Текст книги "Рома, прости! Жестокая история первой любви"

– Я слышал. Я понял. Я ухожу, – Макс почувствовал себя самым страшным человеком на свете: убийцей детей, мучителем животных, насильником, Гитлером-Сталиным и Чикатило одновременно… Она его гонит. Значит, он теперь может себя презирать. Есть за что!

К Новому году еще потеплело. К счастью, температура не преодолела нулевую планку, так что ничего не раскисло, не растаяло, напротив: стояла прелестная, мягкая, очень рождественская погода. Как в какой-нибудь Франции, отовсюду, из всех магазинов и магазинчиков неслось волнующее «Джинглбелз», Санта-Клаусы прикуривали у Дедов Морозов, и везде опьяняюще пахло хвоей. Даже в продуктовых отделах…

«Новый год – семейный праздник, самый семейный праздник», – говорили друг другу люди, оправдывая свое нежелание идти в гости в новогоднюю ночь. Всем, как обычно, хотелось затащить друзей к себе. Шли долгие телефонные переговоры: где, у кого встречаться… «Мы у вас в тот раз были!» – «Так это же семейный, домашний праздник, и мы никогда – никуда! Но вы-то нам родные, так что ждем!» – «Нет, это мы ждем. У нас, между прочим, есть индейка!» – «Принесите ее к нам…» И далее в том же духе. В каждом доме уже с двадцать девятого числа пахло салатами и пирогами, морозильники были забиты до отказа, и из-за с трудом упихнутой туда бутылки дверца наотрез отказывалась закрываться. «Мать честная, капает же! Разморозится, к черту, все! Неси на балкон! Нет, не бутылку, а мясо!»

И везде с нетерпением ждали «Иронию судьбы…», прикрывая свою радость по поводу очередного показа лицемерным «Опя-а-ать! Ну, сколько можно!». И смотрели, с опережением цитируя все реплики и заранее начиная хохотать… А главное: было ощущение, что конечно же завтра все изменится, ведь не ладилось-то в уходящем году почему? Просто был поганый год! Зато следующий – счастливый! Не верите? Да посмотрите в гороскопы, там все ясно написано!

Мы, люди – смешные и наивные существа, мы умирать будем в старости с верой в волшебство новогодней ночи. И запах хвои заставляет нас улыбаться и радоваться жизни в любом возрасте. А потому – да здравствуют Новый год, Дед Мороз и Снегурочка. Во веки веков…

…Красный «Опель» мчался по заснеженному загородному шоссе. «Ай лав ю!

Ай ду, ай ду, ай ду…» – сладкоголосо разливалась «АББА» из стереомагнитолы. Тихонько работала печка, было тепло, пряно пахло духами Алены. Все это вместе называлось Счастьем. Так определил для себя Роман.

Они ехали на Аленину дачу. То есть на ту, что стала Алениной после разговора с Сашкой.

– Саш, а ты мне дачу не уступишь?

Он картинно поднял бровь. Бабы всегда млеют от этой его выгнутой бровки, но Алена-то знала: иногда это может означать недоумение и даже раздражение.

– В смысле – «уступишь»?

– За реальные деньги, – тут же вывернулась Алена. – Не будешь же ты с меня драть, как с обычного покупателя? – Она кокетливо засмеялась.

– Не буду, – легко согласился Сашка, и они довольно скоро заключили сделку. Теперь дача полностью ее. Вернее ее и Романа. Сейчас он увидит это двухэтажное кирпичное чудо, камин с изразцами… Они его затопят и будут сидеть перед ним, греться, пить кофе, заниматься любовью, разговаривать и слушать кукушку в часах – это Аленина слабость, хоть по ночам и мешает спать. Они проведут на даче рождественские каникулы, вместе встретят Новый год. Весь багажник забит деликатесами, винами, шампанским, фруктами… Как раз на две недели, можно никуда не вылезать. А потом, вернувшись в город, они вплотную займутся разводами, переездами и прочей ерундой. Но это после, после… Сейчас впереди – только отдых!

«Все-таки надо смотреть правде в глаза, – думала Алена, осторожно ведя машину по зимней дороге. – С Сашкой мы расстались очень легко, без надрывов. А почему? Потому, что не было настоящей любви никогда. Всю жизнь – партнеры, друзья. Такими и останемся. А любовь, – она покосилась на сидящего рядом Романа, – вот она, рядом сидит! Столько лет… И навсегда! И ведь он тоже легко оставил Юльку, – сообразила Алена. – А уж какие были страсти! Всем на зависть, мне – на смерть. И ничего не осталось. Так рванул, что пятки сверкнуть не успели! Даже грустно… Какой бред, я же радоваться должна! Все равно чуточку грустно. Хоть и радуюсь».

Одновременно они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Так бывает у очень близких людей, которым не надо объяснять, почему ты улыбаешься и смотришь… Можно просто так…

Впереди их ждало счастливое время, с новогодней елкой, старым-новым всенародным праздником Рождеством и Любовью.

К тридцатому числу Юлька поняла, что никакого чуда не случится, никто ее не пригласит встречать Новый год, никто, наверное, даже не позвонит поздравить. Оставаться же вдвоем с ноющей Аськой тридцать первого декабря – перспектива безрадостная. Ладно, раз гора не идет к Магомету… И Юлька позвонила маме.

– Ма, привет! Есть какие-нибудь возражения против того, чтоб мы с Аськой пришли к вам в Новый год? Аська только об этом и мечтает!

Людмила Сергеевна ответила не сразу.

– Ну что же, – наконец вздохнула она, – может, это будет и правильно. Хотя праздновать мы не собирались.

– Как же так? Новый год все-таки!

– Ах, действительно! – Мамин тон стал язвительным. – Раз праздник – надо праздновать. Порядок превыше всего!

– Вы елочку поставили? – Юлька решила пропустить мимо ушей мамину иронию, все будет нормально, Аська ее умилит.

– Ох, вот про елочку-то мы и забыли! – с поддельной горечью воскликнула мама. – Придется обойтись!

– Жаль… Впрочем, переживем.

– Надеюсь.

Макс набрал полную ладонь снега и размазал по лицу. Может, хоть от этого полегчает? Нет, все вокруг продолжало кружиться и прыгать, а мерзкая тошнота ползла все выше и выше по пищеводу. Его вывернет, это точно! Пусть сейчас, только не дома… Не хотел же, черт побери, портить родителям праздник! И опять развезло… Что он пил-то с этими хмырями? Не вспомнить уже, но гадость первостатейная! Опыта нет, польстился, дурак, на этикетку… Ой, все, сейчас стошнит…

Макс едва успел заползти за угол какой-то пятиэтажки… После он сел прямо на снег и попытался отдышаться. Хорошо, что темно, всего шесть часов, а уже ночь. Его никто здесь не видит, можно прямо тут и поспать чуток…

Эй-эй, нельзя этого делать! Сейчас же встать и идти домой! Покряхтывая и постанывая, Макс с трудом принял вертикальное положение.

– О, уже надрался. Вот быдло!

– Эти скоты даже праздник умудряются себе испохабить!

– Небось замерзнет насмерть. И не жалко таких!

– А одет неплохо, странно даже…

Макс отчетливо слышал разговор двух молодых женщин, спешивших куда-то мимо него. Куда-то… Праздновать, конечно! «Быдло, скот, но неплохо одетый – это я. Ну, и замечательно», – вяло подумал Макс и захихикал. Потом он сконцентрировался, сориентировался и направился к метро.

Рита и Гоша сидели за столом, на котором стояли лишь бутылка шампанского и два бокала. Гоша внимательно смотрел на жену: опять пустой, бессмысленный, без всякого выражения взгляд.

– Не думаю, что тебе можно сейчас пить, – тихо заметил он. – Ты ж на таблетках.

– А я и не рвусь, – медленно ответила Рита. – Сколько там времени?

– Десять.

– Еще два часа, – и она прикрыла глаза.

– Да черт с ним – ложись, не жди, – посоветовал Гоша.

– Нет, ну как же! – Глаза, некогда прекрасные и выразительные, вновь открылись. – Мы должны встретить этот замечательный новый год – год воссоединения нашей семьи. Ха. Ха.

Гоша опустил голову.

– Я все вижу и понимаю, не дурак. Не нужен я тебе, ты его любишь.

– Умоляю – заткнись! – горячо зашептала Рита. – Его нет! Не существует, умер! А если ты будешь говорить об этом, я… я не знаю, что сделаю!

– Успокойся, все, тихо! – Гоша ласково погладил жену по руке. – Все будет хорошо, вот увидишь!

Рита не могла не пить эти проклятые таблетки. Стоило ей немного отойти от их действия, как тут же в голове звучал голос Макса, вспоминались его слова, когда он примчался в тот день… Она слышала свой крик: «Я тебя ненавижу!» – и будто наяву видела его лицо в ту секунду: как должны были округлиться глаза, вздрогнуть брови и задрожать губы. Ей становилось нестерпимо больно, тоскливо, страшно до воя… Только таблетки – отупляющие, обволакивающие – спасали от этого кошмара. Иначе было не выжить.

Гоша… Гоша? Что – Гоша? Вот он, этот хороший человек, который сидит напротив и смотрит добрыми глазами. Да, он замечательный! И его надо любить. Надо! А кому надо, чтоб она его любила? Да всем! Ване, ее родителям, родителям Макса, Юльке… Главное – Юльке! Ей просто дозарезу необходимо, чтоб она, Рита, жила с собственным мужем в счастье и здравии… Ну, разве не прелесть? А еще говорят, что нынче все равноду-у-ушные! Куда там… Все только и делают, что помогают жить. Причем жить правильно.

Вот тетя Сима. Чудо-тетя! Сколько Ритка к ней ездила, как они дружили! А прознав про Ритины дела, тетка тут же кинулась к Ольге Михайловне решать, что делать с племянницей-шалавой. Помирились они враз! На почве борьбы с развратом. «Это она что же – мною прикрывалась? Поездками ко мне?» – возмущалась тетя Сима. Не поленилась же, позвонила Ритке и высказалась. Попыталась опять же научить праведности:

– Ты, Ритуля, подумай о Ванечке. Понимаешь, это в твоей жизни должно быть главным. Если ты будешь всегда исходить из его интересов…

– Теть Сима, у тебя когда самолет? – грубо перебила ее Рита.

– Восьмого января, а что? – удивилась та.

– Вот и катись! Земля обетованная заждалась тебя! – впервые в жизни нахамила Рита. Она повесила трубку и пошла пить лекарство. Телефон заливался минут десять. Она отключила его. Ей теперь все равно, что про нее думают и что хотят сказать. Ваньку не отдают? Так она сейчас и не смогла бы заниматься сыном. Не в состоянии… Впрочем, опять же – все равно…

С работы ей позвонили. Сообщили, что шеф объявил рождественские каникулы. Теперь в офис выходить только девятого января… Но ей придется объяснить, почему она не появлялась и не давала о себе знать все последние дни…

– Объясню, причем в письменном виде. На фирменном бланке, – надерзила Рита и повесила трубку. Ну, хоть одна хорошая новость: ее пока не уволили.

– С Новым годом, муж! – Рита подняла пустой бокал и горько улыбнулась Гоше. – Ты прав: все будет отлично.

…Рука немного дрожала, и Володя никак не мог правильно сосчитать количество упавших в стакан капель валокордина. Надо пятьдесят, что ли? А если уже больше? Наверное, ничего страшного. Четверть часа назад он, тайком от Люси, впервые тоже глотнул этой дряни – двадцать, приблизительно, капель. А что делать? Сердце ныло и трепыхалось, он сначала даже испугался – такого с ним прежде не случалось.

Люся даже не унюхала едкого запаха лекарства, хотя она такая всегда была чуткая ко всяческим ароматам. Как она выбирает туалетную воду в магазине – это ж спектакль! Истинный дегустатор: и на сгиб локтя капнет, и крышку от флакона поводит туда-сюда перед носом, и понюхает под разным углом, и выждет минут десять как минимум – продавцы озверевают. А ежели дома где-то чуточку пахнёт «не так», она квартиру вверх дном перевернет, но найдет и устранит источник неприятностей. В их доме царит вечный аромат легких духов и корицы, и это результат упорной работы Люсиного обоняния и фантазии.

А тут – не унюхала, не заметила такой запашище! Зато через некоторое время попросила:

– Вов, опять сердце жмет, накапай, пожалуйста, – и он поплелся на кухню, к пузырьку и стакану, которые даже не убрал…

Люся сидела в кресле, укутанная пледом, бледная и измученная. Володя старался держаться и всячески подбадривать ее, но у него это не очень-то получалось – все-таки Макс для него значил в жизни абсолютно все, наравне с Люсей. И с этим самым родным на земле человеком впервые происходило что-то такое ужасное, с чем он, здоровый, умный, преуспевающий мужик, не мог справиться. Прежде он всегда знал, что нужно делать, – и когда Макс сильно болел в пятилетнем возрасте, и когда в восьмом классе чуть не попал в милицию из-за драки, и когда парня сбил с толку местный наркоделец… Теперь же – хоть плачь…

Володя пытался анализировать ситуацию, но ничего не получалось, все разваливалось под тяжестью эмоций и страха за сына.

– Как ты думаешь, – тихо спросила Люся, – то, что он сделал, исправить можно?

– Конечно, можно, – с преувеличенной бодростью ответил Володя. – Этот вопрос решается в полчаса! – «Если только Максим сам этого захочет», – мысленно добавил он. Володя знал своего сына и уважал за эту черту: решать все ответственно, по-мужски, держать слово и не метаться в истерике. Какого черта он сам так культивировал в нем это истинное «мужчинство»! Хотя, с другой стороны, отчего он сломался так быстро и круто? «Да пацан еще потому что, в сущности!» – сам себе отвечал Володя.

В десять раздался звонок в дверь.

– Это Юлька с Аськой, – сказала Люся. – Пришли встречать Новый год.

Стиснув зубы так, что на скулах заиграли желваки, Володя пошел открывать.

– С Новым годом, дедуля Вова! – зазвенел из прихожей Аськин голосок. Люся вся сжалась в своем кресле. Ведь Юлька права: у девочки должен быть праздник.

Когда внучка влетела к ней в комнату, Люся нашла в себе силы улыбнуться, раскинула широко руки и воскликнула:

– А ну, ныряй ко мне, пупсенок! – и Аська с визгом бросилась в объятия к бабушке. – Иди в столовую, – прошептала она ей в ушко, – там под еловой лапой для тебя Дед Мороз подарки оставил.

Аська снова взвизгнула и спросила:

– А где дядя Мася? – и, не дожидаясь ответа, побежала в столовую, откуда через секунду уже донеслись «ахи» и радостный писк.

Юлька вошла к матери.

– А действительно, где Макс? Ты что, плохо себя чувствуешь? И чего это Володя сразу курить ушел? – Она улыбалась, была накрашена и принаряжена: кожаная мини-юбка, пушистый белый свитер и тяжелая золотая цепочка до пупа – все Володины подарки.

– Ты придуриваешься? – ответила вопросом на вопрос Люся. – У нас что, полный порядок и благодать?

– Да что случилось-то? – Юлька все еще улыбалась, хотя и неуверенно.

– Ты шла к своей цели упорно, – стараясь не повышать голоса, заговорила Людмила Сергеевна. – Ты молодец, своего добилась. Несмотря ни на что. И ни на кого. Целеустремленная девочка!

– Чего я добилась?

– Максим больше не видится с Ритой, они расстались. Благодаря тебе…

Юлька с трудом сдержала ликование.

– Но это же хорошо, мама, теперь все в порядке! Если он немного пострадает…

– Немного пострадает? – Людмила Сергеевна резко встала с кресла. Плед сполз на пол. – Пойдем! – Она больно схватила дочь выше локтя и буквально потащила ее к закрытой двери комнаты Макса. – Смотри! – Людмила Сергеевна толкнула дверь. Юлька вошла к брату…

Там был полный разор. Книги как попало валялись на столе, на полу, на подоконнике; весь пол был усыпан рваными бумагами. Юлька подняла одну из них – конспект институтской лекции. Рубашки, майки, трусы, носки – все вывалено из шкафа и тоже раскидано. Батик над кроватью с изображением корабля был порван в самой середине и висел косо. А на самой кровати, храпя как сапожник, в одежде спал Максим. В комнате стоял удушливый перегарный запах.

– Что это с ним? – задала Юлька глупый вопрос.

– Он мертвецки пьян. Уже третий день так напивается. Не знаю где. Перед тем как свалится, буянит. Ты видишь результат.

– Результат чего? Что это, мама? – от Юлькиного хорошего настроения не осталось и следа.

– Это? Твоя победа! Но ты еще не все знаешь, – голос дрогнул. – Он ушел из института. Сказал, что весной пойдет в армию. В армию, слышишь?! – вдруг закричала Людмила Сергеевна. – Он отказался от всего, о чем мечтал, чего ждал. Он не может больше быть с нами, вообще оставаться здесь, и ему все равно, что с ним произойдет дальше.

– В армию? – Юлькины глаза расширились.

– Я ему говорила: сынок, везде воюют, пожалей меня, я не переживу, нельзя этого делать, – Людмила Сергеевна почти плакала, глядя с нежностью на спящего пьяным сном парня. – А он ответил: никого не надо жалеть, даже родных. И еще: мне наплевать, война или нет, даже лучше, если война, я сам попрошусь туда, где война… – Она умолкла, не в силах больше цитировать эти ужасные слова. Некоторое время обе молчали, был слышен только храп. Потом Людмила Сергеевна заговорила вновь: – Знаешь, почему он так сказал про родных? Из-за тебя. Потому что ты никого не жалеешь. Когда много лет назад ты боролась за свою любовь, тебе было легче. Твоим врагом была всего лишь Вера Георгиевна, Ромкина мать. Через этого человека ты запросто переступила, и не один раз впоследствии. Ты ее уничтожила как класс…

– Ты меня за это осуждаешь? – поразилась Юлька.

– Я себя проклинаю за слепоту, – ответила мама. – А ты… Но мы говорим о Максе. Так вот: он не смог через тебя переступить, тем более уничтожить. Он очень любит тебя, ты его сестра. И ты поставила его в ситуацию страшного выбора. Ведь ты – это не только ты, это и я, и вся наша семья. Так он рассуждал… А ты действовала профессионально! Слушай, где ты научилась всем этим изощренным гадостям, этим грязным коммунальным штучкам? Господи, наверное, такие «способности» даются от природы, так же как талант к рисованию или музыке! Как ты здорово все провернула! Рита прогнала Макса, выставила за дверь…

– Прогнала? – В глазах Юльки все-таки мелькнуло торжество, и это не укрылось от Людмилы Сергеевны.

– Довольна? Надо же, а я-то думала, что перспективы гибели брата на войне ты испугаешься больше, чем Риты Гавриловой.

– Ой, мам, – Юлька махнула рукой, – ты меня и впрямь почти напугала! Да никуда он не пойдет, ни в какую армию! Вернется в институт, перебесится и…

– Он не сдает сессию и уже забрал документы, – с нажимом процедил вошедший в комнату Володя. Он был очень напряжен, Юлькино присутствие действовало на него как катализатор всех злых чувств и эмоций. Вот она – виновница всего, собственной персоной, и глаз не опускает даже! – А если ты считаешь, что он просто бесится, то значит, совершенно не знаешь моего сына.

– И моего! – с вызовом заявила Людмила Сергеевна, бросив недоумевающий взгляд на Володю.

– Да, ты правильно меня поняла! – вдруг закричал тот. – Я безумно рад, что вот это, – он ткнул пальцем в Юлю, – не мое. Иначе я умер бы от горя и стыда! – И он буквально вылетел в коридор.

– Очевидно, умереть от горя и стыда остается мне, – прошептала Людмила Сергеевна и с ненавистью посмотрела на дочь. – Это из-за тебя он сейчас такой… Макс для него – все.

– Конечно, а я – ничто! – противным голосом подхватила Юля. – Я… как это называется… Ах, да – падчерица!

– Замолчи, – покачала головой Людмила Сергеевна. – Володя всегда любил тебя и заботился…

– «Любил» – в прошедшем времени, – заметила Юлька.

– И сейчас любит… Хотя чего ты хотела? Чтобы после всего этого мы стали любить тебя больше?

– Любил, любить, любовь! Сплошное «лю»! Как это надоело! И здорово же вы свалили все на меня! Не я виновата в том, что произошло, а она, Ритка! Я же говорила: эта связь обернется бедой для Макса, я предупреждала! Выбросит она его, твердила я, а Макс – мальчик впечатлительный и верный к тому же… Это она все! – Юлька пылала праведным гневом. Людмила Сергеевна потрясенно глядела на дочь.

– Ты, видно, совсем умом тронулась. Очнись, Юля, это твоя работа!

– Да нет же! – Юлька топнула ногой. – Это вы очнитесь, признайте, наконец, что я была права!

На их крики прибежала Аська. С печальным личиком и блестящими от слез глазками.

– Ну ведь праздник же! Зачем вы ссоритесь? Опять!

Взрослые виновато потупились.

– Ведь с Новым годом же…

«Прошла первая неделя нового года. Хотя по восточному гороскопу, который мы все восприняли, как родной, он наступит еще через месяц. Так что тянется пока хвост старого года, тащится из последних сил, вместе со всеми старыми бедами, проблемами… Этот хвост нам жизнь и портит, а мы ворчим: так, мол, надеялись на новый, он имени такого зверя замечательного, а поди ж ты! Опять все плохо! И грешим на новорожденного, и ругаем его с самого начала, даже до начала, и приходит он к нам уже обиженный, поруганный и потому мрачный и недобрый. Как и прошлый…»

Так размышляла Татьяна Николаевна, стоя у окна и глядя на бесконечный снегопад. Он шел давно, и казалось странным: как это до сих пор не засыпало дома по самые крыши? У Татьяны Николаевны случился отпуск: все ее «клиенты» уехали с родителями на рождественские каникулы. «И у меня зимние каникулы, – думала Таня, – как во времена учительства. Много-много лет подряд в это же время…» Правда, тогда у них в школе проводились всякие мероприятия, и еще она с ребятами ходила в театр, часто, практически через день. Теперь же – настоящий отпуск, ничего не надо делать, никуда не надо ходить. Да и настроение не то. «Не мое дело, не мое дело», – заклинала свою совесть Таня. Плохо получалось! Не могла она никак выбросить из головы все, что узнала от Людмилы Сергеевны.

Татьяна Николаевна позвонила ей под предлогом поздравления со всеми праздниками сразу. И выслушала рассказ о материнском горе. Голос у Людмилы был совершенно убитый, она, кажется, даже плакала, хоть и изо всех сил сдерживалась.

– А… Юля? – робко спросила Таня.

– Я не знаю… Что – Юля? Наверное, в порядке, – неприязненно ответила Людмила Сергеевна, будто интерес к Юлиной судьбе – неправедный интерес. «Тоже ненормально, – подумала Таня. – Вдруг девочка переживает, вдруг ругает себя, накручивает?» Не выдержав сомнений, Таня отыскала в записной книжке Юлин телефон. Юля ответила будничным, совершенно спокойным голосом. Услышав ее «алло!», Таня успокоилась и повесила трубку. Что ж, значит, такой стала девочка Юля. Как там говорила Алена? «Выросли клыки»? Да уж, кусается Джульетта. Брата покусала и эту Риту Катаеву… Таня ее помнит: хорошая была девочка, умненькая, развитая, журналисткой хотела стать… Но видимо, клыков не отрастила, раз маленькая Юля так лихо с ней справилась.

«Не мое дело, не мое дело!»

А вдруг случится беда, которую можно было предотвратить? Два несчастных человека – Максим и Рита, и обоих, волею судьбы, она, бывшая учительница, знает. Да с кем беда? К примеру, с Ритой… «Не мое, черт побери, дело!»

Но пальцы уже нервно листали телефонную книжку – Ритин телефон придется искать по цепочке… «Глаза боятся, а руки делают», – промелькнуло в голове.

Самолет улетал в два часа ночи. Вокруг шумел и дышал попкорном аэропорт Шереметьево. Такой фешенебельный и нездешний, он давил на психику тех, кто провожал своих близких… Если из России кто-то уезжает в другую страну на постоянное место жительства, то вступают в полные права слова «никогда» и «навсегда». При всех клятвах непременно ездить туда-сюда в гости. Да что там говорить!

– Идите, идите, – бормотала тетя Сима, слезы клокотали у нее где-то в горле, но она не давала им воли. Ведь она поступала правильно, правильно, и все у нее замечательно! – Идите уже, а то как до дому доберетесь?

Ольга Михайловна была растеряна и не знала, что говорить. «Приезжай к нам!» – сказано, «Все-таки зря!» – сказано, «Будь там счастлива!» – тоже, и не один раз. Действительно, легче уже уйти. И Ритка молчала все время, как немая.

– Ритуля! – ласково проворковала Сима. – Ты ужасно выглядишь!

– Хоть уезжая навеки, могла бы что-нибудь приятное сказать, – мрачно улыбнулась Рита.

– Родные мои! – Сима прижала руки к груди и больше не сдерживала слез. – Вы свои дела тут наладьте, умоляю! Рита, будь благоразумной! Олюшка, будь милосердной!

– Мое неблагоразумие вас помирило, – заметила Рита.

– Неисповедимы пути… Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего… Успокойся, тетя Сима. Езжай с миром. Я благоразумна, как дельфийский оракул, разве не видно?

Ольга Михайловна с тревогой поглядывала на дочь: что-то они с отцом все-таки не так поняли. Из-за пустяковой интрижки и амурных похождений человек не срывается так. А Рита… На нее ж смотреть жутко: бледно-зеленое лицо, красные глаза, похудела сильно. Вот проводят Симу, и надо поговорить с девочкой, серьезно, по-доброму. Хотя, как вспомнишь тот день имени розовой куртки! Ольгу Михайловну передернуло.

Рита посмотрела на часы:

– Ма, и вправду пора. Уже полдвенадцатого. Ночевать где будем?

Зарыдали, завыли сестры, бросились друг к другу, приникли и замерли. Рита исподлобья смотрела на эту скульптурную группу. В голове заиграло: «Я отдала тебе, Америка-разлучница, того, кого люблю…» Нет, тьфу, несуразица! Там речь о любимом мужчине и об Америке. А тетя Сима ждет рейса на Тель-Авив.

В метро, все еще всхлипывая и сморкаясь, Ольга Михайловна приникла к Ритиному плечу.

– Дочь! Я хочу разобраться. Все-таки что случилось, расскажи маме.

Рита помолчала, глядя прямо перед собой. Потом медленно произнесла:

– А тогда вам не хотелось меня выслушать?

– Ну, дочка, ты должна нас простить и понять! То был эмоциональный момент, мы психанули. Но ты же знаешь, мы с папой – твои друзья.

– А теперь, мама, говорить уже не о чем. Нет предмета. Все в порядке, я ведь уже докладывала. Послезавтра выхожу на работу, в выходные забираю у вас Ваньку. И все пойдет, как прежде.

– Ну, это же хорошо! Почему ты об этом так говоришь?

– Как – так? – Рита посмотрела на мать, и та поразилась пустоте ее взгляда. – Мне выходить. Пока. – Она стремительно встала и пошла к выходу, больше ничего не сказав, не чмокнув, как обычно, маму в щечку. Ольга Михайловна осталась сидеть в недоумении и тревоге… Рита вошла в квартиру и поняла, что дома никого нет – темно и тихо. Она щелкнула выключателем в коридоре, потом в комнате. Та-ак! Нет большой пепельницы в виде ракушки на журнальном столике, сильно поредели ряды книг на полках. Повинуясь внутреннему чувству, Рита распахнула дверцу шифоньера. Так и есть! Нет Гошкиных костюмов, рубашек… Ушел.

Опять же инстинктивно Рита подошла к письменному столу, на котором они обычно оставляли друг другу записки и хозяйственные поручения. Интуиция ее не подвела: на столе лежало письмо. Мелкий Гошкин почерк.

Рита взяла в руки вырванный из тетради в клетку двойной листочек.

«Милая Рита! Не могу я больше видеть, как ты мучаешься. Я давно знал, что твоя любовь ко мне затерялась где-то лет пять назад. Но мы ведь жили, и неплохо… Хотя какое там! Ты мучилась, я знаю. Но и мне было не сладко, поверь. Теперь я увидел, как ты можешь любить. Честное слово, мне стало страшно, что ты умрешь от любви к этому мальчишке… Прости, что я так написал! Я знаю, ты невысокого мнения о моих умственных и душевных качествах – я ведь не той породы собака… Поэтому мои слова о разделе квартиры и имущества ты приняла, как должное – иначе и не мог поступить выходец из семьи «простейших». А я так и не хотел вовсе, поверь! Я просто цеплялся за тебя из последних сил. Глупо… Как я понял, квартирный вопрос для вас на сегодняшний день – главный. Я уезжаю к своим.

Пусть он перебирается к тебе. Но вот мой совет, если, конечно, ты захочешь его принять: пусть твой Максим постепенно, хоть через сколько-то лет, все же выплатит, скажем, треть нынешней стоимости квартиры. Не мне, разумеется, я отдам эти деньги своим родителям… Это будет нужно и тебе, и ему, твоему мужу. Если он настоящий мужик. Но другого ты бы и не выбрала, верно?

И последнее: пока ты провожала тетю Симу, я позвонил твоему отцу и за полтора часа все ему объяснил и рассказал. Ты можешь успокоиться, твои предки больше не будут тебя мучить. Мне кажется, он все понял и в конце моего длинного монолога даже пустил слезу от жалости к тебе. Его слова, цитирую: «Какие мы все-таки идиоты. Когда же мы научимся слушать друг друга». По-моему, звучит оптимистично.

Ваньку я хочу видеть часто, надеюсь, нет возражений? Через некоторое время я тебе позвоню. Успокойся и живи хорошо.

Гоша.

P.S. Захватил некоторые вещи, типа любимых книг и пепельницы – мои не курят, ты же знаешь, и тебе она без надобности. Официально все оформим, когда скажешь. Будь!»

Прочитав письмо трижды, Рита все никак не могла ухватить смысл происшедшего: она теперь свободная, одинокая женщина? Или это новый шанс для них с Максом? Мысли путались, сталкивались друг с другом, сбивались. Пока, наконец, не вытолкнули из себя одну, главную: это все бессмысленно и бесполезно. Потому что есть норма, нормальная жизнь, благоразумие и, самое важное, Юлька. Рита даже засмеялась: «Господи, квартира! Это же проблема номер десять. А номер один – вечная преграда, крепость, непреодолимый барьер из колючей проволоки и под тысячным напряжением – Юля…»

Рита положила письмо обратно на стол и пошла переодеваться. Сегодня уже поздно, а завтра она позвонит Гоше в дом его родителей и скажет, чтоб возвращался.

Пора пить реланиум.

Из глубокого, липкого, какого-то звенящего лекарственного сна Риту вытащил телефонный звонок. «Какого черта я его не выключила?» – тоскливо подумала она. Глаза упрямо не желали разлипаться, таблетки делали свое дело на совесть. Почти ощупью Рита добралась до телефона. Чудеса продолжались – звонила Татьяна Николаевна, учительница литературы из школы. Или это бред и галлюцинация?

– Нет, Рита, не удивляйся, это на самом деле я. Как ты?

– В смысле? – Как же хочется спать!

– Ты извини, но так получилось, что я в курсе дел.

– Каких?

– Твоих. И… Максима, брата Юли.

Риту будто ударило легким зарядом электричества, и голова ее проснулась. А вот глаза все равно не желали открываться. Но так даже легче было разговаривать, все происходящее казалось нереальным, а потому менее болезненным.

– Она уже общественность моей бывшей школы на ноги подняла? Размах… Успокойтесь, Татьяна Николаевна, все уже кончилось. Я виновата, исправлюсь. Я вернулась в семью, к мужу. Все?

– Я совсем не поэтому… – Вообще-то свою миссию можно считать оконченной, с Ритой все в порядке, все живы и дома… Но Максим? С мальчиком-то беда… – Рита, мне кажется, тебе не безразлично то, что происходит с Максимом… – и Татьяна Николаевна рассказала ей все, горячо и взволнованно, чувствуя себя по-дурацки (все-таки лезет не в свое дело) и в то же время ощущая какую-то непонятную ответственность за всех этих… детей. Конечно, детей, ведь Рита и Юля – ее ученицы, а уж Максим совсем ребенок, даже по возрасту. «Мне больше не о ком заботиться», – печально екнуло сердце. Что ж, пусть так…

Рита молчала. Таня не выдержала этой паузы.

– Даже если он тебя больше не интересует…

– Я не знаю, почему должна вам это говорить, – вдруг медленно заговорила Рита, – но я люблю его больше всех на свете. Я люблю Макса, как вы верно заметили, брата Юли. Я уже не девочка, Татьяна Николаевна, хотя, возможно, вам трудно это себе представить, и в моей жизни было и хорошее, и плохое, была семья, есть сын. Но я ничего этого не помню. Я родилась в тот день, когда встретила Макса. Теперь это все кончилось. И я просто умерла. Вы разговариваете с трупом, Татьяна Николаевна!