Текст книги "Из дома домой. Роман-коллаж"

2020

Слава был первым, кого я пригласила на новоселье. Сестра наконец уехала из моей берлоги, хотя не доделала ремонт в своей. Разругалась с папиными рабочими, искала их сама, но все ей не так да не этак, домотается до каждой мелочи. Наверное, ее и в раю квартира не устроит, но выскажет ли она Богу претензии – трудно предположить. Я бы не удивилась.

Я приготовила ужин – с мясом, парой салатов и бутылкой вина. Надеюсь, выветрились запахи кошки и собаки – у меня отшибло обоняние, о чем я всем подряд говорила, но никто не испугался, хотя это симптом коронавируса. Повесила шторы. Из мебели у меня лишь кухня, кровать, книжный шкаф-пенал и шкаф-купе и прихожей. Два стула, а стола нет.

– Посидим на полу, как в молодости, – я знала, он все поймет и отнесется ко всему нормально.

Он купил мне цветы. Я всегда была к ним равнодушна, и он это знал, но делала вид, что люблю свои майские: тюльпаны, нарциссы, ландыши, сирень. Купил и фрукты, и вино, и сладостей. Я расстелила плед на кухонном полу, и мы расселись за трапезу, как узбеки.

– Ну, как Москва? – я приготовилась к долгому интересному рассказу, которые Слава выдавал только в моем обществе. Он по-прежнему немногословен, но, по его замечанию, я разговорю даже немого.

– С Москвой покончено. Я возвращаюсь домой.

Я хотела уточнить: ко мне? Но не потребовалось.

– Милая, как мы поступим дальше? Чисто по-мужски мне неудобно жить в твоей квартире, но я вижу, как ты ее любишь и как она важна для тебя…

– Я понимаю твои опасения, – чуть не сказала «понты», – но давай оставим это как временный вариант. Никто не мешает нам мечтать о большем и стремиться к нему, а пока… раз уж у меня есть квартира, глупо тебе жить на съемной или с мамой.

– И тем не менее, пока я поживу у мамы.

– Пока?

– Пока мы не поженимся.

Я рассмеялась и пообещала, что не буду приставать к нему. Пусть у нас все будет хорошо и правильно, насколько это возможно. Первый любовник никогда не забывается, но в последнее время стал чаще вспоминаться и второй. Я сделала глоток вина, чтобы не ляпнуть лишнего, и вино показалось горьким.

– Слав, скажи мне… – я замялась, – неужели у тебя за эти годы никого не было?

– Ты имеешь в виду в интимном смысле?

Я кивнула. Такое бывает – люди, никогда не знавшие плотских утех, блюдут себя куда легче, хоть до сорока, а потом уже и узнавать это ни к чему, если не сложилось. Но мы-то себя не уберегли от юности. Многие бороли нас страсти.

– Не говорю, что было легко. И многим казалось странным. У меня были отношения, но зачастую складывались они так… не складывались, точнее.

– В чем же дело? Верующих девушек полно, – до сих пор искренне не понимаю этой темы.

– Полно-то полно, а некоторые настолько зациклены на замужестве, что кажется, порвут тебя на куски. Иные наоборот – книжные черви, монастырь по ним плачет. Третьи настолько лишены свободы мысли, что без благословения не пукнут. Это не ешь, так не стой, сплошной грех кругом. Есть и шибко идейные, но со своими интересами – кто лошадей обожает, кто баскетбол. И это классно! Разве я что имею против… но помнишь, как мы с тобой трясли «козами» на концертах? Как пели на крыше любимые песни? Как я пытался наиграть на гитаре твои стихи? Мы буквально общались строчками песен. Я скучал по такому. Сам не ожидал, насколько это важно для меня оказалось. Такая мелочь, но это как один язык, родная кровь.

Я поняла его и согласилась. Сама не думала, насколько существенным это окажется и для меня. Уже во взрослом возрасте я встречала многих, кто в юности слушал рок, но единицы им жили.

– Знаешь, приближаясь к тридцатнику, я очень хотела выглядеть на свои годы. В двадцать семь у меня таким тоном требовали паспорт при покупке спиртного, что меня это обижало.

Он расхохотался.

– Так вот, я решила, что надо бы мне обзавестись статусной одеждой – меха, кожа и все такое. Мы с папой ездили в магазин к его сокурснице – она ему всегда скидки делала, он там дубленку покупал, мне – пальто кожаное еще в институте.

Слава кивнул: помню, мол. В свете свечей его карие глаза казались еще красивее, а сам он – изменившимся, но таким родным…

– Померила я тогда какую-то кожаную куртку, похожую на рубашку с поясом, и тут же сняла – настолько это убого на мне смотрелось! Тогда продавщица глянула на меня внимательнее и выдала: да, это абсолютно не ваше. Вам бы заклейки да молнии подошли! Даже посторонний человек видит тебя насквозь!

– Смех смехом, а она права, – Слава налил нам еще вина, – мясо шикарное, радость моя. Не чаял, что ты научишься готовить!

– И даже полюблю это.

На какое-то время мы замолчали, отвлеклись на трапезу. Слава нахваливал мою стряпню, и я видела, что это искренне. Мне же было немного боязно тестировать на нем кулинарные изыски: в этом доме нет газа, а к электрической плите надо еще привыкнуть.

– Признаться, много лет я скучал по тебе и сравнивал с тобой любую девушку, которую встречал, – вернулся к теме Слава, – потом мне стало непонятно, как я мог тебя упустить и почему вообще мы расстались. А потом… велел себе жить дальше и не оглядываться на прошлое. Ты не давала о себе знать, Рома и Рита ничего не говорили, только переглядывались. Я держался изо всех сил, чтобы не спросить. Как-то так.

Мы опять выпили, не сговариваясь и не чокаясь.

– Ты догадывался, почему мы расстались? – пятнадцать лет не могла решиться задать этот вопрос.

Он кивнул.

– Я оказался не настолько смелым, чтобы все прояснить. Думал, если у вас все серьезно, ты сама мне скажешь. Правда ведь?

Я тяжело вздохнула.

– Мне невыносимо было думать, что ты оставишь меня про запас, если вдруг не выгорит с великой любовью. Но в какой-то момент стало безразлично – лишь бы ты была рядом и позволяла себя любить. Больше мне ничего не надо. Я понимал, что ты не испытываешь ко мне запредельных чувств, но кому они нужны? Два года – и нет их. Зато что-то другое, что между нами без сомнения было, останется и приумножится.

В глазах защипало. Неужели можно быть таким мудрым в двадцать лет?

– Так что случилось с тем парнем? Расскажешь теперь? Дела давно минувших дней…

– Да что там рассказывать, – отмахнулась я, – отчасти я понимала то, о чем ты только что сказал. Где-то в глубине души. Я осознавала, что мне просто крышу снесло и скоро она вернется на место, потому что долго так жить нельзя – психика не выдержит. А потом ты сказал, что у твоей мамы опять срыв – помнишь?

Естественно, он помнит. Такое невозможно забыть. В больницу ее тогда не положили, но Слава боялся оставить ее дома одну. Она то смеялась, то плакала, слышала какие-то голоса, голосила сама, шарахалась от воображаемых теней и говорила, что этот не оставит ее в покое. Слава позвонил мне тогда на ночь глядя, потому что ему нужно было с кем-то поделиться. Мать только заснула, а он был измучен.

– Ты не представляешь, как ты нужна мне, – сказал он в трубку.

– Хочешь, я приеду? – раньше, чем сообразила, что предлагаю, выпалила я.

– Нет, я не хочу, чтобы ты это видела. Она бы тоже не хотела. Просто… спасибо, что ты рядом.

После такого я не смогла сказать, что у меня есть Другой. Да и как он у меня есть? Мы не могли обняться прилюдно, убегали в лесопарк, чтобы целоваться. Длилось это пару недель, и он постоянно допрашивал меня, поговорила ли я со своим парнем. В какой-то момент я соврала ему. А потом пришлось сказать правду – мол, у него сложная жизненная ситуация, я не могу его оставить.

– Ясно, – Другой сжал губы, – что ж, надеюсь, я скрасил твои серые будни.

– Прости меня, – промямлила я, – ты не представляешь, насколько мучительный выбор я делаю.

Я по сути выбирала между дружбой и страстью. Никогда бы не подумала, что вместе они могут не ужиться.

– А знаешь… я ведь это придумал, – выдохнул Слава, – теперь можно признаться, да? Про мать. Все с ней нормально было. Просто таким образом я все для себя выяснил. И я благодарен тебе за то, что ты подарила мне еще три года. Дурак, что не дожал, не извлек из этого пользы.

Вот так поворот! Вот когда узнаешь, что твоя жизнь могла сложиться настолько иначе… но какое это теперь имеет значение? Ни злости, ни радости. Будто и не про меня говорит, не про мою судьбу, а про какую-то киношную героиню.

– Я не решился спросить тебя прямо: у тебя кто-то есть? Я так боялся услышать положительный ответ! Ты не представляешь! Как бы ты сказала: да, между нами все кончено. Это было выше моих сил. Прости меня.

– Да что уж…

Он снова наполнил бокалы, а я встала, чтобы поставить другой диск. The Cure мне надоели. Не поддерживали драматизма. К тому же, я слушала этот альбом в 2008-м – в тот самый переломный год, когда осталась одна.

– Давай потанцуем, – предложил Слава, – поставь что-нибудь романтичное.

Баллады «Арии», что же еще? Мы по-прежнему понимаем друг друга без слов, хотя за эти годы на нас свалилось невероятное количество классной музыки. Я уже забыла, как обнимал меня этот человек. Этот ли? В тридцать семь он уже не тот, что в двадцать три. И я другая. Но лето мне идет – все выходные провалялись с отцом на речке, и я загорела так, как никогда не позволяла себе в юности. Тогда я только плавала и убегала с пляжа, а теперь намажусь антипригарным кремом, и лежу. А до начала купального сезона мажусь автозагаром. Даже светлая кожа привыкает. При таком раскладе не видно синяков под глазами, неровного тона лица, а зубы кажутся белее.

– Ты будто останавливаешь время, – вглядываясь в мое лицо, прошептал Слава, – или носишь свое время с собой. Вообще не меняешься. Только во взгляде больше твердости, характер просматривается.

– Я очень хотела измениться, – ответила я, – но получилось временно. Все равно вернулась к тому, что было всегда и теперь мне безразлично. Как тогда.

Мы прижались друг к другу и замолчали. Время не остановилось, а вернулось назад, когда мы впервые танцевали под «Осколок льда» и «Потерянный рай». Хотелось, чтобы это мгновение никогда не кончалось. Или чтобы прошли десятилетия, а мы так же танцевали бы под «Беспечного ангела» и «Всё, что было».

– Расскажи, как ты жила, – на третьей песне попросил Слава, – я же ничего не знаю. Лет шесть назад Ромка вскользь упомянул, что ты влюбилась очень сильно, но неудачно. Что это был за парень?

– А что еще сказал Ромка? – развеселилась я.

– Что он намного старше тебя и разведен. Такой, знаешь, архетип охотника. Получает кайф от жизни только на адреналине. Я тогда струхнул и усиленно молился за тебя. Надеялся, ты сдюжишь. Не стоят эти захватчики таких жертв.

Я крепче обняла его и опять вспомнила Мальчика.

– Счастье мое, почему же в какой-то момент ты перестал за меня молиться?

– Я не переставал, – он слегка отстранился и озадаченно посмотрел на меня, – все-таки случилось что-то плохое?

Я помотала головой. Ни к чему это. Такое чувство, что я предала не только Христа, но и Славу этой постыдной связью. От Варвара он меня оградил, а от самой себя – не сумел. Да и кто бы смог?

2018

Воин появился, когда я еще не уехала в Париж. В день моего отъезда – сорок дней со дня смерти его матери. Он был зеленый и улыбка давалась ему нелегко. Он искал женщину, похожую на ту, которую потерял. Он метался, желая заполнить нежданно образовавшуюся пустоту. Его матери было слегка за пятьдесят, и она ничем не болела. Я слушала его рассказы о том, как он нашел ее, как справлялся с этой потерей, как…

Страшно думать. Страшно слушать. А примерять на себя еще страшнее.

Я жалела его и не чувствовала себя жилеткой, потому что видела – я ему нравлюсь. Я уже разуверилась, что могу кого-то привлечь, а тут – опять вижу интерес в глазах мужчины. Верующего мужчины. Ему не надо объяснять, что блуд – это плохо. С ним можно быть самой собой, не пряча и не замалчивая истинную сущность, не скрывая самое важное в себе. Наоборот – достань, любуйся и гордись!

Ему еще не было тридцати, но он очень хотел семью и детей. Я же хотела любви. Хотела, чтобы любили меня, а не мои репродуктивные функции. Мы не поняли друг друга, хотя переписываться смсками на такую тему – не дело. Надо было поговорить лично, и порой я жалею, что мы этого не сделали.

Он считал, что главное – общие православные ценности. Я больше в это не верила по двум причинам: Аня разводилась с мужем, а до того у меня был поклонник, с которым только эти ценности общими и были. Если бы я хотела завести великовозрастного ребенка без мужа, пожалуй, меня бы устроило, но я хотела быть за мужем. Как мама всегда произносила это раздельно:

– Я всегда была за мужем. Как за каменной стеной.

Если что – только так. Иначе я смогу и одна.

Еще до того, как мы пили на Аниной узкой, длинной кухне, отмечая свои свободы, я возвращалась от нее теплым летним вечером после дождя, слушая в плеере Dire Straits «You And Your Friend» – она особенно хороша, когда идешь или едешь по вечернему городу, видишь в темноте его огни, вывески, освещенные окна и витрины. Песни вроде «Calling Elvis» и «Walk of Life» хороши днем, а вот эта – только вечером, только в городе. Леша ночевал в мастерской, Аня осталась с сыном одна в съемной двушке. Они еще не развелись, но все к тому шло. Мы еще не пили, потому что праздновать нечего, а заливать глупо. Я наступила в лужу и промочила летние ярко-зеленые кроссовки. Хорошо бы долго не пришлось стоять не остановке, уже полдесятого.

Мобильник в накладном кармане штанов. Рука так и тянулась за ним – позвонить Воину. Я никогда не звонила ему, но часто писала. А в тот момент очень хотелось позвонить и сказать:

– Иду домой от подруги. У нее вот-вот рухнет семья, а оба верующие, ребенок есть… ты еще веришь в совместное счастье? Веришь? А мне грустно. Потому что это происходит не где-то там и не с кем-то незнакомым, а прямо на моих глазах. На моих глазах они познакомились, влюбились, поженились, родили сына, скитались по квартирам, воевали с тещами и свекровями, ссорились и мирились, на моих глазах рос их ребенок. И вот пошла трещина. Кто знает – с чего и откуда, кто виноват и что делать? Она уже пошла. И, конечно, не вдруг. Все хороши, все не без греха, но изменить уже ничего нельзя. Ты еще веришь?

Я достала телефон и повертела в руке. Перемотала песню еще раз. Слова в ней не главное – сколько ни слушаю, даже не вдумываюсь в них, а когда читаю текст, они кажутся до того простыми, что и вовсе теряют важность. Главное тут – музыка и атмосфера, умелые руки и гитарное соло. Голос не перетягивает на себя внимание, не вступает в схватку с инструментами, а будто вплетается в тонкую текстуру музыки и дополняет ее.

– А я смотрю, куда он потуфлил! – говорил шедший впереди меня парень другому, ушедшему еще дальше. – Потуфлил, потуфлил!

Ну и слово… никогда такого не слышала, и оно показалось мне смешным. Кто его придумал? Опустила телефон в карман, и он оттянул штанину. Почему я вечно передумываю или так долго решаюсь что-то сказать, что в конце концов слова теряют важность? Потом мне становится обидно, и я это записываю – не пропадать же добру. Читатель может судить, как обидно мне за всю свою жизнь, будто впустую прошедшую. Этим романом я закрашиваю белые пятна. Мои привычные роли – жилетка, меж двух огней и ненаглядное пособие.

Видимо, не диабет виной тому, что Воин отказался от меня. Рита была права – когда мужик не знает, чего хочет, надо от него подальше держаться. Она самая умная из нас, и в девятнадцать знала то, до чего я дошла только в тридцать. Пойми я все раньше, наверное, тоже была бы трижды матерью.

А может, это не моя роль? Дай мне, Господи, знать, где – Твое? Где Твой Промысел, а где наша глупость.

Когда он справился с пустотой, я стала не нужна. Или он нашел ту, которая хотела замуж и детей, а не издать книгу и купить квартиру. Теперь я не узнаю, хотя Катя бы спросила: куда ты пропал? Завидую порой такой легкости – самые тяжелые вопросы можно в шутку перевести, а я все боюсь уронить достоинство, показаться навязчивой, проявив интерес, будто он меня унижает. Сколько ни вдалбливают психологи на ютубе, что интерес женщины к мужчине – естественный, и нет ничего недостойного в том, чтобы его продемонстрировать в умеренном количестве и повернуть эту инициативу так, словно проявил ее мужчина, я не понимаю, как это делать. Будто броня с меня слетит, а я не люблю быть беззащитной, потому что не уверена, что джентльмены ломанутся укутывать меня своими кашне.

Пропал так пропал. Была бы нужна – не пропал бы. Видимо, игра свеч не стоила – военные хитрости проявлял, завоевал, а победа перестала радовать. В чужую голову не влезть, хоть писатели и мнят себя душеведами.

Я жалею, что его больше нет в моей жизни. Мне нравилось знать, что кто-то думает обо мне, что я кого-то интересую. Чисто и безопасно.

Нравилось, что рядом есть человек, с которым можно перекинуться парой фраз, когда грустно и одиноко. Когда бежишь от дурацкого засарайного лета дубль сто сорок два, надев старые бриджи и купив банку колы. Сидишь на площади перед высохшим до облупления фонтаном, греешься в лучах заката и понимаешь, что всему миру плевать, насколько ты чудовищно одна. И тут бац – почему бы не написать ему? Хоть он в обидке и молчит много дней, но я-то уже отлюбила. Бабочки летают в двадцать, максимум в двадцать восемь, или в старческом маразме. Иначе мы к сороковнику дойдем седыми, беззубыми и нервно тикающими. Я отлюбила, поэтому легко причиняю боль и нелегко откликаюсь на чужие провокации. По одному убивалась восемь лет, о другом написала три романа, а того, кто был рядом – не оценила. Воину достанется эпизодическая роль и день печали.

Так вот, я пишу ему, и он отзывается с теплом, будто и не было ничего плохого. И вечер спасен в разговорах о разной ерунде. Теперь этого нет. Никто не думает обо мне, не помнит, не пишет. То же засарайное лето, тот же берег реки. Он писал, что хотел бы лежать там со мной, а я жалею, что не предложила приехать. Почему? Может быть, не отказался бы… я ведь не боялась предстать перед ним в купальнике.

А источник Варлаама Хутынского? Его идея была, но он же о ней и забыл. Я помню тот холодный и пасмурный понедельник, ни в какой источник лезть не хотелось. Даже боялась, что он позвонит. Не вспомнил. Значит ли это, что на него нельзя положиться?

От рыбалки я тоже не отказывалась – уже даже представила, как сижу с ноутбуком, а он с удочкой на берегу. Мне удобно в джинсах и футболке и не нужно строить из себя леди. Если бы вдруг пошел дождь, мы бы смотали удочки, прыгнули в машину и, смеясь, укатили бы. Быть может, успев намокнуть. Глупая, слегка адреналиновая ситуация. Говорят, они сближают, как общая тайна или нагота.

Ничего этого не было. И виновата, безусловно, я, хотя мне до тошноты надоело вешать на себя всех собак. Я просто никогда не была ему по-настоящему нужна. Я чемпион по неясностям, незавершенкам, недобиткам и недобросам. Такой вот недомерок в любви – где-то или куда-то не дотягиваю.

2011

Жизнь моя была безвидна и пуста. Без Христа. Тогда я делала к Нему несмелые шаги, и Он мне помогал. Остальное казалось неважным. Все чего-то хотят и к чему-то стремятся: кто создает семьи, кто делает карьеру. Мне бы только до причастия доползти, и в том году удалось аж четыре раза – после каждого поста, которые тоже начали входить в привычку.

Помню, однажды проснулась с мыслью, что созрела для семьи. Мне двадцать пять, и отец иногда спрашивал, не хочу ли я замуж. Я не понимала, как туда можно хотеть, не могла измыслить замужество, как некую абстракцию или землю обетованную. Что там? Плита и спиногрызы? Декретный отпуск и уставший после работы муж? Вредная свекровь и шинковка салатов, дабы угодить ей на праздники? Мне посчастливилось вырасти в идеальной семье и получить бесценный опыт, но и эта картина наводила скуку.

– Не хочешь осчастливить какого-нибудь мужчину? – усмехался папа.

Нет, он серьезно.

– Я не представляю тебя в этой роли, – говорила мама.

Разумеется. В свои двадцать пять я жила как подросток, а моими фирменными блюдами были яичница и чай с травами.

Я все еще поглядывала на страничку Другого и его жены в соцсетях, общалась с кем-то в интернете, чтобы не сойти с ума от монотонности будней, даже какое-то подобие влюбленности украсило оные месяца на два-три. Но я уже так мастерски убедила себя в недоступности личного счастья, что вокруг меня вырос частокол ограничивающих убеждений или сверхтребований, которые можно было предъявить возможному избраннику, если бы он замаячил на горизонте. Да откуда ему было взяться?!

Ритин день рождения в июле – пик моего уныния. Я выгребла две коробки со своими дневниками и разве что не рыдала над ушедшей молодостью, над упущенными возможностями, над беззаботными деньками, над смехом без причины, над любимыми лицами, которых больше нет в моей жизни. Набрела на песню «Небо молчит» под названием «Когда» и крутила ее до одурения. Там каждое слово про меня.

 
Когда она чиста,
Когда она не помнит,
Как сердце ее полнит
Гладь белого листа
И как оно болит.
 

Надо сжечь эти тетрадки, не желаю больше на них натыкаться, не желаю вспоминать свои глупости, осознавать, что впереди меня ждет лишь одинокая нищая старость. Не желаю.

– Дан, с твоей стороны, конечно, свинство поздравлять меня с днюхой в «контакте», – говорила Марго в телефон, – нет бы позвонила! Как чужая!

Я не видела драмы в поздравлении в «контакте», но не скажешь же: я сегодня в таком состоянии, вот-вот разревусь в трубку! К тому же, я коллаж сделала, не абы какую открытку прислала…

– Короче, я тебя жду. Это не обсуждается.

В двадцать пять такие дома были в диковинку, зато сейчас то и дело приходится бывать в подобных. Дома – это не про частный сектор, не про два этажа и будку со злой собакой, не про тераску и огород. Это про семью, где есть мама и папа, дети и кот. Там пахнет выстиранным бельем, развешанным на сушилке, и пирожками или абрикосовым вареньем, слышатся голоса Чипа и Дейла, или футбольных комментаторов. В такие моменты веришь, что мир в порядке. Просто не для тебя.

В то время у Ромы и Риты было двое детей, оба здоровые и симпатичные. Старший уже мог развлекать младшую. Мы жарили шашлыки в саду, а дети носились вокруг, хотя было уже девять вечера.

– Странное у тебя отмечалово, – промямлила я.

Пока дошла до них, мне полегчало. Иногда достаточно просто выйти из душной комнаты и ощутить мир вокруг. Даже такой – болотистый и с детства набивший оскомину полудеревенский, где каждый второй сидел или сядет, но мы до сих пор удивляемся, почему именно в нашем ареале произрастают дебилы.

– Отмечалово будет в воскресенье, – Рита повертела шампур над мангалом, – мне просто шашлыков захотелось. И тебя повидать. В день рождения ты мне отказать не сможешь.

Она права. Последние годы я неохотно выходила на связь и ее желание «вытащить» меня расценивала, как благотворительность. Мне до сих пор не верится, что людям могу быть интересна я, а не какие-то мои качества или навыки. Уважать меня легко, а вот любить… за что? Все хотят безусловной любви, но мало кто на нее способен.

– Спасибо, – прожевав полусырой кусок мяса, отозвалась я, – наверное, мне полезно. Как-то хреново сегодня было…

Рита не спросила, с чем это связано. Она знала о моих диких перепадах настроения и о том, как я могу загнать себя в нужное состояние без всяких причин и поводов. Сила писательского воображения и желание все примерить на себя.

 
Не греет, но горит,
Спешит, но не успеет.
Теперь она умеет,
Разбившись о гранит,
Любить еще сильнее.
 

– Тебя в воскресенье тоже жду, не отвертишься. Анька будет. Все кто-то знакомый.

Ромины друзья, которых я не знаю и которых вдруг стало так много – с работы, из музыки. Ритины мамашки и сокурсницы. Что я там забуду? Разве что Аня…

Она снова встретит там Лешу, и чуть позже они поймут, что хотят быть вместе. Она похорошеет и успокоится – для Ани «замуж» был волшебной страной, куда она стремилась, но не знала, где достать билет. Иначе давно была бы там. А мне останутся книги и воображение, которое вскоре придумает любовь. Да, оказывается, сделать это легко и быстро. Полюбить можно кого угодно, а если есть визуальный триггер, на который с удовольствием нанизываешь свои ожидания и выдаешь их за очевидные характеристики (физиономист хренов!) – дело в шляпе. Тогда я еще верила в одного-единственного на всю жизнь, верила, что сердце что-то там знает, но мне-то уже неважно, я встретила свою любовь, да не сложилось. И коль с ним не сложилось, никто мне не нужен.

Года не пройдет, я передумаю. А к тридцатнику так вообще – изучишь все процессы, которые эту «любовь» запускают и поймешь, откуда берется химия, какие должны сыпаться искры, начнешь различать голоса вагины, сердца и пустоты на душе. Только на счет Божьего промысла все сложнее и сложнее. Как понять – что от Него, а что нет, если…

Читатель уже знает все «если», а я еще нет.