Текст книги "Немцы"

– Для должности старосты лагеря тоже нужен крепкий человек, – заметил Лаптев. – Это ответственная работа.

– Ну, что он мнется? – нетерпеливо спросил Хромов, не понимая, о чем говорят немец и замполит.

– Видите ли, господин лейтенант… – продолжил по-немецки Лендель, – в лесу я зарабатываю теперь два дополнительных талона и триста граммов хлеба сверх нормы. Благодаря этому я еще бодр и крепок. Но если я останусь в лагере, я же не буду ходить под окнами кухни и клянчить тарелку супа? Я не смогу поступать нечестно…

Лаптев перевел, и Хромов добродушно усмехнулся.

– Ладно, Лендель, как-нибудь проживешь. Принимай давай дела у Грауера, да побыстрее. А того – в лес, на твое место.

Лендель вышел от Хромова совершенно растерянный. Немцы из первой роты обступили его.

– Мы так рады, папаша Лендель! Уж вы за нас постоите!

– Еще ничего не известно, друзья. Я буду отказываться…

На другой день Грауер вышел на работу в лес. С ним никто не здоровался и не разговаривал.

15

Из вагона прибывшего на Чис раннего поезда вышел военный в форме майора госбезопасности. На станции приезжий спросил, где расположен штаб батальона интернированных немцев. В штабе в такой ранний час он никого не застал и прошел прямо в лагерь. Дежурным был в эту ночь Саша Звонов, сладко похрапывавший в караульном помещении. Начальник караула растолкал его, и Звонов увидел перед собой щеголеватого, тщательно выбритого майора.

– Майор Горный, инспектор областного управления, – отрекомендовался с сильным украинским акцентом приезжий. – Где я могу увидеть командира батальона интернированных немцев старшего лейтенанта Хромова? Правда, час еще совсем ранний…

Часы в проходной показывали без десяти минут пять.

– Какой ранний! – Звонов молодцевато встряхнулся и поправил ремни на гимнастерке. – Через десять минут подъем. Мы в это время всегда уже на ногах.

Горный чуть заметно усмехнулся.

– Почему так рано подъем? – поинтересовался он, закуривая и протягивая портсигар Звонову.

Саша, сконфузившись, объяснил, что это сделано по распоряжению комбата. Чем вызвана такая мера, он решил не распространяться. Горный тем временем вышел из караулки и внимательно осмотрел широкий, довольно чистый лагерный двор, обсаженный елками.

– Может, с дороги покушать, товарищ майор? – предложил Звонов. – Так я велю немкам…

– Нет, еще не проголодался. А как у вас, кстати, с питанием?

– Плоховато, товарищ майор, – признался Звонов. – Прямо сказать, ни к черту! Одна зеленая капуста, да и не зеленая, а черная. Щи вонючие, просто беда!

– Однако по имеющимся сведениям ваш лагерь дает приличный процент выполнения работ. Как же вы справляетесь?

Звонов развел руками.

– Комбат жмет на немцев, строго требует… Ну и работают.

После дребезжащего электрического звонка начали открываться окна и двери. Появились полуодетые немцы. В одних красных фланелевых подштанниках выскочил во двор Отто Бернард и, еле разомкнув опухшие сонные веки, старческой походкой засеменил в уборную. Звонов шикнул на него, а Горный снова усмехнулся.

– Что, у вас всегда немцы в нижнем белье по двору гуляют?

– Привычка у них такая, – извиняющимся тоном проговорил Звонов.

– Плохая привычка, – заметил майор.

Вдоль забора висели железные рукомойники над большим желобом. Дежурные по роте вылили в них несколько ведер холодной воды. Немцы начали умываться. Одни – до пояса, другие только побрызгали на лицо и руки, ежась от утреннего холодка. Бёмы почти и не подходили к умывальникам. Только один из них набрал в пригоршни воды и выпил.

– Плохо умываются, – констатировал Горный. – Куда командир роты смотрит?

– Это моя рота, товарищ майор, – окончательно смешался Саша. – Ничего с этими гадами не могу поделать.

В это время на выручку к Звонову явились Хромов и Лаптев. Поздоровавшись, Хромов пригласил Горного к себе в кабинет, но майор предпочел сразу же приступить к осмотру лагеря, пока немцы не разошлись по работам. Прошли в столовую и на кухню, Горный заглянул в котлы, а потом и в миски немцев. Затем направились обследовать комнаты, где жили интернированные. Майор все время молчал, и никак нельзя было догадаться, доволен он или нет. Только в комнате женской роты, где помещались матери с грудными детьми, он вдруг спросил у Лаптева, указав на одного из четырех младенцев:

– Почему такой заморыш?

– Врач говорит, что мать не хочет кормить… К тому же родился недоношенный.

Осмотрев весь лагерь, Горный выразил желание отдохнуть и уснул на диване в комендатуре, предварительно закрывшись на ключ. Хромов бросился на кухню.

– Что же вы, чертовки проклятые, не догадались картошку перебрать! – зашипел он на поварих и со злостью пнул ногой бадью с черной, скользкой картошкой. – Подвели меня под монастырь! Распечатайте новую бочку капусты, гороха на обед не варить! Сварить ту крупу, что оставлена для больницы. И ушами у меня не хлопать! Винтом ходите, но чтоб все было в порядке!

Хромова очень беспокоило, что Горный явился так внезапно, что он, Хромов, совсем не успел подготовиться, чтобы показать товар лицом. Не везде было чисто, пища варилась плохая, в карцере с вечера сидели пять человек за отказ выполнять норму. Хромов поспешил их выпустить, приказав не болтать. Но угрюмый, заросший щетиной немец огрызнулся:

– Я будет говорить политишелейтенант! Я не может работать норма… Я – второй группа.

– Пошел к черту, симулянт проклятый! – прохрипел комбат. – Я тебе покажу такую группу, что мать родную забудешь как звать!

Но напрасны были распоряжения комбата: Горный в лагерь уже больше не заглянул. После завтрака он вместе с офицерами отправился по участкам, где работали немцы. Сначала посетили коммунальный отдел приискового управления. Двое немцев грелись на солнышке, других видно не было.

– Где же остальные? – осведомился Горный у десятника.

Тот замялся.

– У старшего бухгалтера в огороде, может, работают… Работы срочной у нас пока нет, так начальник велел…

– Что же, им старший бухгалтер по наряду оплачивает или как? – спросил Горный.

– Какой там наряд, – еще больше смутился десятник, – разве немцам не все равно? День да ночь – сутки прочь…

– Поедемте дальше, – строго сказал Горный.

Офицеры сели в тарантас. Хромов украдкой показал десятнику кулак. Следующим был посещен «Морозный», большая гидравлика. Здесь работала старательская артель из сорока русских и восемнадцати немцев. Водяные струи, вылетающие из мониторов, буравили и расплавляли каменистую породу. В огромном разрезе копошились люди с тачками и носилками, вытаскивали и дробили кувалдами камни, вымытые водой из земли. Стоя на разрезе, Горный внимательно наблюдал, как несколько немок, увязая по колено в густой илистой каше, тащат носилки с камнями. Высокий худой старик в резиновых сапогах грубо заорал на них:

– Пошевеливайтесь!

– Ихь канн нихт майне фус хераус бринген[3]3
  Я не могу вытащить ногу (нем.).


[Закрыть], – пролепетала одна из немок, спотыкаясь и чуть не падая в грязь.

– Кан, кан, – передразнил старик. – Волокись живее, вон начальство глядит.

Горный пальцем поманил старика. Тот поднял картуз над лысеющей головой.

– Что же это у вас рабочие в резиновых сапогах на берегу толкутся, а немки в ботинках по колено в грязи вязнут? – спросил Горный. – Нужны вам рабочие – обуйте их, вы средства имеете.

– Стоящее ли дело, товарищи начальники? – недовольно отозвался артельщик. – Я уж товарищу Хромову докладывал: полениваются, оттягаются. А у нас работа такая, что пошевеливаться требуется.

– По какому разряду получает эта женщина? – майор указал на высокую крепкую немку, которая катила перед собой тачку, полную породы, скользя по узким, грязным покатам.

– Второй, – неохотно отвечал старик.

– А вот этот мальчик? – Горный кивнул на русского мальчугана, скидывающего в кучу мелкие камешки.

– Васька? Он третий получает.

– Эта женщина хуже его работает?

– Как сказать… – старик потер лысину. – Васька – парень проворный, племянник он мне. Мониторщика может подменить, в забой стать. А те вороны что смыслят?

Горный пошел дальше, а артельщик, недовольно фыркнув, крикнул стоявшим на берегу рабочим:

– Будет на борту-то околачиваться! Подмените немок, пусть вылезут, обсохнут.

В механических мастерских офицеров встретил сменный мастер.

– Как немцы у вас работают? – спросил Горный. – Довольны вы ими?

Мастер покосился на Хромова и сказал:

– Очень даже довольны, товарищ майор. Свет увидали с тех пор, как их сюда привезли. Ведь у нас, шутка сказать, ни одного мало-мальского слесаришки не осталось, одна ребятня. А немцы мастеровой народ, особенно сварщики, котельщики, кузнецы. Мы таких отродясь не видели! Вот поглядите сами.

Офицеры вошли в цех. У входа около горна со своим подручным работал Хорват. Огромные мышцы ходили ходуном под узкой, раздобытой им где-то матросской тельняшкой.

– Да, этому далеко до дистрофии, – заметил Горный.

– Большие деньги зарабатывает, – доверительно сообщил мастер. – Тыщи по две каждый месяц ему выписываем. Кузнец – первый сорт! Вон топоры какие кует, все мелкие части для гидравлик, для драг – все через его руки. Хорват! – крикнул он и замахал руками. – Покажи-ка товарищам офицерам свою работенку!

Кузнец, закопченный, потный, подошел, держа в клещах еще не успевшее остыть лезвие топора безукоризненной формы.

В мастерских работало еще около сорока немцев, здоровых и веселых на вид. Как раз наступил обеденный перерыв, и они вместе с русскими рабочими повалили в столовую.

– Мы их кормим, – обстоятельно объяснял мастер. – Начальник цеха добился у директора средств им на питание. Два раза в день даем, только бы работали.

– Правильно, – заметил немногословный майор.

Вечером Горный собрался уезжать. Ни Хромов, ни Лаптев так и не поняли, понравилось ему в лагере или он недоволен. А спросить почему-то побоялись. Правда, напоследок он довольно дружелюбно пожал Хромову руку и любезно простился с остальными офицерами:

– Желаю успехов! Берегите доверенных вам людей, в этом наш советский принцип отношения к военнопленным и интернированным.

Горного посадили в поезд, и Хромов облегченно вздохнул:

– Ну, пронеси, господи! Как в бане парили – семь потов сошло!

Недели через две Хромова срочно вызвали в областное управление. Передав командование Лаптеву, комбат выехал в Свердловск. Явился он обратно хмурый и злой.

– Принимай дела, – резко сказал он Лаптеву. – Посылают меня к черту на кулички, куда-то в еланские лагеря. Там, говорят, тебе будет где развернуться: весь лагерь – сплошные офицеры СС, – он грустно усмехнулся и добавил: – Нечего сказать, повышение по службе! Только было я наладился… Эх, уезжать не хочется! Привык я здесь.

Передача дел не заняла много времени. Финансовые документы были в полном порядке.

– Ни одной копейкой не попользовался, – гордо сказал Хромов. – Поработайте вы так!

Хромова собрались проводить все офицеры. Он был то хмур, то весел.

– Ну, ребята, не поминайте лихом! А признайтесь, немцы-черти рады, небось, что я уезжаю? – Хромов засмеялся. – Я ведь их здорово гонял!

16

В первых числах августа Лаптев получил извещение, что он утвержден командиром батальона интернированных немцев. Первым делом он решил помаленьку устранить все хромовские строгости. Подъем снова перенесли с пяти часов утра на шесть, убрали с забора колючую проволоку, посты на вышках стали выставлять только ночью. Опять по вечерам были танцы. Немцы воспрянули духом, забегали веселее.

Однако уже очень скоро Лаптев заметил, что участились случаи невыполнения нормы, неподчинения начальству и ротному командованию. «Ну, сели на голову! – с беспокойством думал он. – Распустил вожжи, и вот, пожалуйста…» Он не знал, что делать: относиться к немцам, как Хромов, он не мог, а по-доброму ничего не получалось. Лаптев сердился сам на себя, обижался на неблагодарных немцев, но наконец решил: надо найти какую-то золотую середину, а главное – самому за всем следить, проверять выполнение всех своих распоряжений, а это значит почти неотлучно быть на работе. Поздними вечерами, сидя на кухне у Черепановых, он листал выпущенные до войны, но абсолютно новенькие, видимо, никогда никем не читанные брошюры, которые наугад набрал в приисковой библиотеке, составлял себе подробный план работы, даже расчертил лист бумаги одному ему понятными графиками, и в конце концов приступил к реализации этого плана.

Ленделю поступило распоряжение: немцам, не выполняющим норму, работать по двенадцать часов в день, всем выполняющим – улучшенное питание. Каждое воскресенье всем работать на подсобном хозяйстве – этому Лаптев уделял особое внимание.

– Это наша жизнь, – втолковывал он всем. – Без этого – беда! Голодать зимой будем.

Питание за последнее время в лагере значительно улучшилось: часть немцев увезли на покосы и на полевые работы, а их довольствие распределилось между остальными. Совхоз стал давать молоко, поспели овощи.

Немцы ходили повеселевшие, болтали с женщинами и заводили романы. Лаптев, зашедший поздно вечером в женскую роту, обнаружил там почти на каждой койке обнимающуюся парочку.

– Староста болен, – объяснил испуганный дежурный, – а без него некому распорядиться.

Смущенный Лаптев быстренько покинул второй корпус. Явившийся по его вызову Лендель смутился еще больше своего командира.

– Тут я почти бессилен… С этим трудно бороться, господин начальник лагеря. Улучшение питания…

– Улучшение вашего положения тем более обязывает вас быть дисциплинированными, – начал Лаптев, но осекся и закончил: – Согласитесь, нельзя же из роты публичный дом устраивать? Разрешаю приходить только к женам.

Лендель, красный от смущения, поклонился.

«Придется к зиме ясли открывать, – думал Лаптев по дороге домой. – Верно, что дело такое… Сам вот влюблен как мальчик… Но это уж слишком, на глазах у всех! Прямо бордель какой-то!»

Теперь он редко виделся с Татьяной Герасимовной. Договорились, правда, в ближайшее воскресенье съездить посмотреть покосы. При всей своей загруженности делами Лаптев никак не мог дождаться этого дня. Накануне поездки он улегся спать в сарае, чтобы ранним утром не беспокоить хозяев.

Было около четырех часов утра, когда Татьяна Герасимовна подкатила на легком тарантасе ко двору Черепановых. Лаптев крепко спал. Она обошла огородом, подкралась к сараю, прислушалась, потом осторожно открыла дверь. Посмотрев на спящего Лаптева, усмехнулась, забрала оба его сапога, брюки, китель и, спрятав их под ворохом свежего сена, проворно выбежала из сарая.

– Эй, комбат, вставай! – легонько постучала она в стенку.

Лаптев вскочил сразу, словно только и ждал, когда она позовет.

– Сейчас! – крикнул он, но оторопел, не найдя брюк и сапог. Тихий смешок вывел его из оцепенения. – Отдай брюки! – грозно приказал Лаптев и тут же засмеялся: – А то ведь я к тебе и без брюк выйду…

– Они под сеном, – отозвалась она. – Куда хорош бы ты был без брюк!

Он так торопился к ней, что никак не мог попасть в рукава кителя.

– Шинель возьми, замерзнешь, – тихо сказала Татьяна Герасимовна, когда Лаптев уселся рядом с ней в тарантас. – Холодно, роса…

– С тобой не замерзну, – шепнул Лаптев, подвигаясь к ней поближе.

– Не шути! – строго и серьезно оборвала она.

Дорога уходила в горы, петляя между кустов желто-красного шиповника. Солнце было еще совсем невысоко, сизая роса покрывала траву.

– Все просыпается, – улыбаясь, отметил счастливый Лаптев, поеживаясь и снова придвигаясь к Татьяне Герасимовне. – Куда мы едем-то?

– Сначала к Тамарке заедем. Немцев твоих посмотришь.

– Я о них не очень соскучился. Поехал только из-за тебя. Ты у меня сегодня не отвертишься…

– От чего это? – удивленно выгнув брови, спросила она.

Лаптев отнял у нее вожжи, привязал их к передку и, крепко обняв ее за плечи, попытался повалить на сено, которым был набит тарантас.

– Дурной же ты! – отпихнула его она. – Хотя б уж с дороги в лес своротил. Ведь тут люди ездиют.

Лаптев, чуть не разбив телегу о пень, погнал лошадь в лес. Лошадка мирно жевала траву, а они, позабыв обо всем, целовались.

– Поженимся? – наконец спросил он, гладя ее по волосам.

– Теперь, видно, придется. Не брезгуешь старухой?

– Со старухой спокойнее, – пошутил Лаптев.

Татьяна положила ему голову на плечо, провела теплой рукой по щеке:

– Ты только, Петя, ребят моих не обижай. Ведь они сироты…

– Да разве я похож на строгого отчима? – Лаптев снова крепко обнял ее.

На покос к Тамаре они приехали к полудню. Места здесь были хорошо знакомые Татьяне Герасимовне. Вскоре они расслышали стук молотка, отбивающего косу.

– Давай, Петя, потихоньку подойдем, посмотрим, как они там…

Лошадку привязали у дороги, а сами по кустам незаметно подошли к косившим. Раздвинув ветки, Татьяна Герасимовна оглядела широкую поляну. Немцы шли друг за другом. Третьей косила Тамара. Даже издали она казалась осунувшейся и похудевшей. «Заработалась девка», – подумала Татьяна Герасимовна и потянула Лаптева за рукав.

– Здорово, девоньки! – звонко крикнула она, выходя из-за кустов.

Тамара вздрогнула, остановилась, а потом радостно побежала к ним навстречу.

Немки, увидев Лаптева, застыли в нерешительности: косить или ждать распоряжений?

– Перекур! – объявил Влас Петрович, выходя из-за свежесметанной копны. – Садись, матрены!

– Ну, как живете-то? – Татьяна Герасимовна испытующе посмотрела на Тамару и Власа Петровича.

– Хорошо, – сдержанно отвечала Тамара. – Погода выручает. День косим, другой гребем.

– Много ли травы сбито, считаешь?

– Гектаров тридцать, думаю. Сметано десять тонн.

– На премию метишь? Тебя еще никто не обскакал. На других участках сведения похуже.

– Здесь трава хороша и покосы чистые, – уклончиво сказала Тамара.

Татьяна Герасимовна оставила Лаптева с косарями, а Тамару повела по поляне между рядов скошенной травы.

– Ты пошто, сударыня, сама косишь? – строго спросила она.

– А что? – Тамара удивленно вскинула глаза.

– Придется мне сюда другого прораба посылать, раз ты в косари записалась. Мне, матушка, начальники нужны, а рабочих у меня сейчас хватает.

– Что ж, так сидеть? – смутилась Тамара. – Я ведь немного…

– То-то, немного! Один нос у тебя остался, черная, худущая! – Татьяна Герасимовна положила руки Тамаре на плечи. – Ты скучаешь здесь, что ли, Томка?

– Да нет… А как вы там? Как в лесу?

– В лесу-то? Там хорошо… – она будто задумалась о чем-то своем, а потом вдруг решилась: – А еще тебе скажу, Тома: откоситесь, айда ко мне на свадьбу!

– Ой! – радостно взвизгнула Тамара и повисла у нее не шее.

– Опередила я тебя, девка! На твоей бы свадьбе гулять-то надо.

– Нет, – как-то печально ответила Тамара. – Я и не думаю…

Воротились домой уже к вечеру. Татьяна Герасимовна долго стояла на крыльце, боясь зайти в избу: щеки и губы горели, всю лихорадило, в жар бросало. Стыдно было матери-старухи и сына. Маленькая Нюрочка еще ничего не смыслила. «Что же это я натворила! – тревожно думала она, вспоминая все произошедшее в этот день. – А если не женится? Как девчонку обвел, ума решилась!» Дома она застала одну Нюрочку, игравшую с лоскутками. В избе было не прибрано, печь холодная, и обеда не приготовлено, видно, мать с Аркашей ушли к себе на покос. Наскоро прибравшись, Татьяна Герасимовна затопила печь и стала готовить ужин. Пока варилась похлебка, она вытащила ручную швейную машинку и раскрыла сундучок.

– Мамка, ты мне платьице шьешь? – подойдя к ней, спросила Нюрочка.

– Нет, дочка, это себе… – дрогнувшим голосом ответила Татьяна Герасимовна.

Она достала несколько метров розового ситца, накроила наволочек, потом скроила себе нижнюю сорочку. Вместе с бельевым попались синие мужские рубахи. Она поглядела на них и долго потом не могла вдеть нитку в машинную иголку.

Мать с Аркашкой возвратились поздно, голодные, усталые. Нюрочка уже спала.

– Здорово живете, она здесь портняжничает! Нашла время! Что ж ты пособлять нам не пришла? Насилу ведь догребли, – обрушилась мать на Татьяну Герасимовну.

– Видишь, дело делаю…

– Это дело не уйдет, сено собрать надо. Замаяла парнишку, и сама я чуть живая. Пошто ситец-то переводишь?

– Наволок-то совсем нет, и рубахи прохудились.

– Не к свадьбе тебе!

– То-то, что к свадьбе… – еще ниже опустив голову, прошептала Татьяна Герасимовна. – Голяком, что ль, идти?

– Кто берет-то тебя? – опешила мать, а Аркашка даже рот разинул.

– Все он… Петр Матвеевич.

– Таня, Таня, милка ты моя! – заплакала мать и закрестилась. – Дай тебе Бог! А я-то дура без ума сделалась. Да взаправду ли?

– Завтра запишемся.

Мать еще пуще запричитала, что в доме ничего нет: ни картошки, ни муки, нечем свадьбу справить, не прибрано, не мыто. Татьяна Герасимовна только рукой махнула.

– Обойдется пока без свадьбы! Сейчас не до гулянок.

Мальчик по-прежнему стоял молча. Он, не мигая, глядел на мать большими карими глазами.

– А он меня бить не будет? – спросил он наконец тихо.

– Что ты, Аркаша?! – воскликнула Татьяна Герасимовна и вдруг заплакала навзрыд, обхватив сына за голову.

Тот отстранился и забился в угол.

– Мама, – прошептала Татьяна Герасимовна, – может, это я ни к чему затеяла? Аркашки-то мне совестно!

– Дура! – с сердцем сказала мать. – Да ты креститься должна обеими руками. Все бабы нонче обездолены, сколь их без мужа маются! А тебя берут, да не кто-нибудь, а лейтенант, большой начальник! Хватит уж по лесам-то рыскать, как волчице. Только и счастья знаешь, что дрова считаешь.

Старуха, забыв про усталость, принялась за уборку и шитье. Аркашка поел молча и забрался на печь.

Татьяна Герасимовна, заплаканная, легла рядом со своей Нюрочкой. Та во сне обняла ее ручонкой и что-то пробормотала. Татьяна со слезами начала целовать дочь куда попало: в коротко стриженную голову, в горячую от сна щеку, маленькие загорелые руки.

– Последнюю ночку мы вместе с тобой спим, милая моя Нюрочка! Не сердись ты на меня, моя родимая!

Утром Татьяна уехала в лесосеку, а мать побежала по соседям за закваской и солодом. К вечеру все поспело: и пельмени, и шаньги, и холодное. Достала и вина. Соседки оповещали друг друга, что Татьяна Путятина идет за лейтенанта. У калитки с полдня толпились бабы, несмотря на то что был самый разгар страды.

Лаптеву довольно долго пришлось прождать Татьяну у исполкома. Только к пяти часам вечера прикатила она из леса, усталая и вся в пыли.

– И на невесту-то не похожа, – сказала она и покраснела.

– Я уж решил, что ты совсем не приедешь.

– Или я тебя когда обманывала? – Татьяна привязала лошадь у коновязи и протянула Лаптеву руку. – Ну, пойдем, жених!

Они расписались и торжественно уселись в тарантас.

– Домой? – спросил Лаптев.

– Куда же еще? Мать ждет, рада, словно самоё замуж берут. Малый что-то подфыркивает, но ты, Петя, уж поласковей с ним.

Когда подъехали к дому, соседки расступились, послышался говорок:

– Да она сдурела! В рабочей одеже расписываться ездила!

– Ну и свадьба! Ни тебе гостей, ни тебе…

Татьяна Герасимовна, усмехнувшись, пропустила Лаптева в калитку, а разочарованным соседкам бросила:

– Угощение за нами, извиняйте, соседочки!

Лаптев вошел, поздоровался за ручку с тещей. За столом сидели Василий Петрович Черепанов со своей старухой и Саша Звонов с Нюрочкой на коленях.

– Только Тамары недостает, – смущенный Лаптев не знал, что еще сказать.

Все сошло хорошо. Молодых поздравили, но много целоваться не заставляли – не молоденькие. Нюрочка была счастлива. Она не очень ясно представляла, что происходит, лезла ко всем на руки, хватала сладкие лепешки. Мальчик молчал. Лаптев посадил его рядом и чокнулся с ним.

– Ну, хочешь выпить за дружбу? – спросил он пасынка.

– Хочу, – чуть слышно ответил Аркашка.