Текст книги "Тихий сон смерти"

И здесь все было как всегда. Хартман лениво полистал проспекты, то и дело вступая в разговор с продавцами, однако их общительность очень быстро сходила на нет – его собеседникам становилось ясно, что он не их клиент и от него бесполезно ждать заказа хотя бы на один из предлагаемых ими химиотерапевтических препаратов. Продавцы снисходили до него, позволяя прихватить дешевую ручку или блок бумаги для заметок; более ценные сувениры – настольные лампы, лазерные указки и элегантные настенные часы – оставались под столом. Он повернулся и, выйдя из холла, прошел в бар пропустить стаканчик виски, а затем отправился спать.

Принимая во внимание, что это все-таки был отель, Хартман провел ночь весьма сносно. Постель оказалась удобной, а белье – свежим. Утром, стоя под душем, он улыбался, размышляя о том, что ему доводилось останавливаться в заведениях много хуже этого.

С аппетитом проглотив обильный шотландский завтрак, Хартман пролистал утреннюю газету и, сунув ее в папку, спустился в зал заседаний, где занял одно из плюшевых кресел в заднем ряду. К счастью, кресла были удобными, и Хартман не преминул отметить это про себя, ибо в его ягодицах еще отзывалась боль, вызванная многочасовым сидением в пластиковых креслах во время длинных и скучных лекций. Выгодно отличало этот зал и наличие в нем большого проекционного экрана. До открытия конференции оставалось еще минут десять.

День прошел без каких-либо заметных событий. Хартман мужественно прослушал все доклады, какими бы скучными или непонятными они ему ни казались, тем самым хотя отчасти оправдав свое присутствие на конференции. Потом опять был шведский стол, но Хартман на большее и не рассчитывал; по крайней мере, кофе оказался неплох. К концу дневного перерыва Хартман решил, что на сегодня ему уже достаточно информации и он может позволить себе пропустить два последних доклада. С этими мыслями он направился к барной стойке. Заказав двойную порцию джина с тоником, он уютно устроился на одном из больших зеленых диванов, разбросанных по периметру холла. Сделав два больших глотка, Хартман прикрыл глаза и расслабился, ощутив себя в полной гармонии с этим миром.

– Можно к вам присоединиться?

Незнакомый голос заставил его вздрогнуть. Хартман открыл глаза и увидел перед собой привлекательную молодую женщину. Наверное, он задремал, потому что, обведя глазами холл, увидел, что людей вокруг стало значительно больше: кто-то из участников конференции выходил из бара, а кто-то просто неторопливо прохаживался по залу. Хартман улыбнулся незнакомке и проговорил:

– Конечно, конечно.

Она устроилась напротив него, и Хартману на миг показалось, что он где-то ее уже видел, но где именно, он не мог вспомнить. Хартман невольно засмотрелся на свою новую соседку: длинные черные волосы, синие глаза, полные губы. На вид ей было лет тридцать, но тем не менее фигура у нее была практически идеальной.

Хартману, как, вероятно, и любому мужчине на его месте, польстило, что столь очаровательная женщина выбрала место рядом с ним. Тем временем она достала из сумочки золотую зажигалку и пачку сигарет.

– Не возражаете, если я закурю?

Хартман закивал, отметив про себя эссекский выговор своей соседки.

– Угощайтесь, – предложила она, указывая на сигареты и зажигалку, которые положила на середину столика.

– Спасибо, я не курю.

Женщина между тем вдыхала табачный дым с таким наслаждением, с каким обычно вбирают в легкие чистый воздух. Она еще раз глубоко затянулась, откинулась на спинку дивана и, сложив губы в трубочку, выпустила в потолок прямую струю дыма.

– На такой работе, как моя, вы бы тоже закурили, – заметила она.

– Трудный день?

Она засмеялась:

– Они все трудные.

Взглянув на свой почти опустевший стакан, Хартман спохватился, что ничего не предложил очаровательной собеседнице. На его вопрос та, улыбнувшись, ответила:

– Баккарди с колой, пожалуйста.

Уже у стойки бара Хартман наконец вспомнил, где он видел эту женщину. Вчера он встретил ее за одним из прилавков у входа в конференц-зал. Тогда ей помогал высокий мускулистый блондин, показавшийся Хартману слишком угрюмым для такой работы. Протягивая ей бокал с баккарди, Хартман сказал:

– Вы, если я не ошибаюсь, представитель организаторов, верно?

Женщина уже докурила сигарету и потянулась за следующей. Приняв бокал, она кивком поблагодарила Хартмана и, отхлебнув, оставила на краю бокала красный след помады.

– Так оно и есть. «Уискотт-Олдрич». Самая гадостная компания в мире.

– Уж прямо-таки самая гадостная?

Женщина улыбнулась, и Хартман отметил про себя, что улыбка у нее чертовски приятная. Допив содержимое бокала одним глотком, она продолжила:

– Самая что ни на есть. Кто хочет быть представителем? Вы хотели бы?

Хартману пришлось признать, что подобная мысль не приходила ему в голову. Но не хочет ли она еще баккарди? Женщина попыталась было возразить, что теперь ее очередь, но Хартман уже встал и направился в сторону бара. Когда он вернулся, его собеседница уже скинула жакет, и сквозь тонкую ткань блузки можно было разглядеть ее упругое тело.

Протянув Хартману худую кисть с длинными тонкими пальцами без каких-либо следов маникюра, она произнесла:

– Я Клэр Вернер.

На что Хартман так же односложно ответил:

– Марк Хартман.

Он не раз потом вспоминал, насколько простым и естественным оказалось их знакомство.

Ей хотелось говорить, а ему доставляло удовольствие ее слушать. Холл постепенно заполнялся людьми, становилось все более шумно, но Хартману казалось, что они одни, и не в многолюдном отеле, а на острове, отделенном от остального человечества тысячами километров воды. Клэр рассказала ему, какой у нее длинный рабочий день, как мало ей платят и как устала она от бесконечных гостиниц. За восемь лет она сменила шесть компаний и решила, что заниматься торговлей у нее больше нет сил, но в какой другой области она могла бы работать, Клэр не представляла.

Хартман сочувственно кивал ей, время от времени задавая какие-то ничего не значившие вопросы. Спустя некоторое время он заметил, что баккарди начинает понемногу оказывать на его собеседницу свое действие и она все больше наклоняется к нему. Сам он тоже постепенно пьянел, но это его совершенно не беспокоило. Где-то в глубине сознания Хартмана шевельнулась было мысль, к чему все это могло бы привести, – шевельнулась и тут же угасла.

Итак, она не замужем, у нее есть друг по имени Джерри, которого она не видела уже пять недель. Джерри – менеджер по продажам в компании, занимающейся компьютерными программами, и большую часть года проводит в разъездах по Европе. Что же до личной жизни Хартмана, то Клэр ею не интересовалась, а сам он не рассказывал.

Он спросил Клэр о человеке, с которым видел ее вчера, – этом уверенном в себе блондине, на что она, рассмеявшись, ответила:

– Алан? Алана девушки не интересуют. Он же голубой до мозга костей! Вы имели бы у него куда больший успех, чем я, сколько я ни старайся.

После этих слов они рассмеялись уже вдвоем.

Оставался час до полуночи, они поглотили уже изрядное количество алкоголя, когда Клэр совершенно неожиданно произнесла:

– Пойдем в постель?

Хартман посмотрел на свою спутницу так, словно не мог поверить услышанному. Неужели его смутные тайные и, как ему казалось до сего дня, несбыточные желания вдруг становятся реальностью? Во второй и в последний раз за этот вечер в нем шевельнулось чувство вины, но вскоре от него не осталось и следа: все существо Хартмана пребывало теперь во власти вожделения.

Едва Хартман закрыл за Клэр дверь своего номера, как его охватила паника, – он не представлял, как ему вести себя дальше. Однако беспокойство его оказалось напрасным: не успел он повернуть в замке ключ, как ее руки обвились вокруг его шеи, а ее губы прижались к его губам. Поцелуй еще продолжался, а рука Клэр уже заскользила вдоль разгоряченного тела Хартмана вниз, к промежности, и, достигнув ее, принялась потирать ребром ладони напряженную плоть.

Хартман не успел насладиться действиями Клэр, как она отстранилась от него.

– Давай, – прошептала она и, взяв мужчину за руку, повлекла его к кровати.

Она срывала с себя одежду так торопливо, что, пока Хартман еще только расстегивал дрожавшими от нетерпения руками рубашку, на ней уже ничего не осталось. Когда Хартман увидел Клэр обнаженной, у него перехватило дыхание. Она была великолепна. О такой женщине он мог лишь мечтать – столь совершенное тело он тысячи раз видел в самых сокровенных своих снах. Небольшая, правильной формы упругая грудь, тонкая талия, переходящая в округлые бедра, длинные стройные ноги, а между ними нечто такое, от чего у него голова пошла кругом, – гладко выбритая промежность. Призывно облизывая кончиком языка ярко-алые губы, эта женщина пожирала его сияющими глазами и с нетерпением ожидала, пока он наконец освободится от одежды.

Он сорвал с себя рубашку и принялся стаскивать туфли, но не удержался, потерял равновесие и сел на кровать. Она подошла к нему и встала перед ним на колени. Хартман готов был кончить от одного ее вида. Закрыв глаза, он вдыхал запах этой женщины, пока она помогала ему снимать туфли и носки. Потом они какое-то время стояли, взявшись за руки, словно исполняя магический ритуальный танец. Вела она, Хартману оставалось лишь покорно следовать за женщиной, в то время как она снимала с него брюки и нижнее белье. И вот они упали на кровать, она оказалась сверху, и перед глазами Хартмана все поплыло: лицо Клэр, ее груди, увенчанные темно-коричневыми заострившимися сосками, – все закружилось в каком-то безумном хороводе. Покрывая поцелуями лицо, шею и грудь Хартмана, Клэр одной рукой обхватила его член и принялась нежно его поглаживать. Хартман положил руку сначала на одну ее грудь, потом на другую. Ее соски были большими, твердыми и упругими. Он взял один из них в рот, а другой принялся ласкать кончиками пальцев. Клэр застонала от наслаждения.

И все это время откуда-то из глубины сознания тихий голос шептал ему: «Этого не может быть».

Взяв его руку в свою, она потянула ее к гладкой и влажной ложбине между своих ног. В ответ он страстно простонал и вновь прильнул губами к ее соску. Она раздвинула ноги, и его пальцы проникли внутрь ее горячего тела.

– Поцелуй меня, – задыхаясь от страсти, прошептала она.

Он оторвался от груди и принялся губами искать ее лицо.

– Нет, – отстранилась Клэр и толкнула его голову вниз.

Он сделал, как она хотела, его язык заскользил по ее животу, приближаясь к главному источнику наслаждения. У нее вкус корицы, подумалось ему. Выскользнув из-под Клэр, Хартман оказался сверху и вновь погрузил язык в горячее и влажное пространство между ее ног. Чтобы доставить ей еще большее наслаждение, он принялся крутить головой, лаская ее клитор, а она взяла в рот его член.

Он проснулся мгновенно, сна как не бывало. Его тут же охватило чувство вины – так сильно, как никогда в жизни. В голове мелькали и кружились образы минувшей ночи – сумбурные, но еще живые, они давили на него всей своей тяжестью. Воспоминания о былых изменах и женщинах, образы которых, окрашенные не забытыми еще страстями и наслаждениями, даже сейчас заставляли его возбуждаться, теперь лишь усиливали его раскаяние.

Как он мог так поступить? Он предал Аннетт, предал детей, поставил под угрозу свою благополучную жизнь. Боже, если только она узнает…

Он был один. Клэр, видимо, совсем недавно ушла; он помнил, что они занимались любовью почти до рассвета. Клэр оказалась весьма изощренной любовницей и позволяла своему партнеру делать то, о чем он прежде не позволял себе даже мечтать.

После столь бурной ночи постель пребывала в страшном беспорядке: простыни измяты и скомканы, стеганое пуховое одеяло на полу, такое же измятое и перевернутое. Измятое их переплетенными телами. Эта мысль стучала Хартману в виски, словно заноза, буравя его сознание. Он перевернулся на спину и постарался подавить охватившую его панику. Нет оснований терять голову, принялся убеждать он себя, это произошло, и он получил от этого удовольствие. Сейчас важно сделать так, чтобы не осталось никаких последствий этой ночи. Он вдалеке от дома, и вскоре вчерашнее приключение станет прошлым, одним из многочисленных приключений, о котором спустя некоторое время он будет вспоминать не без удовольствия.

Наконец Хартман собрался с силами, чтобы встать и приготовиться к предстоящему дню. На часах было почти девять, значит, на первый доклад он уже опоздал и торопиться нет смысла. Душ, бритье, хороший завтрак. Он незаметно протиснется в задний ряд и проведет остаток дня впитывая академические знания, так, словно ничего не случилось, а потом вернется домой к жене и детишкам.

Да, именно так все и будет.

Спускаясь в холл, он вдруг вспомнил Клэр, но на этот раз не как женщину, с которой провел страстную ночь, а как человека, с которым ему предстоит провести большую часть дня в одних стенах. Как она будет смотреть на него сегодня? Что скажет? Будет ли ей стыдно за прошедшую ночь? Возможно, да…

Прихватив у портье утреннюю газету, он прошел в ресторан. Поскольку было воскресенье, большинство столиков, несмотря на относительно позднее время, были заняты. Оглядевшись, Хартман с облегчением увидел, что Клэр нет ни за одним из них, – очевидно, она работала. Он выбрал свободный столик в углу, сел спиной к залу и, заказав кашу и кофе, раскрыл газету.

Вскоре к нему подсел мужчина.

Алан. На бейдже, прикрепленном к лацкану пиджака Алана, Хартман прочитал его фамилию: Розенталь.

– Вы позволите?

Не дождавшись ответа, Алан Розенталь с тарелкой инжира и стаканом яблочного сока расположился за его столиком. Незваный гость занялся едой, Хартману же ничего не оставалось, кроме как украдкой бросать на него обеспокоенные взгляды и пытаться понять, что может значить это бесцеремонное появление. Почему он выбрал именно его столик и почему именно сейчас? Они не обменялись ни словом до этого момента.

Тем не менее сосед выглядел совершенно спокойным и лицо его ровным счетом ничего не выражало. Он жевал свой инжир и время от времени посматривал через плечо Хартмана на других посетителей ресторана. Глаза у него были невероятно блеклыми, отчего веки резко выделялись на широком лице. Мужчиной Розенталь был достаточно высоким, а под его дорогим пиджаком угадывались мощные мускулы, так что вид его не оставлял сомнений, что он сможет постоять за себя и спокойно справится с Хартманом, если тому вздумается наступить ему на ногу. Клэр говорила, что Алан гомосексуалист, но сейчас это не имело для Хартмана никакого значения. На гомосексуалиста Алан был совершенно не похож, но ведь голубой не обязательно должен жеманничать и одеваться в розовое и желтое. Возможно (тут Хартман не мог решить, тревожиться ему или радоваться), Алан просто заигрывал с ним.

Наконец Розенталь решил нарушить воцарившееся за столиком молчание.

– Завтрак всегда следует начинать с фруктов, – произнес он и продолжил есть как ни в чем не бывало. Его тон не внушал ни малейших опасений.

Охватившее было Хартмана беспокойство стало понемногу рассеиваться. Подошел официант, и Розенталь заказал чай и яичницу с беконом. Затем, когда его тарелка с инжиром опустела, он откинулся на спинку стула и впервые за все это время посмотрел Хартману прямо в глаза. Поначалу Хартман решил, что это просто мимолетный, ничего не значащий взгляд, вроде тех, что случайно выхватываешь из толпы на вокзале, но прошло уже несколько секунд, а Розенталь все не отводил глаз. Это продолжалось до тех пор, пока, ощутив нараставший прилив беспокойства, замешательства и страха, Хартман не начал судорожно подбирать слова, стремясь наконец выяснить, что происходит. Но не он, а Розенталь первым нашел что сказать.

– Клэр восхитительная девушка, вы согласны?

Хартман понял. По крайней мере, исчезла неопределенность. Розенталь в курсе того, что произошло между ним и Клэр, и не в восторге от этого… Хотя нельзя сказать, что голос у него такой уж рассерженный. Правильнее было бы выразиться так: в голосе Алана Розенталя сквозило восхищение. Пока Хартман собирался с мыслями, Розенталь продолжил:

– Я сам несколько раз ее трахал, и я бы сказал, Клэр – это лучшее, что можно купить за деньги.

Хартман уже открыл было рот, чтобы высказать незваному гостю все, что он о нем думает, но осекся, как только до него дошел смысл сказанного Розенталем.

– Конечно, – продолжал тем временем спокойный и добродушный голос, – она не из дешевых. Но эта девочка стоит своих денег.

Проститутка? Он говорит, что она проститутка?

Хартман недолго пребывал в замешательстве: он быстро осознал, во что вляпался, и от осознания этого впору было тронуться умом. Хорошенькая месть за то, что Клэр нашла его привлекательным. Он получил свою порцию удовольствия, которое, увы, оказалось эфемерным и мимолетным. Хартман готов был наконец вступить в разговор, но Розенталь, все так же мило улыбаясь, полез во внутренний карман и вытащил фотографию. Взглянув на нее, он еще шире растянул в улыбке сухие губы и положил снимок на стол перед Хартманом. На этом снимке с удивительной четкостью были изображены Клэр, стоявшая, опершись руками о стену, и Хартман, который наваливался на нее сзади, вставляя в нее член. Взглянув на фото, потом на Розенталя, Хартман почувствовал, как глаза его выкатываются из орбит, а рот непроизвольно открывается.

Недоумевающий (если это слово уместно в подобной ситуации) взгляд Хартмана наткнулся на спокойную улыбку Алана.

– Не часто встретишь девушку, которая не только не против анального секса, но, напротив, обожает его. Вы со мной согласны?

Розенталь держал в руке целую пачку фотографий и теперь раскладывал их перед Хартманом, который испуганно взирал на них, будучи не в состоянии произнести ни звука. Хартман во рту Клэр. Хартман во влагалище Клэр. Хартман в…

На всех фотографиях был, несомненно, изображен мистер Хартман, а с ним – явно не миссис Хартман. Затем, словно в доказательство, что все это не фотомонтаж, не фокус, не ловкость рук и не мошенничество (Хартман, впрочем, бьш не в том состоянии, чтобы оценить столь тонкий юмор), Розенталь достал из газетного свертка видеокассету.

Все, на что был способен Хартман, – это безмолвно переводить взгляд с кассеты на снимки, потом на Розенталя и снова на кассету, которая, как пресс-папье, лежала поверх увесистой пачки фотографий. Официант принес завтрак. Хартману пришлось торопливо спрятать фотографии, чтобы тот не успел их заметить. Когда они с Розенталем вновь остались наедине, Хартман с немым вопросом уставился на своего собеседника. Тот в качестве ответа бросил:

– Возьмите на память. У меня их полно. – И на его губах снова заиграла улыбка.

– Что вам нужно? – медленно прохрипел Хартман, судорожно, до хруста в пальцах, сжимая «памятный подарок» и лихорадочно соображая, что же с ним делать.

Розенталь как ни в чем не бывало уминал яичницу с беконом.

– Мне? – Можно было подумать, что этот вопрос удивил Розенталя. Потом, словно приняв решение, он ответил: – Как насчет двадцати пяти тысяч?

От отчаяния Хартмана чуть не хватил удар. Он был совершенно уничтожен, раздавлен, и охватившие его чувства вылились в истерический припадок.

– Двадцать пять тысяч? – выдавил он, будто ослышался. – Двадцать пять тысяч? Да у меня нет даже двадцати пяти сотен! Вы подловили не того человека, если вам нужно это!

Розенталь укоризненно покачал головой. Он отложил нож и изящным движением вытер рот клетчатой салфеткой.

– Вы не поняли. Я даю вам двадцать пять тысяч. – Характерным жестом поведя в воздухе рукой с ножом, он подчеркнул местоимения.

Казалось, Хартмана уже ничем невозможно было удивить. За последние двенадцать часов его мир был перевернут, сорван с якоря и отпущен на волю волн, и теперь этот мир несло в моря, о существовании которых он накануне даже не подозревал.

– Что?…

Розенталь отвлекся от своей тарелки:

– Этого недостаточно? Возможно, мы могли бы увеличить сумму до тридцати тысяч…

– Но я не понимаю, – промямлил Хартман. – Почему вы предлагаете мне деньги?

Розенталь кивнул, явно довольный произведенным эффектом:

– Потому что мы хотим, чтобы вы для нас кое-что сделали.

Очевидно, что-то незаконное, и, когда Хартман подумал об этом вслух, Розенталь снова провел ножом по воздуху.

– Скажем так: неэтичное.

Тут Хартман, как будто у него оставался выбор, впервые за эти два дня решил продемонстрировать свои высокие моральные устои:

– Но я не могу.

Розенталь тем временем уже разделался со своей яичницей; завтрак Хартмана лежал на тарелке нетронутым.

Этот неожиданно смелый ответ удивил Розенталя так, словно его укусил плюшевый мишка.

– Нет, говорите? Тогда давайте посмотрим… – Он сдвинул брови, будто напрягая память. – Долги букмекеру – шестнадцать тысяч; счета по кредитной карточке – семь тысяч; выплаты за машину – пятьсот шесть фунтов в месяц… – Он подождал, вопросительно глядя на Хартмана, которому оставалось лишь удивляться осведомленности своего собеседника. Выдержав паузу, Розенталь продолжил: – Но теперь ко всем этим проблемам прибавилась еще одна. – После этих слов он перевел взгляд с патологоанатома на видеокассету и фотографии, которые тот продолжал судорожно сжимать в руке. Снова подняв глаза на Хартмана, Розенталь добавил: – Господин судья Браун-Секар, ваша жена, ваша мать…

При мысли об этом Хартман побледнел, его лицо сперва похолодело, а затем и вовсе онемело.

Розенталь продолжал:

– Как вы понимаете, это не единственный экземпляр. Пленку слегка подредактировали, но все ваше представление там как наяву.

Хартман понял: он сделает все, что от него потребуют. Впрочем, он понимал это с самого начала разговора. Эти люди просто не оставляли ему выбора. Он вновь почувствовал себя униженным и раздавленным, в нем поднялась дикая злоба, вызванная сознанием того, как ловко его обвели вокруг пальца, ввергнув в совершенно идиотское положение.

– Где гарантии того, что все фотографии и негативы будут уничтожены, прими я ваши условия?

Лицо Розенталя приняло выражение крайней усталости от всего этого:

– Вы сильно переоцениваете значение своей личности, если думаете, что мы стремимся доставить вам неприятности, доктор Хартман. Нам требуется лишь сотрудничество в одном деле, и только. Ничего другого нам не нужно.

Хартман не сразу подобрал слова для ответа, но в конце концов все-таки выдавил:

– Что вы хотите, чтобы я сделал?