Текст книги "Я вернусь через тысячу лет. Книга 2"

29. Голос крови

Вечером я доложил Омару о дипломатической миссии, а он мне – о движении урумту. Шли они быстро. Особенно поражала их способность с ходу форсировать речки. Никаких задержек тут не возникало! Невольно вспомнился мне круглый, как блюдце, заливчик на северном берегу Аки с закреплённым на двух привязях плотиком. Может, предусмотрительные урумту его оставили? Может, и на других речках болтаются у них такие же плотики в уютных заливчиках? Отработанные маршруты, как точно подметила Розита?

Наверное, такими же привычными отработанными маршрутами триста лет ходили на русские города неисчислимые орды золотоордынских ханов. И так же убивали мужчин, угоняли женщин, жгли селения… Наверное, голос крови бушует во мне, ярость предков, которые видели и пережили тот древний и, казалось, нескончаемый разбой. Вроде бы чужая планета, чужие племена – и просто неукротимая потребность прекратить этот ужас. Главное – не позволить ей сорваться в злобу! Не спутать защиту одних чужих жизней с правом распоряжаться другими чужими жизнями…

Был такой кошмарный опыт в самом конце двадцатого века, когда сильнейшие государства мира методично и беспрепятственно уничтожали маленькую Сербию – вроде бы ради защиты албанцев. И, как водится, албанцев уничтожили куда больше, чем сербов. И на века посеяли на юге Европы мстительный и неукротимый голос крови, который миллионы людей неизменно призывал к отмщению. Столетиями аукалась Европе и Америке та вопиюще несправедливая война. Даже в наш международный «Малахит» всего одного курсанта согласилась отпустить Сербия за все годы. И то лишь потому, что «Малахит» – в России. Как могла, Россия тогда помогала Сербии, больше на словах, чем на деле… Но даже и за это Сербия была благодарна…

Голос крови жив на Балканах до сих пор.

Как и во мне живёт голос жертв золотоордынских полчищ…

Не посеять бы что-то подобное на чужом материке чужой планеты! Хватит и того, что посеяно пришельцами в племени ра.

… – Твои друзья с такой скоростью дойдут за четыре с половиной дня, – предположил Омар. – Мы тут прикинули…

– Значит, у них будет долгая последняя стоянка, – ответил я. – Как и в прошлый раз. Перед ночным броском они отсыпались на поляночке. Я видел…

– Вот пока они будут отсыпаться, к тебе придёт вертолёт. Место посадки присмотрел?

– В пойме Кривого ручья. Ближняя полянка занята моей машиной.

– Ставь там завтра пеленгатор. Контейнеры там же оставишь?

– Больше негде.

– И надолго!

– Почему?

– Тебя заберут в Город. На Совет. Два-три дня…

– Тогда утяжелите контейнеры. Чтоб стали неподъёмны.

– Они и так будут неподъёмны. – Омар хмыкнул.

– Два мегафона пусть ребята прихватят. И ранцы.

– Зачем ранцы?

– С вертолёта пленников не усыпить.

– Дополнения к списку есть? – уточнил Омар.

– На перочинные ножи спрос. С колечками.

– Почему именно с колечками?

– Карманов нет. На шее носят. Вот оденем их в штаны…

– Топоров ты боишься, а ножей – нет?

– Перочинным не убьёшь.

– Смотря куда ударить, – усомнился Омар. – И смотря когда. Спящего и перочинным можно.

– Пока я сплю в суперЭМЗе.

– Ладно, положим перочинные, – согласился Омар. – Спи спокойно!

…Значит, послезавтра увижу Розиту?.. Наконец-то! И ведь наверняка она спросит, прочитал ли я хоть что-то из её исторических новелл. А я опущу глаза… Но ведь женщине, которая читает, наверняка станет в конце концов скучно с мужчиной, который не читает. Какими бы причинами ни объяснялась его сверхзанятость!.. Станет скучно хотя бы потому, что невозможно обсудить с ним бушующие мысли о прочитанном. Хотя бы потому, что с этими мыслями приходится идти к кому-то другому. А любимый не снисходит к твоим интересам…

Зачем же мне такое? Ради чего? Разве заметят купы, что я отнял у них полдня на невинную просьбу своей любимой?

В общем, завтра с утра – за чтение. Любимую не унижу, сам не одичаю… И купам, может, когда-нибудь сгодится. Кажется, я ввязываюсь в такую профессию, в которой ничто не пропадает. Если нужен купам колдун – всё равно он появится. И Бог знает, с каким умом и характером… Сейчас с Тором вроде нормальный контакт. Но вдруг какой-то другой колдун станет между нами? Договариваться с двоими всегда трудней, чем с одним. Зачем же уступать такую позицию?

…Какую же новеллу просила Розита прочитать прежде всего? «Начало города»?.. Не к тому ли, что я мечтаю вывести купов к морю и с их помощью построить там порт?

30. Начало города. Древняя новелла

Рассказал эту страшную историю Толя Ульненко. Добродушный светловолосый и сероглазый гигант родился и вырос в приволжском Камышине, писал «акварельные» стихи о любви и потому регулярно посещал занятия литературной группы в редакции городской газеты. А газета охотно печатала его стихи.

Работал Толя экскаваторщиком на стройке – рыл котлованы под фундаменты для цехов громадного текстильного комбината. Город наивно надеялся, что комбинат выведет его чуть ли не в число российских промышленных столиц.

В конце пятидесятых годов Толя надолго исчез – уехал на заработки в Сибирь. Чтобы, вернувшись, построить свой дом. Года через два заявился в отпуск и рассказал, что участвовал в создании нового города на реке Обь, севернее Новосибирска. Город был «закрытым», создавали его для оборонного завода, и на географических картах он не появлялся до ХХII века. Обычная судьба российских «закрытых» городов…

Первые строители города – и среди них Толя со своим новеньким экскаватором – прибыли к будущей стройке на самоходных баржах в начале лета. Просторная зелёная поляна на отлогом берегу Оби, казалось, радостно ожидала их. Щебетали непуганые птицы, прыгали белки по соснам, любопытными глазами глядел из-за кустов на людей глупый лосёнок. Ещё не боялся…

– Здесь будет город заложён! – торжественно произнёс с борта первой баржи пушкинские слова седоголовый начальник стройотряда. – Давайте выгружаться?

Выгружались весело. Безоблачное небо, нежаркое солнце таёжного края, яркая свежеумытая ночным дождём зелень, прохладный ветерок, тянущий вдоль реки обещали строителям одни только приятности.

Геодезисты быстро разбрелись по окраинам поляны «привязывать» первые сборные бараки, которые приехали в трюмах тех же самоходных барж. Вечером начальник стройотряда повёл Толю Ульненко к прямоугольнику, очерченному свежими колышками, и распорядился:

– Завтра с утра выроешь здесь котлованчик. Под первый барак. Будем ставить бараки капитально. Чтоб сто лет стояли! Когда-нибудь потом они станут складами.

– Как тут с вечной мерзлотой? – поинтересовался Толя.

– Есть! Есть! – Начальник кивнул. – Копать тебе неглубоко. Она и сама по себе – почти бетон. Упрёшься в неё – увидишь.

С утра на прибрежный песочек выгружали первую бетономешалку и первый бункер со щебнем. А Толя тем временем завёл экскаватор и слегка копнул. И первый же ковш вместе с дёрном поднял из земли труп мужчины – полуразложившийся, но в совершенно целых яловых сапогах.

Его приняли на быстро раскинутый брезент, унесли к опушке, Толя чуть отвёл экскаватор и копнул ещё раз. И снова ковш поднял вместе с дёрном мужской труп.

К ужасу сбежавшихся строителей, мужскими трупами был буквально устелен весь прямоугольник, намеченный под первый барак. В сапогах трупов, в карманах брюк, пиджаков, галифе, полувоенных френчей, рубах и курток были найдены завёрнутые в вощёную бумагу или зашитые в клеёнку партбилеты. И во всех уплата партийных взносов заканчивалась летом 1937 года. И на всех печатях значились различные партийные организации Новосибирска и его окрестностей.

Недалеко от полянки карта показывала деревню, которую в будущем предстояло перенести за пределы молодого города. Строители сбегали туда и привели на берег Оби стариков. Глядя на трупы, сняв шапки, старики истово крестились и говорили, что трупов должно быть куда больше, что около двадцати лет назад вся поляна, почитай, была ими густо усеяна. И люди из деревни, прибежавшие в ту далёкую пору на звонкую дробь пулемётной стрельбы, присыпали трупы землёй два дня полных, с рассвета до темна. А закопать по-человечески, глубоко, как положено, не было никакой возможности. Потому что вечная мерзлота тут почти под дёрном, могилу в ней вручную долбить – дело долгое, мучительное, а трупов не счесть. И от понятного страха, да ещё от боязни болезней, местные жители потом обходили эту поляну вот по сей день. И детей наказывали, если кто ненароком забредал сюда за грибами или ягодами. Этих грибов и ягод не ели, как не едят с кладбища.

Колхоз состоял в основном из рыбаков да охотников. И председатель был охотником. Но, объяснил он, близ поляны никто не охотился, и рыбу тут тоже не ловили, несмотря на отличную отмель. Потому-то и белки и птица тут водились непуганые. Сам собою образовался заповедник.

Председатель же и рассказал, что расстреляли здесь одних врагов народа, что везли их по Оби куда-то дальше, на север, на поселение, но по дороге они якобы взбунтовались, хотели захватить баржу, и потому пришлось их тут всех положить. Так позже объяснял случившееся заезжий районный начальник – в том же тридцать седьмом году. А председатель тогда был молодым парнем и только собирался на срочную службу в армию…

Старики местные тоже были в ту далёкую пору сравнительно молодыми мужиками, насчёт врагов народа, понятное дело, слыхали, но в бунт их на барже не поверили. Потому что ни у одного из расстрелянных не было в руках никакого, даже мало-мальского оружия – ни наганов, ни ножей, ни топоров, ни кольев, ни лопат хотя бы. Зато у многих были зажаты в скрюченных пальцах узелки с едой. А с таким-то «вооружением» какой же бунт – против пулемётов у охраны? Видно, просто выгрузили бедолаг на поляну, положили из пулемётов безо всяких объяснений и уплыли себе по реке. То ли вверх, то ли вниз – вода следов не держит…

– А бежать хоть кто-то из них мог? – поинтересовался в те минуты Толя Ульненко.

– Отчего же нет? – согласился один из стариков. – Кто по краям стоял – может, и убег. Только не к нам же ему заявляться!.. Коли бежал – так куда подале…

Правду сказали местные старики – трупы пришлось поднимать из-под дёрна буквально по всей поляне. И с краёв, вдоль опушки – тоже. Значит, и с опушки в людей стреляли – всё предусмотрели… Никто не убежал! И первое, что довелось тут рыть Толиному экскаватору, была братская могила. Взрывники ему помогали – чтоб углубиться в вечную мерзлоту. Памятник поставили поначалу временный, из прихваченного с собою тонкого сортового проката, и все имена, которые удалось выловить из аккуратно сбережённых партбилетов, на этом памятнике были обозначены. Однако некоторые трупы оказались без партбилетов, без документов, и их просто пересчитали.

Партбилеты убитых не зарыли – отправили специальным катером в Новосибирск, областному начальству.

С этого и начинался молодой «закрытий» город.

* * *

Читая книгу Льва Разгона «Непридуманное» – о ГУЛАГе, – наткнулся я на пронзительный авторский вопрос: как убивали? Свои – своих! Как происходило это самое жуткое в жуткой трагедии великого народа?

Давний рассказ добродушного экскаваторщика Толи Ульненко – один из ответов. Он пришёл ко мне куда раньше вопроса… Порою убивали вот так – просто и без затей. Брали людей среди ночи по спискам, неведомо кем составленным и утверждённым, везли неведомо куда сотнями и косили из пулемётов безо всяких разговоров. Потому что ежели провели бы хоть один допрос, первым делом отобрали бы партбилеты.

Весной 1996 года «Литературная газета» сообщила, что в Новосибирской области тридцать седьмого года пятнадцать процентов арестованных были расстреляны в день ареста. Что тут добавишь?

Спешили палачи. Куда? Зачем? Не исключено – вслед за жертвами.

31. Молитва дикарки

Пеленгатор – у ног, два свеженьких кхета – возле пеленгатора, и я тут же – весь увешанный ракетами, ракетницами и мегафоном. Так сказать, готовый к бою.

Уходя в пойму Кривого ручья встречать вертолёт, я заглянул к Тору, предупредил, что вернусь дня через два-три, и спросил: не боится ли он, что хуры, которых сыны неба отбросят от селения ту-пу, могут по дороге домой «завернуть» к купам? Вроде бы тут недалеко… И меня не будет…

– Боюсь, – признался Тор. – Они – хуры. Всё могут. Где они сейчас?

– Недалеко от ту-пу. Спят.

– Их можно всех убить. Спящих. Но мы уже не успеем. Пока дойдём – они проснутся.

– Убьёте этих – придут другие, – возразил я. – Их много. Надо их напугать. Чтоб боялись и не приходили.

– Страх забывается. – Тор философски почесал за ухом. – Сегодня страшно, завтра – нет. От страха излечиваешься, как от болезни. Наш колдун умел лечить и болезнь, и страх. У хуров тоже есть колдун. Испугаются – он вылечит.

– Может, послать разведку? – осторожно спросил я. – Чтоб хуры не могли прийти неожиданно.

– Разведка ушла на рассвете, – грустно сообщил Тор. – Сар, Кыр, Шур… Они встанут у Глубокого оврага. Хуры не минуют этот овраг, если пойдут к нам. Сар успеет предупредить. Он бегает быстрей любого хура. А ты не можешь остаться?

– Вождь Мих зовёт.

– Тогда иди. Вождя надо слушаться.

Я вернулся в палатку, разложил карту на столе. Безымянный овраг тянулся в сторону Аки с северо-востока на юго-запад – как точная параллель курсу разбойников-урумту. Именно из этого оврага и вытекал Кривой ручей, упирался в небольшое плоское нагорье и резко поворачивал на восток, почти параллельно Аке. Не исключено, именно на этом повороте ручей и врезался в слюдитовую жилу, потихоньку вымывал из неё при разливах изумруды и уносил к селению купов. Самое подходящее место!.. А длина оврага немаленькая – восемь с половиной километров. Действительно, никак его не минуешь, если сворачивать на селение купов с ближних северных подходов к пещерному посёлку ту-пу.

А если с дальних подходов?.. Кто знает, сколько пробегут разбойники в страхе перед светом прожекторов и воем вертолётной сирены?

Как-то неспокойно стало на душе.

По оврагу я аккуратно написал название – «Глубокий» – и сложил карту. Переносить Совет из-за меня не станут. Я не член его, и моё присутствие не обязательно. И что-то там решат без меня, но с непременным Женькиным участием? А выполнять потом мне… Не время для предчувствий и капризов!

И вот теперь стою в широкой пойме, жду вертолёт, вспоминаю прочитанную вчера новеллу «Начало города» и ещё полкниги вслед за нею. Розита словно предупредила меня! Обдумала в Нефти за ночь моё жёсткое интервью и утречком вложила мне эти микрофиши в карман. Смотри, мол, не строй свой будущий город на человеческих костях! Как строили некоторые другие города. И особенно часто – в России… Вроде и не в лоб, но всё понятно…

А приятно иметь дело с умными людьми! И раздражения не вызовут, и деликатненько предупредят тебя о возможности грубых ошибок, и не станут ковыряться в твоих душевных ранах, лезть с бестактными вопросами… На Земле всего этого в моей жизни хватало – и во дворе, и в школе, и в интернате. Каких только глупостей ни видел я и ни слышал!.. И если бы не улетел, полжизни потратил бы на борьбу с дураками и подлецами. А в «Малахите» – как отрезало. Мы там шутили: «Это лагерь без дураков». И в итоге получили общество без дураков на другой планете. Но ведь только временно! Вот в чём беда… Всё упорнее вторгаются в наше «избранное общество» местные племена. А они «Малахитов» не кончали…

Сначала яростные упрямые и безжалостные ра. Теперь вот яростные упрямые и безжалостные урумту. И сколько ещё их будет!.. Никуда не денешься от их дикости и глупости. Придётся приспосабливаться. Потому что они к нам приспособиться не могут. Просто не понимают, чего от них хотят. И очень нескоро поймут.

Совсем не тем должен я заниматься на Западном материке. Не гонять дикарей, а учить их – строить, одеваться, лечиться. Но ведь не дают!

Впрочем, мелькают и отрадные моменты. Вот сегодня раненько утром побежал за кхетами – угостить Джима и Бруно. И, не дойдя до ближнего куста, услышал вдруг из леса знакомую до боли мелодию в простеньком незатейливом исполнении почти детского голоска. Кто-то напевал мелодию песенки Розиты «На планету, где нет зимы…» Начинял её словами купов. Мелькали знакомые «кхон», «кхун», «кхет», «шаш», «ухр», «хурум». И ещё – «Сан».

Я остановился, замер. Девочка пела одно и то же. Как бы повторяла один куплет. Как бы настойчиво просила кого-то о чём-то. И оттого песня напоминала молитву. А в молитве сквозила печальная поэзия души, которая явно не была удовлетворена судьбой.

Через листву я постепенно разглядел деревянный чурбан, вертикально привязанный лианами к изогнутому обломанному стволу дерева, поваленного порывом ветра. На верху чурбака торчал вбок толстый, тоже обломанный сук. Вся вместе конструкция напоминала чем-то голову и шею верблюда и была увешана шёлковыми и капроновыми ленточками, которые щедро раздавал я в первые дни. Кроме ленточек висели на чурбаке, на стволе и на суку ожерелья из звериных зубов, разноцветные куски сатина, хвосты каких-то животных и даже целая оленья голова с короткими рогами. А перед чурбаком, спиной ко мне, с красными моими ленточками на шее и на затылке, стояла на коленях Лу-у, качалась и тихо напевала песню-молитву – незнакомым мне голосом. Возможно, просила у лесного божества, чтобы оно дало ей удачу, спасло от смерти в руках хуров и от зловещих их пещер, которые хуже смерти, чтобы превратило Сана в друга и брата. Ведь столько кхетов Лу-у ему перетаскала…

Почему уж выбрала и запомнила она именно эту мелодию – среди многих других, звучавших в телеконцерте? Только догадываться я мог… Потому ли, что именно голос Розиты произнёс «Ухр Лу-у»?.. Потому ли, что Розита так небесно красива, как никто больше? Потому ли, что на лице её было отчётливое страдание, когда пела она в концерте эту песенку? А дикарка увидела страдание и поняла… Пойди, догадайся!

Неслышно отступил я назад и ушёл без кхетов. Попозже за ними сбегал. Когда увидел дочку вождя между хижинами.

В селении она не пела. Ни разу. И вообще никто не пел. Никакие мелодии тут не звучали – кроме тех, что преподнесла купам телепередача.

Но, если запомнила Лу-у из неё хоть одну мелодию, – значит, и другие способны что-то запомнить и повторить. И значит, музыкальными талантами Бог моё племя не обделил. Было бы время проверить это и развить!

Марат вот часто крутит в племени ра магнитофон. Ко всеобщему удовольствию! А мне некогда! Всё время тревожное. И сегодня, похоже, Лу-у почувствовала тревогу раньше меня. Разведка ушла, когда я ещё спал. А Лу-у это уже знала… И вот побежала умилостивить лесное божество. Наверное, ещё и новую ленточку ему навесила. Ну что ещё могла она принести своему лесному богу?

…Бесшумный вертолёт неожиданно вынырнул из-за сизого облачка, подсвеченного малиновыми закатными лучами, и быстро пошёл на снижение. Над кабиной его почему-то торчали два длинных чёрных раструба – как насторожённые уши крупного животного. Зачем они? Новая конструкция сирены, что ли?

Через три минуты мы обнимались с Джимом и Бруно, они хлопали меня по плечам и утверждали, что вид у меня «очень свежий». Видимо, от постоянного пребывания в чистом лесном воздухе. Чем, понятно, городская жизнь не балует…

Впрочем, долговязый Бруно за «отчётный период» тоже не побледнел, а полный мощный темнокожий Джим – не похудел. Какими были, такими и остались.

Мы выкатили по сброшенному поверх лесенки трапу один контейнер, я вынес канистры с запасной горючкой для своего вертолёта и внёс вместо них в машину два кхета. На крыше контейнера я заметил густо-синий шишак и спросил, зачем он нужен.

– Это пеленгатор, который ты включишь из Заводского района перед вылетом, – объяснил Бруно. – Когда пойдёшь сюда на вертолёте. После Совета.

– Я рассчитывал на ранец.

– Ты так часто жалуешься на нехватку времени… – Бруно усмехнулся. – Вертолётом быстрей! Да и второй свой контейнер прихватишь.

– Я помню, что мне обещали два. Не успели второй заполнить?

– Успели. – Бруно вздохнул. – Сняли в последний час. Потому что я взял «Контур». Больше вертолёт не поднял бы.

– Эти раструбы на кабине – от «Контура»?

– Догадался?

– Нет. Я же никогда не видел его. Но раз уж ты сказал…

– Мне подумалось, что «Контур» нам не помешает, – как-то грустно произнёс Бруно. – Если учесть мостик твоих «пещерных крыс»…

«Контуром» называлось изобретение, в разработке которого Бруно участвовал ещё на Земле, и которое, собственно, привело его в «Малахит». Эта громадная электромагнитная петля висела в воздухе и создавала неодолимую преграду безо всяких тяжеловесных силовых колец. Кольца надо прокладывать звеньями по земле и привязывать хотя бы к временной передвижной электростанции. «Контур» же работал от аккумуляторов. Правда – недолго. Но нам ведь надолго и не надо!

В «Малахите» мы про «Контур» только слыхали. На Рите он ещё не применялся – нужды не возникало. А применять его пока умели только Бруно и его жена Изольда. Она вообще-то работала учителем по физике. Но не раз говорила, что электромагнетизм знает профессионально. То есть, понималось, на уровне инженера.

…– Так что второй контейнер привезёшь сюда сам, – добавил Бруно. – А сейчас машину поведёшь?

– Могу. Дважды летал.

Я сел в пилотское кресло, включил мотор, поднял вертолёт и спросил:

– Показать селение купов?

– Они не испугаются? – уточнил Бруно.

– По-моему, уже привыкли.

– Тогда покажи.

Над селением я сделал два круга. Люди, понятно, глядели на машину, но никто не бегал, не суетился. Действительно, привыкли…

Мы пошли над рекой. Я объяснил друзьям, как обращаться с кхетами и показал приток, уходящий во владения айкупов.

– А что за ними? – пробасил Джим.

– Теrra incognita. Где-то далеко на юге – могила Риты Тушиной.

– Ничего, – успокоил Джим. – Доберёшься. Ты упорный. Вот когда прогоним хуров…

– Вы смотрели допрос?

– Все смотрели. Дали по телевидению.

– А спящими хотите их поглядеть?

– Это не разрушит сценарий? – уточнил Бруно.

– Пройдём повыше. Возьмите бинокли. Урумту ещё не видели вертолёт. Авось не испугаются.

Я развернул машину на север и вскоре обнаружил знакомые по карте очертания Глубокого оврага. У него почти не было ответвлений, характерных для оврагов, которые размываются водой. Значит, это тоже тектонический разлом, как бы поставленный под углом в сто двадцать градусов к тому, на котором жило племя ту-пу. Не исключено, из одного эпицентра ударила волна, разломившая землю тут и там. Найду ли я его когда-нибудь?

Урумту спали на полянке – точно так же, как в прошлом походе. Спали открыто, вольготно, спокойно, раскинув руки и ноги, разбросав оружие. Но кто-то, видимо, дежурил на этот раз – дымил костёр. Остальные набирались сил. Закат пунцово догорал на западе, фиолетовые сумерки наползали с востока. Вот-вот упадёт темнота, разбойники проснутся, подкрепятся и рванут.

Но не знают они – навстречу чему…