Текст книги "Пленить сердце горца"

Глава 31

Проснувшись на следующее утро, Джиллиан сразу же поняла две вещи: она ужасно скучает по Гримму, и у нее начались так называемые «женские неприятности». Свернувшись калачиком на боку и обхватив руками живот, она с удивлением подумала, что не распознала недуг предыдущим утром. Хотя у нее и были подозрения, что она беременна, ее, должно быть, настолько отвлекли хлопоты о том, как привести Гримма в Мальдебанн, что она не сопоставила факты и не поняла, что у нее именно та утренняя тошнота, на которую часто жаловались служанки в Кейтнессе. Мысль о том, что она будет страдать от нее каждое утро, угнетала ее, но когда она подумала, что носит ребенка Гримма, ее огорчение быстро сменилось радостью. Она не могла дождаться минуты, когда поделится с ним этой удивительной новостью.

Внезапная тупая боль в животе встревожила ее и почти отняла у нее эту радость, и она громко, жалобно застонала. Она свернулась калачиком, и ей стало легче. Утешало ее также то, что, как она слышала, такое недомогание обычно длится недолго.

И действительно – примерно через тридцать минут все прошло так же внезапно, как и началось. И Джиллиан с удивлением обнаружила, что чувствует себя здоровой и бодрой, словно никакой тошноты и не было. Расчесав длинные волосы и завязав их сзади лентой, она села и с грустью посмотрела на остатки своего подвенечного платья. Из Кейтнесса она уехала в чем была. Единственными предметами одежды в ее покоях было это платье и плед с узором клана Дугласов, в который Гримм завернул ее. Что ж, она не собирается лишаться завтрака из-за отсутствия одежды, быстро решила она. Тем более после того, как желудок стал таким капризным.

Через несколько секунд, завязав в «стратегических местах» несколько узлов, Джиллиан посмотрела на себя в зеркало и обнаружила, что завернута по-шотландски в плед и готова отправиться в Большой зал замка.

Ронин, Бальдур и Гримм уже сидели за столом и в напряженном молчании завтракали. Джиллиан прощебетала веселое «доброе утро» – этому угрюмому обществу явно недоставало хорошей дозы веселости.

Трое мужчин вскочили и, отталкивая друг друга, бросились усаживать ее. Джиллиан с лучезарной улыбкой удостоила этой чести Гримма.

– Доброе утро, – промурлыкала она, жадно пожирая его глазами. И подумала, что, быть может, это новое знание о том, что внутри у нее растет их ребенок, заблестело в ее глазах. Ей просто необходимо как можно скорее остаться с Гриммом наедине.

Гримм застыл, и ее стул остался выдвинутым лишь наполовину.

– Доброе, – с глупым видом хрипло прошептал он, ослепленный ее сиянием. – Ох, Джиллиан, у тебя нет другой одежды, да?

И, окинув взглядом плед, он нежно улыбнулся.

– Припоминаю, как ты одевалась точно так же, когда была маленькой. Тебе так хотелось во всем походить на своего отца!

Гримм усадил ее, задержав руки у нее на плечах.

– Бальдур, можешь распорядиться, чтобы служанки нашли что-нибудь для Джиллиан?

Ответил Ронин.

– Уверен, что можно было бы перешить некоторые платья Джолин. Я их хранил под замком…

И глаза его затуманились печалью. Джиллиан изумилась тому, как напряглась челюсть Гримма. Он опустился на свое место и так сжал кубок, что костяшки пальцев побелели. Хотя Гримм рассказывал ей кое-что о своей семье, ни слова о том, как умерла Джолин, в этих рассказах не было. Не рассказывал он ей и о том, что такого сделал Ронин, что между ними возникла такая пропасть. Насколько можно было судить, в его отце не было ничего даже отдаленно странного или безумного. Мягкий человек, сожалеющий о чем-то и страстно желающий лучшего будущего для своего сына. Джиллиан заметила, что Бальдур наблюдает за Гриммом так же внимательно, как и она.

– Ты когда-нибудь слышал басню о волке в овечьей шкуре, парень? – спросил Бальдур, недовольно поглядывая на Гримма.

– Да, – рыкнул тот. – Я хорошо познакомился с этой моралью в раннем возрасте.

И он снова свирепо глянул на Ронина.

– Тогда ты должен понимать, что иногда бывает и наоборот, – есть такое понятие, как овца в шкуре волка. Иногда внешность может быть обманчивой. Иногда необходимо переоценить факты зрелыми глазами.

Джиллиан взирала на них с любопытством. В этой беседе присутствовала мораль, которой она не понимала.

– Джиллиан любит басни, – пробормотал Гримм, направляя разговор в другом направлении.

– Ну что ж, расскажи нам какую-нибудь, девочка, – попросил Ронин.

Джиллиан покраснела.

– Нет, право, я не могу. Это детям нравятся басни.

– Ба, она говорит «детям»! – воскликнул Ронин. – Моя Джолин любила басни и часто рассказывала их нам. Ну же, девочка, расскажи нам что-нибудь.

– Ну… – замялась она.

– Расскажи. Пожалуйста, – подзадоривали ее братья.

Сидевший рядом с ней Гримм отпил большой глоток из своей кружки и со стуком опустил ее на стол.

Джиллиан содрогнулась в душе, но не показала виду. Гримм громыхал и хмурился с тех пор, как они сюда приехали, и она никак не могла понять, в чем дело. Подыскивая способ снять напряжение, становившееся уже осязаемым, Джиллиан порылась в своем запасе басен и, поддавшись озорному порыву, выбрала одну глубокомысленную притчу.

– Жил-был однажды могучий лев, непобедимый герой. Был он царем зверей и хорошо знал это. Чуточку самодовольный, можно сказать, но все равно хороший царь.

И она остановилась, чтобы приветливо улыбнуться Гримму.

Тот нахмурился.

– Одним вечером этот могучий лев прогуливался по лесу в долине и увидел прекрасную женщину…

– С волнистыми золотистыми волосами и янтарными глазами, – вставил Бальдур.

– Ну да! Откуда вы знаете? Вы слышали эту басню, да, Бальдур?

Гримм закатил глаза.

Подавив в себе сильное желание рассмеяться, Джиллиан продолжила:

– Могучего льва очаровали ее красота и грация, а также прелестная песня, которую пела девушка. Он тихо вышел вперед – на подушечках лап, чтобы не напугать ее. Но девушка не испугалась – она увидела льва таким, каким он был на самом деле: сильным, храбрым и благородным созданием, иногда устрашающе рычащим, но с чистым, бесстрашным сердцем. На его высокомерие она не обращала внимания, потому что знала из наблюдений за своим отцом, что высокомерие часто является неотъемлемой частью силы.

Джиллиан украдкой глянула на Ронина: тот широко усмехался.

Найдя поддержку в осознании того, с каким интересом слушал ее Ронин, Джиллиан взглянула прямо в глаза Гримму и продолжила:

– Лев влюбился. На следующий день он отыскал отца женщины и попросил у него руки девушки, предложив взамен свое сердце. Отца женщины беспокоила звериная натура льва, хотя его дочь отнеслась к этому предложению совершенно спокойно. Не уведомив дочь, отец согласился принять ухаживания льва при условии, что царь-лев позволит выдернуть ему когти и вырвать зубы, чтобы сделать его ручным и цивилизованным. Лев был безнадежно влюблен и согласился. Так они и поступили.

– Еще одни Самсон и Далила, – пробурчал Гримм.

Джиллиан не обратила на это замечание внимания.

– Когда же лев затем потребовал выполнения обещаний, отец прогнал его из своего дома палками и камнями, потому что зверь был больше не опасен, он больше не был страшным существом.

Джиллиан многозначительно остановилась, а Бальдур и Ронин захлопали в ладоши.

– Удивительно рассказано! – воскликнул Ронин. – Эта была любимая басня моей жены.

Гримм нахмурился.

– Это конец? И в чем же мораль этой истории, черт возьми? – обиженно спросил он. – Что любовь делает мужчину слабым? Что он теряет любимую женщину, когда предстает перед ней бессильным?

Ронин взглянул на него с пренебрежением.

– Нет, парень. Мораль этой басни в том, что любовь может усмирить даже самых мужественных.

– Погодите – есть продолжение. Дочь, – тихо проговорила Джиллиан, – тронутая его беззаветной любовью, сбежала от отца и обвенчалась с царем-львом.

Теперь она поняла страхи Гримма. Какую бы тайну он ни скрывал, он опасался того, что, как только она ее узнает, то оставит его.

– Я все равно считаю, что это ужасная история! – проворчал Гримм, сердито взмахнув рукой.

Он зацепил кружку, и та полетела через стол, заливая Ронина сидром. Долгий, напряженный миг Гримм смотрел, как на белой полотняной рубашке отца расплывается ярко-красное пятно.

– Извини, – неловко промолвил он и, оттолкнув стул, вылетел из комнаты, ни на кого не глядя.

– Ах, девочка, боюсь, иногда от него исходят одни беды, – сказал Ронин с извиняющимся видом, вытирая рубашку платком.

Джиллиан поковырялась в своем завтраке.

– Как бы мне хотелось понять, что здесь происходит.

И она с надеждой посмотрела на братьев.

– Ты не спрашивала его, нет? – спросил Бальдур.

– Я хочу спросить его, но…

– Но ты понимаешь, что, возможно, он не сможет дать тебе ответов, потому что, похоже, у него и самого их нет, а?

– Просто мне хотелось бы, чтобы он поговорил со мной об этом! Если не со мной, тогда, по крайней мере, с вами, – сказала она Ронину. – У него так много накопилось в душе, и я понятия не имею, что делать, кроме как дать ему время.

– Он любит тебя, девочка, – заверил ее Ронин. – Это у него в глазах, в том, как он прикасается к тебе, в том, как он двигается, когда ты рядом. Ты в самом его сердце.

– Я знаю, – сказала она просто. – И не сомневаюсь в том, что он меня любит. Но доверие – неотъемлемая часть любви.

Бальдур обратил на брата пронизывающий взгляд.

– Ронин поговорит с ним сегодня, не так ли, брат?

И он поднялся из-за стола.

– Принесу тебе свежую сорочку, – добавил Бальдур и покинул парадный зал.

Ронин снял испачканную сидром рубашку, перекинул ее через спинку стула и принялся вытирать тело полотняной тряпочкой. На него пролилось немало сидра.

Джиллиан с любопытством наблюдала за ним. Хорошо сложенный и сильный торс, широкая грудь, потемневшая от горного солнца и усыпанная волосами, как у Гримма. И, как у Гримма, широкое и чистое полотно кожи оливкового оттенка, совершенно без шрамов и родимых пятен. И Джиллиан ничего не могла с собой поделать: она уставилась на отца Гримма, озадаченная тем, что на теле мужчины, участвовавшего не в одной дюжине битв без малейшей защиты – кроме пледа, если он воевал в обычной для шотландцев манере, – не было ни единого шрама. Даже у ее отца на груди было несколько шрамов. Она смотрела, охваченная недоумением, пока не поняла, что Ронин не двигается и наблюдает за тем, как она рассматривает его.

– Последний раз красивая девушка смотрела на мою грудь больше пятнадцати лет назад, – дразнящим тоном молвил он.

Взгляд Джиллиан взлетел к его лицу. Старик нежно смотрел на нее.

– Это столько времени прошло после смерти вашей жены?

Ронин кивнул.

– Джолин была самой красивой женщиной из тех, кого я видел. И у нее было самое верное сердце.

– Как вы ее потеряли? – мягко спросила она.

Ронин немигающим взглядом посмотрел на нее.

– Это было в битве? – наседала Джиллиан.

Ронин принялся рассматривать свою одежду.

– Боюсь, рубашка испорчена.

Тогда Джиллиан попробовала пойти по другому пути, надеясь, что так он станет разговорчивее.

– Но за эти пятнадцать лет вы наверняка встречали других женщин, да?

– Для нас может быть только одна женщина, девочка. И после того, как она умрет, другой не может быть никогда.

– Вы хотите сказать, что ни разу не были с… за пятнадцать лет, что вы… – она запнулась, смущенная тем, куда зашел разговор, но уже не могла подавить любопытства. Ей было известно, что мужчины часто вновь женились после того, как их жены умирали. А если они не женились, считалось вполне нормальным, что они заводили любовниц. Неужели этот человек оставался совершенно один все эти пятнадцать лет?

– Здесь может быть только одна, – ударил себя кулаком в грудь Ронин. – Мы любим только раз, и без любви женщине от нас мало проку, – промолвил он с тихим достоинством. – Мой сын по крайней мере знает это.

Взгляд Джиллиан снова застыл на его груди, и она высказала причину своего оцепенения.

– Гримм говорил, что Маккейн разрубил вам грудь боевым топором.

Ронин быстро отвел взгляд.

– На мне все быстро заживает. И это было пятнадцать лет назад, девочка.

Он пожал плечами, словно это все объясняло. Джиллиан шагнула ближе и в изумлении протянула руку. Ронин отпрянул.

– Солнце, делающее мою кожу смуглой, скрывает много шрамов. И еще волосы, – поспешно сказал он.

Он отпрянул слишком поспешно!

– Но я не вижу даже намека на шрам, – возразила она.

По словам Гримма, топор вошел в грудь его отца по клин топорища. После такого большинство людей не выжили бы, не говоря уже о том, что такая рана оставила бы толстый белый рубец.

– Гримм говорил, что вы участвовали во многих битвах. Можно было бы предположить, что у вас должны остаться по меньшей мере парочка шрамов. Подумать только, – дивилась она вслух. – И у Гримма тоже нет никаких шрамов – нигде. Да, собственно говоря, я, кажется, никогда не видела у него даже небольшого пореза. Неужели он никогда не ушибался? Ни разу не порезался, брея свой упрямый подбородок? Не споткнулся? Не сорвал заусеницы?

Джиллиан знала, что говорит повышенным тоном, но ничего не могла с собой поделать.

– У Макиллихов отличное здоровье.

Нервно теребя пальцами тартан, Ронин развернул его и прикрыл грудь.

– Очевидно, так оно и есть, – ответила Джиллиан, мысли которой унеслись вдаль. С трудом она заставила себя вернуться.

– Милорд…

– Ронин.

– Ронин, есть что-то, что вы хотели бы рассказать мне о вашем сыне?

Ронин вздохнул и мрачно взглянул на нее.

– Да, есть что-то, – признал он. – Но я не могу, девочка. Он должен сказать тебе это сам.

– Почему он мне не доверяет?

– Это не тебе он не доверяет, девочка, – отозвался Бальдур, входя в Большой зал со свежей рубашкой в руках. Как и Гримм, он передвигался бесшумно. – Это он себе не доверяет.

Джиллиан обернулась к дяде Гримма, затем взгляд ее забегал между ним и Ронином. Где-то в глубине ее сознания зашевелилась какая-то смутная догадка, но ей никак не удавалось ухватиться за нее. Оба старика наблюдали за ней внимательно, почти с надеждой. Но на что они надеялись? Сбитая с толку, Джиллиан допила свой сидр и поставила кубок на стоявший рядом столик.

– Полагаю, мне следует пойти поискать Гримма.

– Только не ходи искать его в центральный зал, Джиллиан, – быстро молвил Бальдур, внимательно глядя на нее. – Он редко туда ходит, но, если и ходит, то потому, что иногда ищет уединения.

– Центральный зал? – поморщила лоб Джиллиан. – Я думала, это и есть центральный зал. – И она обвела рукой Большой зал, в котором они принимали пищу.

– Нет, это главный зал. Я имею в виду тот, который расположен в глубине замка. Собственно говоря, он уходит туннелем в самое сердце горы. Туда он бегал, когда был мальчиком.

– О! – Джиллиан понурила голову. – Спасибо, – добавила она, не имея понятия, за что благодарит их.

Это таинственное замечание, казалось, предназначалось для того, чтобы удержать ее, но оно прозвучало так подозрительно, словно приглашение непременно заглянуть туда. И, кивнув на прощание головой, Джиллиан удалилась, снедаемая любопытством.

После ее ухода Ронин усмехнулся Бальдуру.

– Он никогда не ходил туда мальчиком. Даже не видел Зала Предков! Ты хитрющий прохвост, вот ты кто, – с восхищением воскликнул он.

– Я всегда говорил, что львиная доля мозгов в нашей семье досталась мне.

Бальдур насупился и налил себе и брату еще по стаканчику сидра.

– Факелы зажжены, Ронин? Ты оставил двери незапертыми, да?

– Разумеется! Не все мозги достались тебе. Но, Бальдур, что, если она не сможет догадаться? Или, еще хуже, не сможет принять этого?

– У этой женщины есть голова на плечах, брат. Ее распирает любопытство, но она умеет придержать язык. Не потому, что кроткая, а из-за любви к твоему мальчику. Ей до смерти хочется узнать, что случилось здесь пятнадцать лет назад, но она терпеливо ждет, пока Гаврэл сам не расскажет ей все. Так что мы дадим ей ответы по-иному, чтобы быть уверенными в том, что она окажется готовой, когда он, наконец, заговорит.

Бальдур сделал паузу и сурово посмотрел на брата.

– Ты раньше не был таким трусом, Ронин. Перестань ждать, чтобы он пришел к тебе. Ступай к нему, как ты хотел сделать это много лет назад. Сделай это, Ронин.

Джиллиан направилась прямо в центральный зал, вернее, настолько прямо, насколько могла – ведь ходить по замку Мальдебанн было все равно, что блуждать по большому городу без карты. Полная решимости отыскать этот центральный зал, она шла по извилистым коридорам, продвигаясь в направлении, которое, как она надеялась, вело к тыльной стороне замка и горе. Бальдур и Ронин явно хотели, чтобы она увидела его. Даст ли этот зал ответы на вопросы о Гримме?

После тридцати минут безуспешных поисков, пропетляв по ряду кривых коридоров, она повернула за угол, и перед ней открылся еще один зал, просторнее того, в котором она завтракала. И она нерешительно ступила вперед; зал был явно старый – возможно, такой же древний, как и каменные столбы, возведенные загадочными друидами.

Кто-то предусмотрительно зажег факелы – вездесущие братья, с благодарностью заключила она, – потому что в этой части здания не было ни одного окна, да и откуда бы они взялись? Большой зал находился в самых недрах горы. Ужаснувшись, Джиллиан вздрогнула, затем медленно пересекла огромную комнату, притягиваемая таинственной двустворчатой дверью в дальнем углу. Окованная стальными полосами дверь поражала своей высотой, и на арке над нею были высечены крупные буквы.

«Deo non fortuna», – прошептала она, побуждаемая говорить приглушенным голосом, охваченная тем же чувством, что обычно посещало ее в часовне Кейтнесса.

Джиллиан навалилась на массивную дверь и затаила дыхание, когда она распахнулась внутрь, открывая центральный зал, о котором говорил Бальдур. Широко раскрыв глаза, она двинулась вперед мечтательной походкой лунатика, взгляд ее был прикован к открывавшейся перед ней картине. Плавные линии зала притягивали глаза вверх, она медленно повернулась на месте и, запрокинув голову, долго с изумлением рассматривала потолок. Его покрывали картины и фрески, и некоторые из них были настолько живыми и реалистичными, что ей захотелось потрогать их руками. Холодок пробежал по ее спине, когда она попыталась осмыслить то, что увидела. Неужели она смотрит на многовековую историю Макиллихов? И Джиллиан опустила взгляд вниз, где ее ожидали новые чудеса. Стены зала были увешаны портретами – сотнями портретов!

Джиллиан медленно пошла вдоль стены. Ей хватило всего нескольких секунд, чтобы осознать, что перед ней генеалогическое древо, история, запечатленная в портретах. Первые изображения были высечены в камне, некоторые прямо в стене, с вырезанными под ними именами – странными именами, которые даже не выговоришь. По мере продвижения вдоль стены портреты становились более современными – как и одежды людей, изображенных на них. Было очевидно, что в обновление и реставрацию портретов было вложено много труда – непросто было сохранять их в течение столетий.

По мере того как она двигалась в хронологическом направлении к настоящему, портреты становились все более четкими в деталях, что усиливало ее нараставшее волнение. Цвета становились все более яркими, портреты – все более искусно выполненными. Переводя взгляд с одного портрета на другой, Джиллиан ходила взад-вперед, сравнивая портреты детей со сделанными позднее портретами взрослых.

Нет, должно быть, она ошиблась.

Не веря своим глазам, Джиллиан зажмурилась на секунду, затем медленно открыла глаза и отступила назад на несколько шагов, чтобы взглянуть на портрет издали. Этого не может быть! Схватив факел, она подвинулась ближе, внимательно всматриваясь в мальчиков, стоявших у юбок своих матерей. Это были красивые мальчики, темноволосые, кареглазые, из которых наверняка вырастали опасные своей красотой мужчины.

Она переходила к другим портретам, и снова то же самое: темноволосые, с голубыми глазами, опасные своей красотой мужчины.

Глаза изменили цвет!

Джиллиан вернулась назад и внимательно рассмотрела женщину на последнем портрете. Это была потрясающая женщина с золотисто-каштановыми волосами и с пятью кареглазыми мальчиками у юбки. Затем Джиллиан шагнула вправо; это была либо та же женщина, либо ее сестра-близнец. Вокруг нее в различных позах были изображены пятеро мужчин, все они смотрели прямо на художника, не оставляя никаких сомнений относительно цвета их глаз. Ледяная голубизна. Имена под портретами были одни и те же. И озадаченная Джиллиан пошла дальше по залу.

Пока не нашла шестнадцатое столетие.

К сожалению, увиденное вызывало больше вопросов, чем давало ответов, и, опустившись на колени, Джиллиан долго просидела так в раздумьях.

Прошло несколько часов, пока ей удалось прийти к удовлетворившим ее выводам. После этого в голове у нее не оставалось больше вопросов – она была умной женщиной, способной использовать силу дедуктивного мышления не хуже лучших представителей сильного пола. И все указывало на то, что, хотя это и не укладывалось ни в какие рациональные рамки, другого объяснения просто не существовало. Завернутая в растрепанный плед, сжимая в руке почти догоревший факел, Джиллиан стояла на коленях в зале, заполненном портретами берсерков.