Текст книги "Тихий сон смерти"

– Протей – это оружие, – наконец произнес Айзенменгер.

Беверли глубоко вздохнула. Она лежала на животе, и Люк массировал ей плечи. Его сильные широкие ладони разминали ее уставшие мышцы, снимая напряжение, и мрачные мысли постепенно покидали Уортон. Люк, полностью обнаженный, сидел на ее ягодицах и, как и Беверли, получал удовольствие, касаясь ее разгоряченной плоти. Отражение двух соединенных тел в большом зеркале у изголовья кровати лишь усиливало наслаждение.

Беверли открыла глаза, увидела, что Люк смотрит на нее, и приподнялась на локтях, чтобы он мог видеть все ее совершенное тело целиком.

– Почему мужчины так любят смотреть, как они занимаются любовью?

Он рассмеялся красивым глубоким смехом, одновременно ободряющим и успокаивающим:

– Если есть на что смотреть.

– А все почему-то считают, что это женщины тщеславны.

Он обнял Беверли за плечи, ласково провел ладонью между лопаток, постепенно уводя пальцы к низу спины. Для того чтобы коснуться ягодиц, ему пришлось слегка привстать. Беверли застонала и резко дернулась, когда подушечки его пальцев соединились и опустились еще ниже. Она выгнула спину и раздвинула ноги, одновременно испустив вздох наслаждения.

Спустя долю секунды Беверли почувствовала, как Люк нежно, одним движением вошел в нее, и приоткрыла рот, ловя воздух дрожавшими от возбуждения губами.

– Протей мог бы послужить своего рода моделью рака. Перенося измененные гены или даже целые клетки какого-нибудь зараженного лабораторного животного в организм другого животного, он до поры до времени ждал бы, пока раковая опухоль не начнет развиваться в новом организме. Я уже говорил, что вирус – а Протей представляет собой именно вирус – для этой цели весьма эффективен. И тогда можно было бы экспериментировать с методами лечения. Но дело в том, что разработка методов лечения рака являлась всего лишь прикрытием. Целью же был сам Протей.

Айзенменгер, возбужденно сверкая глазами, зашагал по комнате.

– Реагирующий на повышение температуры спусковой крючок, кнопка – известный метод, которым пользуются ученые при заражении клеток вирусами. Это позволяет контролировать время начала эксперимента. Но ты только подумай, Елена, только представь, какие возможности открывает этот метод! У тебя есть вирус, которым стопроцентно можно заразить человека, – и никаких симптомов, никаких признаков того, что в каждую клетку тела заложена невидимая бомба, которая только и ждет команды взорваться! Заложить же ее можно в любой момент – за пятьдесят лет, за десять, за месяц, – и в твоих руках человеческая жизнь – тебе стоит только нажать на кнопку!.. Затем, когда нужный момент наступает, ты вводишь второй вирус, тот же вирус гриппа. Цель этого деструктивного вируса – вызвать повышение температуры. Инфекция проникает в организм, распространяется, температура тела градус за градусом начинает подниматься: тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять, тридцать девять и девять. Пока ничего не происходит, но человек из-за температуры чувствует себя отвратительно. И вот ключевой момент: сорок градусов. Протей просыпается и начинает свою работу. Стремительно, возможно в пределах двух дней, он пожирает свою жертву, как черви поедают трупы, но только рак съедает человека заживо.

– Биологическое оружие?

– Совершенно верно. Но какое красивое! Какому-нибудь сумасшедшему маньяку ничего не стоит разбросать его по всему миру. Можно заразить миллиарды ничего не подозревающих людей, в поте лица своего добывающих хлеб насущный, в любой, самой отдаленной точке нашей матушки Земли, а потом останется только ждать. Стоит лишь запустить этот вирус, и его уже невозможно будет остановить. Сиди и жди, пока кто-то не окажется тебе неугоден. Плохо себя ведет какая-нибудь ближневосточная страна? О ней позаботится небольшая эпидемия гриппа. И никто тебя не поймает за руку, и никаких «Бурь в пустыне» и политических скандалов. Но и это еще не все. Ты сам определяешь масштабы эпидемии – все в твоих руках. Ты можешь убить всего миллион, можешь десять, а если научиться регулировать второй фактор, ограничивать или расширять по своему желанию его распространение, то ничего не стоит заставить молиться на тебя весь мир. Точнее, ту его часть, которая останется в живых.

Елена почувствовала, что ей становится нехорошо. От одной мысли, что такое возможно, у нее закружилась голова. Но сказанное доктором было столь чудовищно, что в это с трудом верилось.

– Это ведь всего лишь предположение, да?

Айзенменгер внезапно перестал вышагивать по комнате и остановился как вкопанный. Он резко повернулся к Елене:

– Три человека либо умерли, либо исчезли при таинственных обстоятельствах. Тернер разбился насмерть – это считается несчастным случаем, но только если отбросить предысторию. Хартману выпало сомнительное удовольствие проводить вскрытие жертвы Протея, и теперь его шантажируют, вынуждая фальсифицировать результаты. – Доктор покачал головой. – Сама подумай, не многовато ли для простого несчастного случая в захолустной лаборатории.

Слова Айзенменгера заставили Елену задуматься.

– «ПЭФ» не стал бы вести подобные разработки по собственной инициативе. За всем этим кто-то стоит.

– Больше, чем просто кто-то…

Айзенменгер и Елена переглянулись.

– Какое-то национальное ведомство, – одними губами прошептала она.

Доктор кивнул:

– Какое-то. Может, наше, а может, и не наше. – Под окнами прогудел автомобиль, и Айзенменгер выглянул в окно. – В нашем мире только государство считает себя вправе по собственному усмотрению лишать своего гражданина жизни, – так же тихо, как Елена, прошептал он.

Девчушка скулила, видимо умоляя его остановиться, но скотч, которым был залеплен ее рот, не давал ей возможности произнести ни слова. Впрочем, Розенталя это только возбуждало. Тем же самым скотчем он связал ее по рукам и ногам, заклеил глаза и, как ему нравилось думать, «пользовался ею». При этом он знал, что ей самой это не может не нравиться. Бобби скулила, и это было частью игры: она исполняла свою роль, он – свою. Иногда он принимался ласкать ее и приходил в восторг, чувствуя, как тело девушки откликается на его ласки, видя, что она получает от игры такое же удовольствие, как и он сам.

А то, что на ее теле осталось несколько синяков, что он до крови прокусил девушке сосок, так что та завизжала от боли, так ведь это случайно. Он прошептал ей в ухо:

– Ну давай сделаем это еще разок, Бобби.

Она заскулила еще сильнее. Ну просто прелесть, а не девочка!

– Ну давай, Бобби. Давай еще разок, будь паинькой.

Она извивалась, стараясь освободиться от пут, но колени так и не раздвинула. Розенталь притворно вздохнул:

– Ну вот еще!..

Судя по тому, что в ее сумочке он нашел распечатанную пачку сигарет, девушка курила. Видимо, считала, что с сигаретой она выглядит взрослой. Что ж, ей же хуже. Прикурив сигарету и воткнув ее в пах упрямицы, Розенталь не без удовольствия подумал, что, возможно, такой метод заставит ее бросить курить.

Люк был потрясающим любовником. Минутами, которые казались Беверли часами, они не разжимали объятий. Он замирал внутри ее, и она, выгибаясь дугой, старалась задержать это мгновение как можно дольше. Вот и сейчас Люк наклонился над ней, обхватив ее напрягшиеся груди ладонями, от чего их обоюдное наслаждение становилось еще сильнее. Она открыла глаза и увидела, что Люк смотрит на нее и улыбается:

– Тебе хорошо?

– Да… Да, – прошептала она.

Люк выпрямился, обхватил руками ее бедра и начал ритмично покачиваться. Чувствуя, как волна наслаждения вновь начинает захлестывать ее, Беверли подумала, что с этим удовольствием не сравнится никакой массаж.

Айзенменгер разбудил Елену посреди ночи. Когда около часа она отправилась в постель, доктор все еще продолжал ходить по комнате, поглощенный своими мыслями. Сейчас он, сидя на краешке кровати, тихонько тряс ее за плечо, вполголоса уговаривая проснуться. Елена нехотя открыла глаза и посмотрела на часы – те показывали половину пятого.

– Что? – произнесла она заспанным голосом.

– Нам нужно ехать. Думаю, я знаю, где следует искать Карлоса.

– Где? – Елена присела в постели, ее сон как рукой сняло.

– На Роуне.

Розенталь разъяснил Бобби, что негоже девочке быть столь неблагодарной – уж он-то знает толк в сексе, как никто другой. Малышка быстро оценила его аргументы, но все равно продолжала выказывать признаки недовольства: распустила нюни, расхныкалась и вообще выглядела мрачнее тучи. Хорошо хоть перестала обзывать своего учителя всякими нехорошими словами.

Розенталь в очередной раз наполнил ее бокал шампанским и, усевшись на кровать рядом с Бобби, принялся наблюдать за ней. Она опустошила бокал одним глотком, и Розенталь неодобрительно покачал головой. Этой глупышке еще многому предстояло научиться, прежде чем у нее появится вкус к настоящей жизни.

– Хочешь остаться на ночь? – спросил он. – Или вызвать тебе такси?

Бобби хлюпала носом. Даже с заплаканными глазами и размазанной по лицу косметикой она выглядела милашкой. Если бы не ее симпатичная мордашка, он вряд ли обратил бы на нее внимание в баре.

– Я лучше пойду, – промямлила она.

Он кивнул, подошел к телефону и вызвал такси. Провожая Бобби, он протянул ей две стофунтовые купюры. Бобби попыталась было отказаться, но прочитала в глазах Розенталя, что делать этого не стоит, взяла деньги и выскользнула за дверь.

Оставшись один, Розенталь выключил в комнате свет, вернулся в постель и принялся ждать. Если он что и умел в этой жизни, так это ждать. Он ждал долго, ждал годами – вот главное, чему его научила служба. Тот, кто не умеет ждать, не задерживается там надолго, потому что именно в тишине ожидания ведется подготовка, именно так планируются операции, но самое главное – в такие периоды выковываются холодный ум, железная воля и выносливое тело.

Проявлять терпение, хранить молчание. Его учили, что для солдата это самые важные качества. Стрелять не целясь, убивать хладнокровно, не испытывая при этом никаких чувств, воспринимая убийство как часть своей работы, выживать в экстремальных обстоятельствах – это, конечно, необходимо, но все эти навыки ничего не стоят без умения ждать и способности хранить молчание, когда оно на вес золота.

Комната вобрала его в себя, окутала темнотой и превратилась в пустоту, в ничто – в четыре голые стены, где не было слышно даже его дыхания.

Его отец умер молодым, но все равно слишком поздно. За шесть лет, которые Розенталь прожил с ним, он успел увидеть и навсегда запомнить достаточно, чтобы не сожалеть о его смерти. Отец был человеком крайне жестоким и обожал насилие, чего Розенталь никогда не мог ему простить. В определенных ситуациях жестокость необходима, но упиваться ею, получать удовольствие от чужой боли нельзя. Насилие – это средство, но никак не цель.

Он не считал себя исключительным ребенком. Возможно, более сдержанным, более сосредоточенным, но не озорником и уж тем более не хулиганом. Учился превосходно, в спорте неизменно был первым. Вступил в армию, потом в спецслужбы – быстро, не прилагая к этому каких-либо особенных усилий. Жизнь текла сама собой, единственным эпизодом, несколько выбившим Розенталя из колеи, стала его собственная смерть на пятом году службы – его убили, наемники на Ближнем Востоке. Но прошло совсем немного времени, и это обстоятельство оказалось очень даже удобным. Нельзя сказать, что в армии ему жилось плохо, однако формальная смерть обернулась для Розенталя приятным сюрпризом – сам того не желая, он получил полную свободу, такую, о которой никто другой не мог даже мечтать. В результате Розенталь сделал быструю карьеру «чистильщика», если так можно назвать его нынешнюю работу, и репутация надежного профессионала приносила ему достойное вознаграждение. Даже правительство Ее Величества находило, что этот несуществующий «некто» весьма полезен.

Задание по прикрытию «ПЭФ» стало для Розенталя логичным продолжением его недолгой работы по проекту «Протей» в качестве консультанта по безопасности. Как водится, когда все пошло наперекосяк, все шишки посыпались на него.

Было бы намного легче, если бы информация, на которой основывалась вся операция, была проверенной. На протяжении своей карьеры Розенталь не раз попадал в ситуации, когда ему приходилось спасать положение и «зачищать» ошибки напортачивших ученых. Из-за подобных мудаков он потерял немало хороших товарищей – все эти горе-ученые не стоили даже мизинца любого из них. В истории с «ПЭФ» все пока шло более-менее гладко. Операция близилась к завершению. Оставалось кое-что подчистить, и все, дело будет сделано.

Главное – выждать. Если нужно – сидеть в засаде дни, недели, месяцы. Возможно, годы. Чтобы в нужный момент…

Розенталя начинало медленно клонить в сон.

В кармане пиджака завибрировал телефон. Бесшумно протянув руку к стулу, он одним движением достал его и ответил «да» прежде, чем сигнал вызова повторился.

Передвижение. Объекты Ф и А. Направляются на север.

– Докладывать каждый час.

Он положил телефон на стул. Ну вот. Лед тронулся.

Оценив ситуацию, Розенталь решил, что может позволить себе час сна, прежде чем примет руководство действиями подчиненных. Он закрыл глаза и моментально уснул.

Но тут же непонятно откуда возникшая мысль заставила его проснуться. Какое сегодня число? Он потерял счет дням, но быстро подсчитал, что вчера было двадцатое, значит, сегодня двадцать первое, а стоявший у изголовья кровати будильник подсказал, что двадцать первое наступило два часа сорок пять минут назад.

Не лучшее время для телефонного звонка, но лучше его сделать сейчас, возможно, потом у него не будет на это времени.

Розенталь поднялся с постели, оделся, бесшумно выскользнул на улицу и зашел в будку телефона-автомата. Оттуда он совершил ставший уже традиционным ежегодный звонок, чтобы поздравить мать с днем рождения и заверить ее, что она все еще не одна.

Утренний телефонный звонок развеял приятные сны Беверли. Проснувшись, она обнаружила, что лежит в постели одна, и действительность окрасилась для нее отнюдь не в радужные тона. Такова жизнь: ночные радости неизменно сменяются утренним одиночеством.

– Да, слушаю.

– Беверли? Это Джон Айзенменгер. Мы в Карлайле, на пути в Шотландию. Я подумал, лучше, если вы будете в курсе.

– Что вы там забыли?

Айзенменгер ответил уклончиво:

– Может я, конечно, ошибаюсь, но решайте сами. В любом случае, это наш единственный шанс.

Тогда не ошибайся.

– Но вы все взвесили?

– Послушайте, сейчас я не могу вам всего объяснить. Просто мне, кажется, удалось вычислить место, где он мог бы прятаться.

Беверли верила в детективные способности Айзенменгера, а потому не стала с ним спорить.

– Если будет что-нибудь новое, я сообщу, – коротко сказала она.

– И мы тоже, – прозвучало в ответ.

Путешествие оказалось долгим и утомительным. До Карлайла они добрались без приключений и сравнительно быстро, но за ним дороги стали уже, и на въезде в Глазго они попали в плотную пробку. И хоть позднее количество машин на дорогах заметно поубавилось, сами дороги становились все более разбитыми и от широкого двухполосного шоссе остались одни воспоминания. Лето еще не наступило, но даже в это время года шотландское высокогорье, казалось, привлекало туристов не меньше, чем надоедливую мошкару. Погода тоже не радовала, впрочем, Айзенменгер и Елена на отдых и не рассчитывали. В первые часы их пребывания в Шотландии небо заволокли низкие облака, потом начался отвратительный затяжной дождь, и к тому моменту, когда машина доктора подъезжала к Форт-Уильяму, хляби небесные разверзлись окончательно.

В результате в Аллапуле они оказались лишь к восьми вечера. Елена, предвидя такой поворот событий, заранее раздобыла телефон единственной местной гостиницы и заказала номер. Об ужине они даже не вспомнили.

Получив сообщение, что Айзенменгер и Елена миновали Глазго и продолжают двигаться на север, Розенталь сразу понял, куда они направляются. Его людям не удалось вычислить Ариаса-Стеллу, поэтому, следуя на некотором расстоянии за машиной доктора, он ничего не терял, однако ему нужно было отыскать Карлоса первым. В правильном направлении вели свой поиск доктор и адвокат или же нет, Розенталя сейчас не интересовало. Если они и ошиблись, он все равно не будет в проигрыше.

Не отрывая взгляда от дороги, он совершил несколько телефонных звонков – предупредил своих людей и вызвал вертолет. В любом случае на подготовку операции уйдет несколько часов, к тому же погода была отвратительной и изменений к лучшему не предвиделось. Тем не менее Розенталь не позволял раздражению одержать над ним верх. Во времени он ограничен не был, особенно теперь, когда продвигался за машиной Айзенменгера к островку, затерянному у северо-западного побережья Шотландии. Никуда они оттуда не денутся.

Розенталь улыбнулся своим мыслям. Покинув Лондон, они, вероятно, решили, что им ничего не угрожает. Но как только они окажутся на Роуне, у него наконец появится возможность решить хотя бы часть проблем – независимо от того, там Ариас-Стелла или нет.

Зазвонил телефон. Если не считать старухи с косой, Ламберт был последним, чей голос ей сейчас хотелось бы услышать.

– Как я понимаю, вы нездоровы.

– Совершенно верно, сэр. Грипп. Косит всех, направо и налево.

По телефону голос шефа казался механическим, трудно было даже предположить, что он принадлежит человеческому существу.

– Ну-ну.

Как это у него получается? Превратить одно короткое слово в целый пассаж недоверия?

– Так точно, сэр.

Повисла мучительная пауза, вымотавшая Беверли не меньше, чем любые слова, которые мог бы в этой ситуации сказать Ламберт. Некоторое время в трубке раздавалось лишь легкое потрескивание, но, казалось, даже оно было пропитано недоверием и скептицизмом. Наконец Ламберт произнес:

– Выздоравливаете?

– Думаю, да, сэр.

– И когда вы намерены приступить к работе?

Беверли и сама раздумывала об этом. Отъезд Джона с Белоснежкой оставил ее в некоторой растерянности, она до сих пор не была до конца уверена в правильности этого решения. По большому счету, она вполне могла подождать от них известий в участке, вдыхая драконовские испарения Ламберта.

– Возможно, завтра, сэр.

Если Ламберт и подпрыгнул от радости до потолка, он сделал это совершенно бесшумно, по крайней мере на его тоне это никак ни отразилось.

– Прекрасно, – объявил он, и последний звук этого слова эхом отозвался в сознании Беверли и затих в одном из отдаленных его уголков. Ламберт повесил трубку.

Уортон встала. Звонок шефа вывел ее из равновесия, но признаться себе в этом ей было нелегко.

– Ублюдок, ублюдок! Ну и ублюдок! – повторяла она, ходя взад и вперед по комнате.

Умом она понимала, что многократное повторение этого слова только разжигает ее ярость, но ничего не могла с собой поделать. За все время их знакомства Ламберт ни разу не проявил никакой слабости, ничего такого, за что Беверли могла бы ухватиться. Он даже ни разу не посмотрел на Беверли взглядом мужчины, мечтающего оказаться с ней в постели, – ни единого намека хоть на что-то человеческое. У Беверли оставалась единственная возможность завоевать его расположение: любыми путями раскрыть и доказать противозаконность действий «ПЭФ».

Снова зазвонил телефон. Только бы не Ламберт со своими издевками.

– Слушаю.

На этот раз трубка отозвалась голосом Фрэнка Каупера. Он спешил поделиться с Уортон новостью: повесился Марк Хартман. Каупер резонно полагал, что Беверли следует знать это. Поблагодарив Каупера за звонок, Беверли откинулась в кресле и задумалась. Имеет ли она отношение к смерти Хартмана? Можно ли ее винить в том, что он покончил с собой?

Внезапно Беверли настигло ощущение, что она по уши в грязи. Решив, что избавиться от этого чувства ей поможет душ, Беверли направилась в ванную, по дороге размышляя о том, что желание омовения – или, может быть, очищения? – становится для нее привычным после очередного совокупления. Смыть с себя грех? Она сомневалась, что ее чувства объясняются так просто, – жизненный опыт подсказывал ей, что ничего в этом мире не происходит просто так. И исключений из этого правила не существует. Подставляя плечи и спину под упругие струи воды, Беверли расслабилась, наслаждаясь тем, как ощущение виновности постепенно растворяется и стекает с нее вместе со струями горячей воды, такой горячей, какую она только могла выдержать. Она просто стояла с раскрытым ртом под потоком воды, упершись руками в кафельную стену ванной и дыша ровно и спокойно.

Ее мысли вернулись к Айзенменгеру.

Прав ли он? Обычно истина оказывалась на его стороне, и однажды ей это дорого стоило. Но почему Роуна? С чего он взял, что Карлос решил спрятаться именно там? Ведь на этом крохотном островке каждый новый человек оказывается на виду и засечь Карлоса там, если у «ПЭФ» остались на Роуне свои люди, не составит ни малейшего труда.

Вопрос в том, остались ли там эти люди и были ли они на острове вообще. Что на Роуне есть такого, чтобы о нем вспоминать? Лаборатория на нем уже не функционирует, после пожара от нее остались лишь обгорелые развалины.

Как бы то ни было, на этот раз она не должна проиграть. Если доктор и адвокат правы, то, как они и условились, Беверли будет их единственным доверенным лицом в полиции. Карлос даст показания ей и только ей. Если же они ошибаются, у нее остается шанс все равно в виде глаз и ушей, работающих на Люка. Если те найдут Карлоса первым, об Айзенменгере и его Белоснежке можно будет преспокойно забыть.

Даже если произойдет худшее и Карлос окажется мертв – из-за Протея или вследствие стараний Розента-ля, – она, инспектор Беверли Уортон, не совершила ничего такого, что могло бы навести на ее след.

По крайней мере, ей хотелось думать именно так.

Беверли закрыла воду, отбросила неприятные мысли, вышла из ванной и вытерлась пушистым розовым полотенцем. Ощущение было приятным, полотенце нежно ласкало распаренную кожу. Беверли полюбовалась на свое отражение в зеркале. Что ж, она очень и очень недурна.

И тут снова раздался телефонный звонок.

– Бев? – На этот раз звонил Люк.

– Да?

– Рыбка на крючке.