Текст книги "Чужое лицо"

Часть вторая
Ночи не для любви

1

Насте я позвонил от Курского вокзала. Вечер был тихий, теплый, двор ее дома наверняка покрылся кленовыми разноцветными листьями, но она по-прежнему боялась улицы и предпочитала сидеть дома. Я рассчитывал на это и оказался прав.

Голос у Насти был встревоженный, испуганный.

– Костя, ты куда пропал?

Все объяснять не входило в мои планы. По телефону этого не сделаешь, ехать же на квартиру… Нет уж, хватит, рисковать я больше не намерен. На всякий случай поинтересовался:

– Меня никто не спрашивал?

– Нет, – быстро ответила она. Потом после некоторой паузы спросила: – Ты приедешь? Нам бы надо поговорить. Бедная Вика!

Я понял, что газету с сообщением об обстреле машины она тоже прочла. Интересно, видела она мой портрет в газете?

– Настя, я не могу навестить ее в больнице, но ты должна это сделать.

– Где она лежит?

Я назвал адрес, попросил купить побольше фруктов.

Опять последовала пауза, и неуверенный, почти жалобный голосок:

– У меня плохо с деньгами, я только вчера купила себе костюм. Было не в чем ходить на лекции.

Болван, как же я не догадался, что у студентки могут возникнуть такие трудности! Планов встречаться с Настей у меня не было, но разве заранее можно предусмотреть все? Зато теперь появится возможность передать Вике записку.

Я прикинул, куда Насте лучше подъехать, чтоб меньше времени потратить на дорогу.

– Через полчаса встречаемся на Сухаревке, там из метро один выход, и я буду ждать тебя у тупикового края платформы.

Она опять замолчала. Конечно, ей не хочется выходить из дома на ночь глядя, но и я на квартире показываться просто не имею права.

– Настя, даю слово: больше с такой просьбой никогда не обращусь, но сейчас у меня нет другого выхода.

– Хорошо. Только я смогу попасть на Сухаревку не раньше чем через час.

Вообще-то, ей езды туда – минут пятнадцать – двадцать. Она словно услышала меня:

– Пирог в духовку поставила.

– С ягодами?

– Да.

– Отлично! Вика любит пироги с ягодами. Ты обязательно прихвати ей.

– Конечно.

От Курского вокзала до Сухаревки можно пройтись и пешком, благо время позволяет. Садовое кольцо только что умыла поливальная машина, воздух стал свежим. Что-то я в последние дни забегался – засуетился, некогда было голову поднять. А оказывается, жизнь стоит того. Идут навстречу красивые люди, улыбаются, разговаривают. Когда-нибудь я здесь пройдусь с Викой, обязательно. Это будет, по всей видимости, не скоро. Прежде надо узнать, кто стрелял по машине доктора, еще раз поговорить с Беликовым, выведать, какую информацию обо мне он представил полиции. Да что Беликов – висят на мне и более серьезные дела. Кому теперь докажешь, что коммерсанта и его сообщников я расстрелял потому, что у меня не было иного выхода? Это, кажется, называется необходимой самообороной?

Конечно же, оружие выбросил в карьер, деньги взял. Немалые деньги, да у меня и кое-что от подарка Эммы осталось. Можно действительно махнуть куда подальше, купить домик где-нибудь в райцентре, открыть свою мастерскую… Но для этого нужен другой паспорт. Ведь если подали в розыск…

Мыслей было так много, что я и не заметил, как дошел до нужного метро. Посмотрел на часы. До встречи с Настей оставалось минут пятнадцать. Чтоб не терять времени даром, решил написать записку Вике. Вырвал листок из записной книжки, начал царапать своим корявым, безобразным почерком: «Вика, мы все узнали…»

Тут моя рука замерла, а взгляд остановился на местоимении множественного числа. «Мы»… Хорошо сказано. В газете не сообщалась фамилия Вики, был назван лишь Илья Сергеевич Бабашвили. Только потому, что я был с ним знаком, только потому, что лежала у него рыжая пациентка, только потому, что я знал о жучках и роли Светланы, а следовательно, грозящей им опасности, я смог предположить, что в машине врача была Вика.

Но откуда об этом могла узнать Настя? Может, в других газетах на эту тему была более полная информация?

А может…

Уже на скользящем вниз эскалаторе я хотел повернуть, выскочить наверх, но передумал. И стало до странности спокойно, так, как было вчера на карьерах, когда я под стволами пистолетов шел к обрывистому берегу.

Настя стояла на дальнем конце платформы. Рядом с нею были еще парень с девушкой, рассматривающие какие-то бумаги. Я не спеша направился к ней, глядя на белые колонны. Если меня ожидает кто-то еще, то, конечно, за ними.

До Насти оставалось метров десять, я уже видел ее напряженное, с застывшей болезненной улыбкой лицо, когда справа и слева из-за колонн – так и есть! – вышли крепкие мужчины. А сзади, прямо за спиной, кто-то сказал вполголоса:

– Без глупостей, Кузнецов. Только без глупостей! Твоя игра закончена!

2

И вот мы сидим в кабинете, где на столе лишь пепельница и телефон. Стены пустые, пахнет краской: видно, только что произвели ремонт и даже не затащили мебель. Ремонт, кстати, произвели неважно: видны неровные стыки плинтусов. Их я и разглядываю, разговаривая с человеком лет сорока, у которого такое довольное лицо, что смотреть тошно.

– Да, Кузнецов, влип ты, конечно, на все сто! Я бы на твоем месте уже во всем покаялся, авось душе легче станет.

– Я вроде ничего и не скрывал, все рассказал.

– Вроде… Это когда тебя к стене приперли. Не отказываешься, значит, что ювелирный брал?

– Не отказываюсь.

– И что Анастасию Полонскую к трубе приковывал?

– Я говорил уже, как все было.

– И уважаемых предпринимателей шлепнул?

– Как я мог один вывезти за город трех вооруженных? Это они меня хотели пристрелить!

– Может быть, и так. Оружие их мы нашли. «Магнум», два ТТ. А ты пользовался бельгийской игрушкой. Неплохо стреляешь.

Я ждал, но он почему-то не спросил, откуда этот ствол ко мне попал.

– Кстати, об оружии, Кузнецов. Куда делся тот «макаров», из которого ты стрелял в Падунца?

– При чем тут Падунец? Когда его убили, я сидел у Зои, его жены.

– Проверим. Надо же, чтобы Зоя данный факт подтвердила, так? А ты уверен, что она захочет это сделать?

– Нет. У нас обоюдная неприязнь.

– Вот видишь. А Падунец – да, он тут почти ни при чем. Но около года назад, Кузнецов, из этого ствола был застрелен сотрудник полиции. Убийцу мы тогда задержать не смогли, однако свидетели остались. Описание преступника один к одному сходится с твоим портретом. Знаю, удивишься, но и «макаров» мы нашли, на нем твои пальчики. Ствол ты бросил на газонную траву, когда отъезжал от убитого Падунца.

– Зачем бы я это делал? Зная, что там отпечатки, что меня обязательно начнут подозревать? И потом, о каких свидетелях вы говорите? Год назад я выглядел совсем иначе, спросите кого угодно. Да хотя бы посмотрите на фотографию в паспорте!

Допрашивающий никак не прореагировал на мои слова, закурил сигарету, с силой пустил густую струю дыма к потолку.

– Да, Кузнецов, один убитый полицейский уже чего стоит! Плюс к нему другие трупы и грабежи. Это – вышка, никак не меньше. Хитро ты все дела проворачивал, но все же попался.

– Я мог и уйти. Я знал, что вы меня в метро ждете.

Человек скептически улыбнулся:

– Врать тоже надо уметь. Операция по твоему захвату прошла безукоризненно.

– Потому и прошла. Думаете, не задумался, откуда Настя могла знать, что Вика находится в больнице?

Мой собеседник несколько секунд помолчал, переваривая вопрос, потом ответил:

– Могла. Допустим, Вика пришла в себя и попросила позвонить Полонской.

– Тогда бы Настя не спрашивала у меня, в какой именно больнице Вика лежит. Нет, все было по-другому. Вы стояли рядом, когда она разговаривала со мной, и подсказывали ей ответы. Поэтому она замедленно отвечала.

В три затяжки прикончив сигарету, человек с довольным лицом сказал:

– Вот что, Кузнецов, чувствую, нам еще не раз беседовать придется, потому зови меня по имени-отчеству. Семен Семенович, к примеру. Или по званию: гражданин полковник. – Чуть выждав, словно давая мне возможность как-то отреагировать на эту фразу, он продолжил: – Но если знал, что тебя на платформе ждет засада, то чего же в капкан полез?

– Значит, не совершал тех грехов, которые вы мне приписываете. И вины не чувствовал.

– Вернее, думал, что мы о них не знаем? А еще понимал, что деваться тебе некуда, да? Что обложен, как волк, красными флажками?

– Конечно, легче всего повесить на меня все. Но вы же сами знаете…

– Стоп, Кузнецов! – Семен Семенович вытащил из пачки новую сигарету. – Что я знаю – дело второе, не о том сейчас речь. Как на «макарове», которым был убит Падунец, оказались твои пальцы?

– Я забрал ствол у своего бывшего дружка, Макса. Но как раз в день убийства Падунца его вытащили из тайника в моей квартире.

– Вот видишь! – развел руками Семен Семенович. – Говоришь, мы на тебя вешаем… А почему я не могу предположить, что ты хочешь повесить ствол на Макса, который Максимов Андрей Григорьевич? На покойного ведь списать еще легче, чем на живого.

– Можете.

– Можем, все можем. Можем показать тебя продавщицам ювелирного: пусть попробуют опознать, ты ли на самом деле приносил коробку с драгоценностями господину Балушу. И они, я так думаю, скажут, что ты. Можем поверить, что Анатолия Шарова с компанией ты шлепнул в пределах вынужденной самообороны. Лично я, признаюсь, в этом убежден. Что Анастасию Полонскую спасал, а не захватывал…

– Нет, сначала – захватывал вместе с другими, но, когда вышел из больницы, сразу увез ее из того дома. Сначала к себе, потом на квартиру Вики.

Семен Семенович вроде бы не услышал моих слов и продолжал говорить свое:

– А можем под расстрельную статью подвести. Причем запросто. Все можем, Кузнецов. Так что посиди пока на нарах, подумай.

– О чем? – спросил я.

– Обо всем. Жизнь – штука такая ведь интересная! Когда к нам обратилась твоя Полонская с просьбой, чтоб мы тебя арестовали…

– Настя сама обратилась? Этого не может быть!

Семен Семенович с любопытством, разгоняя ладонью табачный дым, взглянул на меня:

– С чего это ты так удивился?

– Настя не могла…

– Ты что же, психологию женщин так хорошо изучил?

– К чему ей меня предавать?

Он бросил в пепельницу очередной окурок.

– Вот я и говорю: посиди, подумай. А Зоя, кстати, перестаралась. Мы ведь и с ней беседовали. Так вот, она сказала, что ты сидел и пил с ней чай до позднего вечера. Это когда Падунца убили-то. И вообще всячески уверяла, что ты на убийство не способен. А говоришь – неприязнь. Женская душа – дело темное, Кузнецов.

На второй допрос к Семену Семеновичу я шел в неплохом настроении. Мне показалось, что человек этот объективен, не желает мне зла, но, увы, это только казалось. Вторая встреча была короче первой и совсем не похожа на нее.

– Дело твое дрянь, Кузнецов. Предлагаю сознаться, зачем все же ты расправился с Падунцом. Мы, конечно, догадываемся, но тебе же будет лучше, если ты расскажешь обо всем сам.

Полковник листает папку с бумагами, в которых, наверно, описана моя грешная жизнь. Хорошо хоть то, что папка не слишком толстая.

– Мне нечего рассказывать! Я знаю точно, что у бабы Вари не было никаких ценностей. Для меня совершенно непонятно, почему в ее квартиру вломился Падунец. Скорее всего, он не поверил, что я вернул все украденное Балушу.

– Есть другая версия. – Семен Семенович опять тянется за сигаретой. – Уж слишком явно врет, пытаясь выгородить тебя, Зоя, Зоя Павловна Гордиенкова-Падунец. С чего бы это? Не она ли попросила тебя убрать своего суженого после того, когда тот в качестве свадебного подарка переписал на нее почти все, что имел? Ты парень не дурак, вот и сочинил весь этот спектакль, спровоцировав Падунца напасть на старуху.

Это прозвучало так неожиданно, что я не нашелся сразу, что возразить.

– Так, уже замолчали, уже раздумываем… Нет слов, да, Кузнецов?

– Есть. Я бы нашел другой путь. Но позволить ему убить бабу Варю…

– Большие деньги требуют больших жертв. Теперь насчет убийства полицейского. Нашлись свидетели, которые говорят, что стрелял в него пацан, прости, похожий на гориллу.

– Но вы же в прошлый раз…

– А ты о прошлом разе забудь. Ты меня сейчас слушай. – Он встал, оперся о крышку стола. – За то, что бандита замочил, тебе его дружки в зоне припомнят, но за то, что нашего… Так ты и до зоны не доберешься. Вышку тебе дадут.

– Но когда точно убили полицейского? Возможно, у меня есть алиби.

– Ты смотри, какой грамотный! И слова умные знает! Алиби! У тебя, Кузнецов, можешь считать, ничего уже нет! На этот раз не извернешься! Все, на сегодня разговор закончен!

А разговор этот проходил в том же пустующем кабинете, из которого так и не выветрился запах краски.

В третий раз меня привели в комнату с мягкой мебелью. Здесь не было даже канцелярского стола, стоял маленький, журнальный, на витых ножках. Привели и оставили одного, сказав, что Семен Семенович сейчас будет.

На столике лежала газета, скорее всего оставленная здесь специально для меня. Одна из заметок была обведена красным карандашом.

«СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА ПОЙМАН

Наконец-то арестован человек, подозреваемый в нескольких громких преступлениях, совершенных в нашем городе за последнее время. Ранее убив полицейского и завладев его табельным оружием, этот маньяк, имя которого в интересах следствия мы не раскрываем, расправился с владельцем станции техобслуживания, затем – с бизнесменом и его двумя товарищами.

Участвовал он и в похищении людей с целью выкупа. Сделав в свое время пластическую операцию, преступник думал, что таким образом сможет замести следы, уйти от правосудия, но благодаря грамотным действиям наших стражей порядка он уже сидит за решеткой и ждет суда. Без сомнения, это будет громкое дело».

Я почувствовал страшную слабость и опустился в кресло. Перед глазами пошли желтые круги. Господи, если эту нелепицу прочитает Вика…

Вошел Семен Семенович с чайником в руках. Поставил его на уже прочитанную мной газету, открыл створку шкафа, достал сахарницу, ложки:

– Что пить будем, Кузнецов, чай, кофе?

– Цианистый калий. Он довольно хмыкнул:

– Ты, оказывается, юморист! В твоем положении – и шутить! Кофе будем пить, подаю маленькие чашки, согласен?

Я ничего не ответил. Я бы и вправду не отказался сейчас от цианистого.

– Пока меня дожидался, газету небось прочел? – спросил он.

– Так ведь для этого мне ее и подложили, гражданин полковник.

– Правильно. – Он начал разливать по чашкам кипяток. – Ты покруче любишь?

– Там все неправда!

– Да? – Он, кажется, и не ожидал другой реакции. – Ну что с журналюг возьмешь, пишут, лишь бы складно было. Хотя почему – все неправда? Про бизнесмена и пластическую операцию они в точку попали. Кофе тебе, еще раз спрашиваю, крепкий делать?

– Так вы уже поняли, что полицейского и Падунца – не я?..

Семен Семенович лениво махнул рукой, словно я спросил его о сущей ерунде:

– Далось тебе все это – полицейский, Падунец… И потом, давай договоримся вот о чем. Ты, парень, в таком заведении находишься, когда не задавать вопросы, а на мои отвечать должен. А я спрашиваю о кофе.

О кофе. Когда идет речь о том, жить мне или нет, для него всего важнее кофе. Я поймал себя на мысли, что готов вцепиться в горло этому человеку. Семен Семенович, кажется, понял мое настроение и, не меняя дружеского тона, продолжил:

– И еще: тут не надо дергаться, понял? А то в больницах придется не только рожу менять, но и все внутренности. Наливают – пей, просят – пой, ну и так далее.

– Я не пою. Голоса нет.

– У нас поют и безголосые.

Вкус кофе я не ощутил, мозги были заняты другим: информацию газетчикам, скорее всего, дали менты, в их интересах действительно повесить все на меня, но чего же тогда Семен Семенович на кофе тратится?

– Сокамерники не обижают? – спросил он. Мне каждый день дают новых соседей по нарам. Только один из них попытался качать права. Если ему верить, сидит не в первый раз и на том основании оскаливал на меня зубы. Я пообещал, что этих зубов у него станет меньше, и на первый раз съездил ему в ухо. Он, кажется, мне поверил, притих.

– Шакал что-то не очень тобой доволен, – не дождавшись ответа, вновь заговорил полковник. – Руки ты вроде распускаешь. Этот тип у нас не надолго задержится, к сожалению. Тяжело копать против таких. Смотри, выйдешь отсюда – он тебе припомнит.

Шакалом звали того, кому я как раз и продемонстрировал свой удар левой.

– У меня есть шансы выйти?

– А ты что, уже утешился мыслью, что тебя действительно шлепнут?

– После всего, что вы тут наговорили… Могли бы еще и врача Бабашвили на мой счет списать.

Семен Семенович выкинул в пепельницу очередной окурок, выпил кофе залпом, как минералку.

– Хорошо, все хорошо!

– Чего хорошего?

– Дозреваешь хорошо. Пей кофе и иди в свой люкс, продолжай дозревать.

* * *

На этот раз меня привели в кабинет, где не было ничего, кроме двух стульев. Стулья старые, жесткие, один – в углу, второй – посреди комнаты.

Я сижу на втором. Своего собеседника почти не вижу, потому что в глаза бьет яркий горячий свет, слышу только голос:

– Вы можете убить человека, защищая себя?

– Да.

– Вы можете при этом перерезать ему горло?

– Зачем? Когда защищаются, то…

– Не рассуждать! Еще раз предупреждаю, Кузнецов: отвечайте только «да» или «нет», даже если вопросы вам кажутся неприемлемыми. Вы можете перерезать горло напавшему на вас?

– Нет. А может, да.

– Нужен только один ответ. Вы любите пиво?

– Нет.

– Вы любите рыбалку?

– Да.

– Вы любите быструю езду на машине?

– Да.

– Вы умеете танцевать?

– Нет.

– Вы допускаете, что можете изнасиловать женщину?

– Послушайте, что за идиотизм…

– Комментарии оставьте при себе. Вы не боитесь прыгнуть с парашютом?

– Нет.

– Сколько будет восемь в квадрате?

– Шестьдесят четыре.

– Вы можете представить обстоятельства, при которых решитесь убить своего лучшего друга?

– Нет. Да и нет у меня друзей.

– Вы любите теплый дождь?

– Нет.

– Вы любите Зою Гордиенкову?

Хочется встать и грохнуть стулом об пол.

Зоя Гордиенкова, кошечка, наследница состояния Падунца, почему-то, если верить Семену Семеновичу, начала меня защищать, придумывать алиби. Нет, в принципе она не страшила, но… Но надо говорить правду.

– Нет.

– Вы можете убить человека в порыве ревности?

Я промолчал. Захотелось найти такую фразу, после которой бы меня незамедлительно отвели на нары. Но собеседник понял молчание по-своему и решил помочь мне найти ответ:

– Беликова могли бы убить?

Эта фамилия прозвучала из уст ментов впервые. Значит, ко всему прочему, в качестве довеска, обвинение пополнится еще одним пунктом. Конечно, по сравнению с другими пунктами мордобитие – шалость, но морда-то какая…

– Стоило бы.

– Да, нет?

– Нет.

– Кофе будете?

– Да.

– Чайник сзади вас, на полу. Включайте, я принесу сахар и галеты.

Я наморщил лоб, стараясь вникнуть в смысл сказанного. После такого напряженного диалога это было сделать нелегко.

– Что, Кузнецов, прибалдел? Пока прервемся, говорю. Попьем, отдохнем и продолжим. Мне отдых нужен. Тебе, может, и не обязательно, а мне нужен. Ты еще на зонах отдохнешь.

– Не надо брать на понт.

– Хорошо держишься. Только это не понт – это жизнь, Кузнецов. Мы все в ней пешки… Ты понимаешь, что ты – пешка?

Он не стал ожидать ответа на вопрос, вышел, и я сказал уже даже не в спину ему, а в сторону закрывшейся плотно двери:

– Да пошли вы все к черту!

Только вчера Семен Семенович был тем компанейским мужиком, которому хотелось излить душу, а сегодня он хмур, зол и говорит со мной как бы через силу:

– Твоя кровь устроит многих. Отец убитого тобой Анатолия Шарова к процессу подключился. Мы, конечно, неподкупны, но вся соль в том, что и без участия сильных мира сего финал закономерен. Понимаешь, о чем я говорю? Всем нужен громкий процесс. Чем громче процесс, тем крепче держава. Парадокс, но только на первый взгляд. Что касается доказательной стороны дела – не отвертишься ни от одного из пунктов.

Хозяин кабинета курит сегодня особенно яро, дыму уже некуда лететь, он клубится облаком над столом.

– Общественное мнение… Жаль, ты телевизор не смотришь, не ведаешь, что желает с тобой сделать рядовой россиянин. А Вика твоя наверняка смотрит.

– Она по-прежнему в больнице?

– Да. Но ей уже лучше. Ходит. Смотрит. Читает. Последнее тебя не радует? Ведь почти все газеты пишут о монстре, который наводил ужас на столицу и вот, слава богу, пойман доблестной полицией.

– Вика знает правду.

– Знает и молчит. – Семен Семенович угрюмо усмехнулся, заглянул в опустевшую сигаретную пачку, вытащил из ящика стола новую. – Впрочем, ее можно понять. Подвергать слабые нервы новым потрясениям… А потом, все ее знания – с твоих слов. Этого мало для защиты.

Табачный дым стал выедать глаза, так что на них набежали слезы. Семен Семенович, кажется, заметил их и повеселел.

– Тяжко все это осознавать, да? Жизнь в принципе только начинается, и тут такие подлянки идут… Как вывернуться?

Вопрос не предусматривал ответа, и я промолчал.

– Не вывернуться, Кузнецов. Потому что не надо это никому, кроме тебя. Остается вешаться или бежать. Но повеситься трудно, ни ремня, ни шнурков.

– Бежать, что ли, легче? Я едва узнал свой голос, севший, охрипший.

Видно, никотин высушил голосовые связки.

– И это верно. Тюрьма элитная, охрана проверенная, неподкупная. Ты тут уже почти что старожил, сам в этом наверняка убедился. Или и мыслей не было деру дать? Ведь это, по сути, твой единственный шанс остаться в живых, Кузнецов.

– Нет этого шанса.

– Правильно. Самому не уйти. И дружки не помогут: это тебе не ювелирный брать. Тут серьезную операцию разрабатывать надо, чтоб за такой забор выбраться. Причем не тебе разрабатывать. А мне, к примеру.

Семен Семенович отшвырнул очередной окурок, разогнал рукой сизый дым, чтоб лучше рассмотреть меня.

– Тебе, Кузнецов, что, неинтересно, к чему я разговор клоню?

Я пожал плечами:

– Не затем вы меня брали, чтоб отпустить. Это пустой разговор.

Он покачал головой:

– Ну и нервы у тебя! Другой бы руки кинулся целовать – отпусти, мол, дяденька, все для тебя сделаю! А этот… В доброго дядю не веришь, да?

Склизкий рвотный ком подкатил к горлу, я взглянул на графин с водой.

– Пей, Кузнецов, пей, воды не жалко. Выпей, и тебя проводят в камеру. Там, кстати, опять Шакал твоим соседом будет. Какую тебе кликуху у нас приклеили?

– Кук. От фамилии и имени: Кузнецов Константин.

– Раньше так не называли? На воле?

– Нет.

– Ну что ж, неплохо звучит. Лучше, чем Гнусавый, согласись. Кук. Мореход-первооткрыватель, прославился тем, что его вроде съели аборигены. Про осторожность потому что забыл. И ты забываешь. Шакал – ему ведь тоже такую кличку не зря дали. Злопамятный. Ты с ним не слишком-то цапайся, не советую. А обо всем прочем мы с тобой при очередной встрече поговорим. Люблю разговаривать не с дураками.

3

Все!

Чуть дрожат колени, и горят ладони, изрезанные тонкой альпинистской веревкой. Охранник, мужчина лет двадцати восьми в сержантских погонах, говорит:

– Ты бы неплохо по горам лазил.

И исчезает, протянув на прощание обычный, не новый даже, целлофановый пакет. В нем – ремень, сотовый, деньги, все до копейки, какие были с собой, когда я спускался в метро на Сухаревке. Даже пистолет, отобранный мной у Белакова, – и тот здесь. Нет только документов.

– А паспорт?

– Чуть позже, Кук.

Этот сержант явился в камеру ровно в час ночи, я увидел его впервые. «Не спишь?» – спросил, будто не понимая, что сегодня я просто не мог уснуть.

Мы пошли совершенно пустым коридором, кроссовки позволяли это делать беззвучно. По легкой складной лесенке – потом она превратилась в руках охранника в трость – поднялись к окошку, на котором легко выставилась решетка. Далее спустились вниз по веревке…

Сержант растворился в темноте, я пошел по этому же переулку в другую сторону. Появилось великое желание перейти на бег, свернуть к магистрали, тормознуть первую же машину, затеряться в городе. Отсидеться пару дней и махнуть куда-нибудь подальше, куда глаза глядят, к примеру, действительно в глушь саратовскую. Я ни разу не был в тех краях, но мне хотелось, чтоб там была действительно глушь.

Свернул не в сторону магистрали, а направо, на плохую, в выбоинах, дорогу. Тут не было никакого освещения, приходилось идти вслепую, осторожно, чтоб не подвернуть в очередной колдобине ногу. Метров через двести прямо перед собой угадал контур автомобиля. Тотчас вспыхнули фары и заработал двигатель. Без щелчка открылась задняя дверца. Я сел в салон позади шофера. Машина тут же тронулась с места.

Лица водителя я не разглядел, увидел только его затылок. Короткая стрижка, кожаная куртка. На правом плече ее – пятно в виде запятой от белой краски. Небольшое пятно, я его усек только потому, что оно было прямо перед глазами.

Рядом со мной, оказывается, тоже сидит пассажир. Он смотрит на часы со светящимся циферблатом, говорит:

– Минута в минуту, хорошо сработано.

Комплимент этот адресовался, скорее всего, не мне, и я промолчал.

Вот так, молча, доехали до неприметной гостиницы, затерянной на такой же неприметной московской улочке. Сосед протянул мне паспорт, гостевую карточку:

– Не думаю, что инструктаж Семена Семеновича ты забыл, но все же кое-что напомню. Теперь ты Константин Устинович Кукша, из Омска. Оформлять проживание в гостинице не надо, все уже оформлено. Твой номер пятьсот двенадцатый. Как только войдешь, сразу позвони. Номер телефона, надеюсь, знаешь?

– Знаю.

– Он тебе нужен лишь для одного звонка. Потом забудь о нем, больше там никто отвечать не будет. И не дай бог вздумаешь чудить… В общем, очень не советую, Кук.

– А кто настоящий Кукша?

– Шпана, мелкий делец. Убит за день до того, как мы взяли тебя. Пьяная драка на улице, убийцы задержаны. Искать его некому, отца и не было, мать сидит. В общем, в этом плане не тревожься.

– Он был похож на меня?

– Немного. И еще, вы – тезки. Это тоже плюс. Смотри, в гостиницу заходит компания. Пристраивайся к ним. И – с богом.

Зайдя в номер, я первым делом хотел позвонить Насте. То, что она меня, если верить ментам, сдала, мало волновало. Но, может, у нее есть какая-то информация о Вике?

Я уже подошел к телефону, снял трубку и только тут понял, что каждое мое слово, скорее всего, прослушивается. И поскольку посторонние разговоры вести было запрещено, я набрал иные цифры и сказал откликнувшемуся на звонок мужчине, что доехал хорошо и поселился в гостинице без проблем.

С утра подул северный ветер и принес снег, мелкий, колючий, похожий на крупу. Только теперь я понял, что просидел за решеткой не так и мало – всю осень. Пора уже менять куртку на пальто. И еще я понял, что по этой же причине напрасно, может быть, нарезаю круги вокруг больницы, не осмеливаясь туда войти и поинтересоваться состоянием одной больной: Вика давно уже могла выписаться.

Я достал сотовый. Долгие гудки не думали прерываться. Но это могло означать многое. Вика устроилась на работу и сидит сейчас в какой-нибудь конторе. Или побежала на рынок. Или просто не хочет поднимать трубку.

Квартира, где жила Настя, тоже не отвечала.

Ногам стало холодно, кроссовки промокли от снега. Я бросил последний взгляд на калитку, ведущую к больничному дворику, и тут увидел женщину с сумкой, спешащую в этом направлении со стороны автобусной остановки. Женщине было около шестидесяти, она ростом и фигурой походила на бабу Варю.

– Послушайте…

– Чего вам?

Она повернулась, не слишком приветливо осмотрела меня.

– Не выручите? У меня там лежит знакомая, и хотел бы узнать, как ее самочувствие, но идти туда мне нельзя. Боюсь, вдруг у нее сейчас муж.

Женщина, мне показалось, задумалась, и я вытащил кошелек, протянул ей сотенную. Взгляд ее сразу смягчился, она, как должное, взяла деньги.

– На аборте, что ли?

– Нет, серьезная операция. В хирургии она.

– В какой? В первой, во второй?

Я пожал плечами:

– Я был в длительной командировке, когда ее сюда положили, только сейчас вернулся и ничего не знаю.

– Ладно, разберусь, я тоже в хирургию иду. Говорите ее фамилию.

Через полчаса я встретил женщину у этой же калитки. Она сказала, что Вику выписали три недели назад.

Я взглянул на часы. Оставалось еще время забежать в магазин, купить ботинки, носки, вернуться в гостиницу, чтоб там переобуться и попить горячего чая.

Пока переобувался и ждал, когда закипит вода, включил телевизор. Выпуск новостей начался с криминальной информации. Из тюрьмы совершил дерзкий побег тот самый преступник, о котором в последнее время не однажды сообщали средства массовой информации. На его счету несколько убийств, в том числе и работника полиции, ограбления, похищение людей… Естественно, бандита ждала бы высшая мера наказания, но ему помог бежать охранник тюрьмы, которого тоже разыскивают сейчас соответствующие органы.

Я с интересом уставился на экран, когда на нем появились рисованные портреты моей персоны и сержанта. Себя бы я никогда не узнал. Впрочем, и моего напарника – тоже.

Он выглядел носатым, с легкой залысиной, гораздо старше своих лет. Допустим, хотя это нелепо, моих фотографий у разыскников не нашлось. Но фотографию сержанта можно было бы взять хотя бы из личного дела.

Можно.

Но почему-то не взяли…

Я выключил телевизор, кипятильник, еще раз взглянул на часы, бросил в горячий стакан пакетик с чаем и подошел к окну. Снег не прекращался.

Ближе к метро рядком тянулись лотки, дальше, уже не за прилавками, а просто у ведер и мешков, стояли бабки, предлагали квашеную капусту, яблоки, соленые огурцы, шерстяные носки… Место тут было не бойкое, даже в хорошую погоду люди не толпились, и вряд ли продавцы имели приличную выручку.

Тем не менее оброком их все-таки обложили. Темный «фольксваген» припарковался у тротуара, и было видно, как сразу же после этого заволновались женщины у лотков и подхватили ведра и мешки бабули, желая исчезнуть в жерле метро. Однако плечистые ребята из иномарки оказались проворнее. Один тут же занял место у входа в подземку, отрезая отступление, другой, ухмыляясь, щелкая пальцами, танцующей походкой приближался к продавцам. Бабки вытащили кошельки…

Я вышел из овощного магазина, через окно которого и наблюдал эту картинку, медленно пошел по тротуару, стараясь не пялить глаза на «фольксваген». Все, что надо было, я уже узрел. На переднем сиденье рядом с водителем сидел Шакал. Наша последняя встреча не была дружеской, но обошлась все же без мордобития.

Теперь мне надо было засветиться, чтоб не искать других путей для встречи с Шакалом. Другие пути, конечно, тоже есть, и Семен Семенович говорил о них, но лучше бы не откладывать дело в долгий ящик.

Так, Шакал заметил меня. Я прохожу мимо машины, дверца открывается.

– Эй!

Теперь можно ускорить шаг, нырнуть под арку, ведущую в двор жилого дома. В этом доме на первом этаже магазин, у его черного входа – горы тарных ящиков. Я уже побывал здесь: хорошее местечко, есть где укрыться от посторонних глаз.

– Постой, слышь!