Текст книги "Из дома домой. Роман-коллаж"

– Теперь ты можешь поехать куда захочешь, милый, – сказала она, и, когда начала втыкать булавки во все города на карте, куда хотел отправиться Рокки, я разревелась окончательно. Не заголосила конечно, но слезы побежали по щекам, и Слава не мог этого не заметить. Подсел ко мне поближе, приобнял за плечи и поцеловал в макушку.

На финальной сцене, где Шер и ее бойфренд из байкеров стоят у надгробного камня с надписью «Рокки Дэнис 1964—1980», меня уже отпустило.

– Что ж ты не предупредил, какой фильм собираешься мне показать? – захныкала я, отодвинувшись от Славы.

Ненавижу реветь при посторонних. Не потому, что ужасно выгляжу, а потому, что это демонстрирует слабость и уязвимость.

– Но ведь классный фильм, правда? Понравился?

Я кивнула. И слава Богу, что Ромы и Риты здесь нет.

– Что, правда история реальная?

– Правда. Я читал в интернете. Пойду еще чаю поставлю?

Я опять кивнула. Он сгреб чашки и ушел на кухню. Я прошмыгнула за ним, дабы отыскать в куртке носовой платок. Хорошо, что кухня далеко и можно громко высморкаться. Изверг! Разве можно такое показывать впечатлительным девицам вроде меня? Но фильм и впрямь шикарный, такое надо в одиночестве смотреть – потом хочется побыть одной, подумать, осмыслить. Такие фильмы не будешь пересматривать часто, но они становятся любимыми сразу и навеки.

– Кстати, дождь кончился, – Слава показался в проеме двери, – не желаешь прогуляться?

Лучше подышать озоном, чем оставаться в этой удушливо захламленной квартире. Лучше, чем смотреть на Славу зареванными поросячьими глазами и думать, что у меня нос как слива. Так вроде пойдем и будем смотреть в одну сторону.

– Знаешь, когда идет дождь, мне всегда хочется петь эту песню «ДДТ»… – Слава начал ее петь, когда мы шли по безлюдной улице.

Я стала подпевать и кажется, мы неплохо звучали. Заткнуть было некому в любом случае.

– Ты очень спешишь домой? – спросил он, когда мы уткнулись в какую-то остановку.

Я ответила, что вообще не спешу.

– Тогда еще погуляем? Ты не устала от меня?

Странный вопрос. Кажется, мы с друзьями таких друг другу не задавали. С Аней могли общаться целыми днями – расходиться пообедать, сходиться опять, торчать на крыше, на работе у ее мамы, у меня дома, сидеть на лавке у подъезда, на балконе, у реки или на железнодорожной станции. И не всегда при этом говорить, хотя темы у нас не иссякали.

– А ты от меня? Скажешь, какая-то истеричка…

Он рассмеялся.

– Я всегда знал, что ты очень живая, хоть и кажешься отстранённой и сдержанной.

– Кажусь?

Он кивнул.

– Осторожной такой. Знаешь, в моем классе были две такие девочки. Одна перешла из другой школы и долго не могла обвыкнуться, а у другой умерла мама. Остальные зачастую более открытые и в своих стайках щебечут без умолку.

– Ты думаешь, за мной тянется какая-то история? – усмехнулась я.

Он пожал плечами – мол, захочешь, расскажешь. Да нечего рассказывать. Комплексы на почве болезни, вот и все. Болезнь эту я всегда считала уделом толстых пожилых людей, а вот поди ж ты…

– Связи тут нет. Дело в характере. Некоторым нелегко идти на контакт просто потому, что они комфортно чувствуют себя в одиночестве. А иным подавай публику, надо блистать. Таких у меня в классе сколько хочешь было – и сироты были, и люди без всякой истории. Одни открытые и шабутные, другие – молчаливые и осторожные. Все по-разному осознают свои истории.

2008

Я окончила институт. Этого события я ждала последние года три – вяло тащилась по коридорам корпуса сквозь монотонные дни, через понимание того, что ничего хорошего в жизни меня не ждет. Все уже случилось и будто не со мной.

Я надеялась, что новая жизнь начнется, когда увидела Другого с другой.

Или когда узнала о том, что они поженились.

Когда у них родился сын.

Все, – думаю, – пора двигаться дальше. Все ясно и окончательно. Хорошо, что я так и не сказала ничего Славе. Хорошо, что он по-прежнему рядом. Все у нас получится. Все только начинается.

Слава нашел работу в Москве. Снял там квартиру. Я ездила к нему по выходным и не могла прийти в себя от ритма, в котором он живет. У меня была работа пять-два на периферии. Ничего особенного, офис-менеджер. Это многому научило меня, например, ладить с людьми, искать подход к каждому, согласовывать все так, чтобы всем угодить, и распоряжаться временем.

Вот и началась взрослая жизнь. Казалось бы, только замуж выйди и все, закрутит окончательно, накинут на твою тонкую молодую шею хомут и все, что должно начаться, вот-вот закончится. Счастье материнства – штука небезусловная, иначе все матери были бы святошами. Время от времени я общалась с Марго и видела ее трудности и в воспитании сына, и во взаимоотношениях со свекровью, и с восстановлением в институте. Это не та жизнь, к которой я стремилась. Сама не знаю, к чему я стремилась, но точно не к этому.

А если бы с Другим? – порой в голове ерзала мысль. Если бы не было его блондинки, а я сумела бы сказать все Славе – могло бы у нас что-то получиться? И как бы это кончилось? Уборкой под «Тристанию» и бесконечными тусовками в съемной лачуге или в родительской квартире, которые беременной или кормящей мне осточертели бы весьма скоро, и я из милой девочки превратилась бы в раздраженную бабу? Я не видела продолжения этой любви. Она нужна была мне здесь и сейчас, как ярко выраженный смысл, как доза адреналина, как реализация неких комплексов и необходимый опыт молодости. Это говорит моя тридцатичетырехлетняя я. Разумеется, в восемнадцать и даже в двадцать два до такого не додумаешься, а если кто скажет, что твои чувства – игра гормонов, химикаты в воспаленном мозгу – порвал бы на части. Что вы вообще понимаете! Так говорят только те, кто сам никогда не влюблялся.

А вот и нет. Теперь так говорят и те, которые влюблялись бурно и самозабвенно, готовы были ради этой любви пустить под откос все незыблемое и дорогое, и которые отлюбили.

Мы со Славой оба пришли к вере, стали причащаться, ходить на службы, читать богословскую литературу, соблюдать посты. Мы были молоды и неглупы, у нас были мудрые наставники, мы чувствовали красоту православия сердцем и понимали ее разумом.

Но это не скрепило наш союз. Вот почему долгие годы я была уверена, что вера – не главное. Ничего она не спасает, если…

Если нет любви? Нет желания любить и есть пресловутая пробежавшая между нами кошка. Она не черная и невещественная, ее не окропить святой водой, не отмахнуться от нее, как от суеверия.

Мы расстались в 2005-м, но растянули это удовольствие на три года. Пытались заставить наши отношения работать, но не смогли. Просто не знали, как это делается. Не спишешь все на недостаток опыта. Тут лишь моя вина.

– В семейной жизни многое, если не все, зависит от женщины, – говорила мама, – в отношениях в целом. Мужики в некоторых вопросах тупые, их надо мудро направить.

При желании я могла быть мудрой, но желания не было. Моя любовь вылилась на Другого, но не долилась. И мне все стало безразлично. Мне больше никто не был нужен.

Прошла осень, наступила зима. Я поняла, что больше не вернусь в Славкину квартиру в Москве. Поняла, что недолго ему скучать одному, но мне было безразлично, кто займет мое место. Будет она красивая или так себе, будет ли озабочена карьерой или мечтой о замужестве, может, она окажется талантливой поэтессой или инженером средней руки? Однозначно, ему будет с ней лучше, чем со мной.

Я же засела за первый роман. Задумка давно зрела в голове, и я что-то пыталась написать еще в 2002-м. Потом переключилась на поэзию, решив, что с прозой никогда не справлюсь. Порой вылезали какие-то куски или отрывки чего-то, я печатала их и зачитывала Ане. Но когда у меня появилось столько свободного времени, что я не знала, куда его девать, решила реализовать свою дозревшую задумку. Я начала писать вечерами после работы, чтобы просто развлечься и не думать о том, как мне одиноко. Я ведь с шестнадцати лет с этим парнем, я разучилась быть одна! Оказывается, отношения отнимают много времени, и чтобы их выстроить, надо этим временем располагать, а в современных условиях – чем-то жертвовать. Любая принципиальная позиция требует жертв.

Я спросила себя, как я писала бы, если бы была парнем. И каким? Придумав этого парня, я начала писать от его лица. Додумав свою больную любовь до крайности, я превратила Другого в девушку – самодовольную и взбалмошную под маской нелюдимости и печали. Я заставила моего героя ползти за ней на коленях, исходя соплями, пьянствовать и искать утешения в творчестве. Я подсунула ему утешение в виде красивой, богатой и сексуальной блондинки, которая от него без ума, но он так и не понял своего счастья. Я подарила ему сказочных друзей, которых не бывает в жизни. Я отправила его в другой город, в леса, на концерты, пикники и дачи, испортила его отношения с родителями и заставила его их наладить. Я завалила его таким количеством музыки, которое для меня самой в те годы было неслыханным. Вместе с ним я записала альбом и отыграла концерт, на котором были все друзья и родители. Последним стихом я поставила точку в его истории и выдохнула, будто прошла этот путь сама.

Это работает. Я проверила.

И главное, как сжирает время! А каких друзей можно себе придумать – живые и теплые люди никогда до таких не дотянут. Не потому, что они плохие, просто с другой вселенной невозможно такого взаимопонимания. С личностью, которую создал Бог. А с образом, который придумала ты – вполне. С кем, как не с ним?

2020

Снова наши дни.

Книга, которую я начала писать двенадцать лет назад, вышла в марте. Десять лет она лежала в интернете, но я не просыпалась знаменитой. Лишь три года назад до меня дошло, что герой – настоящий и выпуклый, а история – целостная и небанальная. Перечитав роман, я обратилась за помощью к редактору и бетаридеру и, вняв их советам, переписала. Издать планировала еще в 2018-м, но оказалось, куча времени уходит на поиск своих людей. Своих – это не значит готовых работать бесплатно и не обязательно влюбленных в твой проект. Свои – это просто надежные люди с пониманием, что и как делать, готовые внести коррективы, если автор пожелает, и ценящие не только свое время. Еще это люди, не бросающие слов на ветер и не дающие обещаний, о которых тут же забывают. Цена играет роль, но к работающим бесплатно не предъявишь претензий, а если они лютые абстракционисты, то… это просто не твои люди. Кажется, я так рисовала в первом классе или раньше.

В апреле прибыл тираж. Я хотела отпраздновать с ребятами на курсах немецкого – все знали, что я пишу, и что вот-вот выйдет книга. Изучение языка располагает к общению, и я перестала делать из всего тайны. На удивление много заинтересованных и понимающих людей обрела в мире, ранее казавшимся враждебным и холодным. Хотела устроить творческий вечер в местной библиотеке, отрепетировать на благожелательной публике, а потом выйти в свет поярче. Много чего хотела, но грянул коронавирус с карантином, и все засели на самоизоляции.

– Какие слова появились в обиходе, да? – говорила моя бывшая начальница, с которой мы встретились в сквере. – «самоизоляция», «социальная дистанция», «дистанционное мероприятие». Это же подмена! Неужели у тебя по коже побегут мурашки, когда ты смотришь концерт на ютубе? Бред!

Хотела и в «Ручье» пару слов сказать о своем триумфе и кому-то подарить эту книгу. А праздник ограничился выпивкой с Аней и шашлыками с Марго и Ромой.

И со Славой, который до сих пор эту книгу не читал.

Девчонки знали о ней и знали ее другой. Мой герой стал четвертым в нашей компании, как шутила Рита. Изначально там были толпы героев, и все списаны с реальных, знакомых нам. Когда подруги их узнавали, моя канувшая в небытие комната сотрясалась от взрывов хохота. Я подарила книгу Ане и Рите, крестной и подруге по храму. Мама мучила ее два месяца, и я сразу сказала, что это не для нее. Молодежная любовная история вряд ли будет интересна женщине за шестьдесят, читающей только православную литературу.

Отзывов мне хватает. На эту книгу я получила их от Риты, от бетаридера и редактора, от знакомого музыканта, от кандидата филологических наук из «Ручья». Я слагаю их в сердце своем, чтобы в минуты тягостных раздумий и неуверенности в себе, самобичеваний и сомнений в выбранном пути, вспомнить о них и стряхнуть с себя хандру. Это необходимо, потому что у творческого человека Сомнение – второе имя, а Неуверенность – сестра. По сути, мы больше других нуждаемся в любви, и все, что мы делаем – выпрашиваем эту любовь, но не у двух-трех человек, а у целого мира. Нам нужны другие дозы, но разжиженная консистенция.

Я позвонила бывшей начальнице в день ее рождения. Родилась она под знаком близнецов и объясняла этим все свои странности.

– Расскажите, Дана, как у вас с творчеством? – она бывала на моих вечерах, читала мой сайт и относилась ко мне с некоторым пиететом потому, что я делаю нечто неслыханное для большинства людей – описываю их опыт, пока они живут своими жизнями. Она очень культурна, любит театр и поэзию, много читает и красиво говорит. Когда она ушла от нас три года назад, чтобы начать свой бизнес, я затосковала. Но теперь я просто так не отпускаю приятных людей. Я стала этаким осьминогом – прохладным, но цепким.

– Прекрасно. У меня вышла книга, и я хотела бы встретиться с вами лично, чтобы вручить вам подарок.

Шефиня отнеслась к идее с энтузиазмом. Если вы верите в гороскопы и у вас есть знакомые близнецы, их энтузиазм вам известен. Но в этот раз обо мне не забыли, не накормили завтраками, не отмахнулись от меня улыбками и всем своим обаянием, которым они так умеют пользоваться, и не побежали дальше по своим геройским делам. Мне перезвонили в условленный день и попросили назначить время. В пять часов мы встретились в сквере напротив бюста Пушкина. Символично?

По ее словам, я – человек, который сидит на берегу реки и смотрит, как она мирно течет, наслаждается собственным обществом, тишиной, красотой природы, солнцем и теплом. Она же, как неугомонный Тарзан, вечно прыгает в воду и плещется там до изнеможения. Плывет по течению и ей кажется, что река течет быстрее. Плывет против – медленнее. И этот абориген думает, что именно от его плавания зависит скорость течения реки – надо только выбрать, куда плыть.

Такие встречи нужны и даже необходимы, хотя мы склонны общаться с похожими на нас. Моя почитательница – кардинально другой человек. Приведу несколько цифр, чтобы читатель оценил масштаб ее личности:

– Богдана, мне сорок семь лет, и я выхожу замуж в четвертый раз, – говорила она, уходя из Минздрава, – за девять лет я сменила четыре города, двадцать работ, шестнадцать квартир, двух мужей – только официальных…

Вот таков неугомонный абориген. Сравнить со мной, которая годами не решается уйти с нелюбимой работы, отшить нелюбимого человека, а потом в книгах ностальгирует по дням давно ушедшим, которые – сюрприз! – оказывается, были счастливыми.

Не надо. Все ясно.

Такие встречи нужны, чтобы увидеть новые возможности там, где раньше видел тупик. Дабы заразиться бесстрашием, потому что в этой жизни мало чего стоит бояться по-настоящему. А еще, чтобы научиться общаться без нытья и не ограничиваться дележкой новостями. Так мы умели общаться в юности – находили общий язык, разглядывая журнал «Классик рок» и, ничего не зная друг друге, думали, что знакомы тысячу лет.

Мы говорили три часа. Уже село солнце и жара сменилась приятной прохладой. Мы обошлись без кофе и закусок, которые якобы стимулируют общение, не говоря уже об алкоголе. Просто сидели в сквере и говорили.

Через неделю шефиня позвонила мне и сказала, что не просто читает мою книгу, а смакует ее. Она помогла ей выбраться из депрессии и от нее трудно оторваться, как от дорогого и любимого десерта, который очень быстро кончается, а добавку позволить себе уже не сможешь.

– Богдана, вы сказали, что написали ее в двадцать два года. Я не понимаю, как это возможно. Что же творится в вашей голове сейчас, если в двадцать два было так?

Мы общались почти полчаса, и я купалась в лучах славы. Пусть они исходили от одного человека, но какого! Дарила книгу я ей как сувенир – почему-то хочется, чтобы у некоторых людей осталась обо мне память. Я сомневалась, что шефиня эту книгу прочтет, а если и прочтет, то воспримет как детскую сказку, написанную вчерашней студенткой, дабы скоротать одинокие вечера.

– Мой муж… а он, знаете ли, человек приземленный. Даже слишком, – она рассмеялась, – спросил – что ты читаешь, о чем это? Знаете, это из разряда: я схожу за тебя в музей, а потом тебе все расскажу. Что ты мне расскажешь? Картину Айвазовского?

Писателя учат в одном предложении передать суть романа – это называется elevator’s pitch. То есть, пока едешь в лифте, в идеале ты должен дать человеку точное представление, о чем твоя книга. Это полезная техника, но чисто по-человечески, особенно у понимающих людей, вызывает вопросы. Банальное «о жизни» в итоге оказывается самым справедливым, но никак не дает представления о книге – жизнь разная бывает.

– Это же обо всем, там есть все – и отношения с родителями, с любимыми, с друзьями, с музыкой… там даже есть эротика, Дана! И вот как, будучи девушкой, которую я знаю, можно было это так прописать?

Я промямлила, что рада открыться с новой и неожиданной стороны.

– Вы не открываетесь, а только приоткрываетесь, – поправили меня, – откуда вы такая неземная, Богдана Берестова?

Несмотря на нашу разность, она одна из немногих, которые понимают обо мне больше, чем может явить внешность. И еще я напоминаю ей дочь. Она тоже инвалид детства и у нас много общего.

– Она интроверт, ей никогда не скучно одной, – говорила о ней шефиня, – она открывается далеко не всем и не сразу. Очень немногословна. «Мы вместе», «мы – команда» – это не про нее. Она этого не понимает и не чувствует, она очень самодостаточна. Она совсем не похожа на меня.

И в то же время, в каждом ее слове ощущается огромная любовь к дочери. К этой странной девочке, которую мать с трудом понимает, но принимает такой, как есть, и прекрасно чувствует. В чем-то явно восхищается. Так и моя мама говорила обо мне – ее воспитывало мое молчание и спокойствие, моя выдержка и терпение, совершенно маме не свойственные.

Откуда вы такая неземная, Богдана Берестова… как странно слышать такие слова от эпатажного экстраверта. Воистину, никаких шаблонов нет.

2016

Мне тридцать. Обнуление ценностей, поиск новой себя. Предшествовала этому последняя любовь и, когда она рассеялась, как предрассветный туман, я больше не знала, кто такая я. Какие книги люблю читать, какую музыку слушать, в чем смысл моей жизни и куда я стремлюсь. О чем мечтаю и чего хочу.

Я вернулась в родительский дом и с тех пор три года жила на чемодане. Вот-вот сестра уедет в Москву, и я опять поселюсь в трешке. Вот-вот перееду в дедову квартиру. Ладно, продадим дедову квартиру – это займет какое-то время. Хорошо, купим новую однушку – надо еще потерпеть. И так три года, пока я не озверела и не сняла квартиру недалеко от своих и за символическую цену. Зато одна, а не в вечном фокусе: может, поешь? Ты на работу? Надолго?

Я не могла заставить себя убраться на своих шестнадцати квадратах – настолько эта целомудренно-подростковая комната стала мне отвратительна. Когда я вселилась в нее, мне было двадцать три. Вместо того, чтобы стать замужней дамой, я предпочла остаться вечным ребенком. И пока ты на таких ролях в семье, ты не взрослеешь. Родители просто не видят тебя другой.

До появления Варвара я будто спала или наблюдала за собственной жизни развитием, но она никак не развивалась. Когда я сказала ему, что работаю в Минздраве и пишу статьи для епархии, он, мягко говоря, удивился. А потом обсмеял все – и госучреждение, и религию. Я жизни не видела и не знаю, не то, что он. Да, он умел жить, как и всякий герой. Я же только выжала из него соки, как автор, и отбросила. Я хотела его, но не готова была предать свои убеждения ради похоти. Кроме нее, с его стороны ничего не было – разве что немного удивления. А с моей стороны – кризис подползающих тридцати лет. Плюс-минус два года – вот и началась паника. Как и зачем я живу? Что делать? Кто я, где я? Будто пружина распрямилась внутри. После расставания со Славой я шесть лет просидела в этой опостылевшей комнате. Я никуда не ездила в отпуск, отдалилась от друзей, не ходила ни на какие мероприятия – даже на концерты, и то – очень редко. Я работала из дома, пока не устроилась в Минздрав, а это случилось в 2014-м. Пару раз мне хотелось что-то поменять, и я ходила на собеседования, но никому не нравилась. Либо что-то не нравилось мне. Или нравилось недостаточно, чтобы начать жить днями и спать ночами.

– Жизнь ничего не стоит, если ты никому ее не посвящаешь, – помню, сказала мама, когда мне было двадцать и я искала Бога, но не решалась сделать шаг навстречу и порвать с прошлым, – ребенку, Богу, искусству. Надо найти, чему ты хочешь служить.

В двадцать эти слова почти обижают – кому это я должна служить! А в тридцать понимаешь, что мы неизбежно чему-то служим – то ли своей похоти, то ли Богу, то ли сребролюбию, то ли брошенным старикам, чревоугодию или зверюшкам и экологии, своей семье, или чужим детям. В какой-то момент, почувствовав это, мы задыхаемся от вседозволенности и распущенности и начинаем искать или придумывать, что бы себе запретить. Лучше уж взять за основу десять заповедей, чем не есть мясо или не носить шерсть – это я о своих тараканах.

И вот мне тридцать. Я опять живу с родителями, работаю в Минздраве, и все мое служение заключается в написании никому не нужных статей о том, как в том или ином храме прошло какое-то мероприятие. Иногда я чувствую себя героем, потому что могу помочь ребенку друзей. Хоть что-то хорошее делаю для мира. У меня больше нет любимых книг и фильмов. Музыка меня утешает исключительно старая, которую любила в юности. Все там застревают – с чего я решила, что меня эта чаша минует?

Мне мучительно хотелось уехать куда-то. Все равно куда, лишь бы одной. Мама и дома надоела. Подруги с детьми и без денег – их можно не звать. Одной, конечно, страшновато – никогда так не путешествовала. Боялась, что сахар скакнет и мне станет плохо, а помочь будет некому. Я загнала себя в такие рамки, что начала бояться собственной тени.

– Кать, а ты в отпуск никуда не собираешься? – спросила я разведенную коллегу.

– Пока не думала, – ответила она, – а есть предложения?

– Может, вместе куда рванем? Одной скучно.

Она кивнула.

– Почему бы и нет? Только не туда, куда парочки приезжают на медовый месяц!

Десять лет назад я ездила в Питер. Это было мое последнее путешествие, если не считать паломнических поездок на два-три дня, и то, начались они пару лет назад. Десять лет… я просто запрещала себе жить.

Мы выбрали Грецию. Там есть, что посмотреть и православному христианину. Салоники, Корфу, могила старца Паисия. Совмещу приятное с полезным. Просто приятное я себе разрешать еще не научилась.

Я открыла для себя неведомые доселе радости – готовиться к отпуску. Покупать купальник и панамку. Легкие спортивные штаны, чтобы ходить в отеле или вечерами по улице. Футляр для солнцезащитных очков. Туалетная вода «Мекс» Summer Is Now. До сих пор помню ее сладковатый пудровый аромат – теплый и оранжевый, как само лето. Перевод на другой тариф или подключение роуминга. В городе жара и на счету каждая секунда. Как хорошо после потной беготни съесть пиццу в «Ташире», сидя у окна, и смотреть на город с четвёртого этажа торгового центра! И читать Марию Метлицкую. Завтра меня здесь уже не будет. Я даже умудрилась вовремя сделать загран!

Катя меня не напрягала, и мы отлично поладили. Мы забронировали двухместный номер с видом на море. Всю дорогу в такси мы молчали, а в самолете – болтали. С ней оказалось легко и приятно. Дети у нее есть – девочка семи лет и мальчик трех.

– Не знаю, каким чудом мои меня отпустили, видимо, решили, что мне надо развеяться. Даже с деньгами помогли.

Оказалось, муж ее ушел три года назад – к бывшей жене, которая продинамила его еще до появления Кати. Катя влюбилась в него так же, как я в Варвара – до кишковерта и крышесноса. Охмуряла его леопардовыми платьями, декольте и красными ногтями. Год они жили вместе – он проверял ее чувства, все никак не мог забыть жену.

– Так и не забыл, оказывается. Узнала я об этом, когда родила сына. Сейчас у них двойня, а у жены еще ребенок был – без него нагуляла. И у него еще внебрачный имеется – до меня и до нее.

– Бардак, – я схватилась за голову, – какой же кругом бардак!

В такие минуты радуешься, что не успела наворотить. Пусть одна и никому не нужная, но не врачевать руины чужой семьи и не содержать детей в одиночку.

Катя по выходным поет в храме. Родители решили, что у нее после развода крыша потекла, а я нежданно-негаданно обрела духовную подругу. Тем, которые мы могли обсудить, резко прибавилось.

– Сама-то ты как думаешь, про любовь эту, – поинтересовалась я, – про мужа? Любовь это была или что-то иное?

– Пожалуй, это было желание видеть себя рядом с этим человеком. Перечитала всего Паисия Святогорца и, оказывается, все ошибки, которые можно было допустить в семейной жизни, я допустила. Если бы я сначала к Богу пришла, а потом семью создавала – все было бы иначе. Я же по молодости, по глупости – как все, как все, да еще боялась чего-то не успеть, одна остаться…

Катя очень хорошенькая и страдает от навязчивого мужского внимания – по улице не пройдем, чтоб кто-то не прицепился. Такой ли волноваться об одиночестве?

– Так кто цепляется-то, Дан? Вот такая шваль, с которой и разговаривать не стоит, не то что строить что-то. Кроме красивой морды ничего не видят. Плевать им, чем я живу и что у меня на душе.

Вспомнила, как на уроке литературы учительница поставила ей «четверку», а Катя расстроилась.

– А она мне говорит: ну что ты куксишься, посмотри на себя – ты ж такая красивая! Будто это что-то объясняет или меняет. То есть у меня карт-бланш быть дурой? Так обидно было!

Вот какие проблемы у красивой женщины. Сытый голодного не разумеет. Мне же хотелось быть красивой, хотелось, чтобы мной любовались, видели во мне женщину, а не только человека со связями, больного, или умницу-разумницу, к которой подойти страшно. Мной восхищались, но недолго. Я ведь никогда не лезла на исконно мужскую территорию и во внешности моей утонченности на троих хватило бы, как сказал папа.

Лето пахло не только туалетной водой «Мекс», красным вином и мохито, горячим песком и морской солью. Оно вобрало в себя запахи дивной греческой еды, которую я впоследствии не раз пыталась приготовить дома, но так вкусно не получалось. Я полюбила пляжный отдых. Бывало, мы с Катей проваляемся под палящим солнцем после утренней службы и до трех-четырех часов. Она быстро стала коричневой, а я только подрумянилась, но, определенно, лето мне к лицу. Я покрасила волосы в темный цвет – казалось бы, ненамного темнее моих собственных, но он мне категорически не шел. Я себе решительно не нравилась и собиралась перекраситься, как только вернусь домой.

– Катюш, представляешь, я не была на море девятнадцать лет.

Мы сидели вечером на веранде и пили вино, закусывая печеным осьминогом.

– Важно понять, тебя это огорчает, или безразлично. Знаю людей, которые не видели его вообще и не хотят.

– Я знаю людей, которые не влюблялись и не хотят. Не умеют плавать и не хотят учиться. Это все понятно – мало ли чего мы не видели, не пробовали, не умеем? У меня нет детей, и я не знаю, нужны ли они мне. Но вот у тебя есть, и ты наверняка счастлива, что это так.

Она кивнула. Вообще наши разговоры, как и любые другие в моем случае, состоят из моего слушания и болтовни собеседника. Примерно двадцать к восьмидесяти. Такая тирада нетипична для меня.

Меня огорчал сам факт, что я не видела моря девятнадцать лет. Финский залив не считаю. Это как символ нежизни, закрытости, упущенных возможностей. На самом деле я люблю плавать, а в море это неудобно: соленая вода постоянно бьет в лицо, если ныряешь, потом щиплет глаза, то и дело натыкаешься на противных медуз, и кто-то с берега кричит тебе, куда не заплывать, а ты и проплыл-то метров сто – больше прошел, воды все по пояс. Море хорошо только для плесканий, любований (особенно на закате) и размышлений о том, чего никогда не будет в твоей жизни. Я больше люблю реки и озера. Я практичный человек.

Но именно на берегу моря я решила для себя, что отныне моя жизнь изменится. Я обрету себя вновь, я выстрою себя другую, раз уж от прошлой остались одни руины. Теперь в моей жизни будут путешествия, новые знакомства, писательство на принципиально ином уровне. Чем наматывать сопли на кулак, пить вермут и смотреть мелодрамы, лучше пиши. Если не пишется, редактируй старье – его полно. Нет настроения – послушай полезную лекцию или почитай книгу по писательству – не жалей денег на любимое дело и на большую мечту. В конце концов, на тебя не команда пашет – надо и сайт делать, и с соцсетями работать, и письма писать потенциальным издателям, и делать какой-то видеоконтент… работы вагон! Кто будет этим заниматься, если не ты! Подумаешь, попался придурок, который обесценил всю твою жизнь – что теперь, поверить ему и крест на себе поставить? Зацикленность на мужиках всегда была мне противна. Понятно, что мы созданы им в утеху, помощницами, людьми второго сорта. Ценны в тебе только красивая мордашка и здоровая репродуктивная функция, а потом, когда родишь кучу наследников, станешь толстой, больной и старой, выжатой как лимон – твой век окончен, как и твоя миссия на земле. Все это понятно, но хочется верить, Христос изменил и этот миропорядок. Не было революционера круче, надо сказать.

Лето запомнилось дивными приятно-прохладными вечерами, шумными пляжами, легкими сарафанами, влюбленными глазами греческих мужчин, которые искренне считают тебя неотразимой и говорят об этом. На востоке это всего лишь этикет, как с добрым утром, но русские женщины – засохшие цветы, которые от таких слов расцветают, как от воды и солнца. Наши мужчины избалованы красотой, завоевывать никого не надо, и мы настолько отвыкли, что подобные фразы кажутся чуть ли не признаниями в любви.

– Надо приезжать сюда почаще, чтобы чувствовать себя неотразимой, – предполагаю, Кате не понять моих чаяний, но она кивает.

Были и духовные радости. Могила Паисия Святогорца, которого особо чтит Катя. Поездка на Корфу – чистая авантюра, но сколько впечатлений! Спиридоновы тапочки. И как вишенка на торте – Афон за бесконечностью горизонта.

– Нам доступен только северный, – рассмеялась Катя, – то бишь Соловки. Я много лет мечтаю туда попасть. Оказывается, мой предок был там настоятелем в начале двадцатого века, у нас даже фамилия одна.