Текст книги "Люди в сером 2: Наваждение"

Помня, видимо, наставления ГРОБа про злого и доброго следователей, Анисимов произнес мягким голосом:

– Ну, продолжайте. Не бойтесь. Рассказывайте все, какой бы странной и нелепой вам не казалась эта история. От того, что вы нам поведаете, зависят многие судьбы. Это не шутка.

Несколько воодушевившись после его слов, Грушин позволил себе выпрямиться, расправил плечи. Начал говорить.

– Ну, шел, значит, я мимо дома Мясоедова и надумал к нему заскочить. Уверен был, не откажет, тем более что у меня с собой было кое-чего. А он, зараза, не открывал. Я подумал, что Мясоедов спать завалился раньше времени. Тогда, чем в дверь трезвонить, решил его через форточку крикнуть. Ну, взбрело что-то в голову, сами знаете, по пьяни. Я вышел на улицу. Взобрался сначала на козырек подъезда, потом на карниз, голова бедовая. Ну, в общем, до мясоедовского окна добрался, внутрь заглянул, его и увидел… Ну, того типа, который «Хоттабыч». В прихожей он стоял. Далеко от окна. Если бы свет в коридоре не горел, я бы его и вовсе не заметил… Сперва-то подумал, что это сам Мясоедов так прикалывается. Будто на маскарад вырядился. На голове чалма какая-то, одежда вся грязная изодранная, то ли халат, то ли не халат, штаны на штаны не похожи. И еще борода эта. Она меня смутила – какая-то странная. Длинная, острая. У нас таких не носят. Я еще подумал – Мясоедов прям самого старика Хоттабыча решил в народном театре сыграть… Вижу вдруг – Мясоедов-то оказывается на полу лежит. Я его в первый момент и даже и не разглядел. А потом смотрю – и точно Мясоедов это, на полу-то… Руки у него скрюченные и сам подергивается, как будто током ударенный… А этот тип с бородой над ним стоит и с кем-то говорит, причем так яростно, будто спорит. Только я поначалу не видел, с кем он там говорит. А потом появился второй. Ну, который «Пуговкин». Я почему так его назвал – потому что он был похож на того прораба из комедии, ну помните «Операцию Ы»? В шортах и пробковом шлеме, он все о космических кораблях и о Большом Театре разглагольствовал. Он тоже был с бородой, только у этого пожиже немножко. Потом смотрю, тот первый тип, ну, который «Хоттабыч», значит, в мою сторону показывает, на меня тычет. Тогда же на меня и второй взглянул. И, верите, у меня внутри все будто оборвалось… Они знаете…

Грушин замолчал и по очереди испуганно заглянул в глаза Анисимова и Вольфрама, желая убедиться, что те не только его внимательно слушают, но и готовы верить каждому произнесенному слову.

– Говорите, – снова попросил Анисимов.

– Все, что скажу – истинная правда! – замечая, что лица слушателей по-прежнему серьезны, выпалил Грушин и выдохнул, как будто снимая с себя тяжелый груз. Видно было, что дальше говорить ему стало легче.

Он эмоционально начал показывать руками.

– … Представьте. Я за окном стою! А они там, в коридоре! И на меня смотрят! Этот Хоттабыч дурацкий. И Пуговкин, который не Пуговкин, а только прикидывается. А сами ажно светятся оба, будто лампочками обвешанные! Тут Хоттабыч протянул руку ко мне, как сожмет и!.. Как будто меня за горло схватил! Представляете? Будто рядом стоит, и держит меня за горло. И душит! Вы не знаете, что я тогда пережил. Хотел спрыгнуть с окна-то. А не получается. Не могу. А в горле все сдавило, и дышать невозможно. В глазах темнеет. Я уже ничего не соображал, когда вдруг взорвалось все, там в квартире!.. Вот тогда я на улицу выпал вместе с окном. А потом кричать начал. Даже не помню, что именно кричал. Наверное, требовал, чтобы открыли квартиру Мясоедова! Никогда я такого ужаса не испытывал. Я же протрезвел тогда в единую секундочку! В милиции-то мне не поверили. А он держал! И еще будто в голову ко мне залез…

Грушин закончил, и смотрел на агентов с нескрываемой надеждой, что хоть сейчас-то его не примут за психа.

– Ну, а в тот момент, когда вас душили, вы что-то еще успели увидеть? – спросил Анисимов.

Грушин широко раскрыл глаза.

– Значит ли это, что вы мне полностью верите? Мне не поверили, что я со второго этажа упал и даже не ушибся.

– Мы верим в то, что вы стали свидетелем очень необычной истории, – ответил за шефа Вольфрам. – Из нее нам предстоит вычленить, что считать реальностью, а что работой вашего воображения.

– Но вы не станете говорить, что у меня была «белочка»? А то в милиции…

– Конечно, не станем, – заверил его Анисимов. – А пока вернемся к моему вопросу. Что еще вы успели увидеть?

Грушин вздохнул. Он закрыл глаза, через несколько секунд снова открыл их.

– Нет, ничего. Возможно, там еще кто-то был. Я не помню. Мне и этих двух хватило.

Вольфрам атаковал «клиента» очередной порцией вопросов:

– Товарищ Грушин, а вы не замечали, у Мясоедова, незадолго до происшествия, произошли какие-нибудь изменения в его образе жизни или в поведении? Что-то, что могло бы показаться странным? Может, ваши друзья что-то подметили?

– Да, в общем-то… нет, ничего такого. Разве что нервный он был в последнее время. Но ничего не рассказывал. Не знаю, может, на работе проблемы были. Или с бывшей женой. Он ведь разведенный. А так. Даже не знаю, что сказать, – Грушин пожал плечами.

– Ну, а какие-то интересы новые появились? Или старые убавились? Водка, лодка и молодка? Или уже кино, вино и домино?

– Скорее водка, водка и вино, – усмехнулся Грушин. – Бывало, по молодости-то мы поддавали, ого-го как. А вообще… Наверное, да. Кто-то говорил, что он пить меньше стал. Но это разве так важно?

– В нашем деле важно все.

– Скажите, а зачем Главное разведывательное… – вдруг спросил Грушин.

Договорить он не успел. Вольфрам осадил его одним выражением лица. Его узко сжатые губы и заигравшие на скулах желваки мгновенно отрезвили «клиента». Вольфрам торжествующе посмотрел на Анисимова, как бы демонстрируя: вот один из способов, как избавиться от ненужного интереса.

– Так что же, совершенно ничего в поведении Мясоедова не показалось вам необычным? – спросил он.

– Я же говорю. Только то, что он в гости не звал. Но мало ли какие у человека могут быть причины. Хотя… Я вспомнил!

Анисимов и Вольфрам выжидающе молчали.

– Буквально за день мы с ним в городе пересеклись, он спросил меня, как я ухаживал за крысами, когда держал их дома, и чем кормил. Ну, знаете, таких, ручных, домашних, или лабораторных как их назвать-то правильно, я не знаю. А я действительно держал их когда-то. Еще со школы. Они умные, заразы, и совершенно не кусаются, в отличие от хомячков. Разве что хвосты у них страшные. Я помню, девчонки всегда визжали, когда в класс притащишь крысеныша…

– Не отвлекайтесь, – сказал Вольфрам.

– Ну, так вот. Мясоедов спросил про крыс. Как, мол, их кормить? А я его в ответ спрашиваю: а ты что, крысу завел? Он: для дочки взял, да только странная она. И вдруг еще спрашивает: а до какого размера они вырастают? Я ему, значит: ты чего, ни разу взрослых крыс не видел? А он на меня посмотрел, как на идиота, как будто я его спросил, видел ли он голую Мирей Матье? Так ничего и не сказал.

– То есть вы не знаете точно, почему он завел разговор именно о крысах? – задал вопрос Анисимов. – Может, это он иносказательно?

– Я не знаю.

Грушин тоскливо заглянул в глаза Вольфрама.

– А старик с бородой и Пуговкин. Ведь они были? Но почему мне не поверили? Этот, Сухоногов, капитан, он больше всех смеялся. Сказал, что таких, как я, надо на принудиловку сдать. Мол, ходят по улицам алкаши, которым мерещатся всякие Пуговкины, Хоттабычи, Ходжи Насреддины и тому подобное. Только, если бы я тогда сразу понял, кто это мог быть, я бы их так не назвал. Знаете, я сейчас вам покажу…

Грушин полез в боковой карман и достал свернутый в несколько раз газетный лист. Это оказалась вырезка из «Правды».

– Поверите ли, я этот листок теперь с собой постоянно ношу. Сам не знаю зачем.

Он ткнул на фотографию на первой полосе, под которой значилось: «Бойцы НРДА ведут допрос захваченных в плен афганских боевиков».

– Вот смотрите! Он был похож на этих. Один в один.

И Грушин показал на сгрудившихся в кучку оборванных жалких людей, одетых по-восточному, у всех у них были длинные бородки, такие же грязные, как одежда и лица.

– Думаете, я сумасшедший? Тот первый был точь в точь… Не старик Хоттабыч, а как душман! А второй, который в шлеме – как англичанин! Да кто же они были тогда? Неужто прямо оттуда? Из Афганистана? Шпионы?..

Дрожащий палец Грушина едва не проткнул листок.

– Это мы постараемся выяснить, – сказал Анисимов.

– Только не подумайте. Я не сумасшедший!

– Спасибо, товарищ Грушин. Вы нам очень помогли.

– Я все же не могу понять…

– Этого и не нужно, – с натянутой улыбкой ответил Вольфрам.

Он посмотрел на Грушина, подмечая, какая, должно быть каша творится в голове этого человека. Он и рад и напуган одновременно. Рад, вероятно, тому, что его видения оказались вовсе не видениями, вдобавок стали интересными службистам, представляющим собою государство. Напуган оттого, что не знает, как вести себя и чего ждать в дальнейшем.

– Идите, товарищ Грушин. Вы свободны.

Грушин удалился – ссутулившийся, робкий человек. Даже не верилось, что такой, в порыве раскрепощенного алкоголем сознания мог взобраться на чужое окно, да на второй этаж.

– Ну что скажете, Сергей Иванович? – спросил Вольфрам.

– Акакий Леопольдович, ты, наверное, хотел сказать?

– Простите. Не сумел сдержаться.

– Я оценил твой юмор, – не то серьезно, не то отшутившись, ответил шеф. – А по делу… Что сказать. С чужих слов так всегда и выходит. Случившееся на квартире Мясоедова, воспринято Грушиным сквозь призму стандартного человеческого восприятия. Все это вполне естественно: актеры, святые духи и пророки вместо вполне себе реальных инопланетян, или всякие старики Хоттабычи и прочие персонажи газетных передовиц.

– Кто бы ни были эти персонажи, вероятно, они представляют для нас особый интерес. Грушин сказал, там мог был еще кто-то. Трое гостей. Люди или какие-нибудь существа из наших неприсоединившихся? Как думаете?

– Увы, увы, не знаю, что тебе ответить, – сказал шеф. – Если бы ты не отказался от прибора, мы могли бы этого любителя ночных визитов еще порасспросить. Он бы лучше, чем при гипнозе поведал.

– Ничего, я уверен, он рассказал все, что знал. Если не видел, значит, не видел.

– Понятно. Интуицию развиваешь?

– А то, – с улыбкой подмигнул Вольфрам.

– Ты разговор-то хоть записал?

– Обижаете, шеф.

Они вышли на улицу. Сели в «Волгу». Солнце уже высоко поднялось над городом, и в салоне было жарко. Вольфрам опустил стекло.

– А знаете, странный он был, этот Мясоедов, – сказал Вольфрам, прежде чем тронуться с места. – Я вот, к примеру, понимаю, когда человек хочет взять себе собаку. Это нормально. Хотя бы дом сторожить будет. Но вот когда взрослый мужик, не ребенок, хочет завести крысу, вот этого я не понимаю. Какой в этом прок?

Шеф улыбнулся.

– А я крыс люблю. Сам крыса по восточному гороскопу. И Ксюша, дочка, все время просит.

– И что? Возьмете?

– Не знаю. Они не живут долго, вот в чем беда.

– Так, наоборот, радоваться надо. Если бы крысы до ста лет жили, они бы свою цивилизацию основали. Вот, к примеру, Карагаев, наш аналитик, он считает, что крысы на самом деле должны жить дольше. По меньшей мере, до тридцати лет. Но у них в генах запрограммирован процесс преждевременного старения.

– Читал я его выкладки, – сказал Анисимов. – По-моему, все это чушь.

– Чушь, не чушь, а если допустить, что все это правда, то что получается – тот, кто запрограммировал, тот и распрограммировать может. Да и не факт, что нас с вами, я имею в виду людей, никто не программировал. Может, наши с вами любимые Смотрители как раз этим и занимались. Наделали себе послушных болванчиков типа Гомо Сапиенс. А мы-то мним себя дитями природы.

– Вон, куда тебя потянуло. Это ты, брат, не по адресу. Лучше с ГРОБом пообщайся. Насколько я в курсе, он большой любитель теорий заговоров. Так что, это к нему. А меня уволь. И вообще, давай заводи шарманку. Поехали.

– Ну, поехали, поехали, едем уже… – проворчал в ответ Вольфрам. – Куда только?

– Куда? Ты меня спрашиваешь?

Вольфрам весь многозначительно подобрался. Значит, он пока еще решает? Ну что ж.

– Давайте заново проедемся по всем точкам. Авось, появится что-то еще. Поспрашиваем насчет Хоттабычей с Пуговкиными. Да и потом, я обещал взять для ГРОБа простоквашу.

– Добро, – согласился шеф.

Выехав на дорогу, Вольфрам увидел, что навстречу им промчалась черная «Волга». Через некоторое время, глянув в зеркало заднего вида, он заметил, что та остановилась возле заводоуправления. Он не мог точно сказать, была ли это та самая машина, которую он видел на днях возле института, где работал Кулагин. Он не успел рассмотреть, кто сидит в салоне. Но какое-то смутное подозрение закралось в его душу.

Глава 11

9-я группа особый отдел КГБ 40-й Армии.

Из допроса сержанта СА Нечаева С.Д. 31 мая 1981 г.

Следователь: майор Тополев А.В.

(продолжение)

С.: Что случилось на следующий день?

Н.: До обеда копали, а когда вылезли на солнышко, налетели наши самолеты. Щебет, то есть, Ляшко, крикнул, чтобы все вниз бежали. Мы и побежали обратно в подземелье – и духи с нами.

С.: И Ляшко тоже туда побежал? И Нершин, и Абдулхамид, и Грановский?

Н.: Ну да. Я же уже рассказывал…

С.: То, что вы рассказываете, Нечаев – это даже враньем назвать нельзя! Куда же они делись по-вашему, если, как вы говорите, побежали в подземелье?

Н.: Не знаю!..

С.: Не виляйте, а отвечайте на вопросы!

Н.: Да я и не виляю! Говорю же, не знаю!.. Они там были, вместе со всеми. Я помню только, после того, как нас завалило, вроде бы задремал, что ли, потом слышу, кто-то из наших закричал: «свет! свет!» Я открыл глаза – и правда, посветлело. Странный свет какой-то шел из глубины хода, лиловый, что ли, не понять. Духи жутко возбудились, все орали по-своему, а Щебет с капитаном и стариком пошли зачем-то к этому свету. Не знаю, что у них там произошло, но духи вдруг заорали совсем уж дико и стали палить по стенам подземелья. Я бросился на землю, чтобы не отрикошетило в меня и, кажется, потерял сознание. Очнулся – кругом темно, пощупал возле – трупы какие-то валяются. Пополз куда-то наощупь, а тут слышу – откапывать начали. Похоже, духи перестреляли всех, кто был там, и самих себя тоже. Это все, что я знаю. Я уже десять раз этот вам пересказывал. Чертовщина какая-то…

С.: Надо будет, и сотню перескажешь. Не забывай, Нечаев, ты у нас подозреваемый пока что.

Н.: И в чем же это я подозреваемый?

С.: В чем надо, в том и подозреваемый. Убедительно врешь, падла, но тебе меня за нос не провести! Это не чертовщина. Я тебе расскажу, что там на самом деле было! В твоей родной бригаде мне рассказали, как ты менял у афганцев мыло на чарс с героином и ребят подбивал. Было?!..

Н.: Товарищ майор…

С.: Ты меня в товарищи не примазывай! Это не Нершин, и не Ляшко переметнулся. Это ты, Нечаев, переметнулся! Только ты один из наших пленных остался в живых. Лишь потому, что остальных духи успели расстрелять в этой пещере. И не задремал ты, а под кайфом был. А потом сам же своих благодетелей убил в расчете, что мы не узнаем, как тебя повязали кровью. А Нершина и Ляшко мы найдем. Обязательно найдем. И моли бога, чтобы живыми… Конвой!..

2-4 июня 1981 г. Сибирск.

Он дал им имя – Легион. Сначала Олег даже не понял, почему именно «Легион». Видимо, так он стал называть их сразу, еще до того, как очнулся после нескольких дней беспамятства.

Когда постепенно в голове начало проясняться, Олег, желая вернуть в памяти некоторые подробности того, что случилось в пещере, вспомнил: это слово попало к нему из головы Грановского, испуганные мысли которого пробились в его сознание после того, как заговоренная пещера отворила свой вход. «Имя им – Легион!..» – в какой-то момент испуганно вскрикнул тогда в своих мыслях Грановский, увидев «тьму» огней. И, хотя Олег не сразу понял, откуда эта фраза, он согласился с тем, что это слово – Легион – как нельзя точно описывает собой эти существа. Потому что они были воедино, и только вместе могли представлять собой значимую силу. Даже разделившись на четырех людей, они по-прежнему оставались неделимой армией, действовавшей заодно. Могущественной армией, Легионом существ, цели и задачи которых оставались совершенно неведомыми.

Но что же случилось там, в пещере, когда открылся вход? – этим вопросом Олег мучил себя с первых дней пребывания в больнице, точнее, когда впервые осознал, где находится. Но как он здесь очутился – этого не было в его памяти.

Сомнений в том, что кто-то копошится в его сознании, не было. Олег сразу поверил в их существование, поскольку каким-то образом чувствовал в себе присутствие этих светящихся в темноте холодных созданий, еще недавно запертых в пещере. Создавалось впечатление, что они не хотят, чтобы он все вспомнил.

Возможно, они знали, как именно он мог выбраться из пещеры? Но остальные тогда где все?

Олег напряженно вспоминал. Ему казалось, что перед тем как ярко засветилась стена, он услышал и запомнил разные голоса. Это могли быть военные, которые прибыли в тот район для выполнения какой-то спецоперации? Но если даже так, то почему он не в военном госпитале, а в обычной больнице? Да и для чего военным понадобилось бы проделывать такой тяжелый и долгий труд – освобождать пещеру от завала, и вообще, как они могли бы догадаться, что под землей погребены заживо люди.

Но Олег был один. А где же тогда Абдулхамид, Грановский, Нершин? Что же, они остались там внутри, в пещере? Погибли? Исчезли? Или он все же ошибся, и все трое были найдены среди раненых. И если были найдены, то что с ними стало?

От медсестры, присматривающей за его палатой, он узнал, что уже июнь. И силился вспомнить, какое было число в тот день? Определенно еще не конец мая.

Олег вынужден был сдаться. Так и не вспомнив о своем спасении, он лишь предполагал, что здесь не обошлось без Легиона – им, существам, зачем-то нужны были «меченые».

Когда вскоре после его пробуждения в палату ворвался какой-то человек в штатском и начал задавать вопросы, Олег подумал, не спросить ли у гостя, куда делись трое.

Однако неожиданно дали о себе знать голоса Легиона. Они запретили Олегу откровенничать с чужаком. На фоне проникавшего в сознание шепота, у Ляшко в тот момент случился психический припадок. Со стороны выглядело, будто пациент ищет чертей по углам или слышит чужие голоса, что, в общем-то, так и было, за тем лишь исключением, что голоса находились внутри его сознания.

Обескураженный визитер яростно допытывался у врачей, не может ли это быть искусной симуляцией человека, подозреваемого в сношениях с политическим и военным противником, но врачи отстояли Олега, пообещав, что понаблюдают за ним, и человек в штатском удалился. Тогда же Олега перевели в отдельную палату, приставив трех наблюдателей. Похожие на громил из переводных детективных романов, они сменяли друг друга поочередно, подобно недвижным истуканам отсиживая в углу на стуле положенные часы.

В тот же день, когда Олег в сопровождении надсмотрщика выбрался из палаты на короткую прогулку до туалета, он с ужасом вдруг понял, что находится в собственном родном городе.

Вид из окна палаты на седьмом этаже не позволял заметить то, что он увидел сейчас из коридора – раскинувшийся внизу город, который нельзя было не узнать – с характерными дугами мостов над рекой, зданиями вдоль набережной и телевышкой, возвышающейся над полными зеленью холмами.

– Я что, в Сибирске? – на всякий случай спросил он своего охранника.

– Угу, – мрачно ответил тот.

«Легион, Легион… Пойдите, падлы, вон…» – бормотал Олег, вернувшись к себе в палату, лежа на кровати и прислушиваясь к притихшим на время голосам. «Чего вам от меня нужно?.. Как я здесь очутился?..»

На второй день к нему в госпиталь пришел еще один человек. Тоже в штатском, но, в отличие от первого, какой-то очень жесткий, угрюмый и словно чем-то озлобленный. Его красное, беспрестанно потеющее лицо было похоже на спелый томат, из которого торчали такие же багровые нос и уши.

Еще только войдя в палату, он бросил на Олега тяжелый прищуренный взгляд, как бы сразу давая понять, что подозревает Ляшко во всем, в чем только вообще можно подозревать человека.

Он тоже задавал вопросы. Но Олег, наученный тем, что при любых попытках заговорить с кем-нибудь о том, что произошло с ним (даже не упоминая пещеру), существа в голове начинали яростно шептаться, одновременно насылая жгучую боль, на все вопросы отвечал: не знаю. Или молчал.

– Странно получается, Олег Иванович, – устало произнес красномордый незнакомец. – Вы уже второй день в памяти, а до сих пор даже не поинтересовались, знают ли о вас родные. Отчего так, интересно?

Слова незнакомца проникли в сознание Олега, но не в его сердце. Своим видом он ничего не показал. В первый момент, он даже не понял, о чем идет речь. До сих пор он был сам по себе, и мыслей о других людях почти не возникало, за исключением вопросов о судьбе тех троих. И вот сейчас, благодаря чужой подсказке, Олег вспомнил, что у него, оказывается, есть родные. Ну, конечно – мать, отец, брат…

Ему внезапно стало страшно – как он мог об этом позабыть? А в следующее мгновение он уже сомневался, что красномордый сказал правду. Снова загомонили голоса. На этот раз Легион проявил свою другую ипостась. Голоса звучали приветливо и ласково, а вместе с ними пришло состояние, очень похожее на опьянение. Олегу стало тепло и хорошо. Горячая кровь разносила наслаждение в каждую его клеточку. Ему стало все равно.

– Я ничего не знаю, – пробормотал он.

Незнакомец вскочил. Казалось, его лицо стало еще краснее.

– Боюсь, нам придется поговорить в несколько иной обстановке! – произнес он. – Я сумею развязать тебе язык, паршивец!

Зачем кричать? – подумал Ляшко, пребывая на пике наслаждения.

– О чем же вы хотите знать? – расслабленно спросил он. – О том, что было там? В…

«В пещере», – хотел сказать Олег, и не успел.

Эйфория мгновенно прошла. Легион будто понял свою ошибку, и в то же мгновение Олег Ляшко зажмурился и замычал от боли, чуть не потеряв сознание.

– Вы прямо мои мысли читаете, – сказал незнакомец, хлопками по щекам помогая ему прийти в себя. – Только не вздумайте снова в обморок падать. Так что же было с вами там, в Афганистане? Я так понимаю, вы должны быть в плену, коли считаетесь пропавшим без вести? Но мы вдруг находим вас в родном городе. Вам не кажется это странным? Военные говорят, что это попахивает дезертирством. Но у меня другое подозрение. Тут скорее предательство. А, Олег Иванович?..

Олег закрыл глаза и попытался понять, что думает незнакомец.

Впрочем, голоса и боль не дали сосредоточиться. Все, что ему удалось – это понять, что красномордый пришел к нему не просто так, его интересуют какие-то другие подробности пребывания в плену, нежели те, к каким мог бы проявлять интерес человек из военного ведомства. Здесь другое. Он о чем-то знает.

Олег вдруг догадался, что человек этот из КГБ. Он на миг подумал – а что, если этот тип, несмотря на пропитавшую его злобу и жестокость, сумеет помочь? Надо только каким-то образом преодолеть могущество Легиона и согласиться отвечать на вопросы. Рассказать о раскопках.

Но снова жестокая боль остановила его желание заговорить.

– Как знаете, Олег Иванович, – сухо произнес незнакомец. – Впрочем, у нас еще есть время.

Когда незнакомец ушел, Олег долго приходил в себя. Его бросало то в жар, то в холод. Но постепенно эти ощущения начали отступать. И все больше им овладевала апатия. Олег отнесся к этому изменению спокойно, даже с удовлетворением. Он впервые начал разбирать, что именно шептали ему голоса. В отличие от чужой речи, к пониманию которой Ляшко проявил особую способность, эти голоса действовали иначе. Они, как оказалось, не требовали перевода. Да, собственно, это и не были голоса. Скорее, еще одно, неведомое ранее ощущение. Оно касалось особенных, потаенных струн его души, и било напрямую, отсекая всякие сомнения, что эти «голоса» можно понять и перевести как-то иначе.

«Мы с тобой. Ты с нами. Все будет хорошо», – примерно так Олег понял итог контакта с Легионом.

«Кому хорошо?» – засуетилась где-то в глубинах сознания испуганная мысль, с недоверием к чужой, бесцеремонно забравшейся в его нутро силе.

Ляшко попытался отбросить навеянное ему ощущение безразличия, не желая соглашаться с тем, что ему должно быть все равно. И тотчас после этой реакции, Легион наслал на него очередную порцию боли, как бы давая понять, что не потерпит сопротивления. Но и Олег не готов был тупо подчиняться. Он вспомнил пережитый эксперимент с той черной жидкостью. «Какая там была боль – я выдержал. Так что же, сейчас не смогу?» – вспыхнуло в его голове, прежде чем он снова, в этот раз надолго, потерял сознание.

Ему казалось, что вокруг него вертится медперсонал, пытаясь привести в чувства, а затем куда-то насильно ведут, и он сопротивляется, насколько хватает сил. Но сил не было…

Очнулся Ляшко в кузове автомобиля. Это была карета скорой помощи. Олег увидел плечо человека в темном костюме, раскачивающегося в такт движению машины. Тот повернулся к нему, и Олег вдруг понял, что это его недавний собеседник, мужик с красным лицом.

– Куда вы меня везете? – спросил он, почти не слыша собственный голос.

– Куда надо, – бросил незнакомец. Казалось, он был удивлен возможностью Олега разговаривать. Он даже крякнул в кулак. – А ты силен! В тебя тройную дозу пришлось вколоть. Ну-ка повторите!.. – обратился он к кому-то.

Олег дернулся, но оказалось, что он едва может шевелить руками. Кто-то из экипажа скорой навис над ним, схватил за локоть, обвязал жгутом. Олег увидел шприц и отвернулся. Ему вдруг снова представилась та палата, в какой-то ужасной больнице в далеком Афгане, где чужие люди ставили над нем жестокий опыт. Он подозревал, что там, куда его везут, будет ничуть не лучше. А то еще ужасней, поскольку он ведь был на родине, в своей отчизне, где открыто заявляется, везде говорится и даже поется, что каждый человек – хозяин своей необъятной страны, лучше которой никакой другой вовек не сыскать.

«Врете вы вс ё!..»

Карета «скорой помощи» неслась по проспекту, игнорируя запрещающие сигналы светофора. Еще немного времени, и они куда-то прибудут. Туда, где его будут мучить допросами. Возможно, у них найдутся средства, чтобы развязать Олегу Ляшко язык. Только вряд ли после этой процедуры, он сумеет выжить. Эти люди могущественны. Однако что-то подсказывало Олегу: Легион сильнее. Он уничтожит его сознание прежде, чем кто-то сумеет пробиться через поставленный запрет.

«Сейчас, или будет поздно!» – вспыхнуло в голове.

Олег вдруг зажмурился от всполоха яркого и почему-то холодного света, пробившегося сквозь зашторенные окна. И только через секунду сообразил, что окна «скорой» вовсе не зашторены, а выкрашены в белый свет, и никакой луч не может проникнуть сквозь них.

Это был Легион.

Не глядя по сторонам, и ничего не видя, что происходит внутри и вокруг машины, Олег ощущал, что с него снят какой-то барьер, и он может прекрасно ориентироваться в пространстве. Он узнавал улицы, по которым мчался автомобиль, узнавал дома, скверы. Это действительно был его родной город. Однако это не могло ни прибавить, ни убавить радости. Нужно было как-то выбираться отсюда. И если минуту назад это казалось невозможным, то сейчас, под властью армии бестелесных существ, Олег Ляшко пребывал во всем своем могуществе.

«Стоп! Стоп!..» – закричал он про себя, одновременно посылая вокруг невидимые импульсы жестокости и боли, адресованные красномордому, водителю, фельдшеру – всем, кто был в машине и вокруг нее.

И что-то случилось со «скорой». Она заметалась по дороге. Бортанула соседние слева «жигули», от них срикошетила в автомобиль по левую сторону – большой «ЗиЛ» с тяжелым контейнером в кузове. От удара грузовика смялось крыло «скорой» и вспороло протектор шины. Спущенное колесо затормозило ход. «Скорая» стукнулась еще несколько раз – туда-сюда – и остановилась. В задний бампер ей въехали те самые «жигули», на которые пришелся первый удар. От тычка боковая дверь накренившейся машины открылась сама собой, освобождая путь.

Олег с трудом поднялся. Вколотая доза уже начинала действовать. Его мутило и качало. Он увидел, что красномордый и тот человек, который ставил укол, оба неподвижно лежат на полу. Сквозь перегородку заметил водителя, голова которого упала на руль, нажимая сигнал клаксона.

«Скорее убирайся!» – не то крикнул Олег сам себе, не то перевел так голоса Легиона.

Откуда-то взялись силы. Он выпрыгнул из машины и, пошатываясь, направился к тротуару.

– Что случилось?! – крикнул кто-то из свидетелей аварии.

Люди спешили на помощь водителю «скорой». Кто-то попытался схватить Олега, но он вырвался из чужих объятий и побежал прочь.

Оказалось, что уже вечер. Куда идти, Олег не знал. Он брел, не разбирая пути, пока не оказался в каком-то парке. Забился в самую глубь его, где кусты и нетоптаная трава были настолько густыми, что могли спрятать не одного человека, а целую армию. Легион.

Начало темнеть. Олег лежал в траве, чувствуя себя загнанным зверем. Руками он чувствовал влагу: трава была сыра, но холода Олег не ощущал. После того, что случилось, он многое стал воспринимать иначе, с тех пор как отдался во власть тех существ из пещеры, которые оставляли за собой право казнить или миловать. И все же он оставлял за собой право сопротивляться Легиону. Боя подчиняться их воле был не намерен.

Превозмогая насылаемую существами боль, он снова попытался вспомнить. Подумал о том, что оказался, наконец, в родном Сибирске, о чем так давно мечтал. Но без документов и без всякой надежды оставаться самим собой.

Кроме того, что он в родном городе, и где-то рядом живут его близкие, других воспоминаний не приходило. Он даже не мог вспомнить имени собственной матери и брата. Только отца – красномордый назвал его по отчеству. Иванович. Значит, отец – Иван. А брат? А мама?

«Их нет у тебя!» – от этого душераздирающего крика потемнело в глазах.

«Врешь!.. Хочу все вспомнить!» – требовательно подумал он.

Нехотя Легион отступал под его напором, хотя Олег подозревал, что это не последняя битва, и еще неизвестно, кто победит.

«Хочу все вспомнить‼!..» – еще более резко мысленно крикнул он, обращаясь к самым глубинам своего сознания, надеясь, что хотя бы там не принадлежит Легиону.

Легион отступил и память Олега внезапно развезлась, как будто его снова забросило туда – обратно в пещеру, находящуюся за тысячи километров отсюда, в чертогах афганских гор.

Это было похоже на сон…

Олег и остальные трое, кто был с ним, очутились в царстве льда и холодного света. Пещера оказалась настолько глубокой и огромной, что в далекой черноте не видно было ни свода, ни стен. А, возможно, их не существовало и вовсе, потому что Олегу на миг почудилось, что они могли переместиться в какое-то неизвестное пространство, к которому понятие «пещера» не применимо в принципе. Не менее странным, и подтверждающим эту догадку, показался Олегу гладкий ровный пол, по которому они шли, а холодный свет наверху и чуть впереди, как оказалось, перемещался с их скоростью, будто освещая путь. Это двигались наверху те шарообразные существа, легион их, образовав собой сгусток холодного света, прогоняющего черноту. Впрочем, Олегу тогда показалось (он ощутил это и сейчас, погрузившись в воспоминание), что та чернота на самом деле была живая, она словно являлась принадлежностью этих живых существ, только представляла собой другую их часть, невидимую, мертвую и пустую.