Текст книги "Чужое лицо"

– Будем копать, – вздыхает капитан. Закрывает блокнот, прячет авторучку. – Кузнецов, я ведь не шутил, когда к себе на работу приглашал. У тебя есть время подумать.

– Скучно у вас, товарищ капитан. Начальник, вот как вы, ходит, бумажки пишет, водила его за рулем спит и подработать не сможет.

Кукушкина моя фраза, видно, обидела.

– Бумажки… Ты знаешь, что такое бумажки? Вот из-за бумажки какой-то и соседка твоя убита: хранила ведь в ларце то, что преступника заинтересовало. Логично?

– Карту острова сокровищ? – спрашиваю я.

– Может быть, может быть, – задумчиво говорит опер. – И сокровищ этих было много, иначе бы твоего Падунца не пристрелили.

Не знаю, кто был в моей квартире в день гибели бабы Вари. Ничего не перевернуто вверх дном, ничего даже с места не сдвинуто, но кто-то был.

Пистолет, отобранный мной у Макса, хранился в матраце. Я специально сделал потайной карман. Подними матрац, даже встряхни его – ничего не увидишь. Так вот, пистолет исчез. Наручники лежали в кармане старого осеннего пальто, в шкафу, можно сказать, на видном месте. Лежали и лежат. «Макарову» же приделали ноги.

Я, возможно, и не вспомнил бы про оружие, не прочти утреннюю газету. Рядом, одна за одной, шли на полосе две заметки. Вот первая.

«ВОР У ВОРА УКРАЛ…

Ранее судимый за разбойные нападения, а ныне хозяин автомастерской Падунец, вспомнив прежнее ремесло, нанес ночной визит некой бабуле, у которой и разжиться-то толком нечем было. Он убил ее, забрал ценности, но уже на улице сам подвергся нападению неизвестных. Причем застрелен был вор из пистолета, принадлежавшего когда-то работнику полиции, убитому при исполнении своих обязанностей около года назад на одной из улиц Москвы.

Что могло лежать в шкатулке? Одна из версий следователя, который ведет это уголовное дело, кажется нам близкой к истине. Преступников интересовало не золото и бриллианты, а документы на квартиру. Скорее всего, они заставили старушку подписать и кое-какие бумаги, поскольку на столе лежали авторучка и чистые листы. Ведь всем известно, что жилье сейчас – бизнес нечистоплотных…»

Я прочел заметку и, никак не связывая пистолет убитого год назад полицейского со своим, все же кинулся к матрацу. Потом сидел и утешал себя: «макаров» – табельное оружие мента, так почему у меня должен быть тот самый? Я понимал, что из двух зол выбирал сейчас меньшее, что само по себе исчезновение оружия – уже очень плохо, но попытался записаться в оптимисты: могло быть хуже. К примеру, пистолет могли обнаружить у Падунца, и Кукушкин взял бы отпечатки моих пальцев. Или стрелявший мог бы оставить ствол возле трупа, и меня бы тогда могли обвинить в убийстве. Но раз не оставил, значит, стрелял из другого оружия…

Понимая, что соображаю я дилетантски, попытался отвлечься и стал читать вторую заметку:

«…А ЭТОТ – САМ У СЕБЯ!

В свое время мы сообщали вам об ограблении ювелирного магазина, директором которого был Б. Балуш. Товаров тогда было похищено на десятки миллионов рублей. Грабители вроде бы не оставили никаких следов, правда, продавщицы якобы разглядели под маской одного из них лицо страшного монстра. А работники полиции, зная, что монстров в природе не существует, не исключали и наличие других, более реальных вариантов. Почему бы, скажем, не предположить, что бандиты в этот день в магазин вообще не наведывались?..

И вот вчера днем таможенники аэропорта произвели тщательный досмотр вещей у вылетающего в одну из арабских стран господина Б. Балуша. Судя по тому, что он пытался вывезти, возвращаться в Россию из турпоездки Балуш не намеревался. В самом деле, зачем отдыхающему под пальмами и его супруге норковые шапки, песцовая шуба, теплая обувь?.. В одном из его чемоданов оказалось двойное дно, и в этом тайнике – полный набор ювелирных изделий, которые были якобы похищены грабителями. На первом же допросе Балуш, по нашему мнению, симулировал сумасшествие, утверждая, что ранее украденные драгоценности были потом подкинуты в магазин. „Я не знал, что это означает, до того растерялся и испугался, что решил бежать из страны…“ Говорят, сотрудники, проводившие допрос, весело посмеялись, услышав такое, с позволения сказать, признание».

Я пересматривал эти две заметки и вспоминал вчерашний визит Кукушкина. Он пытался найти логику в убийстве бабы Вари. Журналисты газеты, сами не ведая того, попытались объединить, хотя бы заголовком, две не связанные между собой информации. Если бы они знали, как близки к истине! Располагай Падунец известиями об аресте Балуша, он бы не забирался в чужой дом, не воровал бы шкатулки, а лежал бы дома, на тахте и гладил бы свою Зоеньку по тому месту, где у других женщин грудь. Ах да, он бы еще отвечал на мой вопрос: известно ли ему, что в мастерской ворованные машины?

– Перезвоните, пожалуйста, через час, – отвечает на мой звонок Вика.

Я так думаю, что у нее сейчас Белаков – морщинистый плюгавый тип. Хотя если он на пятнадцать лет старше Вики, то ему около сорока пяти. Что ж, тогда пусть он будет толстым, лысым и лупоглазым, с волосатой родинкой на носу. К тому же Белаков пьет, следовательно, обладает красным мясистым носом. Ух, типчик!..

Я постлал линолеум на кухне и сейчас размышляю о том, куда какие обои купила Вика. Есть рулоны розовых и голубых, для комнаты и коридора. Пытаюсь сообразить: если я лежу на кровати, то какой цвет будет ласкать мой взгляд? Ответ закономерен: цвет здоровой загорелой кожи Вики. Обои вообще можно не клеить…

Настя отмывает с порошком дверь в ванную. Там я все заменю: и кафель, и раковину, и зеркало. Оно будет большое, фигурное и в золоченой раме. Если золотые волосы отражаются в золотом полуовале – это что-то неземное!.. Скорее бы он исчез, этот Белаков.

– Настя, что будем в комнате клеить?

Худая девочка, завернутая в длинный темный халат, повязавшая голову такой же темной косынкой – ремонт есть ремонт, – похожа на смиренную монашку. Простенькое личико, ни одной детали для шарма.

– Это только с хозяйкой решать надо.

Логично.

С одной хозяйкой я уже решал вопросы накануне. Можно подумать, что она не голой в ночных кафе танцевала, а добросовестно посещала курсы повышения квалификации для руководящего состава. Хватка у Зои потрясающая. Квартира Падунца теперь ее. Мастерская – тоже ее. Все права закреплены юридически.

– Костя, находи себе замену, пусть машины красит другой, а ты будешь управляющим и моим личным водителем. Оклад повышу вдвое.

Уже и лексика директрисы: «юридическое право», «проценты», «функции»… Деньги сулит очень даже приличные, тем более я стану почти что хозяином японца, а это достойная компенсация того, что возить на нем придется женщину, к которой испытываешь неприязнь. Да и разъезжать ей, собственно, не часто придется. Падунец большую часть времени проводил дома, потому не думаю, что новая хозяйка будет колесить с утра до вечера. Вот только что делать с клиентурой? Я бы, честное слово, стал управляющим, будь уверен, что мастерская не обслуживает автоворов. Знал ли Падунец, что его механики перебивали номера на двигателях? Зоя, как верный соратник Федора Савельевича, ответила на этот вопрос так:

– Раз нет человека, так на него что, всех собак теперь повесить можно? Вряд ли он был в курсе.

Ответ ее мне понравился. И потому я рассчитываться не стал, обещал подумать и над ее предложением. Управляющий – это неплохо.

Соберу людей и скажу прямо: кто собирается иметь дело с ворами, пусть лучше сразу уходит, технарей с золотыми руками я найду. «Вы будете прилично зарабатывать, зачем вам уголовщина? Зачем риск?» Знаю, и честным путем мы сформируем себе постоянную клиентуру, у любого водилы ведь каждую неделю – проблема с техникой…

Я почти вошел в роль управляющего, мудрого, всезнающего и честного, но тут позвонила Вика:

– Костя, ты очень занят? Что сейчас делаешь?

– Ты, наверное, забыла, почему я нахожусь в твоем шалаше и зачем создаю тут рай.

– Забыла! Зачем?

Молоденький девчоночий голос, веселый и игривый.

– Чтоб нам с тобой не мешали разные-всякие там Белаковы.

Трубка на несколько секунд затихла, потом ожила, но ответила болезненно блекло:

– Давай сменим тему. У меня предложение: приводите себя в порядок, а я заеду за вами и махнем в лес.

– Приглянем себе избушку?

Опять невпопад! Вику, видно, совсем расстроили мои слова.

– У меня голова болит… Не надо об этом сейчас, Константин. Я хочу малость отдохнуть и подышать, понимаешь?

Понимаю. Насте до чертиков надоело тереть дверь, закопченную веками, она бежит переодеваться. Я отмываю горячей водой руки от шпатлевки и смотрюсь в старое облезшее зеркало. Скоро здесь будет висеть иное, и в нем часто будут отражаться два лица. Одно в золотом обрамлении волос, другое вот это вот – в шрамах, которые так долго болят.

Мы уходились в лесу, даже у меня побаливают ноги. Вика быстра на шаг, все время нас поддевает:

– Ну-ка, молодежь, ускорим темп.

Мне не совсем это нравится – «молодежь». Не нравится материнская забота о Насте.

– Устала? Возьми Костю под локоток, он у нас сильный. Ах, какая пара!

Настя с удовольствием входит в роль. В джинсах и блузке она уже далеко не монашка, но зато я надеваю на себя маску схимника. И снимаю ее только тогда, когда мы отвозим студентку на нашу тайную квартиру, а сами поднимаемся к Вике. Она ставит в вазу желто-красный букет листьев, зачем-то очень долго поправляет их, будто тянет время перед тем, как приступить к новому делу. Я чувствую, разговор будет не совсем обычным, если ему предшествует такая прелюдия.

– Костя, ты по телефону Белакова упомянул, так он у меня сегодня был.

– Я догадался об этом.

– Он разводится с женой.

– И предлагает твою кандидатуру на ее место?

Вика никак не отреагировала на мою колкость, только пожала плечами:

– Пока хочет взять меня на десять дней в Каир, в командировку туда едет. Это через два месяца.

– И ты хочешь попросить меня наведываться сюда и поливать цветы?

Напрасно, конечно, я так. Ну, пришел, ну, поговорил, так ведь Вика же ничего не скрыла, все как на духу выложила, а я ее обижаю. Вообще-то она обидчивая, но сейчас только нахмурилась чуть.

– Костя, ты пойми, я не девочка, я намного старше тебя. Шесть лет для женщины – это много. Мне уже нужна стабильность, а не только поцелуи в ванной.

– У нас не только поцелуи были. – Я не могу сдержать себя. – И не только в ванной.

Хам, балбес, пацан зеленый! Возьми себя в руки!

Она подходит ко мне и кладет ладонь на голову. Чувствую, как дрожат ее пальцы.

– Прости, Вика, прости. Пальцы дрожат еще сильнее, кажется, что Вика сейчас расплачется. Вспоминаю: у нее был нервный срыв, из-за меня может сейчас случиться еще один. Обнимаю ее за талию, усаживаю к себе на колени. Она скорее не садится, а падает, обессиленная.

– Надо всем нам разобраться, время еще есть, – бормочу и понимаю, что выдаю чепуху. – Решать тебе, только тебе.

Она чуть успокоилась.

– Ты хотя бы фотографию его показала. Есть?

Вика, как ребенок, шмыгает носом.

– Есть, только я… Я вставать не хочу. Дотянись: синяя книга на полке. Там…

Никакой волосатой бородавки на носу! Ни лысины, ни лишнего жира. Пожалуй, чуть тяжеловат подбородок, но мне ли судить о достоинствах и недостатках лица!

На языке вертятся ернические фразы типа «Конечно, я никогда не повезу тебя в Каир», «Давай расстанемся друзьями секса», но Вика только-только успокоилась, замерла, уткнувшись лицом в мое плечо.

– Тебя перенести на кровать?

Легкий кивок. Вика просто невесома сегодня.

– Стакан воды? С корвалолом?

– Присядь. Она берет мою руку, на миг прижимается щекой к ладони, но тут же, как от ожога, отстраняется:

– Дай слово, что ты больше никогда не придешь сюда.

Такие вот дела. Где этот Каир? Почему его еще не поглотила пустыня?

Прошлое держит нас прочнее, чем корабль якорная цепь. Как бы мы ни жили, кем бы ни были, мы ведь все равно не машины, которые можно перекрасить в одночасье. Падунец со шлифованными ногтями вернулся к старому. Вика поняла, что ей не жить за пределами золотой клетки. Я… Я еще держусь, глушу волчьи инстинкты, хотя уже хочется кусаться. Мне слепили новую морду, и я решил, что так же легко можно слепить новую жизнь. Почему же не получается? Из-за меня погибли баба Варя, Макс, Корин, Падунец, из-за меня дадут срок директору магазина Балушу, из-за меня все еще боится улицы Настя, да и Вике тоже плохо из-за меня. Белаков дал ей все и даст еще многое, а я? Дом в деревне? Хотелось бы посмотреть, как Вика будет топить печь и полоскать белье в речке. Права она, нечего мне делать возле нее, по себе надо подругу выбирать, по рангу. Вика принадлежит вожаку стаи, и вожак этот – не я…

– Дай слово.

Мне нетрудно расцепить зубы и сказать те слова, которые она ждет. Но тут короткой очередью выстрелил телефон, так неожиданно, что я вздрогнул, рука невольно потянулась к трубке. Вика повисла на этой руке и с ужасом посмотрела на меня:

– Не трогай! Они убьют тебя! Ты не знаешь их! Началось, подумал я, тебе совсем плохо, милая моя. Попробовал высвободить руку, чтобы подойти к шкафчику, где лежали таблетки, поискать успокоительного, но она расценила этот жест по-своему:

– Не уходи, Костик! Белаков расправится с тобой! Это зверь, ты не знаешь его! Он предупредил меня, что если ты переступишь порог дома… Как я могла тебя не пустить? Я люблю тебя!

Ну вот, оказывается, эти слова могут быть и не бредом, в них есть смысл.

– Рассказывай все по порядку.

Телефон все не умолкал, пришлось отключить его.

– А что рассказывать? Он пришел, и я рассказала, что у меня есть ты… Он садист, он сказал, что раздавит тебя, как червяка, на моих глазах, дал на последний разговор с тобой пять минут, но я не думала, что он следит за нами, что знает, когда мы вернулись из леса…

О разводе с женой и Каире Вика придумала. Белаков никогда и не предложит ей руку, ему хватает ее тела. Он столько раз унижал ее, столько раз вытирал об нее ноги, что, конечно же, никогда не возьмет в жены. Даже если бы она этого хотела. Но она уже не хочет, ничего не хочет.

Вика говорит мне все это таким спокойным, ровным голосом, что становится страшно за нее. Пытаюсь утешить:

– Белаков – он ведь не бандит, он политик. Захочет выяснить со мной отношения – найду нужные для него слова.

– Костик, ты его даже не увидишь! Думаешь, он мужчина? Думаешь, он снизойдет до того, чтоб общаться с тобой? Ему надо только отдать команду, и все! И тебя не станет!

– Это мы еще посмотрим.

Я не бравировал. Изгой, я находил утешение и получал разрядку, колотя боксерскую грушу и вырывая штангу. Одинокие вечера, а у меня все вечера были одинокими, проводил в спортивных залах. Голыми руками меня взять непросто…

– Костя, если меня когда-нибудь вынудят сказать, что ты мне не нужен, если… Я люблю тебя, Костик! Что бы ты ни сделал, что бы ни случилось! Я до тебя не знала, что такое любовь… Уходи, Костик, уходи, иначе они явятся сюда…

Вполне может быть такое, подумал я. Лишний шум тут не нужен. Наклонился, поцеловал Вику в щеку и в мокрый от слез кончик носа:

– Не бойся, все будет нормально. Мы купим дом в деревне. Ты научишься полоскать белье в реке?

Она улыбнулась.

5

Интересно, а могут драться политики? Иногда на телеэкране машут руками, да и с виду ничего, под два метра и плечи квадратные.

Я не спеша иду по тротуару от дома Вики до шоссе, и они с такой же скоростью идут метрах в десяти сзади. Двое. Черные брюки, черные свитера, четкая походка. Идут в ногу. Небось вчерашние военные. Чего же они хотят? Я сейчас сяду в троллейбус и уеду… Они тоже садятся. Даже билеты компостируют. Законопослушные мальчики. Тащить их за собой домой? Рано или поздно они узнают, где я живу, если еще не знают, но сегодня я не спешу под крышу дома своего. Выхожу на остановке, где недавно застрелили Падунца, но направляюсь не к подъезду, а в другую сторону: в глубину сквера. Сажусь на самую темную скамейку в самом темном месте и жду, что будет дальше.

А дальше ничего существенного не происходит. Подходят двое в черных свитерах и просят закурить. Я, естественно, отказываю им в любезной просьбе, поскольку не курю.

– Ну и хрен из того, что ты не куришь. – Тот, который повыше и худощавый, садится рядом. Можно, конечно, сказать ему, что он выражается абсолютно безграмотно и бессвязно, но я молчу. Нехорошо учить старших.

Второй, помоложе, крепыш, мой ровесник, стоит напротив, за спину не заходит.

– Кузнецов, – говорит он, – ты с Викой объяснился?

Я киваю.

– Ты понял, что тебе больше не надо с ней встречаться?

– То, что я понял, касается только меня. Меня и того, кто вас сюда послал.

Интересно, думаю, выдержит ли моя челюсть прямой удар? И что это они переговоры со мной затевают? Получили приказ действовать дипломатическим путем? Расшевелить их надо, разогреть, пусть сообразят, что не с мальчиком зеленым дело имеют. А может, как раз это сообразили и потому такие нерешительные?

– Кузнецов, – говорит сидящий рядом, – не будь идиотом. Ты что, кулаками хочешь кому-то что-то доказать? Еще на дуэль вызови! Сказано – не суйся, значит, не суйся.

– А ваш хозяин почему сам мне этого сказать не хочет?

– Поезжай к нему на Филипповскую, шестнадцать и спроси.

Это бросает реплику молодой и, поймав осуждающий взгляд товарища, тут же оправдывается:

– Чего такого? Думаешь, ему телка не рассказала еще?

– Поеду и спрошу, – говорю я. – А до этого буду считать, что никакого разговора с вами не было.

– Долбанутый! – Это опять младший. – Ради тебя же стараемся. Тебе что, баб мало? Скажи – найдем. Упрямишься – хрен из того. Бить не будем, но ты потом сам ныть станешь: лучше бы, мол, побили. И вообще, соображай, с кем дело имеешь.

Я встал со скамейки и не спеша направился к дому. Шел как рысь, напрягая шкуру, стараясь предвидеть действия тех, кто умеет ходить в ногу. Если услышу шаги, отпрыгну влево, развернусь…

Шагов не было. У края сквера я оглянулся. В темноте горели две сигаретные точки.

Нельзя сказать, что ночь я не спал, ожидая пакостей со стороны людей Белакова, – спал, но тревожно, неспокойно. Однако ничего не произошло, даже телефон не звонил, хотя я предполагал, что именно по телефону последует очередное предупреждение. Утро тоже началось ласковым солнышком в чистое оконце. Ну и правильно: станет государственный муж из-за любовницы поднимать бурю в стакане. Не дай бог, брызги долетят до его чистого мундира. И потом, дело не только во мне, он ведь уже знает, что Вика его терпеть не может, следовательно, надо просто находить себе другие утехи. Это логично!

С такой мыслью я полез под прохладный душ, потом оделся и побежал в магазин. Мой традиционный завтрак – яичница, кефир и булочка. Очередь за хлебом, очередь в молочный, дорога туда и обратно – все это отнимает около получаса. И вот я снова переступаю порог своего жилища.

Стол лежит на боку, его полированная поверхность залита чем-то синим – тушью или чернилами. Атлас старых бабушкиных стульев порезан, матрац и одеяло на кровати тоже исполосованы. У телефона нет больше трубки. В ванной хлещет горячая вода, и закрыть ее невозможно, вентили разбиты. Все стены в желтых потоках битых яиц. Ну и ладно, яичницы все равно не хочется, аппетит пропал.

Стоит ли наводить сейчас порядок? Я решаю, что не стоит. Наведу, выйду из дому – и все может повториться. А выйти мне надо: заглянуть в автомастерскую и решить вопрос о дальнейшем сотрудничестве с фирмой кошечки Зои. Думаю, это отнимет часа три. К обеду вернусь и тогда уже начну чистить и штопать…

Прохожу мимо отделения полиции, Кукушкин окликает меня с крыльца:

– Кузнецов, ты не забыл мое предложение? На новую машину посажу.

– Я еще думаю.

Зоя, конечно, не в мастерской, а дома: что ей делать среди железок? Звоню, договариваюсь о встрече через час и, пока есть время, все-таки готовлю себе завтрак: бутерброды с кофе. Запасов в холодильнике мало, об этом тоже надо при встрече сказать хозяйке.

Подходит механик Николай:

– Маляр, ты чего загораешь? У тебя дел – невпроворот: у двух «пежо» разбиты дверцы, у «тойоты» смято крыло, джипу разбили зад…

Ни вчера, ни сегодня не было клиентов, которым надо перекрасить машины. Может, угонщики находили контакт лично с Падунцом, а после его смерти не знают, к кому обратиться? А может, новую «крышу» нашли? И оставят в покое людей в классной униформе с инициалами Федора Савельевича? За начальника осталась женщина, а она ненадежный партнер…

Вот она, передо мной. Никаких голых коленок и флирта, строгий деловой стиль: синий костюм, темный платочек в кармашке – видно, знак траура, уже глаза не кошечки, а львицы. Коньяк? Нет. Кофе? Спасибо, только что… Обязательная прелюдия серьезного разговора.

– Нужна достойная замена Падунцу.

Резковатый переход от прелюдии к главной теме. Мягче было бы, если бы уста Зои назвали покойного по имени-отчеству, все-таки не чужие же они были друг другу.

– Я так понимаю, что вакансия предлагается мне?

– Именно потому тебе, что ты все понимаешь.

– Какие конкретно функции Падунца будут возложены на меня?

Мы сидим с ней на кухне, я – спиной к двери, ведущей в коридор. Почему-то был уверен, что в квартире, кроме нас, никого, и потому вздрогнул, услышав сзади мужской голос:

– Если хочешь, даже супружеские. Зоя, кстати, совсем не против.

Зоя наконец-то окончательно сменяет маску деловой начальницы на хищную улыбку львицы во время течки – даже ногами при этом сучит – и делает лапкой светский жест:

– Вы знакомы? – Лапка направлена на Толика, хозяина серого «вольво» и белокурой Эммы.

– Знакомы, знакомы. – Толик присаживается рядом с львицей, ни тени улыбки на лице. – Ты деловой человек, Кузнецов, конкретный. Потому четко спрашивай, что тебя интересует, и получишь такие же четкие ответы.

Первый вопрос вертится на языке: а какое твое собачье дело до моих обязанностей? Но я понимаю: раз он здесь, раз задает тон разговору, значит, имеет на то право. И потому я начинаю со второго вопроса:

– Мой распорядок дня?

– Ты будешь выполнять только самые сложные заказы, только тех клиентов, которые обратятся к тебе от моего имени. Думаю, в неделю таких заказов будет один-два, не больше. Еще ты будешь совершать рабочие поездки с Зоей, со мной, сам. В разное время суток. Но я не думаю, что нагрузки будут большие: три-четыре часа в сутки. Характер поездок… Впрочем, это не важно. Важно другое. Получать будешь две с половиной тысячи долларов в месяц плюс хорошие премиальные плюс Зоя.

О господи, из уст Толика я услышал пока единственную шутку, но зато какую скверную! Надо сменить тему, а то Зоя уже потирает ладошки: как бы она не восприняла слова этого человека как руководство к действию.

– И все-таки: характер поездок? За этим никакого криминала?

Выражение лица Толика ни капельки не изменилось, голос все тот же ровный, ленивый.

– С точки зрения ментов – сплошной криминал. Иногда будешь перевозить деньги, иногда – людей, иногда – кое-какой товар. Сам понимаешь, хорошие деньги просто так не даются.

Деньги действительно хорошие, о таких и не мечтал никогда.

– Значит, за эту цену я продаю себя с потрохами? Мне могут пришить соучастие в чем угодно: вез, передавал, брал…

– Молодец, соображаешь.

– До свидания!

– Да нет, расставаться пока не будем, лучше поторгуемся. Я могу набавить, до половины. И потом, что тоже немаловажно, ты всегда будешь чувствовать нашу защиту, если появятся проблемы.

Ничего себе! Это он что же, о Вике? Или я ищу смысл в его фразах там, где его и не надо искать?

– Одного не пойму: почему вы именно мне предлагаете? Полно людей, которых не надо упрашивать…

– Не жеманничай, Гнусавый, не строй из себя целочку. Криминала он, видите ли, испугался! А кто ювелирный магазин брал? Кто помогал машины «переодевать»? Свидетели могут показать, при необходимости, конечно, что ты за это брал наличные… Есть за тобой грешки и покруче, не так ли?

Толик сузил глаза, вытащил из кармана золотую цепочку и вновь, как я уже видел раньше, закрутил ее на пальце.

– Не бери на испуг, это несерьезно.

– Ну вот. А ты спрашиваешь, почему тебе предлагаем место Падунца? Потому и предлагаем, что ты не из пугливых. Умный и не трус. Такие кадры в цене.

– Поэтому работу я сам себе найду! На хлеб будет хватать, а большего мне пока не надо.

– А меньшего? Срок мотать не хочешь? Я ведь не шучу, напоминая о твоих крутых грешках. Ты же человека убил, того, кто тебя пригрел и обласкал. Падунца убил!

Вот тут я обалдел. Я хлопал глазами, глядя на лица Зои и Толика, и никак не мог врубиться, о чем это повел речь собеседник.

– Хочешь, расскажу, как все произошло?

Я лишь облизал пересохшие губы.

– Ты прятал кое-какие драгоценности у старухи соседки, но та, благочестивая и праведная, стала подозревать, что они ворованные. И ты решил, что ее надо убрать, лучше всего – чужими руками, и потому вступил в сговор с Падунцом. Ему ты рассказал, где и что у старухи лежит, посоветовал захватить и шкатулку – для отвода глаз. Сели вы в один прекрасный вечер на его японца, доехали до сквера. Падунец потопал к дому, а рядышком с тобой остановилась еще одна машина, «Лада» твоего дружка. Падунец убил бабку, прихватил чемоданчик с драгоценностями и шкатулку, выбежал из дома, и тут ты его шлепнул меж глаз, забрал вещички, сел к Блину и умчался, как говорят, во мрак. Потом оставил поживу дружку и налегке зашагал домой. Но ты даже допустить не мог, что мы, по чистой случайности, соучастника твоего накрыли и он раскололся.

– Это бред! Кто этому поверит?

– Это не бред, Кузнецов. Есть письменные показания Блина, то бишь Блинова Геннадия Олеговича, есть вещдоки. Сережки узнаешь?

Толик вытащил из кармана целлофановый пакет, в котором лежали две сережки бабы Вари. Мне ли их не знать – неоднократно держал в руках.

– Это еще ни о чем не говорит.

– А пистолет, «макаров» с твоими пальчиками? Баллистики установят, что именно из него был произведен выстрел, унесший в мир иной нашего друга.

Толик при этом посмотрел на Зою, та его информацию приняла так спокойно, будто знала о ней сто лет.

– Ну так что, пистолет тебе о чем-нибудь говорит?

– Одного не пойму, – отвечаю я. – Зачем понадобилась такая подставка? Столько ходов… Вы что, меня и сбили специально, что ли?

– Вот это – дело случая.

Равномерно вращающаяся цепочка на пальце начинает меня уже раздражать. Нервным становлюсь, не замечал еще этого за собой. И голос у Толика механический, монотонный, тоже злит.

– Зоя, оставь нас минут на пять, – просит он. Интересно, какие секреты от кошечки, переродившейся в львицу, есть еще у этого парня?

Зоя хмурится, но без слов встает и уходит в комнату.

– Дело случая, говорю, – продолжает Толик. – Я бы тобой не заинтересовался, узнай даже, что это ты ювелирный взял. Но когда похищают, а потом возвращают… Якобы…

– Я действительно все вернул!

– Эта идея тебе в голову пришла, когда заметку прочел об аресте директора магазина? Или вы заранее с Балушем договаривались?.. В общем, так, Кузнецов. Я чувствую, ты большую игру затеял, уважаю тебя за это, обещаю помощь и желаю войти в долю. Не раскусил я еще, что ты затеял, но на всякий случай буду держать тебя пока рядышком, хочешь ты того или нет. Никакого времени на раздумья! Пару дней отдохни, соберись с мыслями, а потом приходи и выкладывай мне все! Впрочем, можешь это сделать и быстрее. Есть мой телефон?..

* * *

Неужто у меня глаза настолько бандитские, что нет в них никакого проблеска порядочности? Да, сволочные глаза. Или это разбитое зеркало так искажает их?

Я стою в собственной ванной, любуюсь собой и очередным разбоем, произведенным в моей квартире. Зеркало… Выжженный кислотой круг линолеума, побитый кафель. Но бардак в квартире – это еще не все. Когда я возвращался домой, возле полиции меня заловил Кукушкин: «Зайди, Кузнецов». И пока я поднимался вслед за ним в кабинет, пришла на ум мыслишка: а что, если согласиться на предложение опера? Может, хоть на какое-то время Толик оставит меня в покое, и я придумаю, как вывернуться из сложившейся ситуации?

Кукушкин сел за стол, показал мне глазами на стул, полез за сигаретами. Не дожидаясь его постоянного вопроса, я сказал:

– Ладно, согласен. Когда машину принимать?

– Все, – пустил кольцо дыма Кукушкин. – С этим точка. Вопросов можешь не задавать: точка, и все. Работу я тебе дать не могу, а статью – могу. Я к тебе, Кузнецов, хорошо отношусь, потому говорю напрямую: будешь дергаться – схлопочешь срок, причем вариантов тут сколько хочешь.

– Да я никакой вариант не хочу. За что?

– Не понимаешь? Ладно, объясню в расчете на то, что ты парень сообразительный и все остальное додумаешь. Бабу не ту шпокаешь, понял? Теперь топай отсюда и делай выводы.

Выхожу на улицу. У открытого капота «жигулей» загорает Лысиков.

Спрашиваю его:

– Чего Кукушкин злой такой?

– А, от зависти, наверное. Сослуживец наш заходил к нему сегодня. Ушел из органов, кого-то там охраняет, бешеные бабки получает… Они с капитаном полчаса в кабинете болтали. У капитана оклад в десять раз меньше…

И вот я стою в ванной и понимаю, как это больно – находиться меж молотом и наковальней. С бывшими ментами и нынешними политиками хотя бы все понятно. Их условия определенны и ясны: я отказываюсь от Вики, они оставляют в покое меня.

А что делать с Толиком?

Правде он не верит, просто так от меня не отцепится. Уж он-то не ограничится битьем зеркал. Как ни фантазирую, а ничего не сочиняется, не складывается в сюжет из имеющихся данных. Есть я, есть директор магазина, сидящий ныне под стражей, есть факт хищения драгоценностей, факт их возвращения законному владельцу… Балуш об этом возвращении никому ничего не сказал, решил не прощаясь, по-английски, смотаться, прихватив мою посылку. Думай, Костя, думай! Сочиняй! Как выстроить все факты так, что ты вроде бы ждешь сумасшедший навар… Но ведь его никогда не будет, этого навара!

И что сделает Толик, поняв, что его дурачат? Думай, Костя… А что, если действительно продать квартиру, уехать куда-нибудь в глушь, купить дом… Или и там невозможно будет начать новую жизнь?

Я кое-как исправил телефон, наверное, в сотый раз набираю знакомый номер, но Вика трубку не поднимает. Я на полном серьезе хочу предложить ей смотаться отсюда со мною… На работе она задержалась, что ли?

Ладно, аппарат так раскалиться может. Оставим пока в покое деревню и подумаем о драгоценностях. Если бы я был в сговоре с Балушем, то что бы мы могли замыслить? Ну, похитили товар, ясно. А зачем бы я его возвращал владельцу? Какой прок мог быть от этого? Думай…

Ничего не думается!

Звонит телефон. Хватаю трубку. Незнакомый голос:

– Ну что, Кузнецов, делаешь выводы?

Меня душит злость. Веду войну на два фронта и везде терплю поражение. Но не махать же белым платком?!