Текст книги "Из дома домой. Роман-коллаж"

2019

С Ксенией я говорила и после нашей встречи в храме и посиделок у нее дома. Когда мне было особенно тошно после работы, я заходила в церковь, где она трудилась и, если видела ее там, достаивала до конца службы и провожала ее до остановки. Иногда заманивала в кафе, но зачастую она отказывалась – не хотела маму волновать. Это звучало странно в ее пятьдесят шесть и после такой бурной жизни. Теперь живут с матерью, варят кашку по утрам и смотрят «Спас» по вечерам.

– Ну ты как, причаститься не собралась? – поинтересовалась моя несостоявшаяся свекровь.

Я помотала головой. С Мальчиком мы расстались, с квартиры я съехала, но ничего не забыла и ни о чем не жалела. Кто-то сказал – мы дышим ропотом. Раньше такого в себе не замечала. Я без ропота переносила болезнь и все связанные с ней ограничения, я умела уповать на Бога и доверять Ему, не разевать рот на чужое добро и не завидовать. Вот бы вернуться к той, которая была способна на это!

– Отпусти, Дан, – Ксения взяла меня за руку, – не надо терзать себя теперь. Все уже сделано, все уже случилось. Осмысли, поисповедуйся и двигайся дальше – в правильном направлении.

Забыть мне не дало еще одно обстоятельство: подруга передала пачку писем от соседа напротив, который наблюдал за моими непотребствами и называл меня прекрасной незнакомкой. Я с трудом вспомнила, как он выглядит, а потом меня ошпарила мысль: он же внешне похож на Мальчика, почему я сначала и шарахнулась. Оказывается, он продолжил писать мне письма, когда я уже уехала, а знакомая подруги, которая мне эту квартиру сдавала, выгребла пачку конвертов из ящика и передала мне. Я вскрыла только один. Напоровшись все на тот же слезоточивый бред, я порвала письма одно за другим. Вот уж кому бы пошла операция по смене пола, прости Господи. И каким надо быть извращенцем, чтобы подсматривать как другие трахаются, а потом писать эти письма! В наш век интернета и доступной порнухи мы скоро вернемся к чтению при свечах со свитков или пергамента. Наверное, это будет считаться богемным и только для богатых.

– Скажи пожалуйста Оле, что не надо мне эти письма передавать, если будут еще, – попросила я подругу, – пусть выбрасывает и не жалеет.

– А что, влюбился в тебя этот тип? – рассмеялись в ответ.

– Нет, видимо, он с шизой.

После Ксении я осторожно отношусь к такой характеристике, но тут соскочила с языка.

– Как там Слава? – удивляясь себе, спросила свою спутницу.

Ксения секунду молчала, и в вечерней тишине слышался только отдаленный гул трамваев и шелест снежка под нашими сапогами.

– Вроде ничего.

– Не женился?

– Есть у него какая-то девочка, – вздохнула Ксения.

Разумеется, разве может быть иначе. Девочка. Лет тридцати или совсем молоденькая? Мы дожили до возраста, когда называем девочками и пятидесятилетних.

– Хорошая?

– Не знаю. Бывают ли в Москве хорошие девочки?

Я рассмеялась и обвинила Ксению в стереотипном мышлении, предрассудках и еще в чем-то подобном. Она согласилась, но предубеждение никуда не денешь.

– Отец у нее богатый, сама еще сопля, а на шикарной машине и в норковой шубе. Не знаю, Дан, что может быть общего у такого, как Слава с такой, как она…

Если бы я не знала Славу, сказала бы: секс. Но я помню, как серьезно он относился к вере. Хотя, вроде и я в этом замечена, а вот смотри-ка. Случиться может что угодно и с кем угодно, а мужчине это даже простительно. Я теперь никого осуждать не берусь. Никого не отброшу и не посмотрю сквозь пальцы. Грех мой предо мною есть выну.

Как наше поколение отравлено телевизором и журналом «Молоток»! Как старательно внушали нам, еще подросткам, что без секса нельзя, особенно мужикам, что это едва ли не важнее, чем еда и сон. Даже какой-то фильм был – «Сорок дней, сорок ночей» что ли? Про длительное воздержание. Надо же! Как он бедный выжил? Теперь в моем окружении таких людей обоего пола хоть отбавляй и ничего, живут себе. Никто еще не умер от отсутствия секса и вопреки предсказаниям нимфоманок и сексологов, психологов и журналистов, астрологов и геронтологов не превратился в вечно брюзжащих, недовольных жизнью кошатников. Люди становятся такими от нехватки любви, а не секса, и горе нам, что до сих пор путаем эти явления. Еще драматичнее, что некому эту любовь дарить. Хочется быть нужным и даже необходимым, а не только получать телесные удовольствия и подменивать этим смысл жизни.

– Он когда-нибудь спрашивает обо мне? – поинтересовалась я сорвавшимся голосом.

– Раньше постоянно спрашивал, – опять вздохнула Ксения, – но теперь-то, что у меня спрашивать? Я сама тебя десять лет не видела.

Я осведомилась, не рассказывала ли ему Ксения о наших встречах, и она помотала головой.

– Насколько я понимаю, тебе этого не хотелось бы.

Я кивнула. Правильно она все понимает. Не тот повод наших встреч, чтобы с кем-то делиться. Наши со Славой жизни – параллельные прямые, уже много лет. Я, наверное, и вспомнила о нем от нехватки любви, которую хотела заменить сексом. Тошно думать, что лучшие годы ушли, да так бездарно! Раньше я в эти «лучше годы» принципиально не верила: кто знает, какие годы жизни окажутся лучшими? Правда ведь, никто. Аня до сих пор с этим согласна – хотя бы по самоопределению, по жизненному опыту и отсутствию страхов мы выигрываем у себя юных.

– Зато мы разучились радоваться и остро чувствовать, – заметила я, – а что до страхов, я раньше была смелее. Теперь, узнав жизнь получше, я многого боюсь.

Нет, не отвечать на семинарах или признаться в любви понравившемуся мальчику. Теперь я боюсь ранних телефонных звонков, равно как и поздних. Лишь творчество для меня – способ не думать о том, какие лучшие годы ждут впереди. Бегство от пустого и серого «здесь и сейчас».

– Возвращайся, детка, – сказала на прощанье Ксения, – без Христа жизнь пуста и только в Нем найдешь такую полноту, что ничего больше не нужно будет и ничего не страшно. Поверь человеку, который был одной ногой в аду. Возвращайся. Хоть через силу – не надо ждать, когда тебя жар покаяния накроет. Шаг сделай, и Господь поможет, Он же все наши намерения целует. Но пока ты Его к себе не подпускаешь, как быть? Он против твоей воли не пойдет.

Умом я понимаю ее правоту. Даже когда-то чувствовала ее сердцем, и сама кому-то говорила подобные слова. Оказалось, мы действительно мерны, хоть милость Божия безмерна. И узнала я это не благодаря Варвару, а благодаря чистому мальчику, которого сама толкнула в этот ад. Как теперь с этой виной жить? Себя не вытащишь, не то что кого-то…

2009

В этом году я в последний раз виделась со Славой. Случилось это в мае, на Николу. До того момента я почти не помню, как шел этот год. Я пыталась играть в группе, что-то писала, как-то зарабатывала, но больше помню песню Erased группы Paradise Lost и накатывающие приступы хандры, когда плакала без видимой причины и могла часами лежать, отвернувшись лицом к стене. Рита воспитывала малыша, и виделись мы редко, зато с Аней общались много и продуктивно.

Еще пару лет назад я подсела на немецкую группу Diary of Dreams – довольно депрессивную и в большей степени электронную, чем роковую. В вот, в мае они приехали к нам с концертами. Двадцать второго Москва, двадцать третьего Питер. Пойти не с кем, остановиться негде – концерт только в девять начнется, а последняя маршрутка уходит в половине одиннадцатого.

– Славке позвони, он же там, – подсказала Аня, – приютит тебя.

Я думала, она шутит. Кто я ему теперь? Неужто решусь вот так заявить: я тут на концерт собралась, а он допоздна, можно к тебе завалиться?

– А вдруг он не один? Да и вообще…

Аня поняла. Конечно, она шутила, иначе и быть не могло. Мы бегаем с линейкой вокруг любого дела и во всем видим препятствия, а не возможности.

Однако Слава позвонил мне сам.

– Увидел, что «дайрики» приезжают, вот и решил поинтересоваться, не желаешь ли пойти?

Он знал о моей любви к ним и даже в какой-то степени ее разделял.

– Желаю, разумеется, но куда я потом денусь?

Он хмыкнул в трубку.

– А я тебе совсем чужой, что ли?

Я долго мекала в ответ, что это как-то странно, никогда бы я не стала ему навязываться и прочая. Он выслушал, не перебивая, а потом спросил:

– Билет уже купила?

– Нет, как? В день концерта собиралась. Если соберусь.

– Давай я возьму, так дешевле. И без всяких яких – приезжай.

Сердце мое гулко забилось и губы разъехались в дебильной улыбке. Этот концерт – единственное, что вселяло надежду, единственное, чего мне по-настоящему захотелось за долгое время апатии. Кажется, я всех уже на уши поставила, как хочу туда попасть, но никто не желал составить мне компанию.

– Слав, спасибо! Ты лучший, – не удержалась я.

– Хорошо, что поняла, – он усмехнулся и попрощался.

Выехала я около пяти, добиралась четыре часа, собрала все десятибалльные пробки (пятница, вечер, май!) еле нашла эту «Точку», опоздала на концерт минут на двадцать. Обидно, ужас! Наверное, Славка уже там, балдеет. Я позвонила ему, и он вышел из дымного зала с моим билетом.

– До них играли какие-то невнятные питерские чуваки, немного пропустила, – успокоил он меня, – а сама тут колобродила зря. Могла бы звякнуть, я бы встретил. Тут правда фиг найдешь.

Получив клеймо на руку, я прогарцевала за ним в бункер, откуда доносился Amok. И дальше почти все свое любимое я услышала вживую и насмотрелась на двухметрового Адриана в золотых кудрях. Даже пыталась пожать его руку, но не дотолкалась до сцены. Не знаю, почему мне этого так хотелось. Иностранца потрогать? Убедиться, что он такой же человек из плоти и крови?

Мы выбрались из бункера в половине двенадцатого.

– Можем на афтепати остаться, если хочешь, – предложил мой благодетель.

Я призналась, что устала, хотя концерт придал мне сил. Дорога и этот город выкачивают все соки.

– Тогда пойдем, купим пожрать и ко мне. Извини, я ничего не припас.

Он еще извиняется!

Мы зашли в супермаркет и разжились парой салатов и бэпэпшками. Почему-то меня удивило, когда Слава бросил в тележку бутылку вина.

– А что, праздник же! – поймав мой взгляд, пояснил он.

Я не уточняла, какой именно – Никола или концерт. А может быть, несмотря на всю глупость этого предположения, мой приезд и наша встреча?

Я видела Другого в марте. Он зашел к нам на репетицию и даже пробовал что-то спеть. Его голос стал глуховатым и неповоротливым, и он мазал мимо нот. Потом я стала свидетелем отвратительной семейной сцены – у них с братом случилась разборка на нашей базе. Мне было так противно, что хотелось смыться как можно скорее. Неужто теперь и тут мне покоя не дадут старые раны, тягостные воспоминания и чувство вины?

– Он больше не появится, – пообещал наш гитарист, – я ему сказал, что голосом надо заниматься, хотя бы полчаса в день петь, а он – у меня работа, которая мозг высасывает, ребенок, идите все в задницу! Мол, и так вас осчастливил, что пришел. Тьфу!

– Да, семейная жизнь отупляет, – выслушав мои рассказы, сказала сестра. Они с племяшкой уже жили у нас, а в бабушкиной квартире шел ремонт.

Мне полезно это увидеть. Полезно разочароваться и понять, наконец, что этот человек – не для меня. И никогда не был мне судьбой или Богом предназначен. Да, я его отшила в итоге, но значит, так тому и быть. А вот что Славу потеряла – еще неотчетливо, но начала жалеть. Чаще убеждала себя, что во мне говорит тщеславие или страх одиночества.

Группа наша развалилась. В апреле я спасалась чтением книг и одиночеством в бабушкиной квартире. Иногда можно было побыть там одной – когда краска сохла или плитки схватывались. А в мае замаячил этот концерт, и мне хоть на время захотелось снова жить и стремиться.

Слава перебрался поближе к центру. Эту его квартиру я еще не видела. Там две комнаты и светлая мебель, на стене в гостиной портреты Дэвида Боуи и Криса Корнелла.

– Прикольный арт? – спросил он. – Сам делал, фотошоп осваиваю.

– По работе нужно? – осведомилась я.

– Нет, для души.

– Хорошо у тебя, – я стала выгружать провизию из мешка. Кухня маленькая, но одному хватит, к тому же светло, места кажется больше, чем на самом деле.

– Да, мне повезло. В каком состоянии она по сравнению с другими – просто конфетка! И комнаты две – как знал, что ты приедешь.

Я бы и в коридоре на полу поспала, уверена, он приставать не будет. А если я буду – сдержится.

– В спальне, правда, одна кровать и помещается. Да еще с матрасом лопухнулся – высокий купил, торчит, как слоеный пирог. Зато удобный.

– Ничего, будет свое жилье, кровать к матрасу подберешь!

– Это еще когда, – отмахнулся он, выдержав паузу.

Но мысли есть, я поняла. Домой он возвращаться не планирует.

Заварив бэпэшки и разложив по тарелкам салат, мы сели ужинать.

– Как живешь, Дана? – разливая по фужерам вино, спросил Слава. – Ничего о тебе не слышно, хоть бы звонила иногда.

– А стоит ли? – я поболтала фужер, разглядывая, какие следы оставляет вино на стенках, только чтобы не смотреть на собеседника.

– Почему нет? Я один.

Хотела сказать, что дело не в этом. А, все как-то по-дурацки у нас, даже расстаться нормально не можем! Встречаться нормально, впрочем, тоже не могли. Вообще, какое слово пустое, плоское и пошлое: встречаться. По сути, эвфемизм к чему-то непонятному или слишком понятному.

Так и не сказала ему, как живу. Говорила о сестре и ее неустанных попытках наладить личную жизнь, о родителях, о ремонте в бабушкиной квартире, о том, что осенью туда переедем, а сестра останется с племянником в трешке.

– Какой-то неравноценный обмен. Вас трое, а вы в двушку…

– Там дворик, гараж, тихо. Мои стареют, им там лучше, чем в бетонной клетке. Летом и выйти некуда.

Я не стала рок-звездой или великим писателем, не куплю родителям дом, папе машину, а себе квартиру в центре или замок в лесу. Есть люди, которые любят деньги и ради них готовы в лепешку разбиться. Я же не верю, что деньги приносят даже свободу, не говоря уже о счастье. Я к ним равнодушна и не умею ими пользоваться. Я и работать ради зарплаты не могу. Мне любовь нужна как воздух – без нее я ни в чем не вижу смысла.

– А ты чем живешь? – поинтересовалась я

– Хорошо сформулировала, как всегда. Чем…

Он задумался на какое-то время, и мы выпили, не чокаясь, без тоста.

– Говорят, утратил смысл жизни – возьми ипотеку, – он рассмеялся, – вот подумываю. Но без любимой женщины это все – такая чушь. По сути, мне-то все равно, где жить, что есть, во что одеваться. Все эти цацки мужчина достает ради женщины. Без нее ни смысла, ни радости.

Упрек ли это? Тоска? Сетование или пожелание? Констатация факта? Для меня – почти откровение. Я представила его потрепанным старым холостяком на продавленном диване, перед телевизором с футболом. Рядом – батарея пустых бутылок и скулящий кудлатый пес – единственное живое существо, которое можно приласкать и которое вынуждает выйти с ним на прогулку.

– Нет, у тебя есть любимое дело, это много… ты не опустишься.

– Я уже не одно любимое дело сменил. Надо ж проверить, какое из них любимее, – он невесело усмехнулся.

Мы не включали музыку или телевизор, который на кухне имелся. Район тихий, машин с улицы не слышно. Только тиканье часов и отдаленный лай собак. Чего угодно я ожидала от этой встречи – натянутости, равнодушия, придирок, воспоминаний, дружеской непринужденности, будто ничего и не случилось. Но не разговора до трех часов ночи, не ноющего сердца, не тайного желания броситься ему на шею или юркнуть под одеяло, когда я уже лежала одна на его двуспальной кровати, а он мирно сопел на диване в гостиной. Как мы посмотрим друг на друга утром? Как старые друзья, новые никто, бывшие любовники? Если бы не алкоголь, я металась бы по кровати, плача о том, что у меня были любовь и счастье, но я убеждаю себя, что ничего не вернуть, иначе это будут старые грабли. И он меня не простит. Конечно, никогда. Я предала его. Даже мыслями – уже неверность.

И ведь убедила! В ту майскую субботу я ушла из его жизни навсегда, и он не держал меня, не пытался обнять или поцеловать. А если бы… кто знает?

– Сегодня «дайрики» в Питере играют, хочешь, рванем? «Лишь восемь часов без сна…» – пропел он последнюю фразу Леонидова.

Все могло быть иначе, наверное, но я отказалась. Уже полсубботы прошло, не успеем.

Ничего не успеем.

2020

В середине июля я объявила родителям о нашем со Славой желании пожениться. Мама с папой, мягко говоря, удивились.

– Через столько лет? Все-таки не нашлось никого получше?

Я не уверена, что искала, поэтому фраза меня покоробила.

– И когда же? – спросил папа.

– Когда жить будет где.

– А не в Москве жить-то планируете?

Я не любила этот город и не хотела бросать все, что у меня есть тут, но дело не только в этом. Слава даже не предложил мне такой вариант. Видимо, сам устал от бешеного ритма.

– Он может работать откуда угодно. Наверное, и за мать волнуется, хочет быть рядом.

Я решила дать им время осмыслить ситуацию, а потом пригласить Славу поужинать. У нас есть такая традиция: в субботу вечером папа ходит в баню, а после его возвращения мы вместе ужинаем. Обычно за столом не собираемся – каждый хватает куски, когда ему удобно, а в субботу я покупаю бутылку вина, делаю салат, мама запекает мясо в духовке, готовит пюре, и мы едим. Минус лишь в том, что на часах десять вечера.

– Может, в воскресенье? – предложила я маме.

Почему бы и нет? Из-за своей неизвестной болезни мама ест овсянку на завтрак, гречку на обед и булочки с кефиром на ужин. Из овощей можно лишь огурцы, из мяса – отварную говядину, а алкогольные напитки под строгим запретом.

И вот я купила вина, сделала пару салатов (нас же больше), мама запекла мясо, хотя мы предлагали папе сделать шашлык за сараем, но его это напрягает. К тому же, соседей понаехало, никакого покоя. Напротив нашей фазенды теперь песочница и качели для детей.

Слава тоже принес вина, торт и букет для мамы. Одет был в черную атласную рубашку и темно-синие джинсы. Отец пожал ему руку и припомнил, что ждал нечто подобное лет пятнадцать назад. Слава не смутился и свалил все на меня – мол, он был готов и шестнадцать лет назад.

Про его родителей мои знали. Тогда это не вызвало у них восторгов – можно сказать, папа был настроен резко негативно, узнав, что у Славиной мамы проблемы с психикой, а отец выпивал. Теперь же, когда Славе тридцать семь и он состоявшийся мужик, волноваться вроде не о чем. С Ксенией мои так и не познакомились. А сейчас надо ли? Нам уже не восемнадцать, сватовство это – не более чем формальность, которая и выглядит малость комично после расставания двенадцать лет назад.

Расположились мы в гостиной, за добротным полированным столом, оставшимся от бабушки. Никакие «книжки» ему в подметки не годятся. Я достала праздничный сервиз с осенними листочками и хрустальные фужеры, которые дарили бабушке при выходе на пенсию. Их ровно четыре, нам хватит. Мама налила себе воды и в тарелку положила серенький кусок вареной индейки. От нее высыпания тоже появляются, но говядину она покупать категорически отказывается – полдня варить, полдня жевать. Для женщин в моей семье еда никогда не была способом получения удовольствия, поэтому хозяйки мы так себе. Процесс принятия пищи утомлял скучностью и однообразием, а творчество на два часа не воодушевляло. Умом-то понимаем, что трапеза – продолжение молитвы, а мы – то, что мы едим, от пищи зависит и самочувствие, и фигура, и память, но… когда есть другие интересы, едва ли замечаешь, что ешь.

Слава в еде всегда был неприхотлив и за пятнадцать лет ничего не изменилось. Вино пить не стал, так как за рулем, хотя отец предлагал ему вызвать такси, а с машиной его во дворе ничего не случится. Однако я видела, что принципиальность папу радует. Он никогда не делал скоропалительных выводов о человеке, в отличие от мамы, которой почти все сразу нравились. Отец говорил: время покажет. И показывало оно преизрядно, только замечать успевай.

– Ты-то его любишь, или так, от тоски? – спросила мама еще до этого вечера.

– Мам, а то ты меня не знаешь! – возмутилась я. – неужто я когда-то стремилась замуж потому, что пора или чтобы одной не быть? Последний шанс, да? Не ожидала от тебя такого.

– Да знаю я все, – ответила она, – просто как-то странно. Точнее, в голове не укладывается. То тебе чем-то не угодил, а вдруг – появился и сразу давай свадьбу!

Помолчав немного и сделав пару глубоких вдохов, я призналась, что всем он мне угодил, просто тогда на горизонте возник другой, и я задумалась о своих чувствах к Славе и о наших перспективах.

– Вот оно что, – кивнула мама, словно для нее это было откровением, – такое и у меня могло быть, если бы я на очный поступила. Мы с отцом со школы вместе, ты же знаешь. И больше он меня любил, чем я его. Если бы я на очный поступила, там бы студенческая жизнь закрутила, а я была влюбчивая и легкомысленная, наверняка расстались бы.

Но поступила мама на вечерний, а днем работала в школе секретарем. Папа учился в московском техникуме. Виделись они по выходным, даже когда поженились. Обоим было по двадцать.

– Я почти уверена, что у меня так же и было бы. Но думала, ты девочка серьезная и поляну видишь. Я-то видела.

– Ты про Славу или про отца?

– Про отца, конечно.

Про Славу ей папа на мозги капал еще тогда – из-за матери-шизофренички и отца-алкаша.

– А невеста с диабетом – подарок? – напомнила я.

Мои было притихли, но папа вскоре нашелся – с диабетом все давно жить научились, и при должной дисциплине я могу даже слезть с инсулина. Ничего страшного нет.

Однако не болезни и не родители разрушили наше счастье. И даже не Другой. Скорее, это моя глупость или мои страхи. Боязнь наперед расписанной жизни и новой зависимости.

– Вот мне и любопытно, что теперь тобою движет, – продолжила мама, – помыкалась, поняла, что лучше не найдешь, или что-то нахлынуло из прошлого?

Судя по ее интонации, ни то, ни се нехорошо, но советов она не давала.

– Что тебе сказать? Я в твоей шкуре не была, я всю жизнь за отцом, ни дня одна не жила, что я могу знать о твоей жизни?

За ужином мои не расспрашивали Славу о Москве и работе, но он сам охотно все рассказывал, будто предвосхищая возможные вопросы. Чем дольше живу, тем больше уверяюсь, какие золотые у меня предки. Вообще ни во что не лезут, так что вина за неустройство будет целиком на мне. Сестра было пыталась обвинить их в чем-то – не оградили, не сказали, не предупредили, не запретили.

– А тебе разве можно что-то сказать? – отвечали они на это. – Упертая же, как сама решила, так и делаешь. Отношение наше ко всем и всему ты всегда знала.

В какой-то момент все мы переоцениваем роль родителей. От всего-то они должны нас уберечь, всегда-то они окажутся правы, а коли нет – есть на кого вину свалить. То мама слишком опекала, то недостаточно любила, то отец вовремя подзатыльник не отвесил, то напротив – слишком застращал. В своей душе покопаешься и расхочешь дарить жизнь новому неблагодарному существу. Потом же и виноватой во всем окажешься. Абсолютно во всем, куда ни ткни.

Когда-то моя шефиня спрашивала, встречаюсь ли я с кем-то. И, видимо, держа меня за дуру, напомнила, что родители не вечные, у сестры своя семья, а я ни моложе, ни красивее не становлюсь. Быть может, ты гордая? А зря – с годами намного терпимее относишься к недостаткам. Хотелось спросить: почему же в сорок три все еще одна? Ничему жизнь не научила? Потерпели бы. Согласна, это в двадцать лет тебе принца подавай, а в сорок секс и деньги – вполне достаточно. Но почему же она выгнала мужа десять лет назад? Я-то думала, пил, бил, гонял, а оказалось – лежал на диване, смотрел футбол и мало зарабатывал. С тех пор я свою личную жизнь ни с кем не обсуждаю, на некорректные вопросы не отвечаю и никому не позволяю себя учить. Учитель у меня есть, и то не помогло. Ведь в чем-то начальница оказалась права: в двадцать девять и в тридцать четыре на женское одиночество смотришь по-разному. Чувствуешь его по-разному, что ли, и надежда на лучшее иссякает. Точнее, уже не до лучшего – хочется, как было. Хотя бы надежду, хотя бы умение радоваться.

На десерт я сделала нехитрый тортик: промазала вафельные коржи кремом из сгущенки и масла, а сверху посыпала какао. Слава нахваливал мою стряпню всю дорогу, и отец поддакивал ему.

– Кто бы мог подумать, что ты такой хозяйственной окажешься! – восхищалась мама.

А уж какая быстрая – не то, что старшая, еле-еле душа в теле. Короче, показывали невесту со всех сторон положительной и выразили желание познакомиться с мамой жениха. Слава немного поник, но я под столом взяла его за руку и ободряюще ее пожала.

– Когда со всем разберемся и с жильем решим, устроим большой семейный ужин, – пообещал Слава, – в ресторане. Чтоб ты ни с чем не напрягалась, – он взглянул на меня и улыбнулся.

Убрав со стола, мы с ним пошли посидеть на свежем воздухе, за сараем. Новые соседи чинили машины у своего гаража, прямо перед окнами, но дети уже угомонились, и в песочнице никого не было.

– По-моему, твои до сих пор обалдевают, – предположил Слава.

Я согласилась.

– Ты из-за этого такой напряженный?

– А я напряженный?

Я кивнула. Однозначно, весь вечер – как на иголках. Особенно заметно, когда сам выпьешь и расслабишься.

– Не бери в голову. Просто с этим вирусом какая-то ситуация непонятная: с работой, с жильем в твоей квартире…

Неужели его это до сих пор угнетает? Все уже обсудили, перемололи! Вот мужики!

– Слав, до моей квартиры еще дожить надо.

Он знает историю с моих слов и до сих пор негодует. Он с моей сестрой почти не общался, но всегда относился к ней с предубеждением.

– Глядишь, со временем купим дом, а твою квартиру будем сдавать.

Вариантов масса. Лишь бы нам еще раз не потерять друг друга. Когда жизнь помотает, начинаешь иначе относиться к тому, что дано, ко времени и к маленьким радостям. Понимаешь, что мир, в котором живешь – мир над пропастью, и то, что кажется незыблемым, может рухнуть в одночасье.