Текст книги "Завещание ночи"

Он выпростал из парчовых складок халата толстенную, как бревно, лапу и схватил Грааль за ножку. Протянул Чашу Дуремару, но на полпути остановился и с изумлением на нее уставился.

– О! – сказал он. – Ого!

Я усмехнулся. Он бережно обхватил Грааль второй лапой и нежно погладил. На блиноподобном лице его было крупными буквами написано слово «кайф».

Через минуту все кончилось.

– Это что, – строго спросил толстяк, вращая Чашу в руках.

– Какой-нибудь фокус?

Я пожал плечами.

– Это ее свойство. Необъяснимое, я думаю.

– Посмотрите, Михаил Львович, – сказал он, отдавая, наконец, Чашу Дуремару. Тот осторожно принял ее и поднес почти к самому кончику острого носа. Прошло несколько секунд, и выражение его лица странно изменилось.

– Эк-хм, – кашлянул он, и это был первый звук, который я от него услышал. – Кх-гм, гм…

– Скажите, э-э, Ким, – вопросил Валентинов, – а эта… штучка, случайно, не радиоактивна?

Как ни странно, такая простая мысль почему-то не приходила мне в голову. Я, однако, не стал показывать свою неосведомленность и твердо сказал:

– Нет.

Это его удовлетворило. Он сложил на колышащемся студне живота свои бесформенные руки и обратил благосклонный взгляд в сторону Дуремара. Дуремар же с головой ушел в изучение Чаши: пальчики его суетливо бегали по ее поверхности, он что-то пыхтел себе под нос и вообще выглядел страшно заинтригованным.

– Ну что? – участливо обратился к нему человек-гора. – Что скажете, Михаил Львович?

Михаил Львович сказал «хм-гм», потом поднял на меня маленькие слезящиеся глазки и поджал губы.

– Эта вещь, – произнес он голосом, сухим, как осенний лист, – требует длительной экспертизы.

Толстяк шумно вздохнул.

– Видите, – развел он руками, – длительной экспертизы, мой мальчик! Так что, я полагаю, мы сейчас составим расписку, вы оставите вашу вещь здесь на предмет изучения, а мы вам сообщим, как только будет получен результат…

Я поднялся и вырвал Грааль из лапок Дуремара.

– В таком случае я вынужден удалиться, – сказал я. – Всего хорошего, господа.

– Эй! – протестующе воскликнул Валентинов.

Я обернулся.

– Подождите, юноша… Не будьте таким импульсивным… Не хотите расписку – что ж, ваше право… Михаил Львович, сколько времени может занять экспертиза?

Дуремар перегнулся к нему через стол и зашептал что-то в расплющенное мясистое ухо.

– Ну вот, – снова вздохнул человек-гора, – Михаил Львович утверждает, что мог бы составить предварительное суждение часа за полтора-два. Вы, конечно, можете подождать в доме, мой мальчик… На первом этаже есть неплохой бар, в подвале – сауна с бассейном…

– Вся ваша экспертиза должна проходить на моих глазах, – сказал я. – Иначе сделка не состоится.

Они переглянулись, и Дуремар едва заметно пожал плечами. Гигант кивнул.

– Как вам будет угодно. Хотите кофе? Может быть, виски?

«С клофелином», – мрачно подумал я. Вслух сказал:

– Нет, благодарю вас. Экспертиза будет проходить здесь?

– В библиотеке, – проскрипел Дуремар.

Мы перешли в библиотеку. Хозяин, несмотря на свои габариты и вес, составлявший, по моим прикидкам, около двух центнеров, двигался достаточно легко, что делало его похожим на резинового слона, надутого гелием. В библиотеке он, пыхтя, влез в солидных размеров вращающееся кресло и указал мне на стоявшую у стены козетку. Я поблагодарил, но уселся на стул, передвинув его так, чтобы он загораживал единственную в помещении дверь.

Пока Дуремар готовился к работе, устанавливая лампу и обкладываясь какими-то фолиантами, я, недоумевая, рассматривал библиотеку. Весь этот дом, как и сам его хозяин, были для меня одной большой загадкой. Кем был огромный урод, готовый заплатить полтора миллиона за древнюю чашу? Безумцем-коллекционером? Но откуда у коллекционера такие деньги? Барыгой, сплавляющим антиквариат «за бугор»? Но откуда у барыги такой аристократический замок и такая профессорская библиотека? Или же мой многомясый клиент был неким симбиозом этих двух типов, фантастическим, как и его внешность? Что касается Дуремара, то тут все обстояло намного проще – я узнал его. Когда я был студентом и добросовестно посещал не только полагающиеся по программе лекции и семинары, но и разнообразные факультативы, мне пару раз случалось забредать в тихую темную аудиторию, где будущие искусствоведы просматривали цветные слайды, изучая памятники культуры давно ушедших эпох. Слайды демонстрировал, комментируя их сухим скрипучим голосом, доцент кафедры искусствоведения Лев Михайлович Шмигайло. То, что Валентинов, который, кстати говоря, наверняка был не Валентиновым, упорно называл его Михаилом Львовичем, меня не слишком смущало.

Шмигайло-Дуремар увлекся и работал вовсю. Иногда он выборматывал какие-то нечленораздельные слова, очевидно, свидетельствующие о его крайнем возбуждении. Лже-Валентинов благодушно поглядывал на него поверх яркого иллюстрированного журнальчика – по-моему, порнографического. Я пристально наблюдал за обоими, гадая, насколько велики мои шансы выбраться из этого уютного местечка живым и невредимым.

Минут через сорок, в течение которых мы с толстяком не перемолвились ни одной фразой, а доцент Шмигайло произнес членораздельно единственное слово «меандр», в дверь постучали. Стук раздался прямо над моим ухом, и я несколько напрягся.

– Что такое? – загрохотал толстяк. – Кто там? Мы заняты!

– Это Олег, – донесся из-за двери голос рысьеглазого. – Вам звонят из Берна, Константин Юрьевич…

– Подождут! – рявкнул Валентинов. – Я занят!

– Это срочно, – настаивал Олег. – У Шульца крупные неприятности…

– Ладно, – буркнул человек-гора и поднялся. – Дайте пройти, юноша…

Я встал, осторожно отодвинул стул и отошел вглубь комнаты. Дуремар остался у меня за спиной, но этого можно было не бояться.

Огромный человек проплыл мимо меня, обдав запахом какого-то приторно-сладкого одеколона. Дверь растворилась, и он вышел. Я скосил глаза на доцента. Тот продолжал работать, не обращая внимания на происходящие вокруг перестановки.

Я подумал, что, возможно, удаление толстяка было частью хитрого плана. Теперь, когда в комнате не осталось никого, кроме нас с доцентом, сюда можно было врываться и при желании даже устраивать пальбу. С другой стороны, это было бы необъяснимым мальчишеством со стороны Валентинова – сегодня утром, когда он вновь позвонил мне, чтобы подтвердить нашу договоренность, я назвал ему три фамилии, которые должны были заставить его призадуматься. Покровительство этих людей было определенной гарантией того, что я вернусь в Москву по крайней мере живым, и хотя на самом деле я успел связаться лишь с одним из тех, кого назвал Валентинову, блеф был серьезный. Блефуя так, можно выиграть. Можно, однако, и проиграть, мрачно подумал я.

Я прошелся по комнате, похрустел суставами, затем бросил взгляд на валявшийся на столе журнальчик. Он назывался «Gay Club», и на обложке его был изображен обнаженный мальчик, играющий с мячом.

Толстяк отсутствовал минут десять. Когда он вошел, я вновь припер дверь стулом и принялся разглядывать альбом Обри Бердслея, не переставая время от времени поглядывать за своими подопечными. Прошло еще полчаса. Валентинов отложил «Gay Club» и взялся за пухлый каталог «Сотбис». Я изучил Бердслея и переключился на томик стихов Ли Бо. Дуремар вытащил откуда-то чемоданчик с колбами и реактивами.

Время тянулось медленно, как в старой китайской пытке.

Еще через час Дуремар сложил в чемоданчик все свои причиндалы, убрал в аккуратный черный футляр небольшой микроскоп и с тяжелым вздохом поставил Чашу перед толстяком.

– Ну-с, Михаил Львович? – Валентинов небрежно бросил каталог рядом с Граалем. – Каково же будет ваше просвещенное мнение?

– Похоже, вещь подлинная, – нехотя проскрипел Шмигайло. – Все остальные соображения я хотел бы высказать вам лично.

– В таком случае я подожду в кабинете, – улыбнулся я.

Валентинов благосклонно кивнул. Уже открывая дверь, я сделал вид, что только что вспомнил об очень важной вещи, вернулся и забрал Чашу со стола.

– Она побудет со мной, – любезно объяснил я.

В кабинете никого не было. Я постоял около потрескивающего камина, пощелкал пальцами по толстому стеклу аквариума, пугая пучеглазую рыбу-телескоп, подошел к окну и внимательно изучил открывающийся из него вид. Окно выходило на двор и лес за ним, и видно было, как подрагивают за пеленой дождя габаритные огни моего такси за оградой дома.

За моей спиной распахнулась дверь. Я моментально обернулся. На пороге стоял улыбающийся толстяк.

– Ну что ж, мой мальчик, поздравляю! Ваша вещь действительно подлинник.

– Спасибо за поздравление, – вежливо ответил я. – Но то, что она подлинник, я знал еще до того, как пришел к вам.

– Ну, ну, это ведь уже не так важно, – бодро заявил он, потирая руки. – А любопытно было бы узнать, юноша, каково все-таки происхождение этой вещицы? Грааль это или не Грааль, сейчас, понятно, никто с уверенностью не скажет, но вещь, безусловно, древняя, это и Михаил Львович подтверждает… Так откуда она у вас?

– Полагаю, это не так уж важно, – заметил я в тон. – Скажем, досталась в наследство… До этого она много веков хранилась в забытом Богом ламаистском храме где-то в Центральной Азии.

Он вдруг необычайно оживился.

– Ах-х, в Азии… Значит, правда то, что катары, спасаясь от карателей Де Монфора, унесли ее на восток… Люди Гиммлера искали ее в замках Южной Франции, а она лежала в каком-то грязном капище на Востоке… Хваленое «Анненербе»! – хмыкнул он и вдруг осекся. – Однако же все это не существенно, юноша. Поговорим о цене.

– Поговорим, – согласился я.

Он прошествовал к своему креслу. Дверь в бибилотеку осталась закрытой.

– Цена, которую вы заломили, юноша, совершенно нереальна, – сказал он.

– Для кого как, – дипломатично возразил я.

– Для любого нормального человека, – отрезал толстяк. – Да, вещь подлинная, да, возможно, это шумеры, но цена ей – не полтора миллиона, а, максимум, тысяч двести.

Я улыбнулся и провел пальцем по краю Чаши.

– Вам, очевидно, небезынтересно будет узнать, что не далее, как вчера человек, предлагавший мне за нее миллион, позвонил и предложил удвоить цену… Пожалуй, я приму его предложение.

Лицо огромного человека побагровело.

– Это примитивный шантаж, юноша! Никто не в состоянии дать за эту вещь больше, чем она стоит в действительности! И если я, профессионал в своем деле, говорю вам, что она стоит двести – ну, максимум двести пятьдесят тысяч, то значит, так оно и есть!

– Жаль, – сказал я. – Жаль, что мы не нашли общего языка. Вы, я заметил, просматривали каталог «Сотбис"… Так вот, будучи профессионалом, вы не можете не знать, что на аукционе Сотбис легендарный Грааль стоил бы не один миллион – фунтов стерлингов, разумеется. А сколько могла бы дать за него небезызвестная галерея Гугенхейма, например, я вообще затрудняюсь предположить…

Он фыркнул.

– Почему же, в таком случае, вы сами не попытаетесь предложить ваш раритет этим организациям, юноша? Или вы полагаете, что мне это сделать легче? И даже если допустить на мгновение, что это так, неужели вы всерьез предполагаете, что какой-либо солидный аукцион выставит на торги вещь, не имеющую сопроводительных документов? А что я могу написать в таком документе – сначала использовалась в кишлаке Большие Ишаки в качестве тазика для кизяка, а потом была выкрадена оттуда мелким шантажистом по имени Ким? А, юноша?

Я снял со стола сумку и запихал в нее Чашу.

– Действительно, жаль. Вы должны понимать, что шанс, подобный этому, выпадает раз в жизни.

Я медленно поднялся, взял сумку и боком, держа в поле зрения толстяка, двинулся к двери. У меня не было сомнений относительно его решимости оставить Чашу себе – вот только способы, которыми он мог это сделать, были различны.

– Стойте, – хрипло сказал он, когда я почти добрался до двери.

Я остановился и посмотрел на него. Отвисшая нижняя губа его дрожала.

– В ваших рассуждениях есть рациональное зерно, юноша… Знатоки мирового антиквариата могут высоко оценить эту вещь… Но – могут! Гарантий тут быть не может. Вы же сами говорили – это уникум. Такие раритеты не проходят по каталогам…

– Бросьте, – перебил я. – Грааль – это же вам не авангардистская картина, которая может понравиться, а может не понравиться. Грааль – это, в сущности, бесценная реликвия. Десять миллионов баксов – это наверняка.

– И все равно, – он сунул руку в карман халата, и я внутренне напрягся. – Все равно, полтора миллиона – это слишком много. – Он извлек из кармана огромный, как простыня, платок и утер взмокшее лицо. – Я несу большие убытки. Переправка через границу. Прикрытие… В конце концов, вы знаете, сколько стоит консультация Михаила Львовича?

– Догадываюсь, – небрежно бросил я. – Шмигайло – хороший специалист.

Это его добило. Он замер с платком в руке, а я перебросил сумку на другое плечо и взялся за ручку двери.

– Но это, согласитесь, ваши проблемы. Всего доброго, Константин Юрьевич.

– Ну, хорошо! – крикнул он мне вслед. – Вернитесь, юноша!

Я с сожалением отпустил дверную ручку и вернулся к столу.

– Так что, Константин Юрьевич, – спросил я и подмигнул.

– Договорились?

– Вы, юноша, разбойник, – вздохнул он. – Гангстер. Полтора миллиона! Это же сумасшедшие деньги!

– Но десять миллионов еще более сумасшедшие деньги, – заметил я.

– Вы полагаете, я держу такие суммы дома? – осведомился он.

– Честно говоря, меня это не интересует, – сказал я холодно. – Могу лишь повторить то, что уже говорил вам вчера, – я очень ограничен во времени. Не исключено, что те люди могут пойти на крайние меры уже сегодня…

Он поднялся из-за стола и навис надо мной, грозный, как туча.

– Подождите здесь! – рявкнул он.

Дверь с шумом захлопнулась за ним. Доцент Шмигайло высунул из библиотеки свою засушенную головку, покрутил крысьим носом и спрятался обратно. Я автоматически проверил пистолет. Наступал решающий момент игры.

На то, чтобы собрать полтора миллиона зеленых, ему потребовалось десять минут – в два раза меньше времени, чем мне, чтобы пересчитать деньги. Семьдесят упаковок по сто стодолларовых купюр в каждой и сто шестьдесят пачек с пятидесятидолларовыми банкнотами – такую кучу денег я видел первый раз в жизни.

Я проверил, плотно ли запечатаны пачки, надорвал одну из них и посмотрел, не «кукла» ли это. Все было в порядке.

– Не волнуйтесь, юноша, – недовольно прогудел Валентинов. – Мы не жулики!

– Похвально, – ответил я ему любимым словом Олега. Свалил все пачки в сумку, бросил сверху тряпку, в которую была завернута Чаша, и застегнул молнию. – Поздравляю с приобретением Грааля.

Прежде чем отдать ему Чашу, я на мгновение задержал ее в руках. Мне показалось, что я слышу какой-то слабый импульс, дальний отголосок той вселенской мощи, что затопила меня два дня назад в прихожей моей квартиры.

– Прощай, – сказал я Чаше и вручил ее толстяку.

Он тут же потянулся к ней своими жирными лапами и схватил так крепко, будто она могла раствориться в воздухе. Рот его расплылся в чудовищной ухмылке, глаза за толстыми линзами подернулись маслянистой пленкой.

Я вдруг почувствовал, как у меня бешено заколотилось сердце, закружилась голова. Каким-то образом это было связано с Чашей, и несколько мгновений я боролся с сумасшедшим желанием вырвать у него Грааль и бежать из этого дома, куда глаза глядят. Потом дурнота прошла, и я очнулся.

– Еще раз предупреждаю, – сказал я. – За Чашей охотятся. Будьте внимательны, принимайте все меры предосторожности…

– До свидания, мой мальчик, – прогудел толстяк, поворачиваясь ко мне необъятной спиной.

Я шел к двери с чувством, что совершаю непоправимую ошибку. На пороге я еще раз обернулся, чтобы последний раз взглянуть на Грааль, но Валентинов по-прежнему стоял ко мне спиной, и я ничего не увидел. Я вздохнул и вышел из кабинета.

В курительной, закинув ногу за ногу, сидел Олег, и на коленях у него лежал длинноствольный пистолет с черной шишкой глушителя.

Я остановился. Весь вечер я ожидал этого и в конце концов оказался совершенно не готов, как часто бывает, когда речь заходит о действительно серьезных вещах.

– Поговорили? – спросил он, улыбаясь жесткой, скрывающей зубы улыбкой.

Я сделал слабое движение правой рукой – невинное движение, позволяющее, однако, проследить за реакцией партнера.

– Не надо лишних жестов, – сказал Олег. Он не шелохнулся, но я был уверен: стоит мне сделать что-нибудь по-настоящему угрожающее – сунуть руку под куртку, например – и пистолет моментально нацелится мне между глаз. Или в живот, что, кстати, тоже не слишком приятно.

– Значит, мы не договорились, – сказал я, опуская руку. – Жаль.

Скрипнула позади дверь – не та, из которой я вышел, а другая, ведущая направо. Я чуть повернул голову и увидел Сергея – он стоял метрах в трех от меня, сжимая в здоровенном кулаке неразлучную резиновую дубинку.

Что-то в этой картинке логически не состыковывалось. Олег с пушкой… гард с дубинкой… и я с сумкой, набитой деньгами. А в кабинете – Валентинов с Граалем, Валентинов, который заранее был предупрежден о том, что о моем визите сюда знают весьма и весьма могущественные люди… Неужели он разгадал мой блеф? Нет, подумал я с бессильной злобой, или меня надо было кончать раньше, или нечего пытаться отобрать назад честно заработанные деньги!

– Забери у него оружие, – приказал Олег.

Гард подошел ко мне сзади и быстро обыскал. Вытащил из кобуры пистолет и снова отошел на три метра.

– Хорошая пукалка, – заметил он почти уважительно. – «Вальтер»! Где отсосал?

– В «Детском мире» купил, – хмуро ответил я.

– Стрельба нам здесь ни к чему, правда, Ким? – улыбнулся Олег.

– Хозяин не любит шума, да и мебель ценная… Вам, кстати, не тяжело? Плечо не болит?

Сергей сделал шаг ко мне и протянул руку. Я нехотя снял с плеча сумку, испытывая сильное желание заехать этой сумкой по его квадратной физиономии.

– Ну, что? – продолжал ухмыляться Олег. – Так лучше? Тогда – вперед.

Я не люблю разговаривать в подобных ситуациях – предпочитаю действовать. Но здесь действовать было невозможно – во всяком случае, я еще не видел, каким путем мне удастся вырваться из-под опеки двух милых молодых людей. Поэтому я сказал:

– Вашему патрону придется ответить за эту самодеятельность.

Прозвучало это достаточно жалко. Олег прищурился.

– Вперед, я сказал, – повторил он.

Я пожал плечами и пошел к лестнице. Олег двигался в нескольких шагах позади, держа пистолет у бедра, как и подобает специалисту. Гард, обе руки которого были теперь заняты сумкой и дубинкой, замыкал нашу торжественную процессию.

Лестница была слишком узкой, чтобы развернуться. Да и вообще они вели меня по всем правилам, надо отдать им должное. «Что ж, по крайней мере, Чаша в надежных руках» – подумал я.

В гостиной, к моему изумлению, сидела девушка. Я плохо рассмотрел ее лицо, так как был в этот момент занят несколько иными проблемами, но у меня создалось впечатление, что, увидев нас, она жутко удивилась. Она попыталась встать, но Олег махнул рукой (я увидел, как дернулась его тень, ползущая впереди меня), и она снова опустилась в кресло.

– Добрый вечер, – поздоровался я. Она автоматически кивнула.

– Я, к сожалению, не могу уделить вам должного внимания, – продолжал я. – Видите ли, обстоятельства, в которых я оказался…

– Вперед, – прошипел у меня за спиной Олег. – Быстро!

Я улыбнулся девушке и пошел дальше. «Сейчас они меня убьют, – подумал я тоскливо. – Выведут во двор и шлепнут где-нибудь у сортира…»

– Открой дверь, – приказал Олег. – И не вздумай бежать – стреляю сразу.

Я вышел под дождь. До земли было метра два – двенадцать ступенек, я запомнил это, когда поднимался в дом.

– Спускайся, – донеслось сзади. – Медленно.

Ступеньки были скользкими. Я взялся одной рукой за перила, соображая, успею ли я перенести в прыжке свое тело в темноту до того, как Олег спустит курок. Сомнительно – я все-таки имел дело с профессионалом.

Я шагнул с последней ступеньки и оказался на мокрой земле. Наверху приоткрылось окно – возможно, Валентинов отворил его, чтобы посмотреть, как меня будут выводить в расход.

Что-то тяжелое ударило меня в спину. Я машинально упал лицом вперед, успев в последнюю секунду поставить в упор руки. Чавкнула брызнувшая мне в лицо жидкая грязь, и я увидел рядом с собою свою сумку.

– Расслабься, – весело крикнул сверху Олег. – Мы просто немножко пошутили.

Я скрипнул зубами и встал. Поднял сумку, расстегнул – она по-прежнему была битком набита деньгами.

– Не забудь пушку, Ким!

«Вальтер», тускло сверкнув в падавшей из двери полоске света, шмякнулся к моим ногам. Я поднял его, выщелкнул обойму – патронов, естественно, не было.

– В следующий раз будете вести себя вежливее, – пророкотал сверху густой голос Валентинова. – Надеюсь, вы хорошо усвоите этот маленький урок, юноша…

Я сплюнул и пошел к воротам. Ботинки разъезжались по жидкой грязи, ноги дрожали. Около ворот я остановился, чтобы немного успокоиться. Джинсы и куртка были в мокрой земле. Я отломил у какого-то куста ветку с густыми листьями и вытер наиболее грязные пятна.

– Ведь чуть не шлепнули, сволочи! – сказал я вслух.

Я вспомнил улыбку Олега, и меня замутило. Ситуации, когда тебя бьют, а ты не можешь дать сдачи, в моей работе не так уж редко встречаются, но это не означает, что я к ним привык. Каждое новое унижение – это унижение.

– Дерьмо, – сказал я и пошел к машине.

Таксист был начеку. Он так и не подумал разворачиваться, и, как только я вышел за ворота, ослепил меня фарами. Я прикрыл глаза рукой.

– Все путем? – спросил он, когда я упал на сиденье. – Что-то ты уж больно грязный.

– А у них там не убирают, – объяснил я. – Поехали, все нормально.

Тяжелые еловые лапы хлопали по крыше машины, желтоватый свет фар выхватывал из темноты какие-то прогалины, поваленные деревья, заросли папоротников, все остальное тонуло в густом мраке и казалось враждебным и грозным. Медленный ленивый дождь стучал по стеклам, лениво двигались «дворники», бурчал что-то под нос шофер, в машине было тепло и уютно. Я сидел, прижимая к себе сумку, в которой лежало полтора миллиона, и думал, что все, наконец, завершено. Чаша более не принадлежит ДД, и надо мной отныне не будет висеть страшный груз ответственности, взваленный на мои плечи стариком Лопухиным. Круг разорван, и нить моей судьбы вырвалась из сотканного не для нее узора. Можно отдохнуть, подумал я, наконец-то можно отдохнуть… Расслабься, сказал Олег, и он был прав. Я разделался с этой историей, продал Чашу, спас ДД от фамильного проклятия и честно заработал сто пятьдесят тысяч. Десять процентов от сделки, обычный тариф посредника. Конечно, я рисковал жизнью, конечно, меня чуть не убили и надо мною вволю поиздевались, но ДД об этом никогда не узнает. Сто пятьдесят тысяч, в конце концов, неплохие деньги за три часа ожидания смерти и десять минут унижения. Но главное – главное, я освободился от Чаши.

На Арбате я расплатился с таксистом, скинув ему сотню сверх договоренности, и попросил подождать меня минут десять – засиживаться у ДД я не собирался. Лифт не работал. Я прыжками влетел на пятый этаж и до предела вдавил кнопку звонка.

Дверь открыла мать ДД. Она была облачена в вечерний халат, и взгляд, которым она меня наградила, лишь с очень большой натяжкой можно было назвать благожелательным.

– Простите, Дима дома?

Она посмотрела на часы. Посмотрел на часы и я. Была половина второго ночи.

– Нет, – сказала она. – Он звонил пару часов назад, справлялся о вас. Ничего больше сказать вам не могу.

– Извините, – пробормотал я, инстинктивно подаваясь назад. Дверь передо мною захлопнулась. Минуту я смотрел на нее с бессмысленной усмешкой, потом повернулся и пошел вниз по лестнице.

Такси с ревом пронеслось по пустынной ночной Москве и оглушающе заскрежетало тормозами в моем тихом дворике. Я вылез из машины и пожелал таксисту доброй ночи.

Дом уже спал. Под самой крышей, на двенадцатом этаже, розоватым светом мерцало окно: возможно, там сидели на кухне за маленьким столиком молодые муж и жена и говорили о том, что надо бы, наверное, завести ребенка. А может быть, сидел одинокий старик, а перед ним стояла кружка с остывшим чаем и дымилась в пепельнице папироса… Я постоял, глядя на это окно, дожидаясь, пока затихнет в густой темноте ночи мотор такси, и вошел в подъезд.

ДД сидел на ступеньках лестницы перед лифтом. Он выглядел так, как может выглядеть человек, из которого вытащили все внутренности и кости – не человек, а пустая оболочка. Лицо без лица, ноппэрапон. На мгновение мне стало так страшно, что захотелось прыгнуть обратно в лифт и нажать кнопку первого этажа.

Я сделал шаг вперед и остановился перед ним. Дверцы лифта с обреченным стуком захлопнулись у меня за спиной. Он поднял пустые остановившиеся глаза и посмотрел на меня.

– Хромец забрал Наташу, – сказал он.

А ведь я знал, мелькнула у меня дикая мысль. Знал, что так будет, еще с того момента, когда отдал Чашу и почувствовал эту подкатывающую к горлу дурноту… И потом, в машине, когда думал о том, как все хорошо закончилось. Потому что это не могло хорошо закончиться. Не могло.

– Мы были на похоронах, – он говорил быстро, как будто боялся, что я его прерву и он не успеет все рассказать, – я стоял у самой могилы, а Наташа с краю, ее оттеснили… Подъехала машина, я слышал шум двигателя… Ведь никто, кроме тебя, его же не видел, Ким… Потом мне сказали, что к ней подошел высокий мужчина в форме, показал документы и повел к машине. Когда деда опустили в могилу… там еще веревка зацепилась, долго не могли снять… я стал ее искать, но они уже уехали. А потом… потом он позвонил мне домой.

Голос его стал совсем тонким, но лицо по-прежнему было застывшим, как гипсовый слепок.

– Он потребовал, чтобы мы отдали ему Чашу. Тогда он вернет Наташу целой и невредимой. А если нет… если нет…

Внезапно я почувствовал, какой тяжелой стала сумка. Кожаный ремень давил на плечо, грозя проломить ключицу. Я дернул плечом и сбросил сумку на пол.

– Ты же сможешь взять Чашу назад? – спросил он, и в его лице впервые что-то дрогнуло. – Ты ведь сможешь это сделать, да, Ким? Почему ты молчишь, Ким? Почему ты молчишь?

Я взял его левой рукой за рубашку и рывком поставил на ноги. Лицо ДД висело где-то надо мной и было по-прежнему отрешенным и застывшим. Я ударил его коротким прямым ударом в солнечное сплетение, и увидел, как в его глазах появилась боль. Он судорожно всхлипнул и выбросил вперед правую руку, попав мне по губам.

Я почувствовал на языке привкус крови и улыбнулся – первый раз за этот долгий вечер.

Сложенными в замок руками я нанес ему сильный удар по подбородку. Голова ДД мотнулась назад, как у китайского болванчика, очки улетели в пролет лестницы и рассыпались там шуршащим звоном. Я не дал ему обрушиться на ступеньки, схватил за руку, рванул на себя и встречным ударом разбил ему нос. Он тонко взвизгнул и закрылся руками.

Несколько секунд я смотрел на его большие ладони с нелепо растопыренными тонкими пальцами пианиста, на вытекающие из-под них струйки крови, потом отпустил его и сел на ступеньки. Он возился где-то за моей спиной, всхлипывая и скуля, но мне уже было все равно. Пришла ночь, и посмотрела мне в глаза, и поглотила меня. Я сидел на грязной, заплеванной и забрызганной кровью лестнице и смотрел в лицо Ночи.