Текст книги "Балет моей жизни"

Глава пятая

Прекрасная эпоха? Эпоха захватывающая. – Экипажи в Булонском лесу. – Князь Трубецкой и его зонтик. – «Вошь и Паук». – Клара Солнце. – Битвы цветов. – Вечеринки в клубе Des Épatants. – Мои портные и модистки. – Больдини[104]104
  Больдини, Джованни (1842–1931) – итальянский живописец. Один из лучших портретистов конца XIX – начала XX в.


[Закрыть] рисует мой портрет. – Театр в конце века. – Дузе[105]105
  Дузе, Элеонора (1858–1924) – итальянская актриса. Обладательница прозвища Божественная, считается величайшей театральной актрисой своего времени.


[Закрыть]. – Иветта Гильбер[106]106
  Гильбер, Иветта (1865–1944) – французская певица и актриса кабаре Прекрасной эпохи, модель.


[Закрыть]. – Сара Бернар. – Лои Фуллер[107]107
  Фуллер, Лои (1862–1928) – американская актриса и танцовщица, ставшая основательницей танца модерн.


[Закрыть]. – Радости и неудобства жизни звезды. – Махараджа Капурталы делает мне предложение руки и сердца. – Влюбленные в затруднительном положении. – Нелепая дуэль и неудавшееся самоубийство.

Я с бесконечной радостью вернулась в свою квартиру на улице Капуцинок и продолжила приятную жизнь между работой в театре и другими удовольствиями. Форбе, очень довольный моим успехом в Нью-Йорке, уже рассуждал о новых ангажементах. «Посмотрим, посмотрим, – отвечала я ему. – Чуть попозже». Шарль и мысли не допускал о моем новом отъезде, а я была совершенно не против вновь окунуться в парижскую жизнь, немного нервозную, но такую яркую и богатую сюрпризами и соблазнами.

Интенсивность жизни в годы расцвета завершавшегося века была необыкновенной. Вы разрывались между сотней привлекательных мест, среди которых все время появлялись новые. Блистательные иностранные приемы, великолепные праздники, выставки нового искусства, вообще было очень много нового во всех областях жизни. Теперь это время называют Прекрасной эпохой. Да, это время воистину было прекрасной эпохой! Невероятной эпохой! Никогда еще, как в конце XIX века, мир не видел такого бурления идей, такого творческого подъема! Новые открытия появлялись каждый день не только в науке, стремительно развивавшейся во всех областях, но и в философии, искусстве, где происходили слияния стилей и возникали содружества талантов и умов, так что ни один пытливый разум не мог остаться равнодушным. Возникали новые школы с оригинальными интересными программами, которые выходили в виде пламенных манифестов. Поэты порывали с классическими ритмами и стихотворными размерами, искали новые формы выражения и обретали неслыханные до этого интонации. В театре глубокое влияние оказывали пьесы Ибсена и Бьернсона, он неудержимо развивался силами молодых талантов, которые открывали независимые театральные площадки, где показывали спектакли нового типа, где главное место отводилось социальным проблемам и психологическим конфликтам повседневной жизни. Людям хотелось, чтобы театр не просто развлекал, но заставлял размышлять. Декоративные искусства тоже были охвачены лихорадкой перемен. Привычка копировать древних мастеров отошла в прошлое. В интерьерах появилось больше света и открытого пространства, возник стиль art nouveau. Сейчас нам кажутся смешными эти замысловатые линии и обилие цветочных виньеток. Но если декораторы и грешили злоупотреблением в деталях нового стиля, который быстро вышел из моды, то в живописи и скульптуре происходила настоящая революция, подарившая нам великие шедевры, живущие в веках. Свет заполнял не только новые интерьеры, он пронизывал живописные полотна, и импрессионисты громко заявляли о себе, несмотря на сопротивление приверженцев старого стиля. В своих реалистических рисунках Стейнлен[108]108
  Стейнлен, Теофиль-Александр (1859–1923) – французский художник, график и иллюстратор швейцарского происхождения, работавший как в реалистическом стиле, так и в стиле модерн, «летописец жизни парижского пролетариата».


[Закрыть] показывал жизнь бедноты, как Шарпантье – в музыке. Бурдель и Роден, новые мастера скульптуры, поражали зрителей своими мощными творениями, вызывая долгие и пылкие дискуссии среди знатоков и любителей. Я помню, какие противоречивые отзывы получил «Мыслитель». Годы развития, годы усилий, годы борьбы против устаревших воззрений на жизнь и искусство, рождение новых формулировок… конечно же, это были годы прекрасной и увлекательной эпохи!

К тому же тогда в обществе не было неуверенности в будущем, горизонт не был омрачен тучами угрожавшей неизвестности, в воздухе не витал страх перед будущими катастрофами, которые никто не мог себе и представить. Тогда мы могли строить планы и осуществлять новые проекты, думать с улыбкой о завтрашнем дне. Мы могли позволить себе просто наслаждаться жизнью.

Конечно, заработки были небольшие, и даже нам, артистам, платили довольно мало, именно поэтому я должна была покинуть Оперу, согласившись на предложения, сулившие гораздо больше возможностей сделать жизнь роскошнее. Условия работы тогда мало отличались от нынешних: платили мало и при этом не предоставляли ни оплачиваемого отпуска, ни пенсии. Было очень много бедных, это много раз говорилось и повторялось теми, кто высмеивает название «Прекрасная эпоха». Это правда, но аренда жилья стоила копейки, поесть в ресторане можно было за полтора франка или дешевле, хлеб стоил четыре су, сахар – тринадцать су за кило, литр молока – пять су, поездка на омнибусе – шесть. Билеты в театр могли себе позволить все: в Оперу продавались места и за пять франков, и за три… лучшие – за шестнадцать. Можно было даже позволить себе сладости, особенно не обременяя бюджет. В некоторых больших магазинах были постоянно открыты большие буфеты, и метрдотели в белых перчатках бесплатно раздавали всем желающим печенье и сиропы.

И был ли народ так уж несчастен? Я помню, что в магазинах продавцы были добродушными, изысканно вежливыми и всегда улыбались; сотрудники всегда были аккуратно и хорошо одеты; прохожие на бульварах шли неспешным шагом, с улыбкой на лице; ремесленники тщательно выполняли свою работу, до мельчайших деталей прорабатывая свои изделия и не считая каждую лишнюю минуту на работе; рабочие, ремонтируя дома, распевали песни. Общее ощущение было такое, что жизнь протекала в достатке и веселье. Возможно, моя память приукрашивает прошлое, но то, что число самоубийств тогда было ничтожно малым и все мелкие рантье жили счастливо, это точно. О нашем времени такого уже не скажешь.

Нищета в конце века не кажется мне такой ужасной, как сейчас. Такого чудовищного контраста между богатыми и бедными, какой сейчас заметен повсеместно, тогда не было. Я знала бедняков, они составляли значительную часть моей «клиентуры», как и у всех других популярных артистов. Каждый день кто-нибудь приходил ко мне домой, каждый день я получала более или менее правдивые письма с просьбой о помощи от людей, оказавшихся в тех или иных печальных обстоятельствах, которые очень волновали мою мать. Я много помогала. Но если ты давал денег один раз, просивший скоро вновь оказывался у твоей двери и приходили новые письма с рассказами о новых несчастьях. Иногда, устав от этого, я говорила: «Ах, нет! Он опять преувеличивает, на этот раз я ничего ему не дам!» Но Зенси упрашивала меня: «Нет, Лулу, я тебя умоляю, пошли ему еще денег! Если он врет, тем хуже для него. Но лучше дать лишнего, чем оставить умирать от голода».

У нас работали кухарка и горничная, мы также нанимали по необходимости штопальщицу и мастера по дому. Их труд по нынешним меркам был очень дешев, но они, казалось, были довольны своей судьбой и выполняли работу с усердием и радостью.

* * *

Мы были все время чем-то заняты, причем самыми разнообразными делами. Тогда не было автомобилей, не было метро, но сколько всего мы успевали за день, поверить невозможно! Я спрашиваю себя, как физически у меня получалось столько всего делать, иногда идти на другой конец Парижа и возвращаться, и это при очень напряженном графике.

Утром, после занятий, если мы не ехали кататься на велосипедах, то занимались верховой ездой. Я научилась ездить на лошади в манеже на улице Suresnes и довольно неплохо держалась в седле. Я носила облегавшую амазонку и лихо заломленную треуголку. Все это неплохо на мне смотрелось. Конюх из манежа сопровождал меня до леса, а там меня уже ждал Шарль. Несколько раз мы попадали туда после обеда, в то время, когда высшее общество выезжало верхом, и можно было встретить самых блестящих в городе амазонок верхом на великолепных гнедых конях и самых высококлассных наездников. Зимой по четвергам и воскресеньям мы катались на коньках в Pôle Nord[109]109
  Кафе и каток «Северный полюс». – Прим. пер.


[Закрыть] на улице Clichy или в Булонском лесу на озере Суперьер. Этот спорт я обожала, на каток надевала бархатный костюм с короткой юбкой, отороченной норкой, с капором и муфтой из того же меха. Когда наступала теплая погода, то нашим любимым развлечением по средам и пятницам с пяти до семи было любоваться парадом экипажей в Булонском лесу. Там собиралась невероятная толпа, вдоль всей Аллеи акаций стояли раскладные стульчики для жаждавших увидеть бесплатно очень красивый и занимательный спектакль, потому что и сами экипажи, и их пассажиры были очень разнообразны. Коляски двигались в шесть рядов. Управлявшие роскошными фаэтонами с запряженными в них великолепными лошадьми шикарные господа были очень довольны тем, что на них смотрят. Самым лорнируемым из проезжавших был князь Трубецкой c неизменно раскрытым над головой зонтом. Он раскрывал его, как только на горизонте появлялось хоть одно легкое облачко, и держал над собой в левой руке, в то время как правой управлял коляской… к радости всех присутствовавших. Были и другие персонажи, вызывавшие восторг у собравшихся, например пожилые супруги, тщательно и дорого одетые, но со сморщенными помятыми лицами и морщинистыми лбами, вальяжно восседали в коляске, обитой изнутри синим шелком. Завсегдатаи Аллеи акаций прозвали этих оригиналов «Вошь и Паук»… В роскошных «викториях», внутри похожих на шикарные комнаты, с запряженными в них резвыми лошадями, которыми управляли надменного вида возницы в помпезных ливреях, великолепно одетые популярные красавицы, каждая в своем стиле, подчеркивавшим их оригинальность и уникальность, притягивали восхищенные взгляды. Все любовались ослепительной Кларой Уорд[110]110
  Уорд, Клара (1873–1916) – богатая американская светская львица, вышедшая замуж за бельгийского принца.


[Закрыть], княгиней Шиме, которую из-за сиявшей кожи и блестящих золотых волос прозвали «Клара Солнце». Она потом влюбится в цыганского скрипача и бросит своего князя, сбежав с этим неотразимым мастером смычка. Проехав ресторан Le Tir Aux Pigeons, процессия разворачивалась и ехала обратно, а публика терпеливо ждала их возвращения, чтобы еще раз насладиться видом прекрасных пассажиров.

Одним из самых популярных мест в Париже был модный клуб Des Épatants на улице Boissy d’Anglas, «Кружок Союза художников», очень закрытый, куда допускались только сливки общества. У них был зал для игры в баккара с джекпотом. Ежегодно клуб устраивал праздник, где показывали скетч, написанный маркизом де Масса, в котором принимали участие участники кружка. Все при этом играли так искусно, словно были великими актерами: эти любители могли бы легко зарабатывать на жизнь преподаванием сценической речи и мимики. Они приглашали и известных артистов участвовать в своем конкурсе; например, в программе Des Épatants я слушала Леони Яне[111]111
  Яне, Леони (1867–1950) – французская комедийная актриса.


[Закрыть] и Симон-Жирар[112]112
  Симон-Жирар, Эме (наст. имя Айме Макс Саймон) (1889–1950) – французский певец оперетты и актер кино.


[Закрыть]. Педро Гайяр соглашался, чтобы в этих вечерах принимали участие и балерины нашей труппы, в частности я. Мы должны были выступать с небольшими комедийными ролями и конечно же балетными номерами.

Для одной из таких ролей «Кружок…» заказал мне у Дусе[113]113
  Дусе, Жак (1853–1929) – французский модельер, начал свой бизнес с открытия салона женского платья в 1871 г. Это были роскошные наряды для богатых дам. Коллекционер, меценат.


[Закрыть] прелестное платье, которое очень изящно было мне подарено. Мой первый роскошный туалет: платье фасона «принцесса», приталенное, c юбкой-«колокольчиком» из вышитого муслина цвета шампанского c подложкой из тафты того же цвета и широким золотистым поясом из шелка. Длинные бархатные перчатки цвета шампанского и широченная шляпа из соломки завершали туалет. Я часто надевала его на прогулки по Булонскому лесу, и оно производило впечатление, когда я проезжала по аллеям на коляске с впряженной в нее хорошей лошадью.

Из-за этого платья мне делали столько комплиментов, что я сама пошла к Дусе, и с тех пор он стал моим кутюрье на долгие годы. У него работали очень умелые портнихи, но корсажами занимался только мастер-специалист, Ла Пэна. Затем я еще посещала Дом моды Калло[114]114
  Калло, сестры – четыре сестры, дочери антиквара, основавшие в 1895 г. в Париже Дом Высокой моды. Салоном руководила старшая из них, Мари Жербер. Первоначально Дом специализировался на белье с отделкой из кружев и других кружевных изделиях, позже предлагал вечерние платья в стиле модерн. Дом был закрыт в 1937 г.


[Закрыть], который, в частности, шил мне все костюмы для «Первого шага» Жоржа Менье. Туфли я заказывала у Ferri – двадцать пять франков за пару, мне делали ботинки, туфли, маленькие полусапожки для верховой езды; обувь шили из кожи козлят, и она получалась такой мягкой, будто была сделана из крепдешина. Что касается шляп, то я предпочитала Lewis. Несколько раз заказывала у Карли. Но тут все было проще, потому что сами модистки сражались за право предоставить мне шляпку для прогулок в Булонском лесу или для приемов, о чем потом писали в газетах. Присланные картонки со шляпами в большом количестве скапливались у меня дома. И это доставляло им столько удовольствия! Я не могла отказать, так что всегда располагала большим выбором красивых головных уборов.

Клео де Мерод, Париж, 1898

* * *

Владелец абонемента, граф де Бирон, большой любитель живописи, пригласил меня как-то на обед вечером 1895 или 1896 года. За соседним столиком сидел господин Барда, знаменитый коллекционер живописи. Приятной наружности, элегантный, с проницательным умным взглядом, он был прекрасным собеседником, речи его всегда были остроумны и полны смешных историй про известных на тот момент в обществе персонажей. Он делал мне деликатные комплименты, избегая при этом банальностей, а потом, как бы между прочим, спросил, не хочу ли я позировать для его друга Больдини. Этот итальянский художник был тогда очень в моде. Женщины со всего мира хотели ему позировать, в Салоне к его полотнам стояли очереди. Господин Барда, казалось, испытывал большое желание, чтобы я стала моделью Больдини, и поскольку мне было трудно ему отказать, я согласилась. Через день я получила письмо от самого художника, в котором он благодарил меня и предлагал время встречи. В назначенный день я отправилась на бульвар Berthier, где находилась его мастерская. Больдини, очень низкорослый коренастый человек, c некрасивым лицом, напоминал скорее карликов Веласкеса, чем прекрасных принцев от искусства. Его известность стала причиной для всяких шутников сделать его невысокий рост объектом насмешек, и по городу ходили стишки, главный смысл которых заключался в том, что «малыш месье Больдини так и не вырос». Я снова рассчитывала, что он будет рисовать лишь голову, и оделась очень просто: в костюм и чесучовую блузку. Но художник рисовал меня почти в полный рост: я сидела в кресле, голова опиралась на одну руку, а другая лежала на коленях. Я пожалела, что не оделась поэлегантнее, но кисть Больдини придала такие оттенки корсажу, что ткань казалась блестящей, словно дорогой шелк.

Я позировала многим живописцам: Ренуару, Жоржу Каэну, Дега, Форену, Каульбаху, Шулеру, Ленбаху и другим, но никогда не видела художника, который работал как Больдини. Он смотрел на меня секунду, затем поворачивался к мольберту, делал мазок, секундный взгляд – быстрый взмах кисти. Не прерываясь на разговоры, художник рисовал и рисовал, с невероятной скоростью и точностью, и картина продвигалась очень быстро. Никогда ничего не переделывал и не изменял!.. При таких темпах картина была вскоре закончена, и результат этой работы, проделанной со скоростью паровоза, оказался довольно приятным. Портрет получился живым, поза непринужденной, а не постановочной, это была моя характерная поза, словно меня застали врасплох в момент отдыха. Цвета светлой гаммы были радостными, а лицо и руки освещались красивой игрой света.

Как только работа закончилась, картину тут же купил господин Барда, он решительно хотел поддержать талант Больдини… если только не был тайно влюблен в меня. Мой портрет он повесил на видное место в своей галерее и всю жизнь хранил его. После его смерти портрет купил Морис де Ротшильд[115]115
  Ротшильд, Морис Эдмон Карл де (1881–1957) – французский коллекционер произведений искусства, владелец виноградников, финансист и политик.


[Закрыть], и картину выставляли несколько лет назад в Галерее Шарпантье во время ретроспективной выставки Больдини. Мне говорили, что теперь она хранится в частной коллекции в Нью-Йорке.

* * *

Меня вместе с Замбелли и Бланш Мант часто просили выступить в Елисейском дворце, и мы там, в частности, исполнили очаровательный балет-пантомиму в хореографии Хансена. Мы не получали за это денег, но каждой подарили красивую белую вазу из Севрской мануфактуры. Во время больших светских приемов, которые организовывал Андре де Фукьер – казалось, без него не могли устроить ни одного праздника в городе, – меня ангажировали выступать перед балом с номером старинных танцев времен Людовика XV вместе с моей коллегой Артуа. Я постоянно получала разные предложения, но не всегда могла их принять. Кокленмладший[116]116
  Коклен-младший, Эрнест Александр Оноре (1848–1909) – французский драматический актер, дебютировал в парижском театре Odeon, проявив себя сразу как актер жанра яркой острой буффонады, абсурдно-карикатурной комедии. В следующем, 1868 г. перешел на сцену Comédie-Française.


[Закрыть] попросил меня сыграть с ним в его пантомиме, а Фелисия Малле[117]117
  Малле, Фелисия (1863–1928) – французская комическая актриса, певица и художница пантомимы.


[Закрыть], c триумфом выступавшая в Arnbigu-Comique в спектакле «Жиголетта», предложила стать ее партнершей в нескольких пантомимах. Но эти два проекта так и не осуществились: я была не свободна по необходимым для выступлений дням.

Клео де Мерод

Поскольку были страстными любительницами театра, мы с матерью старались не пропускать ни одной театральной постановки в городе. Не могу как-то упорядочить свои впечатления, сейчас, спустя столько лет, они мне кажутся одинаково сильными. Я видела Люсьена Гитри[118]118
  Гитри, Люсьен (1860–1925) – французский актер и драматург. Самый популярныйактер своей эпохи, был партнером по театру Сары Бернар, создатель выдающихся образов, принесших ему ряд международных триумфов.


[Закрыть] в «Капкане», Сюзанну Депре[119]119
  Депре, Сюзанна (наст. имя Шарлотта Буваллe (1875–1951) – французская актриса театра и кинематографа. Играла преимущественно трагические и драматические роли, в том числе Федры на сцене Comédie-Française, Норы в «Кукольном доме» Г. Ибсена.


[Закрыть] в «Кукольном доме», Муне-Сюлли[120]120
  Муне-Сюлли (наст. имя Жан-Сюлли Муне) (1841–1916) – французский актер, играл в Comédie-Française,его отличала величественность и скульптурность драматических поз, мелодичность голоса и склонность к эффектам.


[Закрыть] в «Царе Эдипе», Коклена в «Сирано», Жанну Гранье[121]121
  Гранье, Жанна (1852–1939) – французская певица (сопрано).


[Закрыть] и Люсьена Гитри в «Любовниках». Артисты невероятной актерской мощи, полные искренности и жизни! Я также очень ценила интеллигентную игру Марты Брандес, актрисы с невероятным личным обаянием, и чувствительную Берту Бади, чей голос напоминал пение скрипки. Художественные вершины, которых достигала Рейан в «Мадам Сан-Жен»[122]122
  Опера итальянского композитора Умберто Джордано. Основана на одноименной пьесе французских драматургов Викторьена Сарду и Эмиля Моро.


[Закрыть] потрясали, но я предпочитала видеть эту великую актрису в ролях простых людей, где без восклицаний и патетических жестов, игрой, жестами и особенной манерой речи она могла глубоко взволновать целый зал. В Comédie-Française я часто аплодировала пикантной Мари Леконт, величественной Барте; Фероди[123]123
  Фероди, Жак де (1886–1971) – французский актер театра и кино. Он также работал сценаристом и снял три фильма в эпоху немого кино.


[Закрыть], обладавшему потрясавшим реализмом в игре; Сесиль Сорель, великолепно исполнявшей декоративные роли Клоринд, Целимен и баронесс д’Анж, но всегда немного помпезной. Она была прекрасной подругой. Я всегда восхищалась ее элегантностью. После 1900 года, когда я должна была играть в «Первом шаге», то написала ей, хотя совсем не знала ее лично, с просьбой рассказать, у кого она шьет свои прекрасные наряды. Она ответила мне без промедления и с такой сердечностью, словно мы были близкими подругами, и посоветовала пойти к сестрам Калло, и с тех пор этот модный дом создал для меня много прекраснейших вещей.

Одно из самых ярких моих воспоминаний о театре – это Элеонора Дузе, актриса, достигавшая на сцене невероятной убедительности, а в актерской игре для меня главное – убедительность. Я видела ее в театре Porte Saint Martin в одном утреннем представлении. Она играла один акт из трех пьес: «Жена Клода»[124]124
  Пьесы Дюма-сына.


[Закрыть], «Сельская честь» и «Дама с камелиями»[125]125
  Одноактная опера Пьетро Масканьи, созданная в 1890 г. по одноименной новелле Дж. Верги.


[Закрыть]. Двигалась она мало, никаких трюков с голосом, размашистых жестов, но внутренний огонь, выразительная мимика, глубина чувств вызывали слезы у зрителей. Дузе была не просто модной актрисой своего времени, она была актрисой на все времена. Кто имел счастье увидеть ее хоть однажды, больше никогда не забывал это прекрасное горестное лицо.

Другой уникальной актрисой, выступавшей в своем оригинальном жанре, была Иветта Гильбер. В ней ярко выражался характер и запоминался ее особенный стиль: ярко-зеленое платье и черные длинные перчатки. Острый взгляд, курносый нос, волосы, похожие на охапку золотой стружки, – все было чертовски парижское! Все c предвкушением ждали новых смешных песен, с удовольствием детально разбирая самые смелые, спетые с озорной интонацией и при этом с безупречной дикцией.

Но особое место на парижской театральной сцене занимала, конечно, Сара Бернар. Она была вне сравнений. Мы ходили смотреть все роли этой королевы театра. Неподражаемое очарование, исходившее от нее, певучие звуки ее голоса, то нежного, то властного, то язвительного, то плачущего, завораживали меня. Сара Бернар в «Федре»[126]126
  Трагедия французского драматурга Жана Расина.


[Закрыть]… Это одно из самых потрясающих воспоминаний. Теплый свет, струившийся из ее глаз, которые справедливо называли глазами львицы; чистые линии обнаженных рук и изящных кистей с белыми длинными пальцами; невероятные драпировки; все ее тело, так умело передававшее любой порыв, любой вздох, любое переживание; ее лицо, само по себе удивительное, могло выразить любое чувство… Больше ничего подобного я не видела.

Сару Бернар часто упрекали, что она уделяла внимание посредственным пьесам, ролям, созданным, чтобы вызвать дешевую сенсацию. Но можно сказать и так, что она, обладая уникальным талантом, помогала театру открывать новых молодых авторов. К тому же такие упреки не совсем справедливы: никто особенно не задумывался о финансовых трудностях, с какими она сталкивалась и должна была преодолевать, играя в спектаклях, всегда обещавших полный зал. Зато она достигла вершин искусства, играя «Федру», «Лорензаччо»[127]127
  Романтическая пьеса Альфреда де Мюссе.


[Закрыть], «Аталию»[128]128
  Трагедия французского драматурга Жана Расина.


[Закрыть], и в этих пьесах она была божественна! К тому же она возвышала посредственные пьесы до вершин своего гения и украшала их. Ее способность создавать на сцене полную иллюзию действия была просто волшебной. В одной сцене в «Орленке» она делала вид, что раздает воображаемые покрывала: «Покрывала! Покрывала!» – и все в зале их видели, эти покрывала, словно наяву…[129]129
  В 1900 г., когда ей было 56 лет, Сара Бернар сыграла 20-летнего Орленка – герцога Рейхштадтского, несчастного сына Наполеона Бонапарта, в пьесе Э. Ростана «Орленок».


[Закрыть]

И даже если «Дама с камелиями», в которой она играла с триумфом, не была шедевром, то после Сары Бернар многие не просто хорошие, но лучшие актрисы стремились сыграть в этой пьесе «для широкого зрителя», к великому счастью тех, кто обожал поплакать в театре… А в общем-то, что может быть лучшей наградой для спектакля, чем слезы зрителей…

Я была страстно увлечена Сарой Бернар, но никогда лично не разговаривала с ней. Дальше я расскажу, как между нами завязались отношения и как я обрела возможность сотрудничать с нею, к своему великому счастью.

* * *

Я видела, как начинала карьеру Лои Фуллер в Folies Bergère. Эта артистка нового жанра, уже прославленная в Англии и Америке, произвела своего рода революцию в Париже.

Спектакль в Folies Bergère мне очень понравился. Совершенная истина то, что она как бы и не танцевала по-настоящему, двигались в основном только руки. Но это была артистка яркая, лучезарная, и ее волшебное исполнение полностью изменяло ваше восприятие всего, что вы до этого видели. Она несла нечто доселе невиданное в танце, опережая свое время и вдохновляя хореографов долгие годы спустя. Покинув сцену, она стала преподавательницей ритмического движения и в этой области тоже продолжала развивать свой новый жанр, последователей которого становилось все больше, а школы, где обучали такому танцу, множились и процветали еще более тридцати лет.

* * *

В те вечера, когда выступления в Опере не было, мы иногда ходили ужинать в шикарные рестораны, Drouant или Paillard, куда ходила избранная публика и где играли самые лучшие цыганские оркестры. В дни вернисажей в Салоне мы обедали в Ledoyen, очень приятно расположенном среди зелени. Еще мы очень любили после велосипедных прогулок ходить в Prunier и объедаться там устрицами. При хорошей погоде наступало время маленького гриль-бара на улице Mogador и пивной Pilsner, где можно было очень душевно поесть всего за два с половиной франка! Я перечисляю любимые места, от самых роскошных до самых простых, и могу сказать, что еда в дешевых заведениях часто оставляла воспоминания не менее яркие, чем в дорогих.

Выходя из Оперы, мы часто разворачивались и шли не домой, а к Феррари, в магазин Cocagne, и покупали пармскую ветчину, икру, салями, мортаделлу, фаршированные оливки, анчоусы, кремонскую нугу – все, что я так любила, и устраивали дома пир с Asti или Chianti, которые так хорошо дополняли эти лакомства.

Жизнь дома была очень веселой. Наши близкие друзья всегда могли подняться к нам, когда хотели. Большая столовая позволяла принимать даже поздних гостей. В хорошую погоду мы сидели на террасе, и друзья всегда с восторгом относились к идее пообедать над шумным бульваром, среди кадок с цветами и зеленью. На Масленицу и Микарем[130]130
  От фр. mi-careme – праздник по случаю середины поста. – Прим. пер.


[Закрыть] я приглашала своих лучших подруг из Оперы во главе с Леонтиной Бове посмотреть на шествие студентов. Мы без устали бросали вниз с балкона серпантин и конфетти.

Восхитительные часы, проведенные на улице Капуцинок! Туда приходил и Шарль, он весело проводил с нами время, был полон озорства и остроумия! У него был замечательный характер, исключая только приступы ревности… Он сопровождал меня почти везде, приходил встречать в Оперу каждый раз, когда я выступала. Что за счастливое время!

Ах! У меня не было времени спокойно наслаждаться этим счастьем, проникнуться им, так я была захвачена бурным потоком жизни тех лет: вокруг было столько интересного, столько соблазнов и приманок… Я была похожа на юную принцессу, которую балуют, холят и лелеют, осыпают привилегиями, окружают воздыхателями и обожателями, о которых и мечтать нельзя! Я спокойно принимала свой постоянный успех в театре, без удивления и боязни, считая на самом деле все в своей жизни вполне заслуженным, потому что все, кроме, конечно, удачи и того, что меня называли красавицей, произошло главным образом благодаря постоянному упорному труду и беспрерывной работе с семи лет. Так что в глубине души, в основе всех моих чувств и переживаний, была спокойная уверенность, дарующая блаженство, очень приятное. Но иногда плавное течение моей внутренней жизни нарушалось в основном из-за славы и публичности, когда вокруг малейшего моего жеста начинали раздувать истории, что противоречило моему мирному характеру и простым вкусам.

Успех – это благо, и я научилась пользоваться теми радостями, какие он приносил. Когда меня хвалили достойные мастера театральной критики, когда я чувствовала, что «хороша» на сцене, когда аплодисменты и крики «браво» меня в этом убеждали, это приносило глубокое и справедливое удовольствие. Но когда поднимался шум из-за какого-нибудь пустяка, не имевшего никакого отношения к искусству, тогда слава меня тяготила и смущала. Это иногда омрачало счастье, в котором я жила.

Ну и поскольку я была известна, люди постоянно осаждали мои двери, желая увидеть меня, представиться и выступить с разными более или менее нелепыми просьбами: сотни просили автограф, и часто совершеннейшие чудаки делали мне предложения выйти замуж. Одним из самых удивительных происшествий такого рода стало предложение руки от… махараджи Капурталы.

* * *

Махараджа посетил Оперу в 1897 году, в тот вечер шла «Звезда», и он очень мне аплодировал. В антракте он пришел в Танцевальное фойе, желая меня поприветствовать. Мы несколько минут разговаривали, он ушел, и больше я о нем не думала.

Я уже рассказывала, что мы с матерью охотно ходили в Булонский лес по средам и пятницам, чтобы посмотреть на красивые экипажи. Однажды в июньскую пятницу, некоторое время спустя после посещения махараджей Оперы, мы прогуливались вблизи ресторана Pré Catelan и вдруг встретили этого роскошного индийского господина. Он был среднего роста, с достаточно массивной фигурой и вообще не очень красивый: крючковатый нос, толстые губы и глаза испуганного тигра… Но большой шелковый тюрбан придавал ему экзотическую элегантность и делал его чуть выше ростом. Увидев нас, он резко остановился, и его глаза засияли. Он глубоко нам поклонился и заговорил о «неожиданной приятной встрече». По его словам, он не переставал думать обо мне с того вечера, когда я выступала в «Звезде», и очень хотел увидеть меня вновь. Махараджа уговорил нас пойти с ним на полдник в Prе Catelan. Когда мы оказались в его прекрасных стенах, он очень настойчиво стал приглашать меня в Капурталу: «Вы непременно должны приехать, я вам покажу охоту на антилоп». Я рассмеялась, но не отказала, в принципе, мысль о поездке в Индию мне нравилась. Тем не менее осуществление этого величайшего проекта я решила на тот момент не обсуждать… Потом махараджа пригласил нас пройтись с ним еще немного, но мама устала и хотела немного отдохнуть, так что мы отправились вдвоем. Он завел меня в пустынную аллею. Там он вдруг остановился, сорвал с руки массивный золотой перстень с большим бриллиантом и протянул мне со словами:

– В память о той радости, что принесла мне эта встреча, берите, дорогая Клео де Мерод, оно ваше!

– Но Ваше Высочество, я не могу принять такую драгоценность, это слишком.

– Нет, нет, я вас прошу, не отказывайтесь! Для вас не может быть ничего слишком прекрасного.

И вот, неожиданно, он уже делает мне предложение и с большим воодушевлением описывает, как мы въезжаем в Капурталу! Картинка того, как я, одетая в одежды махарани, еду на большом слоне, покрытом белой шелковой попоной, расшитой золотом, показалась мне до невозможности забавной, и я с трудом скрывала улыбку.

Я ответила ему, что страшно польщена, но вынуждена отказаться, так как уже помолвлена. Конечно, я не подала и виду, что не хочу провести жизнь в этой таинственной стране с совершенно отличными от наших обычаев и с мужчиной, у которого уже, несомненно, было несколько жен.

Принц в тюрбане разочарованно принял мой холодный отказ, но нисколько не обижаясь, часто писал мне письма из Индии и посылал очень красивые виды своей страны.

Можно было бы предположить, что этот случай заставил меня неимоверно возгордиться. Вовсе нет, предложение его индийского величества не восхитило меня и не потрясло. Успехи такого рода меня скорее смущали и не доставляли удовольствия.

Другие претенденты были не столь блистательными, да и не столь деликатными. Двоих даже стала разыскивать впоследствии полиция, что вызвало большой скандал в обществе.

Примерно в то же время, как я познакомилась с махараджей, друзья представили мне молодого армянина Жана А. Кроме огромных черных глаз, в нем не было ничего примечательного. Он занимался финансами и казался очень уверенным в себе. Познакомившись с нами, он так живо и пылко выражал свой восторг по поводу нашей дружбы, что мы пригласили его в гости на улицу Капуцинок. Он казался очарованным, пришел один раз, потом второй, а потом и третий. Его деликатность и тонкость нравились нам, ничего не подозревая, мы с ним держались по-дружески. Затем Жан взял в привычку приходить без приглашения и в конце концов стал заявляться к нам домой почти каждый день и как-то потихоньку начал за мной ухаживать. Чтобы стать незаменимым, он постоянно предлагал свои услуги – отправить письма, что-нибудь принести, сходить быстренько за покупками… Я считала его очень предупредительным, любезным и всегда относилась с большим доверием. В результате он незаметно превратился в моего телохранителя, в цербера, который следил, куда я хожу, когда прихожу домой и кого приглашаю в гости. Поведение было очень навязчивое, и я пожалела о своей неосторожности, когда позволила этому юноше помогать нам. Я больше не была хозяйкой в собственном доме и попыталась мягко объяснить этому услужливому, но надоедливому влюбленному, что он злоупотребляет оказанным доверием. Но он, казалось, не понял, а мне не хотелось взваливать на своего жениха неприятную обязанность выставить его за дверь. Шарль и так уже злился, постоянно встречая у нас Жана А., так что я боялась стычки между ними.