Текст книги "Кровь отверженных"

Лена достала с заднего сиденья последнюю коробку. Она оказалась тяжелее других. С трудом перетащила ее вперед – на сиденье посыпались фотографии. По большей части это были снимки Грега Митчелла и Лены на разных стадиях их взаимоотношений. Среди них, разумеется, пляжные фотографии, а также снимки, сделанные в Чаттануге: они ездили смотреть аквариум. Лена сморгнула слезы, припоминая тот день. Они с Грегом стояли в очереди на выставку, с реки дул сильный ветер, и Грег прикрывал ее сзади, чтобы она не замерзла. Он обнял ее за талию и положил подбородок ей на плечо. Пожалуй, это был единственный момент в ее жизни, когда она чувствовала себя по-настоящему счастливой. Затем очередь двинулась, Грег отступил назад, сказал что-то – то ли о погоде, то ли об услышанной в новостях истории, – и Лена нарочно затеяла с ним ссору безо всякой на то причины.

Прихлебывая виски, Лена просмотрела еще одну стопку фотографий. Она смотрела на снимки и удивлялась, что когда-то ей требовалась мужская компания и интимная близость. Впрочем, несмотря на то что она когда-то наговорила Грегу при расставании, ей все еще хотелось его вернуть.

Лена нашла снимок, о котором говорила Нэн. Несмотря на жалкий вид, Сибил улыбалась, глядя в камеру. Им тогда было по семь лет. В этом возрасте они выглядели почти одинаковыми, хотя Сибил потеряла передний зуб, потому что споткнулась и упала с крыльца. Тот, что вырос на его месте, был неправильной формы, и это придавало ее рту индивидуальность. Во всяком случае, так говорил ей Хэнк.

Лена улыбалась, разглядывая перевязанные резинкой фотографии. На пятнадцатилетие Хэнк подарил ей полароид, и Лена в один день истратила две кассеты – снимала все, что попадало на глаза. Позднее она подправила некоторые изображения. Ей запомнился один снимок, и Лена просмотрела всю пачку, пока его не отыскала. В свое время она бритвой подрезала фотографию, не до самого конца, и убрала из нее Хэнка. В освободившееся место вклеила золотистого Лабрадора Бонни.

– Бонни, – вздохнула Лена и обнаружила, что плачет. Это была одна из причин, по которым Лена обычно не пила спиртное. Собака умерла десять лет назад, но Лена плакала по ней, словно это произошло вчера.

Вышла из автомобиля, прихватив с собой бутылки: она вознамерилась их выбросить. Чувствовала себя при этом хуже, чем ей это представлялось в машине: ноги словно чужие. Несколько раз споткнулась на ровном месте. Магазин закрылся несколько часов назад, но Лена проверила окна: хотелось знать, не видел ли кто ее позора. Пошла вокруг здания, взявшись за стену одной рукой. В другой руке удерживала обе бутылки. Добралась до черного входа, отпустила руку, но тут же споткнулась и стала падать. И все же ей удалось удержаться на ногах и не упасть лицом на асфальт.

– Черт! – воскликнула она и, скорее, увидела, чем почувствовала разрез на ладони.

Лене больше, чем раньше, хотелось выбросить виски. Потом она проспится в машине и поедет домой.

Она зашвырнула в мусорный контейнер почти пустую бутылку. Раздался звон – стекло разбилось в стальном баке. Лена швырнула следом вторую бутылку, однако она не разбилась. Лена хотела было достать бутылку, но передумала.

Позади здания росло несколько деревьев, Лена пошла туда, волоча заплетающиеся ноги. Наклонилась, чтобы стошнило. К горлу поднялась горечь, и Лена почувствовала себя хуже некуда. Она встала на колени, отдуваясь, как в прошлый раз в машине с Хэнком.

«Хэнк…» – подумала Лена, стараясь подняться. Она так разозлилась, что ей захотелось тут же поехать в Рис, в бар «Хат», и все ему высказать. Четыре месяца назад он уверял, что останется с Леной столько, сколько ей потребуется. Где же он сейчас, черт возьми? Возможно, на каком-нибудь дурацком собрании анонимных алкоголиков. Рассказывает, как волнуется за свою племянницу, говорит, что хочет, мол, ее поддержать… Ну и где его поддержка?

«Селика» заурчала, и Лена нажала на газ, подумав, что хорошо было бы влететь с размаху в витрину «Пиггли-Уиггли». Такое желание удивляло, хотя и неожиданным назвать его было нельзя. Лену охватило чувство никчемности, я бороться с ним она не стала. Даже после того как ее вырвало, в мозгу царила сумятица. Казалось, рухнули все барьеры, и в голову лезли ненужные мысли.

Она думала о нем.

Поездка домой была испытанием, полным риска. Лена неоднократно пересекала желтую линию. Едва не въехала в навес позади своего дома, тормоза завизжали, когда она ударила по ним в последнюю минуту. Сидела в машине, смотрела в темные окна. Хэнк даже не потрудился оставить свет на заднем крыльце.

Лена открыла бардачок, вытащила служебный револьвер, повернула барабан. Щелчок громко отозвался в ушах. По непонятной причине Лена смотрела на револьвер другими глазами, разглядывала его черную металлическую оболочку и даже понюхала рукоятку. Сунула дуло в рот, положила палец на курок.

Лена видела, как это сделала одна женщина. Она сунула в рот оружие и без колебаний нажала на курок, потому что для нее это было единственным способом избавиться от воспоминаний. Шок от того выстрела навсегда остался в душе Лены. В памяти запечатлелся разлетевшийся на части мозг, прилипший к стене, возле которой она стояла.

Лена сидела в машине, медленно дышала, ощущала на губах холодное прикосновение металла. Прижала язык к стволу и обдумала ситуацию. Кто ее обнаружит? Вернется ли Хэнк рано домой? Наверное, первым будет Брэд, потому что он должен был утром подвезти ее на работу. Что он подумает, когда увидит ее в таком виде? Что почувствует Брэд, созерцая Лену, сидящую в машине с размозженным черепом? Сможет ли он снести такое зрелище? Сможет ли Брэд Стивене жить с этим, продолжать работать?

– Нет, – сказала Лена и вынула револьвер, повернула барабан и заперла оружие в бардачок.

Быстро вышла из машины, пробежала по ступенькам крыльца. Руки не дрожали, когда она отпирала замок и включала свет в кухне. Лена прошла по всем дому, по пути включая все лампы. Поднялась наверх, перескакивая через две ступеньки. Там тоже включила свет. Когда закончила, дом был полностью освещен.

Теперь с улицы ее мог увидеть кто угодно. Подумав об этом, Лена снова пошла по дому, нажимая на выключатели. Она могла бы и занавески задернуть и жалюзи опустить, но в движении было что-то ободряющее, сердце работало на полную мощь. Она уже несколько месяцев не посещала гимнастический зал, но мышцы помнили прежнюю нагрузку.

Когда Лена вышла из больницы, врачи дали ей уйму лекарств. Ими можно было убить лошадь. Казалось, они хотели сделать ее совершенно бесчувственной. Наверное, они думали, что ей легче находиться под действием лекарств, нежели размышлять о том, что с ней приключилось.

Лена вернулась наверх, вошла в ванную, открыла аптечку. Рядом с обычными лекарствами стояла опорожненная наполовину бутылочка с дарвосетом и полный флакон с флексерилом. Дарвосет снимал боль, а флексерил – напряжение. Было очень плохо, когда она впервые его приняла, и Лена от него отказалась. Она предпочитала терпеть боль, потому что в то время ей было важно не расслабляться.

Лена прочитала наклейки на бутылочках, посмотрела на рекомендации: принимать лекарства вместе с едой, а после этого – воздерживаться от управления техникой. Оставалось по меньшей мере двадцать таблеток дарвосета и вдвое больше флексерила. Открыла кран, дала протечь холодной воде. Ее рука была абсолютно тверда, когда, вынув из шкафа чашку, она наполнила ее почти до краев.

– Итак, – пробормотала Лена.

Заглянув в прозрачную воду, подумала, что следует сказать что-нибудь о своей жизни – важное или трогательное. Услышать ее слова было некому, да и глупо в такой момент разговаривать самой с собой. В Бога она никогда не верила, и на загробную встречу с Сибил не рассчитывала. Не пойдут они вместе по золотым улицам.

Задумавшись, уселась на крышку унитаза. Может, она все еще пьяна? Вряд ли бы она трезвую голову решилась на такой шаг. Или бы все таки решилась?

Обвела глазами ванную. Эта комната Лене никогда не нравилась. Популярная в семидесятых годах цветовая гамма – оранжевый кафель с белой отделкой – казалась сейчас безвкусной. Она пыталась исправить это: добавила другие краски – темно-синий коврик у ванны, темно-зеленую коробку с прокладками и салфетками. Придирчиво отнеслась к расцветке полотенец, однако ничего не вышло: комната раздражала. Может, и хорошо, что умрет она именно здесь.

Лена открыла бутылочки и высыпала таблетки на туалетный столик. Дарвосет был крупным, а флексерил напоминал мелкие мятные пастилки. Она покрутила их указательным пальцем и соединила большие пилюли с маленькими, потом снова разложила, как было. Отпила немного воды и подумала, что до некоторой степени она сейчас играет.

– Ну, хорошо, – сказала Лена. – Эту – за Сибил.

Открыла рот и положила в него таблетку дарвосета.

– А эту – за Хэнка, – объявила она и взяла флексерил.

Поскольку эти пилюли были мелкими, она отправила в рот еще две таблетки. За ними последовали две пилюли дарвосета. Она их, правда, еще не глотала. Лене хотелось принять их все одновременно, и надо было упомянуть еще одного человека.

Когда, набив рот, произнесла его имя, слово прозвучало нечетко.

– Эти – за тебя, – пробормотала она и высыпала в ладонь остальной флексерил. – Эти – за тебя, подонок.

Запрокинула голову и замерла, увидев в дверях Хэнка. Они смотрели в глаза друг другу. Он сложил на груди руки и крепко сжал губы.

– Ну что же ты? Глотай, – сказал он.

Лена сидела на крышке унитаза, удерживая во рту таблетки. Некоторые из них начали таять, и она чувствовала их резкий вкус.

– Не думай, «скорую» я вызывать не буду. Давай, делай свое дело, если тебе этого так хочется.

Он передернул плечами. У Лены онемел язык.

– Ну что, боишься? – спросил Хэнк. – Боишься спустить курок, боишься проглотить пилюли?

Из-за горького вкуса во рту у нее увлажнились глаза, но она все еще не глотала. Лена замерла. Сколько времени он следит за ней? Выходит, он проверял ее, и тест она провалила?

– Давай! – заорал Хэнк.

Стены ответили громким эхом.

Лена открыла рот и начала выплевывать в ладонь таблетки, но Хэнк остановил ее. Он в два шага пересек маленькую ванную. Одной рукой схватил ее за голову, другой взялся за ее рот. Лена вонзила ногти ему в ладонь, но он оказался слишком для нее силен. Она свалилась с унитаза на колени, но он по-прежнему не отпускал ее – зажал голову между своими ладонями.

– Глотай их, – приказал Хэнк тихим и хриплым голосом. – Ты ведь этого хочешь? Глотай!

Она начала качать головой вперед и назад, пытаясь сказать, что она не хочет этого, не может этого сделать. Некоторые таблетки начали проваливаться в горло, и она сжала мышцы, чтобы остановить это. Сердце дико стучало. Ей казалось, что она взорвется.

– Нет? – орал Хэнк. – Нет?

Лена продолжала мотать головой, все глубже вонзая руки ему в ладонь. Он наконец отпустил ее, и она повалилась на ванну. Голова стукнулась о край.

Хэнк подтащил ее к унитазу, снял крышку. Сунул голову вниз, и она, давясь, начала выплевывать таблетки. И вот во рту ничего не осталось. Лена очистила десны и язык пальцами.

Когда она подняла глаза, то увидела, что Хэнк зол как черт.

– Сволочь! – прошипела она, и утерла рот тыльной стороной ладони.

Хэнк двинул ногой, и она подумала, что он собирается ее ударить. Лена свернулась в клубок, однако удара не последовало.

– Встань, умойся, – приказал Хэнк и ладонью смел оставшиеся таблетки на пол. – Убери это дерьмо.

Лена послушалась – ползая по полу, собрала дарвосет.

Хэнк прислонился к стене, скрестив на груди руки. Голос его теперь звучал мягче. Подняв голову, она с удивлением увидела слезы на его глазах.

– Если ты когда-либо сделаешь это еще раз… – начал он и отвернулся, прижал руку ко рту, не пуская рвущиеся наружу слова. – Ты все, что у меня есть, детка.

Лена тоже плакала.

– Я знаю, Хэнк, – сказала она.

– Не надо… – всхлипнул он.

– Не надо что? – спросила Лена.

Он опустился по стенке и уселся на пол. Всмотрелся в нее, отыскивая ответ.

– Не оставляй меня, – прошептал он.

Эти слова повисли в воздухе, словно темная туча.

Их разделяло всего несколько футов, но Лене казалось, что между ними непреодолимое ущелье. Она могла дотянуться до него. Она могла поблагодарить его. Пообещать, что больше никогда не попытается это сделать.

Она могла сделать либо одно, либо другое, либо все сразу, но кончила тем, что принялась брать с пола таблетки, одну за другой, и бросать их в унитаз.

Вторник

10

– Ну подожди, Сэм!

Сара боролась с двухлетним малышом, извивавшимся у нее на коленях.

Ей никак не удавалось приложить к его груди стетоскоп.

– Сиди тихо, Сэмми. Дай доктору Линтон тебя послушать, – певуче сказала мать ребенка.

– Сара?

Из двери высунулась голова ее ассистента, Эллиота Фельто. Она наняла его себе в помощь, а вместо того постоянно его контролировала. Сара слишком много трудилась, прежде чем заняла свое теперешнее положение, и к чужому мнению прислушиваться не хотела.

– Извините, – сказал Эллиот матери ребенка, после чего обратился к Саре: – Вы говорили Таре Коллинз, что в выходные Пэт может играть в футбол? Ей нужно разрешение от врача, чтобы школа отпустила его в команду.

Сара поднялась вместе с Сэмом. Его ноги сомкнулись на ее талии. Сара посадила малыша на бедро и, понизив голос, спросила Эллиота:

– Почему вы задаете мне этот вопрос?

– Она позвала меня к телефону, – объяснил он. – Сказала, что не хочет вас беспокоить.

Сара разжала Сэму кулак, потому что в этот момент он дергал ее за волосы.

– Нет, в этот уик-энд он играть не может, – шепнула она. – Я сказала ей об этом в пятницу.

– Это показательный матч.

– У него сотрясение мозга, – сурово сказала Сара.

– Гм, наверное, она решила, что меня легче уговорить.

Эллиот попятился к двери.

Сара глубоко вздохнула и постаралась успокоиться.

– Прошу прощения, – сказала она и уселась в кресло.

Слава богу, Сэм перестал вертеться, и она смогла его послушать.

– Пэт Коллинз – их лучший защитник, – сказала мать ребенка. – Вы что же, не позволите ему выступить?

На этот вопрос Сара не ответила.

– В легких чисто, – сказала она женщине. – Однако он должен закончить курс антибиотиков.

Она уже собралась передать ребенка матери, но остановилась. Подняла рубашку Сэма, внимательно осмотрела его грудь, а потом и спину.

– Что-нибудь не в порядке?

Сара отрицательно покачала головой.

– Все хорошо, – сказала она женщине.

И это была правда: подозревать побои причин не было. Хотя в свое время Сара так же думала и о Дженни Уивер.

Сара подошла к скрытой раздвижной двери и открыла ее. Ее сестра, Молли Стоддард, сидела за столом и выписывала направление. Сара подождала, когда она закончит, и продиктовала рецепты Сэму.

– Как настроение? – спросила Молли, не переставая писать.

Сара подумала и решила, что настроение у нее неважное. Она была раздражена, и началось это со вчерашнего дня, после стычки с Леной. Сара испытывала чувство вины и стыда за то, что позволила себе сорваться. Лена делала свою работу, что бы об этом Сара ни думала. Непрофессионально высказывать критические замечания в адрес молодого детектива, да еще и в присутствии Джеффри. Больше того: то, что сказала Сара, было не только непростительно, но и подло. Не в ее характере было набрасываться на человека. Чем больше Сара думала об этом, тем больше уверялась, что она зря напала на Лену.

– Эй! – сказала Молли. – Сара?

– Да? – очнулась она. – О, извините, я просто…

Она мотнула головой, показывая, что им лучше выйти в коридор.

Молли пропустила Сару вперед и задвинула за ней дверь. Молли Стоддард была миниатюрной женщиной с красивым лицом. В отличие от Сары, сестра всегда была аккуратно одета. Ее белоснежный халат туго накрахмален. Единственным украшением Молли была тонкая серебряная цепочка, которую она засовывала под воротник. Сара поступила чрезвычайно умно, когда взяла к себе Молли, но бывали моменты, когда ей хотелось стащить с головы женщины шапочку и растрепать ей прическу или как бы случайно пролить на безукоризненную униформу чернила.

– До следующего приема осталось около пяти минут, – сказала Молли. – Что случилось?

Сара прислонилась спиной к стене, сунула руки в карманы белого халата.

– Может, мы что-то упустили, – сказала она и тут же уточнила: – Может, я что-то упустила?

– Вы о Уивер? – спросила Молли, хотя Сара поняла но ее реакции, что она и так знает. – Я задаю себе тот же вопрос, и ответ один: не знаю.

– Кто мог это сделать? – спросила Сара и поняла, что Молли не представляет, о чем она ей толкует.

Ее находки во время вскрытия вряд ли стали кому-то известны, но, хотя Сара и доверяла Молли, чувствовала себя не в праве делиться подробностями. Возможно, Молли и не захочет об этом узнать.

– Подростков трудно понять, – сказала Молли.

– Я чувствую за собой вину, – сказала Сара. – Должна была проявить больше внимания.

– За день у нас проходит от тридцати до сорока детей, и так шесть дней в неделю.

– По-вашему, у нас конвейер.

Молли пожала плечами.

– А что? Может, так оно и есть, – сказала она. – Делаем то, что можем. Осматриваем, прописываем лекарства, выслушиваем. Что еще от нас требуется?

– Полечил, и хватит, – пробормотала Сара, припомнив поговорку времен своей службы в экстренной медицинской помощи.

– Этим мы и занимаемся, – согласилась Молли.

– Я пришла сюда не для того, чтобы так работать, – сказала Сара. – Мне хотелось другого подхода.

– Вы – другое дело, Сара, – заверила ее Молли и взяла ее за руку. – Послушайте, моя дорогая, я знаю, каково вам приходится. Вижу вас каждый день. Вы вкладываете в работу всю душу.

Она помолчала.

– Вы забыли, как обстояло дело с доктором Барни? Вот там был настоящий конвейер.

– Он ко мне хорошо относился, – возразила Сара.

– Потому что вы ему нравились, – сказала Молли. – На каждого ребенка, который был ему по нраву, приходилось десять, которых он терпеть не мог. В последние годы он присылал вам всех тех, кого ненавидел.

Сара решительно помотала головой.

– Он этого не делал.

– Сара, спросите Нелли. Она работает здесь дольше меня.

– Значит, в этом и заключается мое преимущество? В том, что я лучше доктора Барни?

– Ваше преимущество в том, что вы ко всем детям относитесь одинаково. У вас нет любимчиков.

Молли указала на фотографии на стене.

– Сколько снимков детей висело в кабинете доктора Барни?

Сара пожала плечами, хотя прекрасно знала ответ: ни одного.

– Вы слишком строги к себе, – сказала Молли.

– Я просто хочу теперь быть более внимательной, – ответила Сара. – Может, нам перекроить расписание? Тогда Я буду уделять больше времени каждому пациенту.

Молли хмыкнула.

– Мы едва успеваем посмотреть список пришедших на прием. А тут еще и морг…

Сара остановила ее.

– Может, мне морг оставить?

– Может, вам лучше нанять еще одного врача? – предложила Молли.

Сара задумчиво постучала по стене затылком.

– Не знаю.

Дверь дрогнула от стука.

– Если это Эллиот… – начала Сара, но это был не он.

Дверь отворила Нелли, администратор. Она работала здесь, когда Сары еще не было на свете.

– Ник Шелтон на проводе, – сказала Нелли. – Может, телефонограмму потом посмотрите?

Сара покачала головой.

– Я отвечу, – сказала она и, подождав, когда Молли выйдет, подняла трубку.

– Привет, солнышко, – произнес Ник в своей тягучей южной манере.

Сара позволила себе улыбнуться.

– Привет, Ник.

– Жаль, нет времени пофлиртовать, – сказал он. – У меня через несколько минут собрание. Ну ладно, отвечаю в нескольких словах.

Она слышала, как он шуршит бумагами.

– В последнее время о женской кастрации ничего не слышно. По крайней мере, в Штатах. Думаю, тебя это не удивляет.

– Верно, – согласилась Сара. – Такое сенсационное сообщение наверняка проникло бы в прессу.

– А вот во Франции несколько лет назад женщину судили за пятьдесят таких операций. Пишут, что она была родом из Африки.

Сара покачала головой: ей трудно было поверить, что женщина может сделать такое с ребенком.

– Может, ты об этом уже знаешь? – спросил Ник.

– Инфибуляция,[6]6
  Женское обрезание – удаление клитора и малых половых губ, операция, создающая препятствия для оргазма и полового акта.


[Закрыть] – сказала она, – иногда практикуется на Ближнем Востоке и в некоторых территориях Африки. Это как-то связано с религией.

– В такой же степени, как и самоубийство, – заметил Ник. – Религией в наши дни можно оправдать что угодно.

Сара согласно хмыкнула.

– Этот обычай передается от одной деревни к другой. Чем ниже уровень образования, тем чаще они готовы это делать. Религия ничего подобного не предписывает, но тамошним мужчинам хочется быть уверенными в том, что женщины не станут им изменять.

– Значит, они никогда не смогут насладиться сексом? Прекрасное решение. Если это получит широкое распространение, Африка и Ближний Восток скоро превратятся в пустыню.

Ник промолчал, и Саре стало неловко за то, что он мог принять неодобрение на свой счет.

– Извини, Ник, я просто…

– Не надо мне объяснять, Сара, – мягко прервал он ее.

Немного помолчав, она спросила:

– Что еще?

В трубке снова послышался шелест бумаг.

– Так… После операции им связывают ноги, чтобы рана быстрее зажила.

Ник перевел дыхание.

– В большинстве случаев зашивают влагалище, как у твоей девочки. Оставляют отверстие для выхода менструальной крови.

– Я читала об этом, – сказала Сара.

Знала она, и что не подвергшиеся такой операции деревенские женщины считались негодными для замужества.

– Нитка, которую ты извлекла из влагалища, самая обыкновенная. Я послал ее в лабораторию. Там сказали, что такие нитки можно купить в любом магазине. Ты считаешь, что тот, кто сделал это, обладал определенным опытом в медицине?

– Ты видел фотографии?

– Да, – ответил Ник. – Выглядит элементарно, хотя сделано аккуратно.

– Согласна, – сказала она. – Тот, кто зашил девочку, умел обращаться с иголкой.

– Я просматривал статистические данные, – заметил Ник. – Многие девушки умирают от болевого шока. Операцию проводят без анестезии. Очень часто используют обломок стекла.

Сара содрогнулась, но постаралась взять себя в руки.

– Как думаешь, зачем у нас это сделали?

– Ты хочешь сказать, что девочка не из разряда иммигрантов? – спросил он, но ответить не дал. – В других странах это делают, чтобы девушка сохранила чистоту. В брачную ночь ее открывает муж.

– Чистота.

Сара задумалась над этим словом.

Вот и Дженни Уивер, разговаривая с матерью, тоже упомянула чистоту.

– Она была девственницей? – спросил Ник.

– Нет, – ответила Сара. – Судя по размеру вагинального отверстия, в сравнении с отверстием мочевого канала, она была сексуально активной долгое время перед кастрацией. Возможно, имела несколько партнеров.

– Ты проверила ее на венерические заболевания?

– Да. Она была здорова.

– Что ж? Надо было уточнить.

– Что-нибудь еще?

После непродолжительного молчания Ник спросил:

– Ты на этой неделе с Джеффри разговаривала?

Сара немного смутилась.

– Да.

– Скажи ему, что рисунок, который он прислал, по нашим компьютерам не проходил. Мы отправили его по факсу в ФБР. Правда, сама знаешь: с ответом они не торопятся.

– А что это за рисунок? – поинтересовалась Сара.

– Какая-то татуировка. Не знаю. Между большим и указательным пальцами.

– Я передам.

– За ужином?

Сара рассмеялась.

– К чему ты клонишь, Ник?

– Если ты не слишком занята, я наведаюсь на выходные в ваши края.

Сара улыбнулась. Ник несколько раз приглашал ее на свидания, скорее всего из вежливости. Он был на шесть дюймов ниже Сары и носил уйму золотых украшений. Вряд ли он думал, что у него есть шанс сойтись с Сарой. Впрочем, Ник был из тех людей, кто проверял все возможности.

– Кажется, я в эти дни буду с Джеффри.

– Кажется?

– Вообще-то говоря, – запнулась она, – мы снова встречаемся.

Отказ он, как и всегда, принял добродушно.

– Я его понимаю.

Они попрощались, и Сара сидела в кресле, обдумывая то, что он ей сказал. Должна быть какая-то связь между желанием Дженни стать чистой и ее кастрацией. Ей чего-то недоставало. «Что же делает девушку грязной?» – спрашивала себя Сара. К сожалению, единственное, что приходило на ум, был секс. Дженни Уивер и в самом деле была сексуально активной. Возможно, в связи с этим она испытывала сильное чувство вины.

Сару мучил сейчас более важный вопрос: кто оперировал Дженни? Вряд ли девушка кастрировала себя сама. Она потеряла бы сознание от боли, прежде чем закончила операцию. Ей кто-то способствовал, причем этот человек сумел и кастрацию сделать и рану зашить. Возможно, Дженни перед этим выпила либо купила у кого-то в школе болеутоляющие, или средства, расслабляющие мышцы. В школе водились такие лекарства. За деньги можно было провести операцию.

Нелли открыла раздвижную дверь и сказала:

– Вас хочет видеть ребенок Паттерсонов.

И шепотом добавила:

– Без матери.

Сара глянула на часы. Марк должен был прийти еще вчера утром. Сегодняшнее его появление нарушит все расписание.

– Отведите его в шестой кабинет, – сказала он. – Скажите, чтобы подождал.

– Он? – спросила Нелли. – Это не Марк, а Лэйси.

Сара выпрямилась в кресле.

– Она сказала, зачем пришла?

– Сказала лишь, что неважно себя чувствует, – ответила Нелли и снова прошептала: – Знаете, она и в самом деле плохо выглядит.

– Почему вы шепчете? – спросила Сара тоже шепотом.

Нелли улыбнулась и вошла в комнату. Закрыла дверь.

– Она странно себя ведет. Пришла одна, без матери.

У Сары зашевелились на голове волосы.

– Сколько времени она ждет?

– Недолго, – ответила Нелли. – Отвести ее в шестой кабинет?

Сара кивнула. У нее заныло сердце. Хотела было набрать номер Джеффри, но передумала. Лэйси пришла в клинику, потому что доверяла Саре, а потому она не может злоупотреблять этим доверием. Во всяком случае, девочка нуждается в помощи. Если она и нарушила законы, то Сара прежде всего должна привести ее в норму.

Шестой кабинет находился в конце L образного коридора. Обычно он предназначался для очень больных детей, либо использовался как комната ожидания для родителей, пока Сара говорила с подростками о сексе или о предохранении от нежелательной беременности, либо о других вещах, о которых беседуют с глазу на глаз. Сара подумала, что Молли отвела туда Лэйси, с тем чтобы завоевать доверие девочки. Подросткам не разрешали приходить в клинику без родителей, даже и тем, кто имел водительские права.

Когда Сара завернула за угол, Молли поджидала ее возле закрытого кабинета.

Она передала ей карточку Лэйси Паттерсон и сказала:

– Если что, я во втором кабинете.

Сара открыла карточку и посмотрела записи, сделанные ею во время последнего визита Лэйси, хотя всего несколько дней назад уже их читала. Два месяца назад девочка жаловалась на боли в горле. После того как были сделаны анализы, Сара прописала ей антибиотики. Сара пролистала карточку, но не нашла розового лабораторного листка. Она уже хотела пойти за Молли, но услышала шум за дверью.

– Лэйси! – окликнула Сара, отодвинув дверь. – Ты что же…

И, не договорив, остановилась.

Такого бледного человека она в последний раз видела в морге. Девочка сидела на стуле возле смотрового стола, обхватив руками живот. В эту жаркую погоду она зачем-то надела плащ. Согнувшись пополам, она стонала от боли.

Сара дотронулась до нее и поразилась: даже под плащом чувствовалось, что спина влажная.

Стуча зубами, Лэйси пробормотала:

– Мне необходимо с вами поговорить.

– Иди сюда, – Сара помогла ей встать. – Я тебя осмотрю.

Лэйси колебалась, и Сара подсадила ее на смотровой стол.

– Я не… – вымолвила Лэйси.

Она так тряслась, что не могла продолжить. Сара приложила руку ко лбу девочки. Она не могла понять, почему та трясется – от страха или от лихорадки. Кожа горячая, как, впрочем, и наружная температура. Сара не улавливала разницы.

– Давай снимем плащ, – предложила Сара, но Лэйси все так же держалась за живот.

– Что случилось? – Сара старалась, чтобы голос звучал спокойно.

Атмосфера в комнате наэлектризовалась: похоже, и в самом деле что-то случилось.

Лэйси подалась вперед, и Сара поймала ее, прежде чем девочка упала со стола.

– Я хочу спать, – сказала Лэйси.

– Подожди, я сейчас, – сказала Сара и крикнула в коридор: – Молли!

– Мне плохо, – сказала девочка.

Сара взяла Лэйси за худенькие плечи.

– Где болит?

Лэйси открыла рот, чтобы ответить, и ее вдруг вырвало, прямо на Сару. Такое случалось и раньше, но Сара не успела на этот раз отступить вовремя.

Когда все закончилось, Лэйси пробормотала:

– Простите.

– Ничего, детка, – сказала Сара.

– Живот болит.

– Все будет в порядке, – сказала Сара.

Придерживая Лэйси одной другой, она дотянулась до бумагодержателя и оторвав полотенце, подала его девочке.

– Мне плохо.

Сара снова возвысила голос.

– Молли! – позвала она, понимая, что кричит напрасно: отсюда ее не услышат.

– Ложись, – предложила Сара. – Если станет тошнить, повернись на бок.

– Не уходите! – воскликнула девочка и уцепилась за руку Сары. – Пожалуйста, доктор Линтон. Мне нужно поговорить с вами. Я хочу рассказать, что случилось.

Сара догадывалась, что случилось, но сейчас надо было срочно сделать другие вещи.

– Я хочу рассказать, – повторила девочка.

– О ребенке? – спросила Сара.

По выражению лица Лэйси Сара поняла, что она угадала. Глупо, что она раньше не поняла.

– Я знаю, детка. Знаю. Полежи, я скоро приду.

Девочка напряглась.

– Откуда вы знаете?

– Лежи, – сказала Сара.

Думая, что это ее успокоит, Сара предложила:

– Я вызову твою маму.

Лэйси подскочила.

– Нет, не надо вызывать маму.

– Тебе сейчас не следует волноваться.

– Вы не должны ей говорить.

По щекам Лэйси потекли слезы.

– Она больна. Она очень больна.

Сара не поняла, что та имеет в виду, и на всякий случай решила утешить девочку.

– Все будет хорошо.

– Обещайте, что ничего ей не скажете.

– Детка, об этом поговорим позже.

– Нет! – завопила она и вцепилась Саре в руку. – Вы не скажете маме. Пожалуйста! Пожалуйста, не говорите ей.

– Оставайся здесь, – приказала Сара. – Я сейчас приду.

Не дожидаясь ответа, Сара вышла в коридор, на ходу снимая запачканный халат.

– Что случилось? – спросила Нелли.

– Вызовите скорую, – сказала Сара и сунула халат в корзину с грязным бельем.

Оглянулась: не вышла ли Лэйси из комнаты.

– Пригласите Молли в шестой кабинет и позвоните Фрэнку в полицейский участок.

– Господи! – пробормотала Нелли и схватилась за телефон.

Из смотрового кабинета вышел Эллиот.

– Эй, Сара! – сказал он. – У меня тут шестилетняя девочка…

– Не сейчас, – отмахнулась Сара.

Оглянувшись на коридор, вошла в свой кабинет и набрала номер сотового телефона Джеффри. Прозвучало четыре звонка. Не дождавшись ответа, она набрала номер участка.

– Округ Грант, полицейский участок, – сказала Марла Симмс. – Чем могу помочь?

– Марла, – сказала Сара, – срочно найдите Джеффри и пришлите его в клинику.

В коридоре что-то грохнуло. Сара выругалась: судя по звуку, стукнула дверь со стороны черного хода.