Текст книги "Пригоршня праха. Мерзкая плоть. Упадок и разрушение"

День уже клонился к концу, когда он впервые увидел Бренду. Какое-то время он разглядывал странный предмет посреди лодки, где раньше были свалены запасы; потом понял, что там сидит человек.

– Значит, индейцы вернулись? – спросил он.

– Да.

– Я знал, что так и будет. Очень глупо с их стороны испугаться игрушки. Остальные, очевидно, вернутся следом.

– Да, по-видимому. Постарайся лежать тихо.

– Вот дура-то, испугалась заводной мыши, – презрительно обратился Тони к женщине в лодке.

И тут он увидел, что это Бренда.

– Извини, – сказал он. – Я не знал, что это ты. Ты бы никогда не испугалась заводной мыши.

Она не ответила. Сидела ссутулившись, как частенько сидела над миской хлеба с молоком, когда возвращалась в былые дни из Лондона.

Доктор Мессинджер отвел лодку к берегу. Помог Тони выбраться на берег – каноэ при этом чуть не перевернулось. Бренда самостоятельно вышла на берег. Ступала изящно и уверенно, не колебля лодки.

– Вот что значит уметь держать себя, – сказал Тони. – Знаете, мне как-то попалась анкета, которую заполняют при найме на работу в одну американскую фирму, так вот, там есть вопрос: «Умеете ли вы держать себя?»

Бренда ждала его на берегу.

– И самое глупое в этом вопросе, что приходится принимать на веру слова претендента, – старательно объяснял он. – Ведь если ты сам считаешь, что умеешь себя держать, – разве это доказательство?

– Посидите тихо, пока я привешу гамак.

– Да, я посижу здесь с Брендой. Я так рад, что она смогла приехать. Она, по-видимому, успела на три восемнадцать.

Она провела с ним всю ночь и следующий день. Он без умолку разговаривал с ней, однако она отвечала редко и загадочно. Следующим утром с него опять градом лился пот. Доктор Мессинджер развел большой костер прямо у гамака и закутал Тони в свое одеяло. За час до рассвета Тони уснул, когда же он проснулся, Бренды не было и следа.

– Вот вы и опять пришли в норму.

– Слава богу. Здорово меня прихватило? Я почти ничего не помню.

Доктор Мессинджер разбил некое подобие лагеря. Он вырубил квадратик подлеска размером с комнатенку. Повесил друг против друга гамаки. Груз вытащил на берег и аккуратной кучкой сложил на брезенте.

– Как вы себя чувствуете?

– Как нельзя лучше. – Тони выбрался из гамака и тут обнаружил, что у него подгибаются ноги. – Удивляться нечему, я ведь ничего не ел. Наверное, пройдет день-два, прежде чем я приду в себя.

Доктор Мессинджер ничего не ответил: он медленно переливал чай из кружки в кружку, чтобы избавиться от чаинок, потом разболтал в нем столовую ложку сгущенного молока.

– Попробуйте выпить.

Тони с удовольствием выпил чай и съел несколько сухарей.

– Мы сегодня поедем дальше? – спросил он.

– Надо подумать. – Доктор Мессинджер отнес кружки на берег, помыл их в реке. Вернувшись, он сказал: – Пожалуй, лучше вам прямо сказать, как обстоят дела. Не стоит думать, будто вы поправились, только потому, что сегодня лихорадка вас не трясет. Так всегда бывает. Один день трясет, другой отпускает. Это может тянуться неделю, а то и больше. Надо смотреть правде в глаза. Везти вас в каноэ слишком большой риск. Позавчера мы из-за вас несколько раз чуть не перевернулись.

– Мне померещился один знакомый человек.

– Вам много чего мерещилось. И этому нет конца. А провизии у нас всего на десять дней. Особых оснований тревожиться нет, но забывать об этом не следует. Кроме того, вам нужна крыша над головой и постоянный уход. Если бы мы были в деревне…

– Боюсь, я причиняю вам массу хлопот.

– Не в этом дело. Сначала надо решить, как лучше всего поступить.

Но Тони так устал, что не мог думать; час-другой он дремал. Когда он проснулся, доктор Мессинджер расширял вырубку:

– Я хочу натянуть брезентовый навес.

(Эта стоянка получила название: «Вынужденный опорный лагерь».)

Тони безучастно следил за доктором. Немного погодя Тони сказал:

– Послушайте, а почему бы вам не оставить меня здесь и не спуститься за помощью вниз по реке?

– Я уже думал об этом. Слишком рискованно.

Днем Бренда вернулась, и Тони снова трясся и метался в гамаке.

Когда Тони в следующий раз очнулся, он увидел, что у него над головой натянут брезентовый навес.

Он спросил:

– И давно мы здесь?

– Всего три дня.

– Который час?

– Около десяти утра.

– Ужасно себя чувствую.

Доктор Мессинджер дал ему супу.

– Меня весь день не будет – я спущусь вниз по реке, – сказал он, – посмотрю, нет ли поблизости деревни. Не хотелось бы вас оставлять, но стоит рискнуть. Пустое каноэ пойдет быстрее. Лежите тихо. Не вылезайте из гамака. Я вернусь до темноты. И, надо надеяться, с индейцами – они нам помогут.

– Отлично, – сказал Тони и заснул.

Доктор Мессинджер пошел к берегу, отвязал каноэ; с собой он взял ружье, кружку и запас провизии на день. Сел на корму, оттолкнулся от берега, течение подхватило лодку – несколько взмахов веслами, – и вот он уже на середине реки.

Солнце стояло высоко, его отражение в воде слепило глаза, обжигало кожу; доктор Мессинджер греб неторопливо, равномерно, но течение волокло лодку вперед. Вдруг русло сузилось, и река чуть не два километра неслась так стремительно, что доктору Мессинджеру только и оставалось, что рулить веслом, потом лес, стоявший стеной по обоим берегам, расступился, и лодку внесло в огромное озеро, где ему пришлось грести изо всех сил, чтобы хоть немного сдвинуться с места; он вертел головой налево, направо, в надежде увидеть где-то струйку дыма, пальмовую крышу, крадущуюся по подлеску темнокожую фигуру, скот, пришедший на водопой, – словом, какой-то признак жизни. Нигде ничего. Но вот русло расширилось, он вынул полевой бинокль и изучил поросшие лесом берега. Нигде ничего.

Потом русло снова сузилось, и каноэ помчалось вперед, увлекаемое быстрым течением. Впереди гладь воды прерывалась порогами, вода бурлила и клубилась; глухой монотонный рокот предупреждал, что за порогами водопад. Доктор Мессинджер погреб к берегу. Течение было сильным, и доктор Мессинджер греб что есть силы, но за десять метров до порогов лодка зарылась носом. Над водой тут свисали густые ветки терновника, каноэ проскользнуло под ними и врезалось в берег; доктор Мессинджер, не сдвигаясь с места, осторожно пригнулся и потянулся к ветке над головой. И тут с ним и случилась беда: лодка понеслась вниз кормой по течению, и не успел он схватить весло, как лодку поволокло бортом по взбаламученным водам; и там, крутясь и кувыркаясь, она зигзагами помчалась к водопадам. Доктора Мессинджера вышвырнуло в реку; местами там было совсем мелко; он пытался ухватиться за отполированные, как слоновая кость, камни, но рука срывалась, он дважды перевернулся, очутился на глубоком месте, попытался плыть, снова был выброшен на валуны, снова попытался взять их на абордаж, но на его пути встал водопад.

Водопад по местным понятиям был невидный – он низвергался метров с трех, а то и меньше, но доктору Мессинджеру и этого хватило. У подножия водопада вспененный поток сменился большой, почти неподвижной заводью, осыпанной лепестками с цветущих по берегам деревьев. Шляпа доктора Мессинджера медленно поплыла к Амазонке, воды сомкнулись над его лысой головой.

Бренда отправилась к семейному поверенному в делах.

– Мистер Грейсфул, – сказала она. – Мне необходимо получить хотя бы еще немного денег.

Мистер Грейсфул грустно посмотрел на нее:

– По моему мнению, с этим вопросом вам следовало бы обратиться в банк. Насколько мне известно, принадлежащие вам ценные бумаги положены на ваше имя и дивиденды банк выплачивает вам.

– Похоже, что теперь никогда не выплачивают дивиденды. И потом, право же, очень трудно жить на такую мизерную сумму.

– Разумеется. Разумеется.

– Мистер Ласт передал вам все полномочия, не так ли?

– Мои полномочия весьма ограниченны, леди Бренда. Я получил указание оплачивать жалованье служащим в Хеттоне и все расходы, связанные с содержанием поместья: мистер Ласт встраивает новые ванные и восстанавливает лепнину в малой гостиной. Но, увы, снимать деньги с банковского счета мистера Ласта для других надобностей не в моей власти.

– Но, мистер Грейсфул, я уверена, что он не собирался задерживаться за границей так надолго. Не хотел же он, чтобы я осталась на мели? Правда ведь не хотел?

Мистер Грейсфул помолчал, слегка поерзал на стуле.

– Откровенно говоря, леди Бренда, боюсь, что именно таковы были его намерения. Я поднял этот вопрос незадолго до его отъезда. Он был неколебим.

– Но неужели ему позволят так со мной поступить? То есть, я хочу сказать, неужели брачный контракт не дает мне никаких прав или что-нибудь в этом роде?

– Вы можете что-то потребовать лишь через суд. Вам, наверное, удастся найти поверенных, которые посоветуют предпринять подобный шаг. Но я не из их числа. Мистер Ласт будет биться до последнего, и, я думаю, при сложившихся обстоятельствах суд вынесет решение в его пользу. В любом случае это будет затяжной, дорогостоящий и несколько сомнительный процесс.

– А, понимаю… ну что ж, раз так, значит так, правда?

– Да, похоже, что так.

Бренда встала.

Лето было в разгаре, сквозь открытые окна виднелись купающиеся в солнечных лучах сады Линкольнз-инн.

– И еще одно. Не знаете ли вы, то есть не можете ли вы сказать, мистер Ласт написал другое завещание?

– К сожалению, я не имею права обсуждать завещание мистера Ласта.

– По-видимому, нет. Извините, если задала неделикатный вопрос. Я просто хотела знать, на что мне рассчитывать.

Она застыла на полдороге к двери – вид у нее, несмотря на яркое летнее платье, был совершенно потерянный.

– Наверное, я могу вам кое-что сказать, чтобы вы знали, чем руководствоваться. Предполагается, что Хеттон отойдет родственникам мистера Ласта – семье Ричарда Ласта из Принсес-Ризборо. Зная характер и взгляды мистера Ласта, вы могли бы предвидеть, что он наверняка завещает состояние вместе с поместьем, дабы оно содержалось в подобающем, по мнению мистера Ласта, виде.

– Да, – сказала Бренда. – Могла бы и догадаться. Ну что ж, до свидания.

И она очутилась на ярком солнечном свету совсем одна.

Весь день Тони провел совсем один, то и дело у него пропадало ощущение времени. Он немного поспал, раз-другой вылез из гамака, но ноги у него подкашивались и перед глазами все плыло. Он попытался проглотить что-нибудь из еды, оставленной доктором Мессинджером, но безуспешно. Только когда стемнело, он понял, что день прошел. Зажег фонарь, стал собирать дрова для костра, но сучья падали из рук и каждый раз, когда нагибался, у него темнело в глазах, так что после нескольких попыток он в сердцах швырнул охапку на землю и залез обратно в гамак. А там, укутавшись в одеяло, заплакал.

Через несколько часов после наступления темноты лампа стала гореть совсем тускло; Тони, с трудом нагнувшись, потряс ее. Лампу надо было залить. Он знал, где керосин, и пополз туда, сначала держась за гамак, потом – за ящики. Нашел канистру, вынул затычку, стал наливать лампу, но руки у него тряслись, он лил керосин на землю, а голова так кружилась, что пришлось закрыть глаза; канистра перевернулась и с тихим журчанием вытекла. Осознав, что случилось, Тони снова заплакал. Залез в гамак, и через несколько минут пламя совсем ослабло, мигнуло и погасло. От рук и намокшей земли разило керосином, Тони лежал в темноте и плакал.

Перед рассветом лихорадка вернулась, и настырная шайка призраков снова морочила ему голову.

Бренда проснулась в таком подавленном настроении, что хуже некуда. Предыдущий вечер она просидела одна в кино. После кино она проголодалась – ей не удалось толком поесть, – но у нее не хватило духу пойти одной в ресторан. Она купила в кафе мясной пирог и понесла домой. Выглядел он очень привлекательно, но, приступив к еде, она обнаружила, что у нее начисто пропал аппетит. Когда она проснулась, ей бросились в глаза остатки пирога на туалетном столике.

Стоял август, она осталась в городе одна. Бивер в этот день высаживался в Нью-Йорке. (Он послал ей телеграмму с полпути, что путешествие идет прекрасно.) Больше она о нем не слышала. Парламент распустили, и Джок Грант-Мензис поехал с ежегодным визитом к старшему брату в Шотландию; Марджори и Аллан в последний момент сели на яхту лорда Мономарка и теперь в неге и роскоши плыли вдоль берегов Испании, посещая бои быков (мало того, они еще поручили ей присмотреть за Джинном). Мать ее жила у Женевского озера в шале, которое ей всегда отдавала на лето леди Энкоридж. Полли была всюду и везде. Дженни Абдул Акбар и та путешествовала вдоль берегов Балтики.

Бренда развернула газету и прочла статью молодого журналиста, в которой сообщалось, что лондонский сезон, в прежнем понимании, отжил свой век; теперь все слишком заняты, и довоенные обычаи отходят в прошлое; теперь не устраивают больше балов, а развлекаются с меньшим размахом, зато без передыха; теперь август в Лондоне – самое веселое время (каждый год он писал одно и то же, лишь слегка переставляя слова). Бренду эта статья не утешила.

Вот уже много недель, хоть Тони и ужасно с ней поступил, она пыталась не сердиться на него, но тут не выдержала и, зарывшись в подушку, зарыдала от негодования и жалости к себе.

В Бразилии она носила драное ситцевое платье того же фасона, что и Роза. Оно ей, пожалуй, даже шло. Тони долго наблюдал за ней, прежде чем заговорить:

– Почему ты так оделась?

– Тебе не нравится? Я купила это платье у Полли.

– Уж очень оно грязное.

– Так ведь Полли много путешествует. А теперь вставай, тебе пора на заседание Совета графства.

– Разве сегодня среда?

– Нет, но в Бразилии другое время, ты что, не помнишь?

– Мне не доехать до Пигстэнтона – он слишком далеко. Я должен остаться здесь, пока не приедет доктор Мессинджер. Я болен. Он велел мне не трогаться с места. Я жду его сегодня вечером.

– Но Совет графства прибыл в полном составе. Лихая блондинка привезла их на своем самолете.

Все и впрямь были в сборе. На председательском месте восседал Реджи Сент-Клауд. Он сказал: «Я требую, чтобы Милли вывели из комитета. У нее дурная репутация».

Тони отвел его доводы:

– У нее есть дочь. Она имеет ничуть не меньше прав заседать в Совете, чем леди Кокперс.

– К порядку, – сказал мэр, – джентльмены, призываю вас придерживаться обсуждаемой темы. Нам предстоит решить вопрос о расширении Бейтон-Пигстэнтонского шоссе. Поступают жалобы, что зеленым автобусам[28]28
  Зелеными автобусами в Англии называют автобусы пригородных линий (они окрашены в зеленый цвет).


[Закрыть] поворот на Хеттонском перекрестке небезопасен.

– Зеленым крысам?

– Я сказал: зеленым крысам. Заводным зеленым крысам. Они нагнали страху на деревню, и многие покинули свои дома.

– Я покинул свой дом, – сказал Реджи Сент-Клауд. – Меня выжили из дому заводные зеленые крысы.

– Прошу соблюдать тишину, – сказала Полли Кокперс. – Вношу предложение, чтобы мистер Ласт обратился к собравшимся с речью.

– Правильно, правильно.

– Дамы и господа, – сказал Тони, – прошу извинить меня: я болен и не могу вылезти из гамака. Доктор Мессинджер оставил твердые распоряжения.

– Винни хочет купаться.

– В Бразилии купаться запрещено. В Бразилии купаться запрещено, – подхватило крик собрание. – В Бразилии купаться запрещено.

– Но вы же съели два завтрака.

– К порядку, – сказал мэр. – Лорд Сент-Клауд, я предлагаю поставить вопрос на голосование.

– Мы должны решить вопрос, следует ли подряд на расширение Хеттонского перекрестка отдать миссис Бивер. Ее смета самая дорогая, зато, насколько я понимаю, она предусматривает постройку обшитой хромированными панелями стены на юге деревни…

– …и два завтрака, – подсказала Винни.

– …и два завтрака для рабочих. Кто за это предложение, поквохчите, как куры, кто против, скажите: гав-гав.

– В высшей степени неподобающее предложение, – сказал Реджи. – Что подумают слуги?

– Надо что-то предпринять, пока не сообщили Бренде.

– Мне-то? Да ладно.

– В таком случае предложение принимается.

– Я очень рада, что миссис Бивер получила подряд, – сказала Бренда. – Понимаете, я люблю Джона Бивера. Я люблю Джона Бивера. Я люблю Джона Бивера.

– Это решение комитета?

– Да, комитет постановляет: она любит Джона Бивера.

– Решение принято единогласно.

– Я против, – сказала Винни. – Он съел два завтрака.

– …подавляющим большинством голосов.

– Почему вы переодеваетесь? – спросил Тони: они облачались в охотничьи фраки.

– У нас сбор. Сегодня съезжаются соседние стаи.

– Но летом же нет охоты.

– В Бразилии время другое, и здесь купаться запрещено.

– Я вчера видел лисицу в Брутонском лесу. Заводную зеленую лисицу с колокольчиком внутри; когда она бежит, колокольчик позванивает. Она на них такого страху нагнала, что они убежали; берег опустел, и теперь купаться запрещено всем, кроме Бивера. Ему разрешено купаться каждый день, потому что в Бразилии другое время.

– Я люблю Джона Бивера, – сказал Эмброуз.

– А я и не знал, что вы здесь.

– Я пришел напомнить вам, что вы больны, сэр. Вы ни при каких обстоятельствах не должны покидать гамак.

– Но как же я попаду в град, если останусь здесь?

– Град будет подан в библиотеку, сэр.

– Да, именно в библиотеку. Не имеет смысла обедать в столовой, раз ее милость будет жить в Бразилии.

– Я передам ваш приказ на конюшню, сэр.

– Но мне не нужен пони. Я велел Бену продать его.

– Вам придется проехать в курительную верхом, сэр. Доктор Мессинджер взял каноэ.

– Отлично, Эмброуз.

– Благодарю вас, сэр.

Комитет в полном составе поскакал по аллее, за исключением полковника Инча – он свернул на другую дорогу и теперь трусил по направлению к Комптон-Ласт. Тони и миссис Рэттери остались одни.

– Гав-гав, – сказала она, собирая карты. – Решение принято.

Тони оторвал взгляд от карт и увидел за деревьями крепостной вал и зубчатые стены града, он был совсем рядом. Геральдический флаг на надворной башне трепал тропический ветер. Тони с трудом сел, сбросил одеяла. Лихорадка придавала ему сил. Он продирался сквозь кусты терновника; из-за блистающих стен неслась музыка: не то процессия, не то карнавальное шествие обходило стены. Тони налетал на стволы деревьев, спотыкался о корни, путался в ниспадающих лозах, но, превозмогая боль и усталость, шел вперед.

Наконец он выбрался на опушку. Перед ним распахнулись ворота; со стен трубили трубачи, с бастиона на бастион на все четыре стороны света передавали весть о его приходе; в воздухе кружились лепестки миндального и яблоневого цвета, устилая путь ковром, как после летней бури в садах Хеттона. Золоченые купола и белоснежные шпили сверкали под солнечными лучами.

– Град подан, – объявил Эмброуз.

6. Du côté de chez Todd[29]29
  «По направлению к Тодду» (фр.) – парафраз названия романа М. Пруста «По направлению к Свану».


[Закрыть]

Хотя мистер Тодд прожил на Амазонасе[30]30
  Сейчас штат на северо-западе Бразилии.


[Закрыть] лет шесть, никто не подозревал о его существовании, кроме нескольких семей пай-ваев. Дом его стоял на клочке саванны, одном из крохотных, километров пять в поперечнике, поросших травой песчаных островков, изредка попадающихся в здешних чащобах.

Ручеек, орошавший его, не значился ни на одной карте; он бежал через пороги, грозный, чуть не весь год непроходимый, и впадал в верховья реки, той самой, где доктора Мессинджера и постигла беда. Никто из обитателей здешних краев, кроме мистера Тодда, слыхом не слыхивал ни о правительстве Бразилии, ни о правительстве Нидерландской Гвианы, хотя не одно, так другое время от времени предъявляло на них права.

Дом мистера Тодда был больше домов его соседей, но в остальном ничем от них не отличался – те же плетеные, обмазанные глиной стены по грудь высотой, тот же глинобитный пол. Ему принадлежало примерно с полдюжины голов заморенного скота, щипавшего траву в саванне, плантации маниоки, несколько банановых и манговых деревьев, собака и единственный в этом краю одноствольный дробовик. Немногие товары из цивилизованного мира, в которых он нуждался, попадали к нему по длинной торговой цепочке, переходили из рук в руки, обменивались на двунадесяти языках, пока не достигали конца одной из длиннейших нитей коммерческой паутины, раскинувшейся от Манауса до неприступных лесных дебрей.

Как-то, когда мистер Тодд набивал патроны, к нему пришел пай-вай и сообщил, что по лесу бредет белый человек – один и совсем больной. Мистер Тодд кончил набивать патроны, зарядил дробовик, положил готовые патроны в карман и отправился в указанном пай-ваем направлении.

Когда мистер Тодд подошел к пришельцу, тот уже выбрался из лесу и сидел на опушке – видно было, что он совсем плох. Босой, с непокрытой головой, в лохмотьях, которые лишь чудом держались на мокром от пота теле; израненные ноги распухли, сквозь прорехи просвечивала кожа в полузарубцевавшихся укусах насекомых и кровососов; безумные от лихорадки глаза. Он разговаривал сам с собой – явно в бреду, но, едва мистер Тодд обратился к нему по-английски, тут же замолк.

– Вот уже много дней со мной никто не говорил, – сказал Тони. – Другие даже остановиться не хотели… Катили себе мимо на велосипедах… Я устал… Сначала Бренда шла со мной, но потом испугалась заводных мышей, села на каноэ и уплыла. Пообещала вернуться к вечеру, но не вернулась. Наверное, гостит у новых друзей в Бразилии… Она здесь не появлялась, нет?

– Здесь издавна не возникали чужеземцы, вы – первый.

– Перед уходом она надела цилиндр. Так что вы бы обязательно ее заметили. – Тони обратился к кому-то рядом с мистером Тоддом, хотя там никого не было.

– Видите дом на той стороне? Как по-вашему, вы сможете до него добраться? Если нет, я пришлю индейцев – они вас донесут.

Тони, прищурившись, поглядел на стоявшую на другом краю саванны хижину мистера Тодда.

– Архитектурное решение привязано к местности, – сказал он, – постройка выполнена целиком из здешних материалов. Только не показывайте ее миссис Бивер, не то она обошьет ее хромированными панелями снизу доверху.

– Соберите свои силы и идите.

Мистер Тодд, придерживая Тони за спину, рывком могучей руки поставил его на ноги.

– Я поеду на вашем велосипеде. Это ведь мимо вас я только что проехал?.. Нет, у вас борода другого цвета. У того борода была зеленая… зеленая, как мышь.

Мистер Тодд по поросшим травой пригоркам повел Тони к дому.

– Мы пойдем прямым путем. Как мы придем, я вам дам одно зелье, чтобы вас улучшить.

– Вы очень добры… страшно неприятно, знаете ли, когда жена уплывает на каноэ бог знает куда. Но это было давным-давно. А с тех пор я ничего не ел. – Немного погодя Тони сказал: – Слушайте, ведь вы англичанин. Я тоже англичанин. Моя фамилия Ласт.

– Ну что ж, мистер Ласт, теперь ничем больше не затрудняйте себя. Вы больны, нелегко пробивали себе дорогу. Я проявлю о вас заботу.

Тони огляделся:

– Вы все англичане?

– Да-да, все.

– А та брюнетка замужем за мавром… Мне очень повезло, что вас всех встретил. Вы, наверно, члены велоклуба?

– Да.

– Ну что ж, дальше ехать я не могу – устал… всегда недолюбливал велосипеды… что бы вам, ребята, не достать мотоциклы – сами понимаете, они и быстрее, и шуму от них больше… Давайте остановимся здесь.

– Нет, мы должны дойти хотя бы до дома. До него путь недалекий.

– Отлично… Здесь вам, наверное, сложно раздобыть бензин.

Они плелись еле-еле, но в конце концов все же добрели до дома.

– Укладывайте себя в гамак.

– Так и Мессинджер говорил. Он влюблен в Джона Бивера.

– Я вам кое-что принесу.

– Вы очень добры. Завтрак, как всегда, на подносе, – кофе, тосты, фрукты. И утренние газеты. Если ее милость уже звонила, я буду завтракать в ее комнате…

Мистер Тодд прошел в другую комнату и вытащил из-под груды шкур жестяную канистру. Она была доверху набита смесью сухих листьев и коры. Мистер Тодд отсыпал пригоршню и вышел во двор к костру. Когда он возвратился, гость сидел верхом в гамаке, прямой как палка, и ворчал:

– Это все-таки невежливо, и к тому же вы бы лучше меня слышали, если стояли бы смирно, когда я обращаюсь к вам, а не ходили кругами. Я говорю для вашей же пользы… Знаю, вы друзья моей жены, вот почему вы не желаете слушать меня. Но вы об этом еще пожалеете. Она вас не обидит, не повысит голоса, ни в чем не упрекнет. Она надеется, что вы останетесь друзьями. Но она от вас уйдет. Потихоньку скроется посреди ночи. Унесет гамак и свою долю кассавы… Слушайте меня. Знаю, я не очень умен, но это еще не повод для того, чтобы вести себя так неучтиво. Давайте убивать наиболее щадящим манером. Я вам расскажу, что узнал в лесу, где время течет иначе. Никакого града нет. Миссис Бивер обшила его хромированными панелями и разбила на квартирки. Три гинеи в неделю за все с отдельной ванной. В самый раз для низкопробных романов. И Полли тоже там. Они с миссис Бивер под обломками зубчатых стен…

Придерживая голову Тони, мистер Тодд поднес ему тыкву-горлянку с травяным отваром. Тони отхлебнул и отвернулся.

– Какая гадость, – сказал он и залился слезами.

Мистер Тодд стоял рядом, держал тыкву наготове. Немного погодя Тони сделал еще несколько глотков, морщась и кривясь, – такой горькой оказалась настойка. Мистер Тодд не отходил от Тони, пока тот не допил ее, потом выплеснул осадок на земляной пол. Тони лег в гамак, беззвучно зарыдал. И вскоре заснул глубоким сном.

Хворь долго не отпускала Тони. Сначала дни просветления и дни бреда чередовались, потом температура упала, и он не терял сознание, даже когда был совсем плох. Лихорадка трепала его все реже, под конец перейдя на обычный для тропиков цикл – при нем приступы перемежались долгими периодами относительного благополучия. Мистер Тодд постоянно пичкал его травяными настоями.

– Гадость ужасная, – говорил Тони, – но польза от них большая, ничего не скажешь.

– В лесу есть зелья на любой случай, – говорил мистер Тодд. – Одни лечат, другие увечат. Моя мать была индианка, она мне показывала многие зелья. Остальное я мало-мальски узнал от жен. Травы всякие есть, и чтобы вылечить, и чтобы наслать лихорадку, и чтобы извести, и чтобы свести с ума, и чтобы отогнать змей, и чтобы усыпить рыбу – потом ее можно собирать из реки руками, все равно как плоды с деревьев. А есть зелья, которые и мне незнакомы. Говорят, ими можно воскресить покойника, когда он уже начинал смердеть, но я этого не видел.

– А вы действительно англичанин?

– У меня отец англичанин, во всяком случае барбадосец. Он приехал в Гвиану, имея цель быть миссионером. Он имел белую жену, но бросил ее в Гвиане и отправился искать золото. Вот тогда он и свелся с моей матерью. Пай-вайские женщины уродливые, зато верные. У меня их было много. Здесь, в саванне, почти все мужчины и женщины – мои дети. Поэтому они меня слушаются, ну и потому, что у меня есть ружье. Мой отец умер в препочтенном возрасте. Всего двадцать лет прошло, как он умер. Его хорошо образовали. Вы умеете читать?

– Разумеется.

– Не каждый был так осчастливлен. Я вот не умею.

Тони виновато засмеялся.

– У вас, наверное, не было случая научиться.

– Да, это так точно. У меня очень много книг. Я вам их дам, когда вы исправитесь. Пять лет назад у меня жил один англичанин, по крайней мере негр, но его хорошо образовали в Джорджтауне. Он умер. Он мне каждый день читал, пока не умер. И вы будете читать, когда исправитесь.

– С превеликим удовольствием.

– Да-да, вы мне будете читать, – повторил мистер Тодд, склонясь над тыквой.

Пока Тони выздоравливал, он почти не разговаривал с хозяином, а лежал в гамаке, уставясь на пальмовую кровлю, и думал о Бренде. Дни – каждый точно по двенадцать часов – шли, неотличимые один от другого. На закате мистер Тодд отправлялся спать, оставив маленький светильник – самодельный фитиль, свисавший из плошки с говяжьим жиром, – чтобы отпугивать кровососов.

Когда Тони в первый раз вышел из дому, мистер Тодд повел его погулять вокруг фермы.

– Я покажу вам могилу негра, – сказал он, подводя Тони к холмику, обсаженному манговыми деревьями. – Он был очень добрый. Каждый день до своей смерти читал мне два часа подряд. Я хочу вознести на его могиле крест, отметить его смерть и ваш приход – красивая мысль. Вы верите в Бога?

– Наверное. Я как-то не думал над этим.

– А я очень много думал и еще не решил… Диккенс верил.

– Наверное.

– Да-да, это очевидно во всех его книгах. Вы переубедитесь.

Днем мистер Тодд начал сооружать крест на могилу негра. Под его рубанком твердое дерево скрежетало и звенело, как железо.

И вот наконец, когда Тони уже шесть-семь ночей кряду не била лихорадка, мистер Тодд сказал:

– Теперь, я думаю, вы улучшились и можете посмотреть книги.

В одном конце хижины к свесу крыши было приделано некое подобие помоста, тем самым образовав нечто вроде чердака. Мистер Тодд вскарабкался наверх по приставной лестнице. Тони полез за ним, шатаясь от слабости. Мистер Тодд пристроился на помосте; Тони остановился на последней ступеньке и оглядел чердак. Перед ним громоздились тюки, перетянутые тряпками, пальмовыми листьями и сыромятными веревками.

– Очень трудно не пропустить к ним червей и муравьев. Две связки совсем сгинули. От них, правда, помогает одно масло, индейцы умеют его делать.

Он развернул ближайшую пачку и передал Тони переплетенную в телячью кожу книгу.

Это было одно из первых американских изданий «Холодного дома».

– С чего начать, не имеет важности.

– Вам нравится Диккенс?

– Ну конечно, не может быть иначе. Нравится – это слабо сказать, ведь я только их и слышал. Сначала мне читал отец, после него негр… теперь вы. Я их слышал не один раз, но я с ними никогда не скучаю: всегда узнаешь и замечаешь что-то новое – столько людей, столько разных событий, столько разных слов… У меня есть все книги Диккенса, кроме тех, которые отведали муравьи. Чтобы прочесть их, два года мало.

– Столько я у вас не пробуду, – беспечно сказал Тони.

– Надеюсь, это ошибка. Какая радость снова их услышать. Мне кажется, каждый раз они мне причиняют все больше удовольствия.

Первый том «Холодного дома» спустили вниз, и днем состоялось первое чтение.

Тони всегда любил читать вслух – в первый год после свадьбы он прочел Бренде несколько книг одну за другой, пока в минуту откровенности она не созналась, что для нее это сущая пытка. Читал он и Джону Эндрю зимой под вечер, когда мальчик ужинал в детской перед камином. Но такого слушателя, как мистер Тодд, у него еще не было.

Старик сидел верхом в гамаке напротив Тони – сверля его глазами и беззвучно шевеля губами, он повторял каждое слово. Когда в романе появлялся новый персонаж, он говорил: «Скажите еще раз его имя, я его забыл» или «Как же, как же, я ее помню. Она потом умрет, бедная». Он то и дело прерывал Тони вопросами, но вовсе не о деталях быта, что было бы естественно – порядки в канцелярском суде или общественные отношения в ту пору были ему явно непонятны, но, по-видимому, нисколько его не занимали, – а только о персонажах.

– Объясните мне, почему она это сказала. Она правда так думает? Она упала в обморок, оттого что ее нагрел камин или оттого, что прочла в этом письме?

Он от души смеялся всем шуткам, смеялся он и во многих других местах, которые Тони вовсе не казались смешными, просил повторить их по два-три раза, а позже, когда они читали про страдания бедняков в «Одиноком Томе», слезы скатывались у него по щекам на бороду. Замечания он отпускал самые незамысловатые: «По-моему, Дедлок очень гордый человек» или «Миссис Джеллиби не в достаточном количестве заботится о своих детях».