно на хрен и сдалась. – Я откровенно упивалась временной, но все же властью.

– Развяжи меня, сил нет, как все затекло, – взмолился хлопец. – Кать, мне безумно стыдно… Я не хотел…

– А я хочу, чтобы ты знал: я тебе очень благодарна за помощь, оказанную в больнице. Ты меня действительно очень поддержал, но сегодня…

– Да я, если честно, сам от себя такого не ожидал…

Лидия снова начала виться змейкой, особенно усердно сучила ногами – они били по паркету, как русалочий хвост. Обида во мне уже перегорела и остыла, как зола. Я разлепила бывшей подруге рот, и она заегозила:

– Кать, а я не могу оставаться! Мне нельзя сталкиваться с милицией. Сама понимаешь, как отнесется к этому моя мама… Отпусти, а?! Ой, я прямо физически чувствую, как мама волнуется! А у нее давление… Сколько же сейчас времени?

Я развязала Лидку, и она прямиком сиганула в туалет. Нет бы и лужу за собой на полу подтерла!.. Оставила для меня. Девушка покинула нашу не вполне тихую обитель, не попрощавшись, не оглянувшись. А Синев не спешил уходить – закрылся в той же ванной комнате, где мылся накануне, и сидел там тише мыши. Видимо, обдумывал грядущее житье-бытье.

В милиции по 02 известие об убийстве выслушали с олимпийским спокойствием. Оперативники прибыли буквально через пять минут – я только и успела, что сменить рваное платье на свитер и джинсы. Зато показания пришлось давать битых два часа. С особым пристрастием меня допросили насчет пистолета, кишевшего моими отпечатками пальцев. Зачем я его только сцапала? Пусть бы и валялся на полу… Специальный наряд отвез в неизвестном направлении сейф – его вытаскивали вчетвером. А с транспортировкой трупа Филиппа Филипповича справились двое с носилками… Я испытала двойственное чувство: конечно, он злодей, но вот был человек, и нету…

– Скажите, пожалуйста, какая уголовная ответственность предполагается за порчу чужого имущества? – спросил Никита, когда настала его очередь отвечать на вопросы.

– Кому? – не понял служивый.

– Ну, мне… – Интерн не отводил, не прятал свой изумительный, честный изумрудный взгляд.

– Так заявления от пострадавших пока не поступало. Значит, и дело возбуждать нет оснований. Улаживайте проблему без суда, между собой, нам без того дерьма хватает, – посоветовал капитан Кравцов.

Я специально узнала его имя и отчество – Федор Игнатьевич. Статный, моложавый капитан обещал установить наблюдение в палате Волкова на случай, если туда вломится Иоакимис. Синев приободрился. Сказал, что и сам переселится в больницу, чтобы денно и нощно, неусыпно заботиться о пострадавшем.

Ключи у меня изъяли. Серегину квартиру опечатали, прибраться в ней не позволили, я только успела захватить детские вещи. Инспектор заявил, что в ходе следствия может потребоваться дополнительный осмотр места преступления.

Вдвоем с Никитой мы медленно спускались по лестнице.

– Чудные какие-то у вас отношения, без бутылки не разберешься, – промолвил нам вдогонку капитан. – Жены, любовники, друзья, враги. Смешались в кучу кони, люди… Сплошное недоразумение!

Оглянувшись, я заметила, как он поднес указательный палец к виску. Скорее всего, собирался покрутить им, выполнив известный глумливый жест, но резко, будто обжегшись, отдернул руку. И получилось, что он коротко козырнул, как бы отдавая мне честь. Забавно…

– Давай сумку, – перехватил у меня ношу Никита.

– Обойдусь, – передернула я плечами, но сумку отдала.

Шел третий час ночи. На чужую «Ниву» с пустым бензобаком никакой надежды не было – еще застрянет посреди дороги. Синев погладил ее по капоту и велел ждать до лучших времен. Без денег ты мало кому нужен, а меньше всего – водителям авто, которых, впрочем, на шоссе и не наблюдалось. Мы отправились пешком через парк, некогда восхитивший лицемерного бобра. «Ах, елочки, березки, рябинки! Обожаю красивые пейзажи» – от этого воспоминания я поежилась.

– Голова болит? – изобразил понимание спутник.

– Угу, болит, но терпимо, жить можно… Холодно очень. Прямо ощущаю себя колбасой в холодильнике.

– А какой колбасой – докторской или молочной? Или, может быть, таллинской полукопченой?

– О, а у тебя, кажется, аппетит прорезался, – усмехнулась я. – Напоминаю себе сервелат.

– Вкусная ты моя! – облизнулся Никита и взял меня под руку, чтобы прибавить скорости.

В исправном-то состоянии не могу отнести себя к спринтерам, а уж в больном… Каждый шаг отдавался непосредственно в проломленной голове, к тому же я быстро начала задыхаться и сердито буркнула:

– Чего ты вообще за мной увязался? Валил бы с Лидкой!..

– О чем ты говоришь? Как я могу тебя не проводить?.. Не переживай, доведу до дому и испарюсь, как ацетон. Как лак с ногтя под воздействием ацетона.

– А куда ты испаришься? Тебе ведь жить негде.

– Подамся в родную больницу…

Весь оставшийся отрезок пути я лихорадочно соображала, куда девать интерна. До больницы пилить не меньше десяти километров, да еще через мост – с правого берега Оби до левого. Вдруг замерзнет, пропадет?.. Возле моего подъезда Синев остановился, протянул сумку и церемонно пожелал мне спокойной ночи. Я с суховатой настойчивостью велела ему следовать за мной.

– Катрин, ты права – свинья, подлец, недочеловек! А ты… ты очень хорошая, самая лучшая девчонка…

– На всей улице Кропоткинской, – сбила я его с высокопарной ноты и нырнула в родной обшарпанный подъезд. – Ладно уж, заходи, недочеловек! Сколько можно морозиться?!

Никита твердил как попугай: прости да прости. Впрочем, не все попугаи умеют извиняться – например, моему Азизику подобные формы вежливости неведомы… На площадке перед последним лестничным маршем неисправимый идальго вжал меня в стену и начал целовать руки. Наверное, следовало бы оттолкнуть его, отрезать гордо: не нужны мне твои поцелуи, братец Луи! Но я замерла… Стыдно признаться, но было на редкость, просто головокружительно приятно! Донжуаны как звезды – если их зажигают, значит, это кому-нибудь нужно. Без соблазнителей слабый пол перестал бы чувствовать себя прекрасным… Сама не заметила, как он расстегнул мою шубу, запустил ладони под свитер. Поцелуй в губы и вовсе чуть не лишил меня чувств – третий раз за этот кошмарный день. Синев целовался мастерски – просто душу высасывал своими влажными губами, крал сердце… Я еле оторвалась, сказала не столько ему, сколько себе:

– Хватит, пойдем!

И все. Он больше не распускал руки, как отрезало. История не повторилась. Если кто думает, что в ту ночь мы сделались любовниками, тот сильно заблуждается. С меня довольно стихийных половых связей и любовного безумства!.. Коротать ночь нам довелось на полу, поскольку тахта была занята мамой и детьми. Зато остаток ночи прошел спокойно.

* * *

Наутро Ксюша оккупировала колени доброго дяди Никиты. Артем крепко обнял за шею меня. Мы сидели друг против друга за кухонным столом и дуэтом пытались успокоить мою маму, которая рыдала куда горше, чем я накануне в прихожей волковской квартиры. Вместо чинного, степенного чаепития получилась общая нервотрепка.

Лялькина дочь – мелкая стрекозка – подлила масла в огонь невинным, казалось бы, вопросом:

– Катя, зачем ты намазала носик желтеньким? Разве так красиво?

– Это новое направление в макияже. Стильно, похоже на одуванчик, – как можно более серьезным тоном объяснила я.

Нос мой в самом деле внушал отвращение, зато царапины на щеке почти зажили. И голова вела себя вполне сносно – гудела ульем, потрескивала, но ведь могло бы быть и хуже. Гораздо хуже!.. Никита заверил, что кость цела, повреждена только кожа, но шрам быстро затянется. Нас обоих по-настоящему мучило недосыпание, от которого под веками жгло, будто там скопился горячий песок. Но аппетит сонливость не отбила – за завтраком мы уплетали наваристые щи со сметаной и изрядными кусками мяса.

– Какая ты стала скрытная, Катя, от тебя правды теперь не добьешься, – укоряла, всхлипывая, мама.

– Вера Ивановна, какое у вас давление? – придумал обманный маневр мой очередной постоялец.

Как он догадался, что мамочку хлебом не корми – дай обсудить муки гипертонии! Она расслабилась, утерла слезы и с большим энтузиазмом поведала о причудах метеозависимости:

– Представьте себе, когда атмосферное давление падает, у меня тотчас начинает расти артериальное! Я уж даже адельфан приняла, все равно до ста восьмидесяти подскочило!

– Нет, адельфан я бы не советовал, это старое поколение препаратов. Вам, Вера Ивановна, надо обследоваться, подобрать эффективные средства, что-нибудь типа энапа попить в целях профилактики. Ну и конечно, нужна бессолевая диета, щадящий режим, достаточный сон. – Синев усердствовал, желая произвести впечатление своими познаниями, а мама лишь всплеснула руками:

– Какой уж там сон, о чем вы говорите?! Катенька невесть где пропадает, избитая возвращается, и я вся на нервах. Да еще малыши – они ведь очень резвые, подвижные. Да и потом, такая ответственность… Вот, собственных внуков Бог не дал, чужих приходится нянчить!

– Баба Вера, а ты думай, что мы твои родные, – посоветовала ей Ксения. – Легче станет нянчить.

– Ах ты, моя умница! До чего же развитой ребенок, – с восхищением чмокнула девочку мамочка. Конечно, ей по возрасту давно полагалось иметь внуков, но где их взять, если суровые обстоятельства моей жизни не располагают?..

Тема хватал со стола все подряд – печенье, хлеб, куски сахара. Не столько ел, сколько мусолил и бросал, пользуясь полной безнаказанностью. Его умница сестрица удалилась в комнату, откуда немедленно послышался бранный возглас попугая. Скорее всего, она опять щекотала Азиза через прутья клетки. Никита, не теряя надежды понравиться моей родительнице, взялся ее уверять, что отныне будет всемерно заботиться обо мне. Мама насторожилась:

– Вы, верно, что-то от меня утаиваете. По-моему, вы, Никита, младше Катеньки… Какие у вас отношения?

– Прекрасные! Дружеские! – в унисон воскликнули мы, не подозревая, что навлечем на себя новый град вопросов: а где познакомились? А кто родители будущего хирурга? И знакомы ли они со мной? И чьи это, в конце концов, дети?!

Импровизированный брифинг на кухне мог бы затянуться до вечера, но Никита упросил маму вернуться домой, попутно купить в аптеке энап и хорошенько отдохнуть от кукушат. Она отчего-то противилась. Обстановку разрядил выпущенный на волю Азиз. Набрался наглости – приземлился непосредственно на стол и гаркнул во все свое попугайское горло:

– Др-рянь! Атас!

– Ох, зачем ты его только завела, дочка? – Мама направилась к двери. – До того неблагодарное животное! Всякий раз вздрагиваю, на душе нехорошо, когда он орать начинает…

– Он не животный, бабулечка, а птичка, – подластилась к ней Ксения. – Приходи к нам еще!

Если в мамином присутствии мы с Синевым перемогались кое-как, жестоко страдая от дефицита сна и поминутно зевая, то после того, как за ней закрылась дверь, перестали бороться с желаниями. Он споро отремонтировал кресло-кровать и рухнул туда, а я устроилась на тахте. Едва коснулась подушки, как Морфей забрал с потрохами… Плохо, что опять привиделись кошмарики – приемный покой больницы, сплошь забитый покалеченными знакомыми. Снились Лидка, Буренко, Барбарис и другие коллеги-риелторы, сидевшие рядком перед равнодушной дежурной врачицей, а еще встревоженная Ольга с загипсованной ногой. Даже во сне я помнила, что она ждет Эгема, недоумевая, куда он пропал. Силилась проснуться, но не смогла – захлестнуло новое, куда более жуткое видение: мертвое тело Филиппа Филипповича, окровавленная квартира Волковых. Слышался раскатистый, угрожающий бас Владимира Ивановича: «Катерина, как смела ты сломать мне руку? Тебе не жить, Катерина!»

Это было уже свыше всяких сил. Я очнулась в холодном поту и подумала, что только во снах люди вещают так похоже на басню Крылова: «Как смеешь ты своим нечистым рылом здесь чистое мутить питье мое песком и илом?! За дерзость такову я голову с тебя сорву!» Игра ассоциаций, полуденный бред… В глаза било закатное солнце, наверное, оттого и привиделась кровь. Уф-ф-ф… Я встала, сдвинула занавески, снова легла, но сон был безвозвратно утерян. Как можно дрыхнуть, зная, что Эгамбельды где-то заперт, а Иоакимис, наоборот, гуляет на свободе? И не просто гуляет, а вынашивает новые коварные замыслы. Ему ведь невдомек, что сейфа в квартире на Нарымской больше нет, зато известно, в какой больнице мой Серенький. Решила обсудить ситуацию с Никитой. Трясла его как грушу, просила: вставай! Парень мычал, не открывая глаз, отмахивался, отворачивался, всячески сопротивлялся до тех пор, пока я не догадалась крикнуть ему в ухо:

– Синев, кончай дрыхнуть! Срочно шуруй в приемный покой!

– А?! Да, сейчас! – вскочил он. Что значит профессиональная муштра! Выработался безусловный инстинкт.

Я скороговоркой пересказала свои тревоги, заключив:

– Надо срочно ехать в больницу, я волнуюсь за Серегу и за Ляльку. Но вот куда девать детей? Не хотелось бы снова маму напрягать…

– Нет, конечно, твою маму трогать не будем, возьмем детей с собой, пусть прогуляются и заодно посмотрят на папку с мамкой, а то уж скоро забудут, кто их породил.

Разомлевшие, сонные Тема и Ксюша таращились на нас, как совята, стараясь понять, чего от них хотят.

– Хорошие мои, монетки вы мои золотые, вставайте! Кушаем, умываемся, меняем памперсы, одеваемся и выдвигаемся! – втолковывала я им.

– Мне не нужен памперс, – заспорила Ксюха, – и умываться не хочу. Я хочу смотреть телепузиков!

Никита позвонил в отделение экстренной хирургии, после чего доложил:

– Все нормально, все ништяк! К Волкову пожаловал Кравцов, у них там происходит суровый мужской разговор – капитан показания снимает. Но говорит, что и с тобой не прочь пообщаться. Ты как, готова?

Мне-то что? Как говорится, нищему собраться – только подпоясаться, а вот с упаковкой ребятишек пришлось повозиться. Но делать это вдвоем, в четыре руки оказалось несравненно легче, чем в одиночку. Вот, оказывается, для чего нужен комплект родителей – папа и мама… Дружным семейством мы высыпали на улицу: Темыч оседлал Синева, я держала за ручку на удивление покладистую Ксению. Если когда-нибудь Бог пошлет мне детей, хочу, чтобы их было тоже двое. Мальчик и девочка. Стрекоза и муравей. На глаза навернулись слезы – снег нестерпимо слепил, блистая последнею красой…