Текст книги "Балет моей жизни"

Но все это не влияло на работу театров, потому что людям хотелось отвлечься. И наш «В прекрасном саду Франции» стартовал многообещающе. Музыка Казадезюса была очень красивой, простой, изящной, полной трогательных мелодий и переплетавшихся народных мотивов богатого звучания. Критики назвали ее «благородной, благостной и очень французской». Меня же осыпали похвалами и цветами, писали о моем «великолепном возвращении». Я была «неистощима», обладала «непревзойденными грацией и пластикой» и выглядела «как истинная воплощенная Примавера».

Авторы «В прекрасном саду Франции» преподнесли мне великолепнейшую цветную репродукцию «Весны» Боттичелли с такими хвалебными памятными надписями, что мне неловко их цитировать. Франсуа Казадезюс, очень симпатичный человек, обладал красивой артистической внешностью, матовая кожа, каштановые кудри и темные глаза напоминали о его средиземноморском происхождении. Как и Шарпантье, он остался верен семейному призванию. Старший сын в семье музыкантов, он стал автором множества симфонических поэм и достойных опер и к тому же замечательным руководителем оркестра. Он входил в число основателей американской консерватории Фонтенбло, которая могла похвастаться многими блестящими учениками. Гийо де Се, очень худощавый, с мягкими чертами лица, обрамленного светлыми волосами и бородой в стиле Мюссе[231]231
  Мюссе, Альфред де (1810–1857) – французский поэт, драматург и прозаик, один из крупнейших представителей литературы романтизма.


[Закрыть], и правда немного походил на автора бессмертных «Ночей»[232]232
  Имеются в виду поэмы А. Мюссе «Декабрьские ночи» и «Майские ночи».


[Закрыть], так что можно предположить, что он намеренно подчеркивал сходство. Он с легкостью писал восьмисложным и александрийским стихом прелестные произведения и прекрасно читал стихи.

Наш «В прекрасном саду Франции» прошел необыкновенно успешно. Отовсюду приходили одобрительные отзывы, публика валом валила на спектакль… но весной 1918 года начались бомбардировки. Каждую ночь – тревога: воют леденящие кровь сирены, и перехватывает дыхание от страха. В подвале давка: там жильцы со всего дома, а также и из соседних домов. Впрочем, подвал скорее действовал успокоительно, чем действительно мог защитить… А бомбы все взрывались: на улицах Clichy, d’Athènes и Geoffroy-Marie. Луис снова испугался:

– Я не хочу, чтобы ты оставалась в Париже, тебе нужно уехать.

– Ну, нет! А как же «В прекрасном саду Франции»?

– Это очень красивый спектакль, и я счастлив от того, что он пользуется заслуженным успехом, но мне твоя жизнь дороже доходов Opéra Comique. Ты обязательно должна уехать!

– Но это невозможно! Я никогда не осмелюсь объявить об этом Геузи…

– Ах, он же не съест тебя!

Я страшно злилась. Весь спектакль зависел от моей роли. Уехать в разгар показов, на пике успеха было не очень красиво по отношению к моим директорам, но в конце концов пришлось решиться на разговор с Геузи. Не упрекнув меня ни словом, он, наоборот, положил конец моим метаниям: «Мы в любом случае не можем продолжать при таких условиях и собираемся прервать показы. Так что не мучайте себя».

Клео де Мерод

* * *

Мы с Брио уехали в По. Луис хорошо знал этот город и подумал, что мне там понравится, кроме того, он сможет чаще меня навещать: «Ты с легкостью снимешь что-нибудь. Не думаю, что там много народу…» Но мы попали в ужасную ситуацию: тщетно искали хоть какое-нибудь жилье по всему городу, добрались даже до Жюрансона. Ничего! После целого дня походов туда и сюда я попыталась обратиться в агентство по недвижимости:

– Умоляю вас, найдите нам что-нибудь!

– Вам повезло, – ответил агент. – Я как раз получил письмо от клиента, который отказался от жилья.

– Ох, месье, будьте добры, покажите мне это жилье немедленно!

Это была меблированная квартира на бульваре Pyrenees, с террасой, откуда открывался прекрасный вид на горы. Дом назывался Belle Vue и вполне соответствовал названию[233]233
  Красивый вид (фр.).


[Закрыть]. В квартире, очень комфортабельной, было много комнат, гораздо больше, чем нам было нужно. Я позвала горничную, и мы стали устраиваться, предполагая, что остаться придется надолго.

Вскоре я получила письмо от подруг из Парижа, совсем потерявших голову: «Происходят ужасные вещи! Двадцать минут назад мы слышали кошмарный взрыв. Со всех сторон падают какие-то непонятные снаряды, неизвестно откуда, но во всех кварталах! Люди гибнут посреди улицы белым днем! Думают, что это атака истребителей-невидимок». Вскоре все узнали, что это были «Берты». Произошла ужасная катастрофа в Сен-Жерве, когда люди собрались в церкви на Великую пятницу. Я послала телеграмму подругам: «Немедленно приезжайте». И мы вчетвером образовали небольшой фаланстер. Мы с этими двумя молодыми женщинами прекрасно ладили. Они были музыкантши: одна из них, Сесиль Гресс, – виртуозная пианистка; другая, Поль Гранпьер, – замечательная виолончелистка. Я познакомилась с Сесиль Гресс самым простым образом. Однажды я пошла к Дюран, на площади Madeleine, с просьбой, чтобы мне нашли пианистку, которая бы играла со мною в четыре руки. Мне дали адрес Сесиль, и мы очень подружились. Поль Гранпьер, бывшая студентка консерватории, играла в концертах и преподавала. К тому же она обладала прекрасным голосом и с большим успехом выступала как певица в Trianon Lyrique. Я ставила ей мимику и обучала сценическому движению, знала ее отца, мастера по люстрам, который занимался освещением для моей квартиры на улице Téhéran. У нее была сестра, арфистка, Жизель, работавшая в консерватории, в классе Марселя Турнье[234]234
  Турнье, Марсель Люсьен (1879–1951) – французский арфист, композитор, музыкальный педагог.


[Закрыть] и Хассельманса[235]235
  Хассельманс, Альфонс (1845–1912) – французский арфист и композитор бельгийского происхождения.


[Закрыть]. Я попросила Жизель Гранпьер давать мне уроки игры на арфе, потому что обожала этот инструмент. У меня довольно легко получилось, и я стала с удовольствием играть, но эти музыкальные радости вкушали лишь мы с Брио. На большее я, как арфистка, никогда не претендовала.

Луис, который все так же занимался поиском пропавших, приезжал при любой возможности. Он пришел в восторг от Belle Vue, жалея, что не может там оставаться столько, сколько хочет.

Но и я не сидела без дела. Как жить без работы? Я танцевала на многочисленных благотворительных концертах, утренних и вечерних, не только в По, но и в друхих городах. С того времени, как в войну вступили американцы, отделения Красного Креста распространились по всему региону, и там устраивались гала-выступления для раненых и беженцев. Именно такой концерт я дала 8 августа 1918 года в Casino в городе Бон.

Клео де Мерод

По этому случаю газета Fantasio напечатала маленькую статью, в которой у меня вызвало недовольство употребление словосочетаний «все еще» и «как и раньше», неприятных любому действующему артисту, поскольку создавалось впечатление, что о вас стали забывать… «Мадемуазель Клео де Мерод сейчас в По. Она, как и раньше, красива, прогуливается в нарядах темных цветов по улице Пирене; на ее лице нет ни следа румян или помады; она держится скромно и отстраненно, но не окутывает себя покровом загадочности, она остается такой, какова есть, то есть выше всяких похвал! Она все еще носит прическу на прямой пробор, закрывающую уши, глаза ее все так же излучают нежный свет. Она, безусловно, является прекрасным примером для всех молодых актрис, которые при любом случае выставляют себя напоказ. Мужчины приветствуют ее просто, словно она их старая знакомая, которая, впрочем, держится лучше некоторых дам из высшего общества, а женщины не удивляются, когда она садится рядом с ними на концертах классической музыки или на воскресной мессе в одиннадцать часов. Все люди моего поколения, смотрящие на Клео, кому сейчас столько же лет, сколько и нам, говорят себе, что еще удивительно молоды!»

Я познакомилась с приятной американкой, госпожой Риджуэй, уже долгое время жившей во Франции. В Париже ей принадлежало одно великолепное здание, а в По она владела особняком, часть которого переделала под госпиталь. Я танцевала для раненых, лежавших там, и она выказывала мне бесконечную благодарность. У нее была дочь Элизабет, прелестная девочка, мечтавшая танцевать. Я предложила дать ей несколько уроков, научила ее упражнениям, очень ее заинтересовавшим. Она попросила позволения привести двух подружек. Так я превратилась в преподавательницу танцев, и у меня образовалась маленькая школа из прелестных учениц. Три мои ученицы делали успехи так быстро, что я смогла поставить с ними серию греческих танцев, где идеально проявлялась их естественная грация.

* * *

Однажды я услышала звон колоколов и увидела, что везде развеваются флаги. Над городом летали самолеты, и авиаторы развлекались тем, что заставляли свои машины выделывать в воздухе разные трюки. Улицы заполнились народом, везде слышались радостные возгласы и пение. Военные действия прекращены. Война закончилась!

7 марта 1919 года на благотворительном вечере в пользу бедных и 20 марта на утреннем концерте для крестьянских сирот я впервые вывела на сцену муниципального театра свое трио юных танцовщиц. Мои маленькие гречанки выступили с большим успехом, местная пресса тепло поздравила талантливых дебютанток и их преподавательницу. Лучшей наградой стало письмо Элизабет Риджуэй: «Как благодарить вас? Вы обладаете редким терпением. Когда я думаю, в какое прекрасное трио вам удалось превратить трех обыкновенных девчушек, которые до знакомства с вами и ходили-то неуклюже, то не нахожу слов, чтобы выразить нашу глубочайшую благодарность».

Я стала готовиться к возвращению домой. Когда дата моего отъезда стала известна, мэр города обратилась ко мне с такими искренними словами благодарности, что я испытала очень нежные чувства: «Во время войны мадемуазель Клео де Мерод, которая столько очарования, прелести и таланта привносила в наши благотворительные концерты, возвращается в Париж, где продолжит театральную карьеру. От имени наших славных раненых солдат, от неимущих, беженцев, кому она несла свет искусства, мы благодарим ее и желаем благополучного возвращения».

* * *

Я вернулась в Париж в апреле. Луис, который был по делам в Сан-Себастьяне, должен был приехать на три дня позже. И мы с Брио занялись обустройством нашего покинутого более чем на год жилища. Брио разбирала шкафы, а я постаралась навести порядок у себя в комнате. Там царил хаос, так как я уезжала в крайней спешке. Я разобрала багаж, развесила платья, потом села заниматься бумагами, а это была целая проблема. Стол был завален программками, статьями еще со времен «Юдифи» и «Французского сада». Среди бумаг я заметила несколько писем на испанском языке на стопке газетных вырезок. Машинально я пробежала глазами две или три строчки, которые меня заинтересовали, потом, поддавшись роковому любопытству, как Психея, подсела ближе к лампе и прочитала их от начала до конца. Я перечитывала их второй раз, третий, пытаясь увериться, что это не сон. Что все это значит? А это означало конец моего счастья. Эти письма были написаны Луису его матерью, маркизой де П. Из них я узнала, что Луис соблазнил молодую мадридскую девушку из хорошей семьи и у нее от него ребенок. Госпожа де П. была очень недовольна этой авантюрой. История уже была всем известна, все осуждали поведение Луиса, и маркиза очень сурово напоминала сыну о его долге.

Клео де Мерод в сценическом костюме

Я закрылась в комнате, проплакала всю ночь и, мне кажется, весь следующий день. Брио, которая периодически стучала ко мне в дверь, я отвечала, что у меня мигрень и хочу спать. Не знаю, что она подумала. Через день я вышла из комнаты и пыталась делать вид, что все как обычно, но она прекрасно видела – дела плохи. Я продолжала возиться за столом, разбирать бумаги и улаживать дела со вновь обретенным спокойствием.

Я приняла решение и послала телеграмму Луису: «Возвращаться бесполезно». Мужество это было или гордость? Не могу сказать. Думаю, что действовала я так из страха быть малодушной. У меня было такое чувство, словно внезапно выключили свет и перед глазами как будто встал черный экран. Я страдала ужасно, но тем не менее хотела разом сжечь все мосты. Удар был слишком жестоким. Я же была во всем искренней, всегда верной, ни о ком другом не мечтала, отвергала все приглашения!.. А когда мы расставались, Луис писал мне каждый день!.. Это все невозможно было понять.

Любопытно, но, получив мою телеграмму, он какое-то время продолжал мне писать, как будто ничего не произошло. Возможно, он надеялся, что я успокоюсь и передумаю? Но я не ответила ему ни слова. То, что эти испанские письма оказались среди моих бумаг, меня поразило. Видимо, Луис как-то вечером рассеянно вытащил их из кармана, не посмотрев, и забыл об этом… Какая небрежность!

В конце концов я рассказала все Брио. Она не могла поверить: «Невероятно! Невероятно! Он же был с вами сама нежность, сама любовь!» Некоторое время она размышляла, а потом сказала: «Послушайте, я вдруг вспомнила странный случай. Однажды в По, в июне, Луис мне сказал: “Старушка, пойдем прогуляемся немного”. Мы вышли из дома и болтали о том, о сем… но он казался чем-то обеспокоенным, нервным, словно хотел что-то мне сказать и не знал, с чего начать… В результате мы болтали о погоде, дожде, солнце… Теперь я думаю, он мне хотел тогда признаться, но не решился».

Через день после ужасного открытия приехал Рауль, как бы предвосхищая появление хозяина. С глазами, полными слез, и комком в горле, я ему сказала: «Рауль, вам нужно забрать вещи месье, его одежду, книги, скульптуры – все». Пораженный, он все же повиновался. Я горестно наблюдала за ним, находя еще в себе силы следить, чтобы он ничего не забыл. К вечеру в моей квартире не осталось ничего, что бы напоминало о Луисе.

Через некоторое время после этого Брио приболела. Небольшие проблемы с сердцем, которые прошли через несколько дней усиленной заботы, которой я окружила свою добрую компаньонку. Она уже потихоньку поправлялась, когда в дверь позвонили. Горничная объявила: «Господин де П.». Уж не знаю как, но он узнал о болезни Брио и пришел ее проведать.

Когда он вышел из ее комнаты, то привлек меня к себе, встал на одно колено и стал покрывать мои руки поцелуями, умоляя о прощении и клянясь в своей любви. Это был парад классических объяснений: «Потерял голову… безумие… глупость… ужасные сожаления… умоляю, забудь…» На весь этот поток слов я ответила лишь одно: «Нет, все кончено». Он понял, что я не изменю решения, поднялся на ноги и спокойно сказал: «Хорошо. Раз так, я женюсь».

* * *

Примерно через пять лет после этих событий у меня зазвонил телефон. Это был Киньонес-де-Леон, который сказал мне: «Дорогая Клео, у меня для вас довольная грустная новость – Луис умер». Я дрожа повесила трубку. Не понимая, что делаю, я открыла дверь и вышла из дома. Довольно долго я бродила по улицам, в полузабытьи. Вдруг почувствовав дуновение свежего ветерка, я посмотрела вокруг… и обнаружила, что стою на берегу Сены, рядом с Трокадеро. Я не понимала, как сюда попала. Мне пришлось возвращаться пешком, так как ничего не взяла с собой. Новость привела меня в сомнамбулическое состояние. Без сомнения, Луис был мне гораздо дороже, чем я воображала.

История моей любовной жизни навсегда закончилась.

Я любила два раза в жизни, познала радости глубокой и страстной любви, и не от меня зависело то, что эта любовь заканчивалась. Судьба вырвала из моих объятий первую любовь, жестокий обман убил вторую, спалив дотла мое сердце, оставив лишь пепел… Очнувшись от любовного сна, я очень рано умерла для нежных чувств. После Луиса я больше никого не любила, ни один мужчина больше не мог тронуть мое сердце, потому что я перестала верить в мужскую искренность.

Мне не хотелось бы подробно рассказывать о своих страданиях, о своем горе. История банальна: после многих лет счастья вдруг узнать, что любимый человек мог обманывать вас. В таких обстоятельствах, если вы не покончили с собой и продолжаете жить, нужно держаться прямо. Я исцелилась от этой раны, оправилась от горя только потому, что никогда не посвящала свою жизнь любви полностью. И если женщина во мне надежно и навсегда укрылась за броней, то артистка осталась жить и творить. С того времени я жила лишь для танца и музыки, искусство заменило мне все, и надо сказать, весьма успешно. Ах, как же я благодарю судьбу, позволившую мне стать балериной и тем самым открывшую передо мной столько возможностей для работы. Как я счастлива, что обладала достаточной волей, чтобы никогда не жертвовать искусством ради любви! Если бы не работа, после разрыва с Луисом у меня не осталось бы ничего в жизни!

* * *

Мои милые ученицы из По, вернувшись в Париж, захотели продолжать занятия. Каждая привела с собой одну или двух новых девочек, подружек или родственниц, в результате у меня получилась целая труппа из учениц, половина которых носила громкие фамилии: демуазели Боннвалль, внучки графа де Оссонвиля[236]236
  Клерон, Жозеф Отнен Бернар, граф д’Оссонвиль (1809–1884) – французский политик и историк, член Французской академии.


[Закрыть], мадемуазели де Ванфлер, де Мун[237]237
  М у н, Адриен Альбер Мари де, граф (1841–1914) – французский политический деятель и социальный реформатор.


[Закрыть], де Рошешуар[238]238
  Древний аристократический род.


[Закрыть], д’Итюрб, де Бройль[239]239
  Бройль, Луи де, 7-й герцог Брольи (1892–1987) – французский физик-теоретик, один из основоположников квантовой механики, лауреат Нобелевской премии по физике (1929).


[Закрыть], де Вальднер, мадемуазели Орловска, Малле, Буассьер[240]240
  Буассьер, Альберт (1866–1939) – французский поэт и прозаи.


[Закрыть] и моя верная Элизабет Риджуэй. При таком наплыве учениц я стала подумывать об открытии своей школы физической культуры и танца в гораздо более обширном зале, чем моя мастерская. Я нашла такое помещение на бульваре Malherbe. И только газеты начали писать о нем, как я бросила свой новый проект. Я получала много предложений вернуться в театр, и мне стало понятно, что нельзя одновременно вести жизнь артистки и заниматься школой, которая требует полной отдачи и много времени. Поэтому я удовольствовалась тем, что давала уроки своим маленьким балеринам дома, но так и не смогла вести уроки дольше двух лет, поскольку на меня обрушилось много разных дел и к тому же уже не позволяло здоровье.

В 1920 году из Opéra Comique на покой ушла Марикита, ушла совсем без денег, что меня не удивило, потому что она всегда выказывала глубочайшее пренебрежение к материальным ценностям. Театр устроил в ее пользу гала-представление редкого великолепия, с участием самых больших звезд Парижа: Сары Бернар, Маргерит Карре, Мистангет, Маргерит Деваль[241]241
  Деваль, Маргерит (1866–1955) – французская певица и актриса театра и кино.


[Закрыть], Синьоре, Жанны Обер, Люсьена Фюжера, Марии Кузнецовой. В конце программы выступали «звезды балета»: Робер Кино, Мона Пайва, Аида Бони и я. Хореография наших номеров, естественно, принадлежала Мариките. Успех этого представления, билеты на которое были сразу заранее раскуплены, позволил Мариките мирно наслаждаться отходом от дел; правда, длилось это недолго, потому что прожила она после этого всего два года. В течение этих двух лет я при каждой возможности ее навещала. До самого конца она помогала мне решать массу проблем, репетировала со мной и обогащала меня своим опытом и знаниями.

* * *

Сразу после войны Сара Бернар поставила пьесу «Гофолия»[242]242
  Пьеса Жана Расина.


[Закрыть], а в 1920 году возобновила постановку. Два раза она оказала мне честь, доверив работу над движениями молодых актрис в разных сценах и создание хореографии священных танцев. Для меня было истинным счастьем работать с мадам Сарой. Она выказывала необыкновенную любезность, одобряя все, что я предлагала, и можно сказать, что еще ни разу я не работала c большей отдачей и лучшим результатом. Ансамблем молодых актрис было удивительно легко руководить: они быстро схватывали и идеально выполняли все, что я просила. Но какой же удивительный опыт – наблюдать, как репетирует сама Сара Бернар! Более чем когда-либо верная своему девизу «Вопреки всему!», она не обращала внимания на усталость и оставалась на сцене, пока не прорабатывала все до мелочей. Она играла героиню так гениально, что никто не мог оставаться равнодушным.

Портрет Сары Бернар работы Луизы Аббема, 1875

Каждый раз, когда я работала в театре вместе с ней, мадам Сара приглашала меня к себе на бульвар Pereire. Мы обедали в семейной обстановке, за столом сидели ее сын, внучка и внук, кузины и часто ее близкая подруга Луиза Аббема[243]243
  Аббема, Луиза (1853–1927) – французская художница, скульптор и дизайнер Прекрасной эпохи. Считалась «официальным художником Третьей республики». Ее статьи регулярно публиковались в журналах Gazette des Beaux-Arts и L’Art.


[Закрыть], художница, которая, всегда затянутая в неизменный доломан, напоминала старого офицера. Она была умна и забавна. Но я никогда не бывала на бульваре Pereire вместе с Рейнальдо Аном и Маргерит Морено[244]244
  Морено, Маргерит (1871–1948) – французская актриса театра и кино.


[Закрыть], их часто приглашали туда вместе. Я об этом очень жалею, потому что они развлекали гостей своим сногсшибательным остроумием. Я встречала Морено за кулисами, она с присущим ей большим талантом играла Иосавеф[245]245
  Дочь царя Иудеи Иорама в пьесе Ж. Расина «Гофолия».


[Закрыть]. Ее красивый низкий голос всегда вызывал у меня волнение.

Сара Бернар привязалась ко мне, относилась даже по-матерински. По моим рассказам она прониклась симпатией и к Брио: «Я ее уже люблю после всего, что вы рассказали!» Первый раз, когда она встретилась с Брио, взяла ее ладони и, крепко сжав, сказала с чувством: «Если бы вы знали, как я счастлива, что вы рядом с Клео!» У нее самой была камеристка, которую звали Гурней, славная женщина, но она не могла сравниться с Брио остроумием и предприимчивостью.

У мадам Сары была собачка по имени Рикики, довольно безобразная собачка, не похожая ни на какую породу, то ли сеттер, то ли пудель, то ли спаниель, но хозяйка очень любила пса таким, каким он был, а он так просто обожал свою госпожу. Однажды актриса взяла его с собой в театр на репетицию и оставила под присмотром Гурней. Во время большой сцены в «Гофолии» хитрец Рикики сумел ускользнуть и отправился за кулисы в поисках хозяйки. Я заметила его как раз в тот момент, когда он собирался выскочить на сцену и, без сомнения, побежать к Саре, чтобы выразить свою радость. Я еле успела схватить его за ошейник.

Конечно, бедной Гурней досталось бы, если у ног величественной иудейской царицы вдруг запрыгал бы маленький уморительный Рикики! Ведь мадам не всегда бывала любезна. Временами ее охватывали приступы гнева. Эмиль, ее преданный слуга, кое-что знал об этом. Как-то я была на бульваре Pereire, и хозяйка стала искать какой-то пояс, который хотела добавить к костюму Гофолии, но тщетно. Она пришла в страшную ярость, вся покраснела, ужасно кричала на Эмиля, грозилась его задушить и всячески обзывала. Мы все не смели пошевелиться и спрашивали себя, не выльется ли это в нервный срыв. Но потом пояс нашелся, мадам Сара успокоилась и вновь присоединилась к нам, улыбающаяся и полная очарования.

Клео де Мерод

* * *

Я снова получала предложения выступать за границей, но желания отправляться куда-либо у меня не было. Брио старела, ей было уже почти восемьдесят лет, и я не хотела утомлять ее долгими путешествиями. Полю Бокелю, очень активному импресарио, человеку большого вкуса, пришла в голову идея устраивать концерты, где бы я выступала в сопровождении виртуозного пианиста Даниэля Эрикура, получившего первую премию консерватории. Мысль показалась мне соблазнительной. Бокель был необыкновенным импресарио, организованные им турне славились качеством и оригинальностью. Он привозил во Францию величайших артистов и самых известных конферансье, устраивал выступления Сары Бернар, Пабло Казальса[246]246
  Казальс, Пабло (1876–1973) – каталонский виолончелист, дирижер, композитор, музыкально-общественный деятель.


[Закрыть], Айседоры Дункан… на его концертах можно было послушать Энеску[247]247
  Энеску, Джордже (1881–1955) – румынский композитор, скрипач, дирижер и педагог, национальный классик, один из крупнейших музыкантов первой половины XX в.


[Закрыть], Сен-Санса, Магду Тальяферро[248]248
  Тальяферро, Магда (1893–1986) – франко-бразильская пианистка и музыкальный педагог.


[Закрыть]. Бокель и сам был превосходным музыкантом и рассказчиком.

Мы тщательно продумали, что именно покажем. Я хотела станцевать что-нибудь еще неизвестное, к тому же твердо решила не повторять прошлых программ. Хоть я и осталась верна своей прическе с пробором, возможно из некоторого суеверия, мне не хотелось возвращаться к «успеху довоенных лет». Я хотела забыть прошлое и начать что-то новое. Но чтобы полностью изменить программу, мне нужен был партнер. Бокель придерживался того же мнения. Он очень высоко оценил виденное в Опере выступление молодого Сержа Перетти, первого танцовщика, о котором сразу же и подумал. Опера дала разрешение Перетти отправиться в турне со мною. Мы вместе с Бокелем составили программу, он был прекрасным советчиком, и решили, что я буду танцевать «Гробницу Куперена» Равеля, «Приглашение на вальс» и «Сюиту» Шопена. Между танцевальными номерами будет играть Даниэль Эрикур. Для фортепьянной паузы он выбрал «Мефисто-Вальс» Листа, «Ноктюрн фа мажор» Шумана и три этюда Шопена. Я сама сочинила композицию своих танцев, Марикита ставила совместные движения с Перетти и за всем следила.

Серж Перетти, гибкий и нервный, был легким, как эльф, и работал, выкладываясь по полной. Но он был еще совсем юным мальчишкой и в те моменты, когда должен был обнимать меня и делать влюбленный вид, вместо того чтобы заключить меня в объятия и изобразить страсть и желание, неуклюже вставал на цыпочки и сюсюкал. Кита ему устраивала встряску: «Проклятие, ну-ка, давай, шевелись! Улыбайся, изображай восхищение, будь галантным. Посмотри, разве она не прелестна, наша мадемуазель Клео?! Ты что, не можешь влюбленно посмотреть на нее?! Ты стоишь там, опустив глаза, как растяпа какой-то! Ты что, никогда не был влюблен?» Покраснев до корней волос, он чуть слышно промямлил: «Нет, мадам», и не понимал, почему мы с Марикитой смеялись до слез!

Несмотря на все это, Перетти танцевал очень хорошо, а Даниэль Эрикур божественно играл. Думаю, что и я со своей стороны показала, что не утратила мастерства и в танцах XVIII века, и в композициях эпохи романтизма, а выбранные с тщанием соответствующие эпохе украшения помогли придать каждому номеру своеобразие. Для «Гробницы Куперена» я выбрала платье на кринолине с серебряным шитьем и большими розами и к нему туфельки из розового шелка. Для «Приглашения» – комплект из светло-голубой тафты: юбка тоже на романтическом кринолине, облегавший, очень декольтированный корсет с маленьким «скромным» шарфом из белого тюля и черные шелковые туфли-котурны. Для «Сюиты» Шопена – тунику со множеством складок из шелкового муслина. Первый костюм был работы Паско, все остальное – Ланвен[249]249
  Ланвен, Жанна (1867–1946) – одна из самых известных кутюрье Парижа в 1920-е г., ее любовно называли «матушкой моды».


[Закрыть]. Мы ездили с концертами по всем регионам Франции: в первый год это были Невер, Лион, Сент-Этьен, Ним, Тулон, Ницца; потом – Брест, Ренн, Нант, Ангр, Ла-Рошель, Бордо и так далее. Везде на афишах писали: «Танцевальные гала-представления Клео де Мерод». Везде – сумасшедший успех. За это время усердие Даниэля Эрикура принесло ему ангажемент в Америке. Никогда не сдававшийся Бокель нашел другого пианиста – Эмиля Бома, тоже обладателя первой премии консерватории и не менее одаренного. Перетти тоже покинул нас! Опера больше не позволила ему уезжать. Бокель нашел и другого партнера, это был молодой англичанин, Руперт Дон, из лондонского «Театра Его Величества»[250]250
  Здесь употребляется старое название театра, которое сейчас звучит как «Театр Ее Величества». – Прим. пер.


[Закрыть]. Возможно, он и не обладал классической школой и виртуозностью Перетти, но работал искусно и умело. В обычной жизни физически он не производил особенного впечатления, но на сцене выглядел удивительно эффектно, благодаря умелому макияжу и очень откровенному костюму: облегавшее серое трико и черный бархатный жакет, из-под которого виднелись широкий воротник и развевавшиеся рукава белой шелковой сорочки.

Клео де Мерод в сценическом костюме

Я танцевала с Доном под аккомпанемент Бома в течение всего годового турне: зимой – на севере и востоке страны, а летом – во всех курортных пляжных городах: Виши, Урьяж, Виттель, Пломбьер, Люксей, Брид, Люк-сюр-Мер, Дьепп, Берк, Вимрё, Пари-Плаж и так далее. «Могилу» заменили на «18-ю сюиту» с «Венгерским рондо» Гайдна, «Пассепье» Рамо, «Деревенским праздником» Госсека и «Менуэтом» Боккерини.

Часто я знала как свои пять пальцев города, где мы выступали, и, не желая уже гулять, перечитывала любимых поэтов. Я всегда возила с собой книги любимых авторов: Гюго, Верлена, Верхарна, Деборд-Вальмор, госпожи де Ноай, иногда Рембо или Франсиса Жамма. Выбор приходилось делать очень быстро, бегло пробегая глазами полки в библиотеке перед отъездом. Или же я брала напрокат арфу и развлекалась в гостиничном номере, устраивая маленькие импровизированные концерты для Брио, очень благодарной слушательницы.

Шум аплодисментов достиг Парижа, и Оскар Дюфренн, всегда искавший great attraction[251]251
  Грандиозное представление (англ.).


[Закрыть], попросил меня выступить вместе с Доном в Empire.

В 1922 году умерла Марикита. После службы в Saint-Louis-d’Antin мы вместе с ее мужем, господином Фурнье, поехали на кладбище Saint-Mande. Я очень горевала, с уходом Марикиты я лишилась одной из самых нежных подруг, лучшей советчицы и преподавателя высочайшей квалификации. Но в горе меня утешала мысль о том, какую красивую жизнь она прожила. Марикита, жившая лишь искусством, смогла выразить себя на том языке, который сама же и выбрала, осуществить мечты юности, добиться успеха, аплодисментов, понимания и желания себя выслушать. Да и работала она к тому же до последнего. Правда, великолепная жизнь, одна из самых долгих! Жюль Жанен[252]252
  Жанен, Жюль-Габриель (1804–1874) – французский писатель, критик и журналист, член Французской академии. По легкости и изяществу стиля Сент-Бев ставил его в один ряд с Дени Дидро и Шарлем Нодье.


[Закрыть] советовал ей написать мемуары, и это было не вчера… в них не нашлось бы места ни разочарованию, ни упадку. Кита всегда с честью отвечала судьбе: в 1860 году она вдохновляла на самые восторженные стихи, среди которых хвалебные оды Луи Буйе[253]253
  Буйе, Луи Гиацинт (1821–1869) – французский поэт и драматург; друг Гюстава Флобера.


[Закрыть], друга Флобера, а в 1918-м так же вызывала всеобщее восхищение невероятным вкладом в работу над спектаклем «В прекрасном саду Франции»! Воображение, талант, чувство вкуса и совершенная пластика – она обладала всем этим и много еще чем. Женщина удивительной души, тонкой и нежной, ее обожали все артисты, имевшие с ней дело… С ее смерти прошло тридцать лет. Ее имя, конечно, уже ничего не говорит молодому поколению. Я же никогда не забуду Киту, и ее племянница, верная Марго, тоже не забывает и хранит подробные воспоминания о ее жизни и работе.

Через год не стало и нашей великой Сары. Я узнала об этом из газеты Midi во время турне. Она тоже была на гастролях со спектаклем «Регина Арман» по пьесе своего внука, Луи Вернея[254]254
  Верней, Луи (наст. имя Луи Жак Мари Коллен дю Бокаж) (1893–1952) – французский драматург, сценарист и актер.


[Закрыть]. Она играла и в утренних, и в вечерних представлениях, без явных признаков усталости, несмотря на искусственную ногу и семьдесят пять лет. В ней словно была какая-то пружина, и витальность с годами не убывала. Сара Бернар всегда хотела знать, чем я занималась, какие произведения играла на сцене, интересовалась музыкой и танцем так же, как и драматическим искусством, которому служила.

Я только-только вернулась в Париж, когда узнала о ее болезни и была потрясена до глубины души. Я тут же кинулась разузнавать, как и что, но мне так и не удалось ее вновь увидеть: к ней никого не пускали, надеялись до самого конца. Сара боролась, и казалось, что ей удастся и на этот раз победить болезнь, но как-то вечером она заснула и больше не проснулась. Я побежала на бульвар Pereire. Ее одели в длинное белое платье, лицо было окутано лиловым тюлем, рядом с кроватью горела лампа под розовым абажуром. Она казалась спокойной и красивой и совсем не выглядела мертвой.

На лестнице я столкнулась с Люсьеном Гитри, который спускался. Когда я входила в комнату, туда вносили огромный букет пармских фиалок, присланных Рейнальдо Аном. Саша Гитри и Ивонна Прентан приехали незадолго до меня. Саша низко опустил голову, охваченный печалью, а прелестная маленькая Ивонна плакала, стоя на коленях перед кроватью.

Похороны Сары Бернар проходили невероятно торжественно. Всю дорогу от театра до Пер-Лашез за гробом следовала огромная толпа парижан, весь город вышел на улицу, чтобы проводить похоронный кортеж, в прямом смысле полный представителями гербов и корон. Таких роскошных похорон, вероятно, еще не бывало. Говорили, что по этому случаю все клумбы Франции опустели. Сара Бернар уходила в последний путь, осыпанная цветами, и каждый букет передавал искреннюю скорбь. Пер-Лашез, и вот шестьдесят лет славы, поэзии, мужества и красоты похоронены. Там были все артисты Парижа, глубоко взволнованные, многие плакали.