Текст книги "Балет моей жизни"

Глава вторая

Работа над «Фриной». – Невзгоды Луи Ганна. – Руайан в 1896 году. – Купание звезды. – Король Бельгии в Опере. – Невероятный гость. – Леопольд II в Танцевальном фойе. – Затянувшийся антракт. – На следующий день весь Париж склоняет наши имена. – Героиня новой легенды. – Что считают в Опере: «Он разговаривает здесь только с вами!» – Каковы были мои отношения с Леопольдом II. – Великий король. – Туника Несса[80]80
  Персонаж древнегреческой мифологии, кентавр, отличавшийся коварством. Он был убит Гераклом за попытку похитить Деяниру, но смог отравить героя своей кровью. Гибель Несса стала популярным сюжетом в изобразительном искусстве архаической Эллады, а похищение Деяниры запечатлели несколько видных художников Нового времени.


[Закрыть]. Несмотря на мои возражения, меня считают фавориткой короля.

Когда я в последних числах июля приехала в Руайан, репетиции «Фрины» уже шли полным ходом. Репетировали под фортепьяно на сцене Казино. Сандрини и я привезли с собой пачки для работы у станка. Дирекция, не располагавшая постоянной труппой, но желавшая при этом произвести максимум шума этой постановкой, пригласила балетную труппу Большого театра Бордо, а декорации заказала у Висконти. Что касается костюмов, то здесь прибегли к услугам мадам Леони Моро, специалистки из Парижа, часто работавшей с Сарой Бернар, которая ее очень ценила. Она и ее помощницы приложили все усилия, и костюмы были готовы в кратчайшие сроки. Леони Моро была так же изобретательна, как и талантлива; с самыми простыми тканями она творила маленькие чудеса.

Как можно догадаться, авторы тоже были там и наблюдали за репетициями с большим интересом. Огюст Жермен, совсем еще молодой, но уже добившийся признания критик и автор множества пьес – он был одним из птенцов гнезда Theâtre-Libre («Свободного театра»), – сразу мне очень понравился. Это был полноватый юноша с приятным жизнерадостным лицом, его жена, миниатюрная и тоже очень веселая девушка, не скрывала своей радости, что «Фрину» ставят на сцене.

А вот Луи Ганна, автора знаменитого марша «Лотарингия», нельзя было назвать привлекательным человеком. Маленький, довольно невзрачный человечек с круглым лицом, на котором виднелись жидкие усики, он совершенно ненамеренно прекрасно оттенял красоту своей жены, восхитительной блондинки, похожей на цветок, с большими мерцавшими глазами, тонкой и гибкой фигурой, ее соблазнительные округлости подчеркивались эффектными платьями, тесно облегавшими бюст. Ганны производили впечатление прекрасной пары. Когда они прогуливались под руку вдоль пляжа, красавица госпожа Ганн привлекала всеобщее внимание, а во взглядах мужчин, беззастенчиво сравнивавших супругов, ясно читалось: «Хитрец, а он не промах!» Увы! Через несколько лет эту чересчур красивую женщину увел поэт Жан Ришпен, заставил ее развестись и женился на ней!

Но в то лето 1896-го Ганн, не подозревая о поджидавших его бурях, бесконечно наслаждался своим успехом прославленного автора. Атмосфера на репетициях была благостная, все шло как по маслу. Небезызвестная мадам Стичел, хореограф, руководила нашими совместными и сольными номерами и работала очень дотошно, в греческом стиле, делая все возможное, чтобы добиться цели. Музыка была очень мелодичной, Ганн умело использовал струнные и ударные, чтобы подчеркнуть ритм и оживить танцевальную часть.

В либретто рассказывалась история Фрины, немного приукрашенная, что вполне допустимо, когда речь идет о том, что произошло много веков назад. В последнем акте происходил суд над куртизанкой. Чтобы смягчить судей, она танцевала «священный» танец. В начале пылкого танца гелиасты еще не склонны проявить милосердие, но мы знаем об окончательном приговоре и о том, как обезоруживающая нагота Фрины снискала ей благосклонность судей.

История подразумевала, что я должна была скинуть плащ и появиться в истинном облачении, которым одарила меня Природа. Но в театре тех времен еще не были приняты смелые сценические решения. Чтобы добиться такого впечатления, костюмерша использовала хитрый ход. На суде я была в широкой темной серо-синей тунике. Так я начинала свой танец, и мои движения красиво подчеркивались длинными складками. Под этим балахоном на мне было бледно-розовое трико, поверх которого надевался легкий розовый полупрозрачный хитон, облегавший фигуру. Когда наступал момент соблазнения судей, c меня одним движением срывали объемную накидку и держали ее за моей спиной. На этом фоне я казалась маленькой розовой статуэткой, и издалека, при особом желании, зрители могли принять этот розоватый силуэт за обнаженную фигуру.

Луи Ганн сам встал за дирижерский пульт во время премьеры своего балета. И если в качестве мужа он не пользовался большим авторитетом, то здесь все было наоборот: он направлял музыкантов со всеми возможными пылом и энергией. Потом его даже пригласили дирижировать оркестром Монте-Карло.

Премьера «Фрины» произвела сенсацию. Нам самозабвенно аплодировали и много раз вызывали на бис. Триумф для Руайана! Местные газеты превозносили Ганна и актрису в главной роли. Парижская пресса c восхищением писала о создании этого балета.

* * *

Можно вообразить, как нам с Зенси, так любившим свежий воздух, солнце и природу, понравилось в Руайане! Мы жили в комфортабельном отеле на пляже Гранд-Конш, в нескольких шагах от Казино.

После обеда, небольшого отдыха и прогулки по городу мы отправлялись в Гранд-Конш купаться. Укрывшись в купальнях, мы снимали строгое платье и оставались в одних пеньюарах, ненадолго входя в воду у самого берега. Я довольно активно занималась спортом, ездила верхом, играла в теннис, каталась на коньках и на велосипеде; единственное, что я не любила, – это плавание. Я и сейчас боюсь воды.

Купальные костюмы в ту стыдливую эпоху были ужасно некрасивы. Они шились из ткани джерси темно-синего цвета и украшались белыми плетеными галунами. Состояли из двух частей: панталон, спускавшихся до лодыжек, и широкой длинной туники до колен. На головы купальщицы надевали безобразные шапочки из каучука с рюшами. Мой «ансамбль» для купания подчинялся тем же чудным правилам, но с легкими отклонениями: панталоны достигали колен, а чтобы скрыть ноги, я надевала длинные носки. Кроме того, на руках у меня были длинные перчатки согласно желанию матери, которая хотела во что бы то ни стало защитить мою кожу от любого загара. Если я не хотела купаться, то заменяла каучуковую шапочку соломенной шляпой, похожей на абажур, с очень широкими полями, скрывавшими лицо от солнечных лучей. Это было последним штрихом моего комичного наряда: купальщица на пляже полностью одетая, в перчатках и огромной шляпе!

Мы не только скрывали тело под плотной тканью костюмов для плавания, но, выходя из воды, так боялись, что мокрый купальник нескромно облепит фигуру, что сразу же набрасывали на плечи пеньюары и торопливо скрывались внутри купальных кабин.

Мужчины выглядели еще смехотворнее, облаченные в мешковатые полосатые трико до середины икр и застегнутые под горло, все это делало их похожими на сбежавших из тюрьмы каторжников.

Несмотря на мой малоэстетичный вид, купание звезды балета пользовалось успехом. Как только моя нога ступала на песок, к глазам подносились сотни биноклей и не опускались, пока я не скрывалась в купальне. И все это, конечно, вовсе не для того, чтобы порадоваться моим достижениям в плавании… Вспоминая это, я задаюсь вопросом: что же такого надеялись увидеть любопытные зрители, помимо бесформенных мешков из джерси?

Клео де Мерод, 1896

Но тогда никто «не видел», насколько некрасивы были эти костюмы, поскольку такова была мода. Джентльмены даже находили их слишком откровенными. К тому же русалка в перчатках была знаменитой «королевой красоты», Фриной, которой аплодировали в Гранд-Казино… Поэтому я не могла и трех шагов сделать, неважно в каком наряде, не возбуждая всеобщего внимания.

В Руайане, кстати, наряды я носила очень простые: скромные белые платья из батиста или пике. Вместо шляпки мы с матерью носили широкие чепчики Kiss-not[81]81
  Не целуй (англ.).


[Закрыть], название которых, вероятно, относится ко временам английских завоеваний. Такой чепчик c широкими нависавшими на лицо полями был традиционным головным убором французских крестьянок, но поскольку произношение коверкалось, то в результате получилось «кишанотт», и в конце концов название стали произносить именно так. Все отдыхавшие тут же стали носить такие: чепчик произвел настоящий фурор! Модистки делали его более изящным, используя прозрачные ткани вместо обычных плотных, которые носили селянки. Выходило вполне очаровательно, крылья чепчика из батиста или муслина красиво обрамляли лицо, сохраняя лилейно-белый цвет кожи. Не забывайте, что в то время таитянский загар считался неприличным.

* * *

Успех нового балета не становился меньше в течение всех показов. Мне на сцену бросали букеты, и моя гримерная была полна цветов. «Фрина» подарила мне двойную радость: праздничные выступления по вечерам и прекрасный отпуск с прогулками и купанием днем.

Я получала множество восторженных писем от поклонников, но отвечала только на те, что писал мне жених. Он был обязан сопровождать семью в Нормандию и не мог вырваться ко мне, кроме как однажды и только на сорок восемь часов. Но душой мы все время были вместе, потому что каждый день писали друг другу.

Отношения с коллегами у меня были самые сердечные, исключая лишь Сандрини, которая, несмотря на то что, играя Праксителя, несколько раз на сцене заключала меня в объятия, была со мной холодна как лед. Когда я с ней здоровалась, она лишь слегка наклоняла голову в ответ. Если бы Пракситель ваял Фрину с такой головой, то позировать для статуи Венеры ей бы долго не пришлось.

* * *

Вернувшись в Оперу, я заметила – с некоторым, впрочем, удивлением, – что, кроме Замбелли и Бове, ни одна балерина не сказала мне ни слова по поводу премьеры «Фрины», хотя балет наделал много шума. Но я как-то утешилась и с головой ушла в работу. За мной остались все прежние роли в репертуаре, а кроме того, Педро Гайяр дал мне понять, что перспективы у меня самые радужные, и начиналось все с прекрасной роли в новой постановке.

Одним сентябрьским вечером давали «Аиду». Я появлялась в этом балете в роли молодой египтянки, чей костюм был не совсем подобающим. В антракте я пошла в Фойе, там почти никого не было. Вдруг я вижу, как в Фойе входит высокий человек с очень величественными манерами, он слегка прихрамывал и опирался на трость. К моему удивлению, он подошел прямо ко мне, поклонился и представился: «Леопольд II», а потом прибавил: «Я очень счастлив, что мог вами восхищаться сегодня». Далее следовали комплименты моей скромной персоне и тому, как я танцую. Потом он сказал:

– Вы знаете, мадемуазель, что носите очень уважаемую в Бельгии фамилию.

– Сир, я принадлежу к австрийской ветви де Меродов.

Король, ни капли не удивившись, казалось, что он был в курсе, ответил:

– Мадемуазель, я счастлив, что дитя такого знатного рода так красива и так талантлива. Я вас поздравляю.

Снова рассыпавшись в похвалах, Леопольд II удалился, оставив меня в полном недоумении. Почему этот государь, о котором я ничего или почти ничего не знала, решил вдруг поставить меня в известность, что интересуется мною? И как он мог меня вообще заметить в такой маленькой роли, в которой, честно признаться, я не блистала, изображая так называемую дочь Нила? Я голову сломала в поисках ответов, испытывая легкую тревогу, словно чувствуя надвигавшуюся угрозу… К счастью, никто не обратил внимания на наш разговор и никто не подозревал, что король Бельгии был тем вечером в театре – он пришел инкогнито.

На следующий день, около половины двенадцатого дня, когда вернулась с урока, поскольку продолжала свои занятия под руководством Васкеза, я услышала звонок колокольчика, а потом, что кто-то входит в квартиру. Горничная постучалась ко мне и сказала, что меня ожидают. Как всегда по утрам, я была в спешке и только успела снять жакет и шляпку. Я вышла в гостиную, думая, что речь идет об импресарио, курьере из театра или каком-нибудь стряпчем, поскольку тогда принимала их почти ежедневно. К моему полнейшему удивлению, в гостиной меня ждал Леопольд II!

Король остановился в отеле «Бристоль» и никуда не выходил без двух телохранителей, но в то утро он пришел на улицу Капуцинок пешком, сделав несколько кругов, чтобы избавиться от неусыпного надзора. Смеясь, он сказал: «Мне кажется, я их обманул! Войдя в дом, я спрятался у консьержа, а потом посмотрел из его окошечка на улицу: там никого не было! Тогда я вошел в лифт».

Я одновременно чувствовала очарование простотой и ребячеством этого монарха и раздражение от того, что меня застали врасплох, совсем не готовую, в простой батистовой блузке и домашней юбочке. Король же, очень довольный тем, как обвел вокруг пальца своих придворных и телохранителей, взял меня за руки и, целуя их, принялся говорить о своих впечатлениях от прошлого вечера и «Аиды». Не буду повторять все комплименты и похвалы, которыми он меня осыпал, скажу только, что была не только польщена, но и очень смущена, поскольку он очевидно преувеличивал мои достижения. Наконец, венценосный гость, неожиданно обратившись на «ты», что принято у бельгийцев, объявил мне тоном, не требовавшим возражений: «Через три дня я приду в Оперу, на этот раз официально, и я хочу, чтобы только ты меня приветствовала в Танцевальном фойе. Ты будешь меня ждать у двери, и именно ты мне ее откроешь». После этих слов он удалился.

Я была обескуражена и не могла поверить в реальность происходящего. Король у меня дома, король, который нигде не мог пройти незамеченным, с его-то ростом, осанкой и характерной, квадратной формы, бородой!.. Консьерж его, несомненно, узнал, конечно же уже весь дом знал об этом удивительном визите! Опять поползут слухи!.. Но все это было ничтожно по сравнению с тем, о чем Леопольд II меня попросил.

Я рассказала матери об этом пугавшем меня происшествии и о своих по поводу него чувствах.

– Но зачем же он просит меня встретить его в Танцевальном фойе перед всеми! Какая причудливая идея! Это будет чудовищно неловко! Я бы хотела ничего этого не делать, а просто спрятаться в гримерной в антракте и не выходить.

Мать, которая, конечно, в глубине души была польщена, ответила:

– Но теперь ты уже не можешь отступить. Надо было отказаться, когда король был тут. Ах! Да все может быть гораздо проще, чем тебе кажется. Когда он войдет в Фойе, ты тут же отойдешь к своим подругам, а вокруг него сразу соберется все начальство, так что никто и не поймет, что это именно ты его ввела…

Легко было так теоретически рассуждать, но в реальности все пошло не так, как планировалось.

* * *

В день, выбранный Леопольдом II для второго визита в Оперу, в театре шли «Риголетто» и «Маладетта», балет Педро Гайяра и Поля Видаля. На сцену переносилась пиренейская легенда. Звезды, танцевавшие в этом балете, – Маури и Сюбра. В первом акте я выступала в роли пастушка и была одета в прелестный мужской костюм: рубашка из светлого шелка, жилет и штаны из коричневого бархата, на ногах – нечто вроде облегавших бархатных гамаш. На голову надевался светлый парик, весь в локонах. Одетая таким образом, я танцевала энергичные и жизнерадостные народные танцы.

Пресса уже вовсю трубила о визите Леопольда II. Писали, что он сам составил свою культурную программу и специально попросил, чтобы играли «Маладетту». Любопытная деталь – в тот день, 27 сентября, я праздновала день рождения. Не знаю, стоит ли усматривать в этом нечто судьбоносное… В театре царила торжественная атмосфера, все выкладывались по полной. Короля принимали в ложе президента Республики.

В антракте я, не смея ослушаться королевского приказа, ждала его у входа и проводила в Танцевальное фойе. Там собралась вся балетная труппа и постоянные посетители с абонементами, присутствовавшие в тот вечер в театре. Вся эта толпа, расположившаяся полукругом за спиной Педро Гайяра и высших театральных чинов, ожидала короля. Он вошел вместе со мною, более того, вместо того, чтобы принимать приветствия собравшихся, он, не обращая на них никакого внимания, отвел меня в свободный уголок Фойе и завел какой-то разговор. Я была страшно смущена и растеряна… По натуре совершенно не дерзкая и не отважная, а, наоборот, очень застенчивая, я оказалась в центре всеобщего пристального внимания, на меня смотрело столько любопытных прищуренных глаз!.. К счастью, я успела, как только закончилось первое действие, снять с головы парик, со своей естественной прической я чувствовала себя уверенней.

Педро Гайяр, чтобы как-то разрешить эту странную ситуацию, подошел к королю, поклонился и попросил позволения представить ему балетную труппу. Леопольд II, взмолившись подождать его, оставил меня и направился к собравшимся в сопровождении директора. Последовали приветствия и дежурные комплименты. Затем, решив, что дань приличиям отдана, он повернулся ко всем спиной и быстро ретировался в пресловутый уголок, где продолжил беседовать со мной. С этого момента он уже ни на кого не обращал внимания, заставляя меня в буквальном смысле тонуть в комплиментах и страстных похвалах, которыми не переставая меня одаривал, вовсе не заботясь о том, чтобы я ему отвечала. «Во время всего действия я с тебя глаз не сводил! Я абсолютно никого, кроме тебя, не видел!»

Наш диалог – а скорее, монолог – продолжался около получаса. Остальные, столпившись вокруг, не осмеливались вздохнуть, никто даже не пошевелился. Все ждали окончания нашего разговора, чтобы можно было начать второй акт «Маладетты». Музыканты замерли, публика нервничала, не понимая причины задержки, все остановилось…

Мне хотелось стать невидимой, раствориться в воздухе… Я стояла, красная как мак, под всеми этими взглядами, прикованными к нам: король, высокий и большой, казавшийся еще больше из-за веерообразной бороды, устремленной в мою сторону, и я, скромный маленький пастушок, едва достигавший ему до плеча!.. Наконец, он решил меня покинуть, и я поспешила в свою гримерную переодеться.

Когда гости вернулись из Фойе в зал, то стали рассказывать, что там только что происходило. История с быстротой молнии распространилась среди зрителей, которые, выходя из театра говорили конечно же только об этом. На следующий день в Париже словно разорвалась бомба… Танцовщица Клео де Мерод, та, которая королева красоты, завоевала сердце короля Бельгии!.. «Клео де Мерод – фаворитка Леопольда II». Так меня тотчас же окрестило общественное мнение, и избавиться от этого ярлыка я не могла очень долго!

* * *

Перед отъездом из Франции король посетил меня еще раз, так же неожиданно, как и впервые. Без предисловий, он объявил, что любит меня, и предложил обеспечить мне блестящее будущее: «Я еще не встречал никого, кто вызвал бы у меня такие чувства, как ты… Если ты захочешь стать мадам Леопольд, у тебя будет и особняк в Брюсселе и вилла в Остенде… В любом случае, скоро нужно поехать танцевать в Ла-Монне. Я обещаю тебе там невиданный успех».

Находясь в полной растерянности от этих неуместных предложений, тронутая теми чувствами, которые, сама того не желая, внушила старому королю, я совершенно не представляла, что сказать.

Леопольд II выглядел внушительно. Всегда одетый со строгой элегантностью, он очень выделялся среди других надменной небрежностью манер и величавой походкой, которую не портила даже легкая хромота, результат травмы, полученной при падении с лошади. Кроме бельгийского акцента, все в нем – его речь, его манеры, юмор, идеи о жизни – было очень французское. Между прочим, он и был французом наполовину, сыном Луизы-Марии Орлеанской и внуком Луи-Филиппа. Острый ум, веселость, жизнерадостное обаяние делали его неотразимо привлекательным, неудивительно, что женщины увлекались им. Но ему было уже за шестьдесят, он мог бы быть мне дедушкой. Кроме того, я любила другого, и это оставалось главной причиной, по какой я не могла слушать его речи.

Собрав в кулак все свое мужество, я пробормотала, что очень тронута его лестным отношением, но никак не могу ответить ему взаимностью, поскольку сердце мое уже занято: у меня есть жених, которому я всецело предана. Что же до приглашения танцевать в Ла-Монне, я в целом не отказалась. Через какое-то время посмотрим…

Король прекрасно понимал, что имеет дело с молодой особой, чей характер отличается сдержанностью и замкнутостью и на которую его ошеломляющие предложения произвели эффект громового удара. Он очень расстроился, но сказал, показав себя хорошим игроком, умевшим проигрывать: «В любом случае, я рассчитываю на то, что ты будешь считать меня своим самым лучшим и преданным другом. Я бы хотел, чтобы ты держала меня в курсе о всех своих перемещениях и сообщала новости о своей жизни, где бы ты ни была».

Я искренно дала ему такое обещание, и он отбыл, тем не менее еще раз описав со всем пылом глубину и силу своих чувств. Казалось, что он смирился со своей отеческой ролью по отношению ко мне, но я видела, что в глубине души он лелеял надежду, что наши отношения разовьются в нечто большее.

В тот момент я думала, что ангажемент в Ла-Монне не такая уж и плохая идея, но быстро рассталась с этими мыслями, потому что сплетни в связи с королем Леопольдом распространялись с такой быстротой и обрастали такими подробностями, что путешествие в Брюссель в данных обстоятельствах было бы не только неуместным, но и просто опасным. В самом деле история вызвала такую шумиху, что взволновался даже бельгийский парламент. По этому поводу прошло заседание, на котором королю с прискорбием выражалось неудовольствие подданных в том, что он «афиширует» отношения с танцовщицей из Оперы. Правда, мне кажется, это его мало обеспокоило.

Карикатура на Леопольда II – «Новый руль Клеопольда»

Что касается меня, то я как раз была полностью выбита из колеи теми масштабами, до каких разрослось это происшествие. Байка о моих интимных отношениях с Леопольдом распространялась с неимоверной скоростью, охватив Францию, Европу и весь мир. Карикатуры, песенки, картинки в журналах изображали нас, короля и меня, охваченных нежными чувствами: вот мы сидим за столиком в ресторане, пьем шампанское в Maxim’s; вот стоим на палубе круизного лайнера, едем вместе в купе спального вагона, я не знаю что еще! Меня, танцовщицу, жившую лишь искусством, не желавшую себе иной жизни, находившуюся в постоянных трудах на репетициях и у станка, окрестили любовницей короля! Выносить эту скандальную известность было выше моих сил. И мне было очень больно, что эта незаслуженная репутация вызывала гнев бельгийцев. Ни за что на свете я не поехала бы в Бельгию, боясь, что примут меня там плохо.

Шарль, так же как и я, очень расстроился. Он не упрекал меня. В чем я была виновата? Но это происшествие усилило его беспокойство и подозрительность. Конечно, я в подробностях рассказала ему о своем разговоре с Леопольдом II. Несмотря на это, он тревожился, опасаясь, что дело не окончено и я в конце концов уступлю настояниям короля. Я смеялась над этими нелепыми мыслями, но мой жених постоянно возвращался к этому сценарию, и я сказала ему: «Послушай. Вся эта трескотня уже доставила мне много неприятностей. Не заставляй меня страдать еще больше, повторяя странные предположения, которых ничто не подтверждает». Моя мать, несмотря на то что все же была польщена этой историей, осознавала, что последствия чересчур жестоки и переходят всякие границы: «Кто бы мог подумать, что по этому поводу будет столько шума!»

За время, прошедшее с того памятного представления «Маладетты», балерины ни разу со мной не обсуждали невероятное происшествие в Танцевальном фойе. Я немного удивлялась этому молчанию, но была, можно сказать, довольна: если мои коллеги не делились со мной своими впечатлениями от увиденного, может быть, эта сцена их не так уж и поразила? Однако в один из вечеров Хансен, проходя мимо меня за кулисами, сказал, бросив многозначительный взгляд: «А здесь ведь только о вас все и говорят!», тем самым дав мне понять, что я оставалась объектом разнообразных обсуждений.

* * *

Держа слово, данное Леопольду II, я не забывала держать его в курсе своих ангажементов и путешествий. Он писал мне длинные, полные нежности письма и посылал восхитительные подарки. Вы решите, что я должна была их отвергать, но отсылать их обратно значило бы обидеть его, а на это мне не хватало смелости. Он писал, что живет лишь надеждой вновь увидеть меня. Но никакой новой встречи не случилось. Каждый раз, когда он после приезжал в Париж, меня по случайности никогда там не бывало. Наш второй разговор тет-а-тет на улице Капуцинок оказался последним.

Через несколько лет пыл его немного остыл, а буря чувств успокоилась. Чары баронессы де Вон утешили его в безответной любви, и я была очень счастлива за него, потому что он всегда был со мной добр и галантен.

* * *

Но фальшивый ярлык королевской фаворитки еще очень долго, уже и после 1900 года, навешивали на мое имя. Настоящая туника Несса! Намеки, инсинуации, вездесущие анекдоты, истории, выдуманные по этому случаю, ничего этого мне избежать не удалось. Появилась даже пьеска с куплетами под названием «Гуляки», ее показывали в дешевых театриках, в которой была сцена, где я танцую с Леопольдом II. Что поделать! Каждый день возникали какие-то неприятные ситуации! Я постоянно писала опровержения. Если поднять прессу того времени, то можно увидеть, что я писала огромное количество писем в журналы с разоблачениями той или иной очередной выдумки о приключениях Клео де Мерод и Леопольда II. В большинстве случаев журналисты принимали мои протесты во внимание, многие в конце концов признавали правду, и довольно часто я с удовлетворением читала такие строки: «Совершенно точно, что эта авантюра, приписанная королю, – совершеннейшая выдумка, ограничивается всего несколькими словами, которыми король и знаменитая балерина обменялись во время посещения монархом Танцевального фойе в Опере»[82]82
  Pierre Daye. Le Figaro Illustre, april, 1933.


[Закрыть]. И все равно! Находятся люди, которые, услышав, что между мною и Леопольдом II ничего не было, понимающе кивают и многозначительно улыбаются: «Ну, ну! Мы-то знаем…»