Текст книги "Завещание ночи"

Повернулся и пошел, придерживая на плече тяжелую кожаную сумку. При каждом шаге Чаша больно била меня по бедру.

Когда я вернулся домой, пошел дождь – первый дождь за две жаркие сухие недели. Я разделся, накинул халат и занял свою любимую позицию в кресле-качалке, установленном в лоджии, наблюдая, как из надвигающихся с востока туч бьют по городским крышам косые сильные струи ливня.

Я чувствовал себя очень усталым. Чаша находилась у меня только сутки, а я уже вымотался так основательно, будто сторожил ее целый год. Я представил себе, что должен был чувствовать Лопухин-старший на протяжении всех послевоенных лет, и подумал, что эта ноша не по мне. Конечно, старик неплохо придумал – оставил Грааль на хранение змеям, которых, по его словам, панически боялся Хромец, – но ведь все это были только более или менее оттягивающие развязку ухищрения. Рано или поздно лысый костолом все равно узнал бы, где спрятана Чаша, и тогда никакие змеи его не остановили бы… Тут я подумал, что охранники таинственного коллекционера тем более не смогут его остановить, но эта мысль меня почему-то не встревожила. Я не хотел играть в эти игры, я хотел выбраться из ловушки, в которую загнала меня судьба, хотел переложить свалившуюся на меня ответственность на чужие плечи – не важно, чьи. Может быть, это было не очень красиво, зато очень по-человечески. Как Иона, отказавшийся пойти в Ниневию, подумал я вдруг. Вечный вопрос, возникающий у вознесенных помимо своей воли на гребень судьбы: «почему я?». Иона тоже задавал его своему богу. И что ответил Ионе бог?…

Глухо ударил гром. Я закрыл глаза, вдыхая запах озона. Так я сидел, полностью расслабившись, освобождая тело от изнуряющего напряжения последних дней, когда раздался звонок в дверь.

Меня подбросило в кресле. С того момента, как я остался один на один с Чашей, я все время жил в ожидании визита лысого хмыря. И все же я оказался не готов.

Я вышел в прихожую и закинул сумку с Чашей на антресоли. Достал из кобуры пистолет и сунул его в карман халата – так, чтобы в случае чего можно было стрелять прямо через ткань. Встав сбоку от двери, открыл замок.

Раздался второй звонок – стало быть, звонивший все еще находился на лестничной площадке, если не принимать во внимание, что гостей могло быть двое. Я прыгнул в коридорчик, так, чтобы избежать удара затаившегося у двери противника.

Но в коридорчике никого не было – даже вездесущего Пашки. А за стеклом двери, отделяющей наш коридор от лестничной площадки, стояла Наташа.

– Звонить надо предварительно, – буркнул я, впуская ее в квартиру – на этот раз мы обошлись без приветственных поцелуев в щечку. – Ты меня напугала.

– Извини, – сказала она, скидывая насквозь вымокшую куртку. – Я звонила от тетки, но у тебя никто не брал трубку. А потом пошел такой дождь…

– Ты мокрая вся, – перебил я ее, дотрагиваясь до прядки волос над ухом. – Переоденься, у меня есть теплый халат.

– Ерунда, – сказала Наташа. – Вовсе я не мокрая.

Однако я молча принес из комнаты пушистый канареечного цвета халат и так же молча втолкнул ее в ванную. С тех пор, как наши отношения изменились, мне стало гораздо легче с ней общаться.

Пока Наташа принимала душ, я выбрал на кухне кастрюлю побольше и бухнул туда бутылку «Гареджи» и кучу всяких пряностей. По правилам, туда надо было добавить еще и меду, но я его не люблю и потому дома не держу.

– Что ты там звенишь? – крикнула из ванной Наташа. Шелест воды затих. – Я не хочу есть, я поела у тетки…

– Глинтвейн варю, – крикнул я в ответ. – Ты любишь глинтвейн?

– Обожаю, – донеслось из ванной. Я невесело усмехнулся. Все было как когда-то, в старые добрые времена… До начала событий.

Наташа вышла из ванной совершенно домашней девочкой.

– У тебя есть фен? – спросила она.

– Да, – ответил я. – В шкафу, на второй полке.

Мы, наверное, могли бы жить вместе, подумал я. И я даже мог бы бросить свою работу, хотя это и нелегко. И в дождливые вечера я варил бы глинтвейн, а Наташа сушила бы волосы перед зеркалом…

Я выключил газ и слил напиток в большой хрустальный кувшин, тут же заискрившийся багряным.

– Как насчет орехового пирога? – закричал я, пытаясь перекрыть монотонное гудение фена. – Или ты предпочитаешь шоколад?

– Я предпочитаю и то, и другое, – донеслось в ответ. – Спасибо, Ким, ты такой гостеприимный…

В другой раз это бы меня задело. Сейчас – нет. Я сервировал столик и вкатил его в комнату. Включил бра и поставил на проигрыватель пластинку с медленными композициями «Scorpions». Сделал музыку еле слышной, обвел комнату глазами и усмехнулся – стандартная обстановка для соблазнения наивных семнадцатилетних девочек. Все выдержано в приглушенных, мягких тонах – за исключением темного экрана окна, за которым бушевал дождь и вспыхивали иногда короткие злые молнии.

Появилась Наташа с блестящими, рассыпанными по плечам волосами.

– Красиво, – произнесла она с непонятной интонацией. – К сожалению, у меня мало времени…

– В дождь я тебя все равно никуда не отпущу, – сказал я спокойно.

– Поэтому садись и пей, пока глинтвейн горячий. Закончится – сварю еще.

Она пожала плечами и забралась с ногами в кресло. Я сел напротив и разлил напиток по массивным хрустальным бокалам.

– Твое здоровье, – я поднял бокал и немного подержал на свету. С каждой минутой я все больше и больше убеждался, что могу не бояться показаться ей смешным, могу не бояться сказать какую-нибудь глупость. Время страхов прошло.

Наташа машинально кивнула и отпила из бокала. Я молчал, глядя на нее. Мне слишком многое хотелось сказать ей, поэтому я решил, что не скажу ничего.

Она не выдержала первой.

– Ты разговаривал с теми людьми?

– Да, – я сделал большой глоток, чувствуя, как глинтвейн гладит меня изнутри мягкой горячей ладонью. – Разговаривал.

– Они… согласились?

– Я передал им наши условия. Они их обдумывают. Такие дела с ходу не делаются, видишь ли.

– Значит, они могут отказаться?

– Теоретически – могут, – согласился я. – Но я не думаю, что они упустят такой шанс.

– Что же это за люди? – тихо спросила она, ставя бокал на столик и глубже запахивая пушистые отвороты халата.

– Точно я не знаю, – на самом деле, вопрос о том, кем были хозяева рысьеглазого, не давал мне покоя весь день. – Думаю, дельцы, занимающиеся торговлей антиквариатом. Возможно, переправкой его за рубеж. Вряд ли просто коллекционеры.

– А ты не боишься, что им легче тебя… убить, чем заплатить такие деньги?

– Это зависит от их солидности, – я вспомнил лицо Олега, и меня слегка передернуло. – Вообще это не исключено, хотя, конечно, я подстрахуюсь, как смогу. Но такова моя работа.

– Послушай, – сказала Наташа раздраженно, – сколько я тебя знаю, ты тычешь мне в нос своей работой, будто ты… ну, не знаю, космонавт или разведчик. Извини, но ты же просто наемник. И гордиться этим… стыдно.

Я усмехнулся и долил себе в стакан глинтвейна.

– Конечно, – сказал я. – Я наемник. Я человек без принципов. Я служу тем, кто мне платит. Если мне платят достаточно – я рискую здоровьем, если платят больше – жизнью. В данном случае я рискую жизнью за сто пятьдесят тысяч.

– В том-то и беда, – проговорила Наташа с горечью. – Если бы ты делал то, что делаешь, ради своего друга… или в память о его деде… или ради блага человечества, в конце концов… а не за деньги…

– Не смеши меня, – сказал я сухо. – Ради блага человечества я и комара на стенке не прихлопну. А что касается моих принципов…

Я не хотел ей этого говорить. Видит Бог, не хотел.

– За день до твоего приезда Хромец был у меня. Он предложил мне узнать, где Роман Сергеевич прячет Чашу, и сообщить ему. Он заплатил мне задаток – золотом.

Я поднялся с кресла, выдвинул ящик стола и достал оттуда статуэтку ламы. Положил ее Наташе на колени.

– Боже мой, – растерянно выдохнула она, – какая она тяжелая… Это же, наверное, стоит кучу денег…

– Ты очень точно выразилась. Именно кучу. Причем намного большую кучу, чем ты в состоянии себе вообразить, так как этой штучке по крайней мере пять веков. Это к вопросу о принципах.

Зазвонил телефон. Я вышел из комнаты, обрадовавшись возможности прервать этот разговор, – терпеть не могу проповедей о благородстве.

– Ким? – зарокотал в трубке незнакомый вальяжный голос. – Ким, это Валентинов, Константин Юрьевич Валентинов, вы сегодня беседовали с моим человеком, Олегом… Ким, вы меня слышите?

– Да, – сказал я, – слышу.

– Олег мне все передал, – урчал голос, – и показал снимочки… да, любопытные, надо признать… м-м, неужели действительно третье тысячелетие до Эр.Ха.?

– Раньше, – ответил я. – Много раньше.

– Трудно поверить, – добродушно отозвался голос, – трудно поверить, Ким… Но любопытно, все равно чрезвычайно любопытно… Ну что ж, я, пожалуй, буду с вами разговаривать… м-м… Когда вы будете в состоянии показать вашу вещицу?

Я посмотрел на часы. Было двадцать минут восьмого.

– Хоть сегодня, – сказал я. – Вопрос в другом: когда вы сможете заплатить деньги?

– Гх-м, какой вы, голубчик, скорый… Такие деньги… но надо же еще посмотреть, стоит ли вещь того… вы же должны отдавать себе отчет, Ким…

– Вот что, – прервал я его мурлыканье, – я уже говорил вашему человеку – у меня очень мало времени. Если мы не договоримся, я, вероятно, уеду из Москвы и ни вам, ни другим заинтересованным в артефакте людям не удастся меня найти. Поэтому я настаиваю на самых сжатых сроках.

– Ну что ж, – голос в трубке заметно отвердел, – в таком случае я предлагаю вам продемонстрировать вашу вещь завтра, в присутствии эксперта. Если это действительно та вещь… хоть это и звучит совершенно неправдоподобно… мы поговорим о деньгах. Вас это устраивает?

– Да, – сказал я. – Только вот что: без глупостей. Вы, я и эксперт. О моей поездке будут знать многие серьезные люди, так что никаких костоломов, никаких фокусов. Это непременное условие.

– Обижаете, голубчик, – зафыркал голос, – какие костоломы, мы – солидная искусствоведческая организация… это вас Олег так напугал, что ли?

– Меня не интересует специфика вашей работы. Но переговоры мы будем вести втроем: вы, я и эксперт. Понятно?

– Постарайтесь обойтись без хамства, Ким… Итак, завтра. Я пришлю за вами Олега.

– Я и сам прекрасно доберусь, – заверил я его. – Где мы встретимся?

– Я пришлю за вами Олега, – с нажимом произнес голос. – Можете ехать на своей машине за машиной Олега. Я ведь тоже должен принять определенные меры предосторожности, не так ли?

– Ладно, – сказал я. – Пусть ваш Олег подъедет к «Джалтарангу», где мы сегодня встречались… Как и сегодня, в четырнадцать ноль-ноль.

– Слишком рано. Я не успею договориться с экспертом. В шесть вечера, согласны?

Я подумал.

– Да. И еще раз повторяю: без глупостей.

– Я не страдаю склерозом! – рявкнул голос, и в трубке запищали гудки.

– Это они? – спросила Наташа, когда я вошел в комнату.

– Они, – ответил я. – Некто Константин Юрьевич Валентинов, человек, готовый выложить полтора миллиона баксов за раритет Лопухина…

– Принеси мне сигареты, пожалуйста, – попросила Наташа. – Они в сумочке, я бросила ее на зеркало…

Я принес ей пачку «Моre», поднес зажигалку и наполнил опустевший бокал.

– За то, чтобы сделка прошла успешно! – провозгласил я. – Если все будет так, как должно быть, завтра мы освободимся от этого груза, а Димка станет миллионером. Смешно: Димка – миллионер!

Наташа отставила бокал и, прищурившись, посмотрела на меня сквозь сигаретный дым.

– Я часто думаю, – сказала она, – почему ты так изменился за последние дни. Ты стал злым, раздражительным, неуверенным в себе… Мне кажется, я поняла.

– Интересно.

– Это из-за него. Ты комплексуешь. Ты не можешь простить ему, что он образованнее тебя, мягче, воспитаннее… умнее, наконец… и не можешь сдержать своих чувств. А он, между прочим, понимает это, видит… и страдает.

– Жалко, – сказал я. – Жалко его. До слез.

– И ты постоянно давишь на него… Вчера ты заставил его отдать тебе эту Чашу. Да ты представляешь себе, что она значит для него, особенно теперь, когда он потерял деда?

– Ты пришла специально, чтобы получить Чашу назад? – спросил я холодно. – Сама пришла или это он тебя послал?

Наташа вспыхнула и опустила ноги на пол.

– Сиди! – приказал я. – Насчет Чаши я уже все объяснил. Мы приняли решение не для того, чтобы менять его по чьей-то прихоти. Что же касается Димки… ты можешь говорить все, что угодно. Тебе все равно не удастся меня разозлить.

Она медленно улыбнулась.

– Но это же видно невооруженным глазом… Ты же завидуешь ему…

– Ты опять ошибаешься, – спокойно сказал я. – У меня нет причин ему завидовать.

– Но я…

– Не перебивай! Я в этой жизни защищен лучше, неужели ты еще не поняла? Другое дело, что, если бы не вся эта история с Чашей, я вообще предпочел бы с ним не общаться.

– Вот видишь! – торжествующе сказала она. – Все-таки ты комплексуешь…

– Нет, – возразил я. – Просто мне не нравятся люди, которые уводят у меня моих девушек.

Это был тонко рассчитанный удар, и я надеялся, что тщательно замаскированная отравленная игла попадет в цель. Несколько секунд висело растерянное молчание, затем Наташа сказала вызывающе:

– Видишь ли, я слишком ценю собственную свободу, чтобы считать себя чьей-то девушкой…

– В таком случае и беспокоиться тебе не о чем, – улыбнулся я. – Ведь наши взаимоотношения с ДД тебя никак не должны волновать.

Она молчала, потрясенная моим коварством. Я поднял бокал и отсалютовал ей:

– За свободу!

И опять, спасая положение, зазвонил телефон.

На сей раз это был Сашка Косталевский.

– Алло, – закричал он в трубку, – алло, Ким, это ты? Целый день пытаюсь до тебя дозвониться, а ты все где-то лазаешь… Тут вот что, насчет нашего дела… Я говорил с кучей народа, ну, с коллекционерами, это дохлый номер, абсолютно, они все смеются, когда слышат о миллионе… А этот Лопухин звонил снова, он очень торопится, Ким, ну ты что, совсем придурок, отказываться от таких бабок?! Ну, я не понимаю, никто же больше тебе не предложит, ясный перец, я спрашивал у крутых людей… А этот Лопухин, видно, совсем крэйзи, ну, шиз, наверное, конченый, если дает лимон за твою штуку… Так давай быстренько ему это впарим, пока он не выздоровел, а? Решать, конечно, тебе, но я бы советовал соглашаться не раздумывая. Он позвонит мне завтра утром, что ему сказать?

– Не хочу тебя огорчать, Саша, – раздельно произнес я, – но боюсь, я уже договорился относительно этой вещи. Причем больше, чем за лимон.

– Не верти вола, старик, – жалобно сказал Косталевский. – Кому? Больше, чем за лимон? Но я же спрашивал… Кто?

– Этого я тебе, к сожалению, сообщить не могу. Сам знаешь – коммерческая тайна. И не переживай так – ну, обломилось, ну, с кем не бывает… А Лопухину этому передай…

– Что? – убитым голосом спросил Сашка.

– Чтобы шел в задницу, – с удовольствием сказал я. Честно говоря, я хотел передать лысому более экспрессивное пожелание, но из комнаты, где находилась Наташа, все было отлично слышно. – Можешь также объяснить ему, что никакой вещи, которую он хотел бы купить, у меня нет и никогда не было. Так что пусть не расстраивается.

– Так как же, – теперь в Сашкином голосе слышалось злое недоумение. – Значит, у тебя ничего нет? А что ж ты мне мозги вправляешь про то, что договорился? Или все-таки есть?

– С первым апреля, – сказал я. – Извини, что вовремя не поздравил, замотался, знаешь… Будь здоров, старик.

Когда я вернулся в комнату, Наташа стояла у незашторенного окна и смотрела на дождь. Я подошел и стал рядом. С письменного стола глядела на нас давешняя «поляроидная» карточка – три унылых лица на веселом глянцевом фоне. Так мы стояли довольно долго.

– Это опять был тот человек? – спросила она, наконец.

– Хромец волнуется, – ответил я. – Он не намерен больше ждать. Странно, не понимаю его – он же бессмертный, что ему – веком больше, веком меньше… И Косталевича жалко – потерял свои законные сто тысяч.

– Завтра – похороны, – сказала Наташа. Я промолчал. По стеклу стекали широкие, искажавшие наши отражения, струи дождя.

– Страшно, – Наташа поежилась и плотнее запахнулась в халат. – С тех пор, как появилась эта Чаша… нет, раньше, когда умер дедушка Димы… стало так страшно… холодно…

– Потерпи до завтра, – сказал я. – Завтра все кончится.

– А если они тебя убьют? – спросила она, не поворачивая головы.

– Во-первых, едва ли у них это получится. А во-вторых, даже если и так… по крайней мере, Чаша не достанется Хромцу. Уж эти ребята ее так просто не отдадут. Переправят куда-нибудь в Японию – и ищи ее по новой… А ты успокоишься, узнав, что я отдал жизнь во благо человечества.

– Дурак, – сказала Наташа, но таким тоном, что я не обиделся.

Я внимательно посмотрел на нее, потом обнял за плечи. Она не шевельнулась.

– Я думал, тебе уже все равно, – сказал я. – Извини.

Минуту или две мы молчали.

– Понимаешь, Ким, все очень сложно…

– Ага, – отозвался я. – Понимаю.

– Я не знаю. До сих пор не знаю наверняка…

Я промолчал.

– Я не люблю, когда меня заставляют против моей воли!

– Кто ж любит, – сказал я.

– Ким… ты очень на меня обиделся?

Я осторожно провел пальцами по ее волосам.

– Что ты, Натуля… Чем ты могла меня обидеть? Это я, возможно…

– Только не надо притворяться, – тихо попросила она. – Ты вел себя, как ребенок. Это меня разозлило.

Я подумал.

– Я, наверное, люблю тебя, – сказал я. – Никому этого не говорил, с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать… Вот поэтому-то все так и выходит…

За окном громыхнуло. Наташа полуобернулась и притронулась сухими губами к моей щеке.

– Ты сказал страшную вещь, Ким. Я так надеялась, что ты все-таки этого не скажешь…

– Почему? – тупо спросил я.

– Теперь ты просто не оставил мне выбора… Прости, – она высвободилась и пошла к двери.

– Постой, – сказал я. – Там дождь… Я не пущу тебя!

Она все шла к двери, и я представил себе, как она выходит на улицу, ловит такси и уезжает – к ДД, к тетке – неважно, уезжает и оставляет меня одного в моей пустой квартире, еще более несчастного, еще более раздавленного и жалкого, чем час назад. Это был конец, и я отчетливо понял, что произойдет, когда за Наташей захлопнется дверь. И в эту секунду раздался оглушительный стук.

Кто-то изо всех сил барабанил по кожаной обивке и по деревянному косяку двери, отчаянно стремясь ворваться в квартиру. Я прыгнул вперед, схватил Наташу за плечо, отбросил ее назад в комнату и, вытащив пистолет, прижался к стене сбоку от двери.

– Кто там? – Ответа не последовало, но удары обрушились на косяк с новой силой. Я почувствовал, как стекает по спине холодная липкая струйка пота, и открыл замок.

На пороге стоял Пашка, с упоением молотивший по деревяшке найденным где-то ржавым болтом величиной с хороший подберезовик.

– А, Ким, – сказал он, не прекращая своего увлекательного занятия, – привет. Я в гости пришел.

Я отобрал у него болт и молча, но очень сильно зашвырнул его в темный угол нашего коридорчика. Он испугался – в таком состоянии он, по-моему, никогда еще меня не видел.

– Иди домой, – глухо сказал я. – Иди домой, я сказал!

В это время, как нельзя более кстати, распахнулась дверь Пашкиной квартиры и в коридорчик выглянула Пашкина бабушка. Я молча развернул малолетнего диверсанта на сто восемьдесят градусов и подтолкнул в направлении к родному дому. Затем закрыл дверь, чувствуя, как бешено колотится сердце.

Наташа подошла ко мне сзади и обняла за пояс. Я высвободился и повернулся к ней – страх медленно уходил из ее глаз, и теперь в них была только боль.

– Ким, ты понимаешь, что если тебя завтра убьют…

Господи, подумал я, Господи Боже милосердный, неужели такое возможно?

– Нет, – сказал я и взял ее руки в свои. – Нет, меня не убьют завтра… Это я тебе обещаю.

А потом, когда мы лежали рядом обнявшись и я смотрел, как она дышит во сне, бесшумно и ровно, и любовался ее подрагивающими длинными ресницами, тьму за окном располосовал чудовищный ослепительно-белый разряд, и на мгновение все в комнате, залитой бело-голубым электрическим светом, стало мертвым и страшным. И Наташа застонала, не просыпаясь, и я замер над ней, парализованный ужасом, потому что услышал за раскатившимися ударами грома – тяжелые, размеренные, неотвратимые шаги судьбы.

13. МОСКВА, 1991 год. РАРИТЕТ ЛОПУХИНА ( II ).

– Мать твою так и еще раз так! – сказал таксист, сворачивая вслед за черным БМВ Олега на подозрительно расплывшуюся от дождя дорогу, уводившую вглубь елового леса. – Мы ж здесь завязнем на раз…

– Спокойно, – сказал я. – Раз он проедет, значит, и мы проедем.

– Ага, – хмыкнул таксист. – У него подвеска знаешь, какая?

В этот момент мы выскочили на неожиданно приличную бетонку, которая здесь, посреди леса, смотрелась странно. Шофера это удивило, меня – не очень.

Олег впереди посигналил габаритами и сбросил скорость.

– Подъезжаем, – пояснил я шоферу. – Будьте осторожней.

– Ага, – снова буркнул он.

Я расстегнул куртку – теперь пистолет можно было выхватить из кобуры практически мгновенно. Крепче сжал лежавшую у меня на коленях сумку с Чашей.

– Помните, о чем я вас предупреждал. При нападении или любой другой опасности – сразу сигнальте.

– Угу, – ответил таксист.

Он мне нравился. Стокилограммовый квадратный дядька с головой безрогого микенского быка и золотыми зубами. Мне рекомендовал его один мой приятель, долгое время специализировавшийся на охране ценных грузов, а затем ушедший на повышение в личные телохранители какого-то крупного фирмача. По его словам, таксист бывал в переделках, и, по моему, так оно и было. Я прикинул, сколько понадобится человек, чтобы с ним справиться, и решил, что за тылы можно не волноваться.

– Если увидите, что я бегу, заводите мотор сейчас же. Откройте дверцу и разворачивайтесь – я впрыгну на ходу.

– Не бэ, – сказал он снисходительно, – сделаем.

Бетонка уткнулась в металлический, крашенный зеленым забор. Олег посигналил, и цельнометаллические ворота медленно сдвинулись в сторону, открывая двухэтажный, солидных размеров дом из красного кирпича.

– Остановитесь перед воротами, – распорядился я. – И можете сразу же разворачиваться.

«БМВ» подъехал вплотную к дому и остановился перед черным прямоугольником полуподземного гаража. Олег вылез и раскрыл зонт. Помахал нам рукой.

– Во двор не заезжайте, – предупредил я. – Ни в коем случае. Счастливо.

Зонта у меня с собой не было, а если б и был, я не стал бы занимать свободную руку. Бросать зонт, чтобы выхватить пистолет, – такая роскошь вполне могла стоить жизни.

– Подстраховываетесь? – спросил Олег, кивая на мокнущее за воротами такси. – Что ж, разумно…

Он пошел вперед мягкой пружинящей походкой хищника. Был он на голову выше меня и килограммов на десять потяжелее. Четкая военная выправка наводила на мысль о том, что совсем недавно Олег тянул службу в рядах спецназа или десанта.

Мы взошли по ступенькам к тяжелой дубовой двери с глазком, и Олег нажал неприметную кнопку звонка. Дверь отворилась сразу же.

На пороге стоял молодой человек примерно моих лет, одетый в «адидасовский» спортивный костюм. То, что он не хозяин, а гард, было написано у него на лице, о том же свидетельствовали его гипертрофированные грудные мышцы и резиновая дубинка, которую он рассеянно вертел в руках. Расклад становился угрожающим, и я замер на ступеньках, как вкопанный.

– Ну, проходите, Ким, – сказал Олег, оборачиваясь. – Вас ждут.

– Это я вижу, – ответил я. – Можете передать вашему патрону, что я не войду в дом, пока он не начнет выполнять условия нашего договора.

– Вы о чем? – недоуменно спросил Олег. – Ах, это вы про Сергея… Не беспокойтесь, он просто сторожит первый этаж, при вашей беседе он присутствовать не будет. Как и я, впрочем, – добавил он, улыбаясь.

Но мне было не до улыбок.

– Пусть отойдет в глубину комнаты, – скомандовал я. – Вы, Олег, идите за ним.

Олег пожал плечами.

– Отойди, Сережа, – распорядился он и прошел в дом. Я шагнул следом.

Мы оказались в просторной гостиной, выдержанной в золотистых тонах. Посреди комнаты стоял покрытый парчовой скатертью овальный стол, вокруг него располагались шесть мягких кресел с высокими спинками. Гард, неприязненно глядя на меня, стоял за самым дальним из них. Дубинку он положил на стол. Что-то все больно просто, – подумал я.

– Куда дальше?

Олег, стоявший со скрещенными на груди руками у противоположной стены, усмехнулся и мотнул головой в сторону ближайшей ко мне двери.

– Идите до конца, поднимитесь на второй этаж и войдите в третью дверь направо. Мы с Сергеем останемся здесь. Да, кстати, оружие, я полагаю, при вас имеется? – он протянул руку.

– Обойдетесь, – зло сказал я и толкнул дверь плечом.

За дверью оказался короткий коридор, обитый панелями под красное дерево (а может, и самим красным деревом, судить не берусь). Я прошел по нему, как и было сказано, до конца и уперся в узкую каменную лестницу, на которой не смогли бы разминуться два человека. Рядом с лестницей, к моему немалому удивлению, обнаружился лифт, наличие которого в двухэтажном доме выглядело явным излишеством. Я проигнорировал его, взошел по лестнице и очутился в просторной курительной комнате, из которой действительно было три выхода.

Дом начинал меня подавлять. Я легко мог себе представить, что у него есть еще парочка подземных этажей (что, кстати, оправдывало бы существование лифта), в одном из которых расположилась уютная тюрьма со звукоизолированными пыточными камерами. Хуже всего было то, что, кроме Олега и Сергея, в доме вполне могла затаиться целая армия костоломов. Строго говоря, не исключалось, что они поджидают меня за третьей дверью направо.

Я глубоко вздохнул и постучал в дверь.

– Входите, входите, Ким, – зарокотал за дверью знакомый баритон.

– Не заперто.

Я медленно отворил дверь. Никаких костоломов за ней, слава Богу, не обнаружилось. Был там большой кабинет, с камином, шкурами и прочей аристократической дребеденью, огромный, в пол-стены аквариум с единственной плавающей в нем страшноватой рыбой-телескопом, гигантский стол, на котором вполне мог заниматься строевой подготовкой целый взвод пехоты, а за столом – чудовищных размеров мужчина.

Он был невероятно, неописуемо толст. Раздутые окорока рук розово высвечивали из отворотов богатырского парчового халата. Живот, напоминавший аппарат братьев Монгольфье, подпирал титаническую столешницу. Ног его я не видел, но, надо думать, они тоже были покрупнее, чем, например, мои.

Однако интереснее всего была голова. Неправильной, почти конической формы, увенчанная редкими пучками сальных волос, она, как утес, вырастала из плавно перетекавших в короткую жирную шею студенистых брылей щек. На огромном бесформенном носу кривовато сидели старомодные очки в тяжелой роговой оправе, и это была единственная деталь, роднившая его с привычным обликом Homo Sapiens'а. Не будь очков, хозяин кабинета казался бы инопланетянином.

В те полминуты, которые я столбом стоял на пороге, переваривая увиденное, меня можно было брать голыми руками. Я даже не сразу заметил сидевшего по правую руку от жирного исполина человечка, облик которого, хотя и был менее фантастическим, тоже навевал мысли о кунсткамере. Человечек был тощ, мал ростом, и чрезвычайно напоминал Дуремара из фильма про Буратино, но Дуремара до крайности истощенного и замученного суровой жизнью. Вообще эта парочка смотрелась как классическая иллюстрация к рассказу «Толстый и тонкий», и будь я не так озабочен судьбой Грааля, я бы, наверное, рассмеялся. А так я лишь удивленно поднял брови и шагнул в кабинет, плотно затворив за собою дверь.

– Здравствуйте, Ким, – пророкотала гора плоти.

– Добрый вечер, – вежливо ответил я, подходя к столу. Исполин снял очки и, превратившись в совершеннейшего марсианина, принялся протирать их тряпочкой. Дуремар подозрительно следил за всеми моими перемещениями маленькими, злыми, как у хорька, глазками.

Я пододвинул оказавшийся поблизости массивный деревянный стул с высокой спинкой, и уселся, закинув ногу за ногу. Сумку с Граалем я положил на край столешницы.

– Значит, вы утверждаете, что являетесь обладателем Грааля? – добродушно поинтересовался толстяк. – Того самого Грааля, который искали сначала рыцари Круглого Стола, затем якобы нашли катары, а совсем недавно вроде бы спрятали в Альпах нацисты? Знаете эту версию, мой мальчик? Ведь тысячи людей во всем мире, знатоки пропавших сокровищ, профессионалы, считают, что Грааль был спрятан эсэсовской айнзатцкомандой где-то в окрестностях горы Хохфайлер незадолго до падения Третьего Рейха! Как вы докажете, что ваш раритет и есть подлинный Грааль?

Он широко улыбнулся. Зрелище было, замечу в скобках, отталкивающее.

– Я не стану ничего доказывать, – сказал я. – Я привез эту вещь и могу вам ее продемонстрировать. А вы, я надеюсь, разберетесь сами.

Дуремар скорчил презрительную гримаску. Он, вероятно, и был тем самым экспертом, в чью задачу входило определение подлинности раритета Лопухина.

Я расстегнул молнию сумки и вытащил Чашу. Осторожно поставил ее перед толстяком.

Чаша приятно грела пальцы. Ни разу больше мне не удалось испытать такого же ощущения безграничной мощи, которым она одарила меня в момент моего первого прикосновения к ней, и все равно держать в руках ее было наслаждением. Я не хотел с ней расставаться, но еще меньше я хотел вновь встретиться с лысым убийцей.

Человек-гора не стал брать ее в руки. Он наклонил свою коническую голову и внимательно ощупал взглядом все выступы, бугорки и изгибы Чаши. Осмотр длился минуты три, и за это время Дуремар даже не пошевелился в своем кресле.

– Забавно, – изрек наконец толстяк. Он откинулся на спинку своего дубового сиденья и довольно потер огромные подушкообразные ладони. – Очень забавно, Ким. Вы это, случаем, не сами сделали?

– Сам, – сказал я. – Ночами, на токарном станке.

Он расхохотался. Шмыгнул громадным носом.

– Как, бишь, вы определяете ее возраст? Пять тысяч лет? Это что же, шумеры, что ли?

– Не знаю, – я покачал головой. – Может быть, шумеры. А может быть и нет. Она очень древняя.

– Ну-с, – хмыкнул Валентинов, – вы уж, юноша, не обижайтесь, ежели мы с Михаилом Львовичем вас несколько разочаруем… Вот, кстати, прошу любить и жаловать, Михаил Львович, крупнейший специалист в стране по антикам… и по Востоку тоже не из последних, так, Михаил Львович?

Михаил Львович Дуремар важно наклонил головку, над которой, похоже, успели потрудиться эквадорские индейцы-хиваро, известные также как «охотники за черепами». Я лучезарно улыбнулся ему.

– Так что уж если он скажет, что это у вас подделка, – продолжил толстяк, – значит, так оно и есть, юноша… Стало быть, вас обманули. Жаль, конечно, будет, но что уж тут поделаешь…

– Вы посмотрите сначала, – посоветовал я. – Тогда и поговорим.

– Ну что ж, – не стал спорить человек-гора. – Посмотрим.