Текст книги "Из дома домой. Роман-коллаж"

2020

Наши дни. Я по-прежнему живу у родителей.

Моя сестра по-прежнему живет у меня.

Слава пока в Москве, но каждый вечер звонит.

Интернет у меня так и не заработал, плюс еще и компьютер сдох. Пока я строчила утром свою нетленку, он вдруг решил перезагрузиться и больше не включился. Строка на экране сообщила о проблеме с жестким диском, если верить Славиной интерпретации.

– Я так от всего этого устала, – ныла я в телефон, – виндоус переустановили, жёсткий поменяли, микрофон купила новый, а модем сломался. Его менять резона нет – переподключусь на вай-фай в новой квартире, здесь такого не поддерживается, старье адсл. Магазины не поймешь, как работают, надо технику покупать, а открыта только цифровая – словно в отделе бытовой больше вирусов собирается.

Смеется. Слушает меня, не перебивает. Переживает, что он так плохо починил мой комп, но у меня даже мысли не было ему претензии предъявлять.

– А в телефоне сидеть, выбирать, заказывать – уже одурела. Сижу в офисе после работы, спешить бы некуда, только закрывают здание раньше обычного.

– Что уже купила?

– Варочную панель и духовой шкаф. Стиралку Аня обещала подарить – одна машинка у нее осталась после их с Лешей бесконечных переездов.

– Хороший подарок! Что же сейчас ищешь?

– Холодильник. И небольшой, и бесшумный, и недорогой…

– И чтоб сам размораживался? – он усмехнулся.

Нет, я знаю, что с небольшими холодильниками такого не бывает. Разморожу, не развалюсь.

– Лучше расскажи, как ты. Надоело про себя ныть, – попросила я.

Он тяжело вздохнул.

– Нормально, милая, все хорошо. Скоро приеду, и теперь уже навсегда. Если ты не передумала.

– Что ты говоришь… я двенадцать лет об этом думаю, да сама себе не признаюсь.

Он улыбнулся, я слышала.

– К маме моей зайди, она будет рада.

Разумеется, я не говорила ему, что часто наведывалась к Ксении. После того самого разговора прошлой осенью. Видать, и она ему ничего не сказала. Думала, наоборот: после таких откровений мне захочется спрятаться от нее куда подальше и забыть, какую слабину дала – но нет. Мне в ее обществе становилось теплее и легче пережить свои мучения. Она была права, мучиться буду, как в себя приду. Но не такие это были мучения, как я уже изведала, когда в последний раз влюбилась. Странное дело – тогда между мной и этим человеком ничего не произошло, кроме одного поцелуя, а изводилась я страшно. Теперь же то ли не допускала в сознание всей глубины падения, то ли сил уже не было на страдания, то ли собственный выбор и собственная ответственность переживаются не так, как то, что откуда не возьмись на тебя валится, и ты едва можешь этому противостоять. Не знаю. Одно решила точно: Славе об этом ничего не скажу. Ни о Мальчике, ни о мучениях.

– Дана, я хотел спросить тебя вот о чем, – Слава замялся на секунду, – только не сердись, ладно? Мне правда важно знать.

На сердце похолодело.

– Просто такое бывает – по молодости на иных и не посмотрела бы, а в зрелом возрасте как намыкаешься – вроде и ничего кажется, стерпится. У тебя со мной не так?

– А у тебя со мной? – не растерялась я. И не обиделась, впрочем. Он прав. В молодости кажется, все еще впереди и всегда найду получше, одна не останусь. А как за тридцать перевалит – внешняя крутость избранника перестает играть роль. Я сейчас ни на байкеров, ни на волосатиков не заглядываюсь.

– У меня с тобой нет, – он был серьезен, – я просто понял, что никого роднее и ближе тебя у меня нет. И раз уж ты свободна…

– Вот и я наконец поняла то же самое, – улыбнулась я, – а свободна я потому… потому, что это место в моем сердце и моей жизни навсегда твое. Нам, вероятно, надо было какое-то время пожить по одиночке, чтобы это понять. Я люблю тебя.

Впервые за много лет говорю эти слова. Я хотела произнести их раньше, обращаясь к своей последней любви, но не сделала этого, и слава Богу. Он бы не воспринял, а хуже нет для писателя, чем когда слова теряют вес. К тому же неточны – ему надо было сказать: я влюблена в тебя или я хочу тебя.

– И я тебя. Насчет компа не волнуйся. Если тебе не срочно – дождись меня, приеду и разберусь со всем.

Мне не срочно.

2003

У моих любимых мальчиков не будет имен в этом повествовании. Так я хочу показать, что это все было неважно, главной остается первая любовь. Его имя читателю известно. Того парня, которого я встретила в институте, и в которого влюбилась, будучи Славиной девушкой, назову Другой. Именно его я видела на сцене в свой девятнадцатый день рождения в обществе блондинки, впоследствии ставшей его женой.

Как я его встретила? Нас познакомила сокурсница, когда мы ждали открытия лектория в пятницу на первой паре. Поначалу ходили на все лекции, даже самые дурацкие, и приезжали вовремя.

– Дан, смотри, вон парень из ваших, – она кивнула в сторону высокого худого типа с темными волосами, собранными в хвостик. Несмотря на холод он был в одной клетчатой рубашке, а на его рюкзаке красовался логотип «Арии».

Я улыбнулась ему, он сдержанно кивнул. И сразу мне не понравился. Почти всегда первое впечатление обманывает.

Позже я стала этого чопорного типа регулярно встречать по пятницам. Мы перебросились парой фраз, потом десятком, затем стали обмениваться дисками и кассетами. Ближе к зиме я узнала, что он участвует в студенческом концерте, которые глубоко презирал, но поскольку он классно поет, его запрягли.

– Буду рад видеть, – снизошел он до приглашения, – в следующую пятницу в четыре.

Что ж, не пойти было неловко. Я даже подруг пригласила и Славку. Девчонки не смогли, а мой благоверный составил мне компанию. Концерт длился чуть больше часа, и там было много ребят с нашего курса – кто танцевал, кто играл на пианино, кто на гитаре, кто пел. К моему удивлению, у нас много талантов! И вот наконец появился Другой. В той же рубашке, только волосы распустил. Рядом нарисовался парень с электрогитарой «Аэлита», которая издавала скрежещущие звуки. Второй парень был такого же роста, так же худ и имел такие же резкие черты лица, из чего мы со Славой заключили, что это брат Другого.

Сначала Другой читал стихи – уж не знаю, свои или чужие, а брат то ли импровизировал, то ли аккомпанировал. Слушалось это в те годы свежо и оригинально.

Когда Другой запел, мы со Славой сошлись на том, что его голос похож на Артема Стырова, но манеру свою он еще не нашел.

После концерта мы подошли выразить восхищение – больше песней, чем голосом. Оказалось, гитарист действительно брат Другого, а песни и стихи они пишут сами. Вот, решили воспользоваться положением и попиариться, хотя, разумеется, это все прах и тлен.

– Классно, молодцы! – Слава пожал братьям руки и добавил, что будет рад услышать их снова.

Другой улыбнулся, не разжимая губ, но во взгляде появилось больше тепла, чем обычно.

Мне хотелось скорее уйти, дабы не выдать своих чувств. Голос этого задаваки так запал мне в душу, что я неделю напевала его песенку, мучительно пытаясь вспомнить мелодию, которая, естественно, давно выскользнула из памяти. Остались только обрывки фраз – что-то про ведьму, ветер и крестоносца. Надо ж, какой талант! Стихи – дело молодое, кто их только не пишет, а вот песни, музыка… да и поет действительно хорошо. Погибли наши молодые мечты о группе, а то позвали бы к себе!

Встретив его в пятницу у лектория, я спросила, нет ли записей. Он рассмеялся над моей наивностью – тогдашние компы, конечно, были способны на это, но микрофон кочевал по знакомым и обещанного три года ждут, а уж гитару брат так и не научился записывать, чтобы слышно было ноты, а не рев.

– Жаль, – призналась я, – хотелось бы послушать твой голос еще.

– Это можно устроить, – смилостивился Другой, – в субботу днем у нас куча народу собирается, и мы нет-нет, да голосим. Приходи.

Я чуть не выпалила «одна?», но только рот открыла и тут же захлопнула. Уцепилась за стенку, кивнула, развернулась, но не уходила. Глупо спросить и нельзя не спросить. Просто притащить Славку с собой вообще неприлично. Другой будто прочел мои мысли.

– И парня своего приводи, там реально много народу.

Слава не смог в ту субботу – курсач у него в процессе. Одной идти было страшновато, и я пригласила Аню. Рита все свободное время проводит с Ромой, тем более что институт у нас это время прямо-таки сжирал.

Братья жили в двушке недалеко от универа. Прихожая была заставлена мужской обувью, а дверь в гостиную закрыта. За полупрозрачным стеклом угадывались родители и телевизор, а в комнате братьев негде было сесть от обилия парней. Девушки не было ни одной, а ребят штук семь, считая хозяев.

– Это Аня, – представила я подругу.

Другой церемонно поклонился – наверное, свободные девушки больше располагают к хорошим манерам. Про Славу ничего не спросил, а я не сказала.

Парни общались между собой и не обращали на нас внимания. Брат Другого щипал струны гитары и, когда вокалиста прорывало, он затягивал про крестоносцев и ведьм.

– Хороший голос, да? – шепнула я Ане.

– Нормальный. Поет правда не всегда чисто. Но гитара ужас.

Следовало ожидать. Иногда мне казалось, она специально придирается к тому, что нравится мне – будь то книга, фильм, группа или человек.

Аня совсем не робела в незнакомой компании, в отличие от меня, и скоро все узнали, что она учится на богословском факультете, а отсюда последовали экзистенциальные, философские и религиозные споры. До чего ж все умны! Таким как я только сиди да слушай, слюни роняй и восхищайся. Я практик, и знаний ради знаний никогда не понимала, говорила мало и в обществе повыпендриваться мне было нечем. Слава любил меня и без этого – с ним нам всегда находилось, о чем поболтать и помолчать, поэтому до поры до времени собственная тупость меня не беспокоила. Однако в институте я стала больше общаться с Аней, а она на своем факультете превратилась в ходячую энциклопедию. Неудивительно, что в такой тусовке богемных мальчиков ее приняли на ура, а серую мышь вроде меня и не заметили. Была бы свободна – хоть боготворить таланты сгодилась бы, а так – что с меня взять?

Домой я вернулась угрюмая, недовольная собой и миром и слишком много думающая о надменном вокалисте. Надменным он мне уже не казался – это просто имидж, он, наверное, большой оригинал. А какой умный, какой начитанный! И с чувством юмора порядок и какие толковые рецензии выдавал на фильмы и музыку…

Я села на свой полосатый диван и включила магнитолу с пульта. Юрий Наумов. «Я часто говорю сам с собой, я слышал, это признак шизофрении». У меня есть парень. Он замечательный, я его люблю, а это все – дурь. Он просто… Другой. Он так не похож на Славу! Такой сложный, тонкий и возвышенный.

Славка – не шкаф. Разве я ему в вечной верности клялась? К тому же, у него мать шизанутая и отец алкаш. Если бы родители узнали, они бы провели беседу, незачем с таким связываться. Пусть стал почти родным, но с такой наследственностью не шутят.

Я легла на диван и положила сложенные руки под подушку. Что толку в здравом смысле? Все равно я тупой отморозок и такой парень меня никогда не полюбит. Даже и не заметит.

Славе я позвонила сама, дабы успокоиться. Мне не приходило в голову, что я предаю его своими мыслями. Он стал необходим, как домашние тапочки. Мы так сроднились, что я не мыслила жизни без него.

– Ну и что там за тусовка? – спросил он.

– Интеллектуальная, – ответила я, – все жутко умные и любят это показать.

– Мне бы не понравилось, – заметил он, – тебе, наверное, еще в новинку, а я устал от такой потери времени. Дальше разговоров никто никуда не пойдет, поверь мне. Небось, строили планы покорения мира?

– Не без этого, – улыбнулась я, вспомнив, как они рассуждали, что все музыканты группы должны сидеть в одном вузе, а репетировать можно и дома, – играть там никто не умеет и не стремится научиться, но планов громадье.

– Ну и как, будешь к ним захаживать?

Я пожала плечами, будто он мог меня видеть.

– Не знаю. Ане там не понравилось, хотя ей досталось много мужского внимания. Мне просто нравится, как он поет и тексты интересные.

Слава согласился. Но терять полдня, чтобы услышать пару песен…

– Смотри сама.

2019

Мальчик тоже останется безымянным. Он и был для меня таким. Персонифицированное желание, воплощенный грех.

– Что это ты такой довольный? – спросила я, когда он появился на пороге моей съемной квартиры.

На выходных он ездил к родителям, чего не делал уже недели две и, разумеется, те начали о чем-то догадываться.

– Я сказал своим о тебе.

Я со стоном рухнула у двери в спальню.

– Зачем?

– Ну, они давно догадались, что у меня есть девушка…

Девушка!

– Сказал им, сколько мне лет?

Он кивнул и сел рядом со мной, бросив рюкзак на стул в прихожей.

– И что? Им, конечно, все равно?

– Нет. Они сначала наговорили мне того же, что и ты, особенно отец. Но потом я им показал твою фотографию, сказал, что замужем ты не была и детей у тебя нет…

А скоро будет своя квартира в этом чужом для их сына городе и вообще, никто не говорит о свадьбе. Работа в Минздраве тоже может быть полезной. Надо смягчиться, быть практичными, зрить в корень.

– В общем, они хотят с тобой познакомиться.

Я опять застонала. Он подсел ближе и обнял меня. Он ничего не понимал. Он слишком молод и чист, чтобы понять.

– Неужели ты правда считаешь это важным – ты же не выглядишь на тридцать три и не чувствуешь себя так! Кому какое дело, если мы любим друг друга и хотим быть вместе? Мы ведь хотим?

Мы никогда не обсуждали это. Никогда не признавались друг другу в любви. Мы просто соответствовали вкусам друг друга, притяжение между мужчиной и женщиной вполне естественно, а если есть еще и душевная симпатия – до блуда недалеко. Или до влюбленности, если блуду хода не давать. Гормоны и отчаяние, выросшее из долгого одиночества.

Я усмехнулась. Прижалась головой к двери и то ли зарыдала, то ли засмеялась.

– Милый, ты же понимаешь, что наш союз – временный. Мы ведь так и договорились изначально, так и хотели…

– Да, – он вдруг стал очень серьезным, – я тогда не знал, как сильно полюблю тебя. Какой пресной и убогой станет жизнь без тебя.

Без новизны, без свободы и секса, если точнее. Но как невыносимо жестоко говорить такие слова двадцатидвухлетнему мальчику, который еще верит в то, что химия и гормоны – это и есть то самое высокое и фатальное чувство, которое бывает раз в тысячу лет и только к одному человеку! Как я это сделаю, как у меня язык повернется?

– Ты сама говорила, что все дано нам в жизни на время, включая саму жизнь, помнишь? Так почему бы нам в отпущенное время не побыть счастливыми вместе? Чего ты боишься?

Бога я боюсь, дорогой мой мальчик. Спохватилась, прошла эта одурь, тает умопомрачение. А отпускать не хочу – телом привязалась, для женщины это много. Быть кому-то нужной – еще больше, а любимой – валюта небывалого достоинства, которую я давно в руках не держала. Так давно, что забыла, каково это, поверила, что мне и не светит.

– Не надо впутывать сюда родителей, – я потянулась к нему и обняла, уткнулась носом в его накаченную грудь, – не надо. Не расстраивай их. Скажи, что я все понимаю и со всем согласна. Нам незачем встречаться.

Он не оттолкнул меня, но в ответном объятии было много озадаченности.

– Я не понимаю. Тебе совсем плевать на меня, ты мной только пользуешься?

Я со свистом выдохнула.

– А ты хочешь на мне жениться?

– Почему бы и нет…

Он не сказал: у тебя что, куча других кандидатов или ты еще не готова к браку? Нет, он начал убеждать меня, что серьезный и умный, что у него уже есть работа и когда он закончит аспирантуру, будет посвободнее и возьмет подработку, он ничего не боится и хочет детей, он вообще золото.

– Я не собираюсь портить тебе жизнь, пойми ты!

Я не считаю возраст преимуществом, и сама в двадцать считала, что знаю все лучше всех – уж точно лучше прогнувшихся под изменчивый мир старперов. Но время показало, что есть вещи, которые понимаешь в определенном возрасте – раньше о них даже заикаться не следует, ничего, кроме насмешки, не пожнешь. Есть вещи, которые приходят с опытом и есть чувства, которые вырабатываются граблями. Есть знание жизни, которое заменяет уверенность страхом. Появляется то, что начинаешь ценить с возрастом, а то, что считал важным раньше, теряет значимость. Говорить об этом сейчас – разговор слепого с глухим. Он услышит только мои страхи, я вижу лишь его глупость.

Он вспомнил, как ко мне заехал отец и как они пожали друг другу руки. Можно сказать, знакомство состоялось? Почему же я все так драматизирую с его предками?

– Я тебе говорила, отцу даже в голову не придет, что я с тобой сплю.

Как же, это так естественно – в квартире незамужней взрослой дочери мужик. Что еще с ним делать? Настало время прояснить ситуацию. Настало время назвать свое имя и стать одушевленной. Как же это больно и трудно, Господи, как невыносимо! Сознаваться в своем предательстве, понимать, что человека, поступившегося принципами, никто уважать не в состоянии. У предателя жалкая участь – к своим возврата нет, у чужих не будет доверия. Предавший раз предаст и дважды.

И я, продолжая полировать дверь, но отсев от Мальчика на некоторое расстояние, рассказываю ему, что восемь лет почти жила в храме, а воцерковленной православной христианкой считала себя вот уже двенадцать. В двадцать один состоялось мое первое осознанное причастие. До этого мы кувыркались со Славой, заигрывали с Богом, с верой, фантазировали на тему будущей жизни вместе: вот закончишь институт, вот поженимся и будет у нас все хорошо и правильно, как у Ромы с Марго. А пока – ну как причащаться? И опять блудить? А не блудить мы уже не могли – это в молодые годы индикатор любви, выражение благодарности за все счастливые мгновения, проведенные вместе. Беда в том, что мы не поженились, а расстались, и с тех пор никакого блуда в моей жизни не было. Все поняли, что я серьезно стала на путь Истины. Я всегда была серьезной – серьезно грешила и серьезно каялась. Аж до сожженных мостов.

– То есть, у тебя десять лет не было мужчин? – выпучил глаза Мальчик.

Я кивнула. Нет, кому-то я нравилась, но как я уже говорила, дальше первого свидания дело не шло, и не потому, что я сразу заявляла: я верующая, секса до свадьбы не будет! А потом я поняла, на что свалить. Кто на лишний вес валит неудачи в личной жизни, кто на сложности воспитания, кто на три вышки, кто на отсутствие нормальных мужиков, кто на веру, кто на болезнь. И пусть все понимают и верят в сказки вроде «стань настоящей женщиной и появится в твоей жизни настоящий мужчина», как это сделать – неясно. То ли стать ведически удобной, то ли смотреть в рот и боготворить, то ли дожидаться, когда тебе платочек подадут – нельзя ли поконкретнее? Умниц и красавиц полно, а тех, кто может ткать тонкую ткань отношений – единицы. За деньги научат, наверное, и даже знаю кто, но почему-то писательство и квартира у меня в большем приоритете.

– Папа верит, что я все та же Дана – чистая и хорошая, серьезная и принципиальная. Парень может быть кем угодно – коллегой, приятелем, мужем подруги, компьютерным мастером. Или пусть даже серьезнее, но до свадьбы ни-ни. Не убий и не укради все помнят, а вот не прелюбодействуй аккурат между ними, и все забывают, – я горько рассмеялась, – или сознательно идут на это, оправдывая инстинкты. Убивать и грабить меня не тянет, а на блуд – постоянно.

– Это так серьезно? – прошептал Мальчик.

– Еще как. Ты не представляешь, что я натворила. С тебя взятки гладки, а я…

Я закрыла лицо руками и разрыдалась без слез. Милость Божия безмерна, как писал Феофан Затворник, но мы – мерны. Грех может войти в привычку так, что раскаяться не сможешь. Помню, выписывала эту фразу, когда на меня свалилась последняя любовь и я отсекла соблазняющую руку и вырвала нечистое око, чтобы хоть калекой, но вползти в Царствие небесное. Теперь же – иди, кто мешает? Нет, Господи, верни-ка мне мою руку и глаз!

Помню, у сестры был ухажер на десять лет младше. Из другого города. Познакомились в интернете. Ему тоже было неважно, что она старше и что у нее ребенок. Наиболее скептически отнесся к этому наш папа. Он даже к небольшой разнице в возрасте относится скептически. Мол, если мужик еще вполне себе, а женщина уже Агафья Лыкова – это может толкнуть, куда не надо. У нас заведомо временный союз, и мне казалось, это ясно нам обоим. Прежде всего ему, как здравомыслящему мужчине. А он оказался влюбленным мальчишкой, который пик расцвета женской сексуальности принял за великое чувство. Я рыдала уже не из-за своей греховности, а от чувства вины перед ним. Надо было предусмотреть, предугадать, что так будет, но я уже так твердо уверилась, что любовь случается со всеми кроме меня, равно как и чудеса. То, что было со Славой – молодость и глупость, да так давно, что уже не верится. Наверное, это был сон или мы оба себе что-то внушили.

Остаток вечера мы почти ни слова не сказали друг другу. Я думала, на ночь он не останется, но остался. Мы не ссорились и по-прежнему хотели быть вместе. Уже без всяких иллюзий. Просто рядом. В его возрасте любовь это «я готов умереть за тебя», а в моем – «я готов жить с тобой». Любовь – это вовсе не подвиги и великие деяния, достойные кисти талантливого живописца или пера одаренного писателя. Это ежедневные маленькие дела и жертвы. День за днем, за годом год ты просто отщипываешь от своей жизни и посвящаешь ее любимому человеку, заталкивая свое эго поглубже. Умаляясь и возвеличиваясь. Так ли это – погубить душу, чтоб сберечь ее? Наверное. И кто в наш горделивый век способен на это?