Текст книги "Балет моей жизни"

Глава четвертая

Я уезжаю с некоторыми сожалениями. – Приезд в Нью-Йорк: атака журналистов. – Koster and Bial's Music Hall – Бродвей. – Вечно стремительный и шумный город. – Отель «Империал» и циферблат со стрелками. – На яхте Херста. – Ностальгия. – Спокойное возвращение. – Тото не принимают в Англии. – Прогулка влюбленных в Лондоне. – Наконец, Париж!

Нежелание расставаться с возлюбленным, страхи и подозрения, которые его охватят при мысли о расставании, были главной причиной моих долгих колебаний. Шарль и так постоянно раздувал из мухи слона по всяким смешным поводам и создал целый мир опасных фантомов, сопровождавший его размышления о моей поездке в Нью-Йорк, где он никак не мог меня сопровождать, о чем страшно сокрушался. Он уже заранее горевал по поводу того, что за мной начнет охотиться какой-нибудь сомнительный янки, вроде короля тушенки или жвачки, который кинет к моим ногам все могущество своих долларов. Конечно же, за океаном меня ждали невероятные авантюры, и вполне возможно, что я не вернусь… Его воображение не уставало рисовать подобные картины, и бедный малыш таял на глазах, а я постоянно умоляла его оставить эти ревнивые страхи: «Даже если я и решилась на это путешествие, ты можешь быть уверен, что я как уеду, так и вернусь! И кто сможет меня соблазнить, если я люблю только тебя? Ты знаешь, что моя натура неизменчива, у тебя было тому довольно доказательств, и ты не должен сомневаться во мне! А что до мысли, что я могу там остаться, то это просто абсурд! Я люблю свою страну и ни за что на свете не соглашусь переехать в Америку! Давай не будем говорить о фантастических идеях, а останемся в нашей реальности!»

Реальность же постоянно давала о себе знать во всех наших разговорах. В конце концов я должна была признаться Шарлю в истинных причинах своего отъезда. Я долго думала, изучая контракт… Моя мать, обеспечивая мою учебу и наше проживание в Париже, уже истратила бóльшую часть своих денег и продала почти всю свою собственность в Австрии. Мой жених должен был понять, что поскольку наша свадьба еще откладывается, у меня остается лишь работа, чтобы поддерживать достойное существование моей матери и свое собственное. При таких условиях было бы безумием отказываться от такого контракта, который позволял мне обеспечить жизнь Зенси так, как она того заслуживала, хоть немного восполнить все, чем она пожертвовала ради меня, и гарантировать нам благополучное будущее. Шарль был слишком совестлив, чтобы не согласиться с моими доводами, и слишком благороден, чтобы настаивать на приоритете собственных чувств, тем более что он видел, как нелегко дается мне отъезд.

Когда все, наконец, было готово, мы решили, что мой возлюбленный будет сопровождать нас до Шербура.

* * *

Вот и все кончено. Последние поцелуи, мои слезы, конечно, впрочем, я не уверена, что и он не прятал тайных слез, и мы простились на набережной в порту. Мама, я и верный Тото – все вместе поднялись на палубу маленького парохода, который отвезет нас на трансатлантический лайнер «Шпрея» компании Norddeutscher Lloyd, прибывающий из Бремена.

* * *

Путешествие проходило мучительно, почти все время штормило, но на восьмой день после обеда мы прибыли в порт в ясную погоду. Мы были уже готовы, и когда корабль вошел в гавань, над которой возвышалась статуя Свободы с факелом в руке, нам показалось, что нас приглашают войти. Гавань была огромная, в ней могли бы поместиться все порты Франции!.. Два гигантских речных устья, пароходы, пересекавшие их взад-вперед, яхты, лодки, лес мачт, на ними развевались флаги со звездами – все это внезапно предстало у нас перед глазами… Позади всего этого открывался вид на побережье с многоэтажными зданиями, белыми виллами, набережными и опять же мачтами. Нам хотелось любоваться всем этим подольше, полностью погрузиться в созерцание соблазнительной картины…

Но якорь брошен, и тут же, к моему огромному удивлению, трап «Шпреи» наводнили журналисты, сражаясь за право первыми приветствовать Клео де Мерод. Я вдруг осознала, что знаменита… и стою окруженная полусотней любопытных молодых людей с объективами, направленными на меня. Хорошо, что я решила приодеться: на мне было белое кружевное платье, белое мохеровое пальто, большая шляпа, украшенная, как мне казалось, очень эффектно, муаровой лентой. Большинство репортеров говорили по-французски, к тому же моя мать выступала переводчицей. На меня посыпались вопросы: «В каком возрасте вы начали учиться балету?», «Кто были ваши учителя?», «В каких балетах вы танцевали в Опере?», «Вы рады оказаться в Нью-Йорке?» и так далее. Наконец, мы спустились вниз по трапу, но на набережной нас поджидала еще одна группа журналистов!

Внизу нас уже ждал директор театра мистер Уильям Смит, который очень быстро отогнал от меня алчных вопрошателей. Он сразу повез нас в театр – театр Koster and Bial на Бродвее. Там мы поднялись на террасу, где в мою честь был организован прием, и там меня тоже ожидала добрая сотня журналистов. Они тут же обступили меня и начали допрашивать… Требовалось показать им уши и в подробностях рассказать историю со статуей Фальгьера. Затем мне стали задавать вопросы про отношения с Леопольдом II. Я рассказала им о его визите в Оперу, о знаменитой сцене в Танцевальном фойе и о том, что она за собой повлекла. Они быстро записывали, горя нетерпением побыстрее убежать в свои редакции сдавать репортаж для специального выпуска. Когда они, наконец, оставили меня в покое, господин Смит представил меня английскому балетмейстеру господину Оливеру, который только что прилетел из Лондона для постановки моих выступлений. Шампанское лилось рекой, и нам предлагали на подносах сэндвичи и пирожные таких размеров, каких я в жизни не видела.

Клео де Мерод, конец 1890-х годов

* * *

Еще из Парижа, по совету Форбе, я заказала в Нью-Йорке номер во французском отеле Martin. Это была большая, светлая, комфортабельная гостиница. Когда я вошла в номер, совсем не прочь отдохнуть после путешествия, приема и журналистов, меня ждал очаровательный сюрприз: на столе стоял огромный букет цветов, наполнявший благоуханием и оживлявший цветом всю комнату. Между двумя прекрасными белыми розами я обнаружила карточку с именем моего жениха. Он оказался настолько изобретательным, что смог связаться с флористом в Нью-Йорке и договориться о том, чтобы к моему приезду в номер доставили этот букет. Такая забота и влюбленность тронули меня и остановили поток неприятных и немного тревожных мыслей, связанных с атаками журналистов. Я сразу успокоилась и даже подумала, что в этой ситуации много веселого: я чувствовала себя под защитой нежной любви Шарля, его письма помогут мне выдерживать неизвестные, непредвиденные и, возможно, неприятные происшествия, поджидавшие меня на чужбине.

Мы репетировали около двух недель в Koster and Bial. Этот театр, декор которого, на мой вкус, был немного отягощен избытком позолоты, во всем остальном был прекрасно оснащен, но у американцев не было почти ничего, что требуется для постановок: ни танцевальной труппы, ни оркестра. Господин Смит хотел поставить спектакль века, пригласил императорский балет и оркестр из Лондона. Выбранное произведение было адаптацией «Фауста», превращенной для такого случая в балет-пантомиму. Артисты играли пантомиму в главных оперных сценах, а потом вступал балет. Я танцевала все соло в очень легкой полупрозрачной пачке. В общей сложности я находилась на сцене больше двух часов, включая паузы, когда на сцену выходили другие балерины танцевать вариации.

Клео де Мерод в сценическом костюме, конец 1890-х годов

Долгожданная премьера прошла с триумфом. В многочисленных нью-йоркских газетах, огромного формата и состоявших из шестнадцати или двадцати с лишним страниц, печатались мои интервью и огромное количество статей с анонсами наших представлений, так что интерес зрителей был подогрет. В городе везде висели огромные плакаты с моим изображением и с такими вот подписями: «The most beautiful woman in the world»[93]93
  Самая красивая женщина в мире (англ.).


[Закрыть].

Зал был полон до самых верхних рядов галерки. Публика довольно шикарная, но вечерние фраки у них явно были не в приоритете, и ничего подобного тому роскошному стилю, который я потом увидела в театре в Лондоне, и в помине не было: никаких роскошных вечерних платьев и безупречных фраков с манишками. Но такая, какая была, американская публика мне очень понравилась оживленностью, энтузиазмом и искренностью, чуть ли не доходившей до наивности. Они хлопали и кричали, надрывая легкие.

Обзоры писались потом очень теплые. Спектакль называли «ошеломляющим», а звезду – «пленительной», писали, что в солистке сочетались грация, очарование и талант…

Я выступала шесть раз в неделю по вечерам и два раза утром. Таким образом, в моем распоряжении оставался почти целый день. Вставала я всегда поздно, после завтрака отвечала на ежедневные письма Шарля, и поскольку подробно рассказывала ему обо всем, что происходило со мною, это занимало достаточно времени. Потом мы отправлялись гулять по Нью-Йорку вместе с Тото, который ничему не удивлялся и быстро ко всему привык.

* * *

Нашим первым чувством было веселое любопытство, смешанное с испугом. Милый сердцу бульвар Капуцинок, который казался нам шумным, невозможно было сравнить с местными оживленными улицами. Париж стал казаться тихим и спокойным по сравнению с этим огромным, жившим в постоянном движении и шуме городом, где каждый, казалось, торопился по неотложным делам…

Прохожие на улицах Нью-Йорка в конце прошлого века выглядели странно! Они почти не разговаривали, не жестикулировали, не фланировали по улицам без дела, быстро шли, почти бежали, глядя прямо перед собой. Мужчины все выглядели так, будто принадлежали к одному социальному классу: аккуратные, хорошо одетые, спина выпрямлена, голова высоко поднята, но выражение лиц у всех отсутствующее, вид озабоченный. Шли делать «бизнес», и это было единственное, что их занимало. Разве их девизом не была фраза «Business first»[94]94
  Бизнес на первом месте (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть]? Elevated Railroad[95]95
  Висячая железная дорога (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть] – воздушное метро, охватывало весь город своими железными щупальцами, которые содрогались и грохотали под тяжестью двигавшихся вагонов. Оно казалось нам довольно некрасивым, и мы спрашивали себя не без тревоги, не будет ли строившееся тогда парижское метро похоже на эти безобразные конструкции. Cable-cars – кабинки канатной дороги, завоевывавшей тогда мир, тоже издавали ужасавший грохот, проносясь вдоль улиц со всей скоростью. Мы смотрели на мальчишек-разносчиков, часто босоногих, которые бегали по улицам с огромными пачками газет в руках, крича во все горло: «Morning paper! Morning paper!»[96]96
  Утренняя газета (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть]

Сколько же было и другого транспорта, помимо общественного: грузовики, такси, повозки с впряженными лошадьми, не считая легиона велосипедистов! Столько людей, столько колес, столько движения! На улицах царило такое оживление, что казалось: население Нью-Йорка гораздо многочисленнее, чем в Париже, а между тем в Нью-Йорке в то время жило не больше двух миллионов человек. И это было слишком для его размеров, было ощущение, что задыхаешься в переполненной комнате. Каждый день прибывал новый корабль с новой партией переселенцев на борту, привлеченных надеждами на новую, благополучную жизнь, и любопытствовавших европейцев, которые хотели посмотреть «как оно там, в Америке».

Архитектура города показалась нам подавлявшей, жесткой и скучной, нам, привыкшим к затейливым поворотам, живописным уголкам и замысловатым перекресткам парижских улиц, к их скромным и красивым пропорциям. С одной стороны, здания фантастических форм кошмарными рядами вставали вдоль горизонта, например эти небоскребы на Манхэттене, с другой – геометрическая правильность улиц, бесконечные ряды прямых бульваров с перекрестками под прямым углом, разделявшие город на правильные отрезки и длинные прямые авеню, вдоль которых стояли дома с красными или белыми фасадами, покрытые афишами с кричавшими рисунками, но это, в основном, на Бродвее.

Бродвей, который сейчас кажется вполне скромных размеров, тогда показался нам бесконечным. Людный, шумный… Там все было заполонено рекламой, анонсами, яркими афишами и коммерческими объявлениями. По сторонам улицы, довольно неровной, стояли в ряд одинаковые кирпичные дома, некоторые просто гиганты из камня – так называемые the blocks[97]97
  Блоки (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть], где находились офисы или торговые склады. Их гигантские фасады были покрыты железными пожарными лестницами, как и все высокие дома в Нью-Йорке, чтобы люди могли спастись из горевшего дома.

На нижних этажах таких домов располагались обычно магазинчики, где продавалось все что угодно. С наступлением сумерек по обеим сторонам улиц зажигались гирлянды огней, электрических вывесок и ослеплявших реклам кричащих ярких оттенков красного, желтого, зеленого и голубого. В толпе прохожих можно было заметить представителей разных народов, немцев в клетчатых костюмах и больших очках, черноглазых итальянцев, чернокожих, метисов и даже китайцев с длинными косами сзади.

Женщины казались спокойнее и неторопливее мужчин, тем не менее они все много работали, потому что тогда в Америке большинство профессий были уже доступны женщинам. Несмотря на это, можно было увидеть дам, неспешно прогуливавшихся по Бродвею и разглядывавших витрины. Высокие, стройные, дамы чаще попадались очень красивые, со светлыми или золотисто-русыми густыми волосами, убранными в высокие узлы на затылке. Глаза у них были серо-зеленые или светло-голубые, а кожа очень светлая, лица тщательно скрывали от солнца под широкими полями шляп, украшенных кружевами или цветами. По сравнению с парижанками, они казались более экстравагантными, носили большие объемные сверху рукава и юбки, обильно украшенные бантами и рюшами. Чтобы еще лучше защитить свою белую кожу от солнечных лучей, они вдобавок к шляпам носили широкие вычурные кружевные зонтики. Дети, одетые очень кокетливо, смотрелись очаровательно – розовые щечки и длинные завитые светлые кудри…

* * *

Посчитав, что отель Martin расположен слишком далеко от центра, мы переехали, несмотря на все его удобство, на Бродвей, в отель Impériale, рядом с Koster and Bial. Великолепное здание роскошного отеля в пятнадцать этажей, оснащенное быстрым лифтом, было красивым, комфортабельным и гарантировало постояльцам номера «Absolutely Fire Proof»[98]98
  Абсолютно пожаростойкие (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть]. В белом, ярко освещенном холле стояли глубокие кресла, роскошные зеркала и цветы на каждом столике. Мой номер на четырнадцатом этаже мне несказанно нравился: светлые стены и занавеси, толстый ковер и глубокие ниши с полочками… На стене была установлена система, восхитившая меня: это был циферблат со стрелками, которые поворачивались при помощи специальной ручки. В зависимости от того, какое положение стрелок вы выбирали, служащие гостиницы незамедлительно приносили чай, холодную воду, писчую бумагу, чернила, газеты или карту Нью-Йорка… все что хотите. Гарсоны в белых галстуках, горничные в чепчиках и фартучках из муслина были очень вежливы и предупредительны, еда подавалась такая же отменная, как и в Martin. Все большие отели нанимали французских или бельгийских поваров, так что их постояльцы отлично питались. Сами американцы ели, как нам казалось, блюда одновременно простоватые и странные: овсяные супы, ростбиф, вареные овощи и всевозможные консервы, которые потреблялись в невероятных количествах. Они также злоупотребляли кондитерскими изделиями и разными candies – сахарными конфетами неестественных цветов, и пили напитки со льдом до и после обжигающе горячих чая или кофе.

Кстати, о напитках, меня удивляло, что везде – в аптеках, кафе и барах – можно было купить огромные стаканы содовой разных видов, очень газированной, с фруктовыми вкусами. Нам это питье показалось довольно приятным. А сейчас, кажется, в американских аптеках можно купить и другие продукты, даже целый обед.

* * *

Мне часто приходилось ходить на разные приемы, поскольку они устраивались в основном в мою честь. Например, господин Херст[99]99
  Херст, Уильям Рэндольф (1863–1951) – американский медиамагнат, основатель холдинга Hearst Corporation, ведущий газетный издатель. Создал индустрию новостей и придумал делать деньги на сплетнях и скандалах.


[Закрыть], медиамагнат, устроил для меня роскошный обед на своей яхте. Там я встретила, помимо вечных журналистов, несколько супружеских пар, принадлежавших к светскому и деловому миру Нью-Йорка, свою соотечественницу Анну Хелд[100]100
  Хелд, Хелен Анна (1872–1918) – франко-американская актриса польского происхождения.


[Закрыть] и английскую актрису Мэри Стадхольм, которая работала в театре, где играла в пьесе Шекспира – по-моему, это была «Как вам это понравится».

Херст – человек внушительного телосложения, с широким плоским лицом и очень светлыми глазами, посадил меня справа от себя и окружил всяческой заботой. Обед, приготовленный французским поваром, был таким же изысканным, как в Cafe de Paris. На мне было нежно-голубое муслиновое платье с вышивкой и вечерняя накидка из горностая. После приветственных тостов мои друзья-репортеры, не меняя пластинки, принялись опять меня «поджаривать». Они желали знать имена моего портного, скорняка, модистки… и имя моего шофера! Они очень удивились, узнав, что такового не существует по той простой причине, что у меня не было автомобиля. Но я им сказала, что все шоферы с улицы Scribe, чьи автомобили припаркованы буквально у моих дверей, сражаются за возможность подвезти меня. Это их очень позабавило. «Конечно, – уверяла я их, – в Париже многое легко решается. Все посемейному». Вид у них был ошарашенный. На следующий день во всех газетах напечатали мое новое интервью, в котором все слова были сильно преувеличены.

В другой раз гранд-отель WaldorfAstoria пригласил лондонскую балетную труппу и меня на почетный прием с шампанским. Восхитительно! Я не рассказываю об этом знаменитом заведении, поскольку о нем все слышали[101]101
  Фешенебельная многоэтажная гостиница на Манхэттене в Нью-Йорке; на момент постройки – самая высокая в мире.


[Закрыть].

Потом в Нью-Йорк приехал Форбе, чтобы посмотреть, как идет наш season[102]102
  Сезон (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть]. Когда он организовывал ангажементы в Америке, директора европейских театров торопили его с отчетами о результатах, чтобы составлять программы будущих сезонов. Это был маленький, совершенно круглый человечек, очень энергичный, предприимчивый, всегда бегущий с поезда на поезд или с парохода на пароход. Хотя по происхождению он был американцем, но постоянно жил в Париже, там же находилась и его контора. Он работал с Англией, Германией, Францией и Америкой. Когда он увидел размер прибыли Koster and Bial, то просто расцвел. По случаю своего приезда он устроил несколько обедов и ужинов, куда приглашал нашего директора, английского балетмейстера и меня.

Не шло даже речи о том, чтобы выезжать из Нью-Йорка. Расстояния в Америке были слишком огромными, чтобы хватило времени на интересную экскурсию. Даже чтобы посмотреть Ниагарский водопад, необходимо было ехать туда сорок восемь часов, а потом обратно. Работа в театре не позволяла мне путешествовать, о чем я очень сожалела.

* * *

Несмотря на то что наша жизнь била ключом, а график был напряженным, хотелось обратно в Париж, вернуться к прежней знакомой и привольной жизни. Про Нью-Йорк я бы не могла сказать, что там «все по-семейному». Жизнь американцев проходила в основном не дома, а на улице или на работе, и все постоянно спешили. Для отдыха или беседы они ходили в клубы – мужские и клубы для дам.

Этот молодой народ, сильный и работоспособный, временами производил впечатление истощенности, люди казались охваченными постоянной усталостью – это был результат того, что они постоянно действовали одновременно в разных направлениях, в лихорадочном стремлении «делать деньги». Еще молодые лица часто обрамляли рано поседевшие волосы; сильные и энергичные люди в очках и с слишком большим количеством золотых зубов. Нам рассказывали, что болезни нервов в Америке не редкость. Кстати, в смысле здоровья, очень познавательны были многочисленные рекламные объявления в газетах. Моя мать бегло читала по-английски и все мне переводила, средства от нервов рекламировались больше всего: переутомление, эмоциональное выгорание, а также пудра для восстановления цвета лица и разные другие чудо-пилюли.

Головы наши гудели от постоянного шума Бродвея. Даже мама, большая любительница всего нового, стала тосковать по мирным парижским пейзажам, чистым линиям площади Согласия и Лувру, сине-серым водам Сены и кружащим над ними чайкам… Это не было скукой, мы никогда не скучали, нет – это была ностальгия, тоска по родине.

* * *

И вот настал день отъезда. До самого парохода меня сопровождала большая компания провожающих, среди которых конечно же были и неизбежные репортеры. Цветы, добрые пожелания, взволнованные слова прощания… Вот и доки, портовые грузчики несут грузы на борт судов, отплывающих в Старый Свет: тюки хлопка, бочки консервированных говядины и рыбы, мешки пшеницы и риса, ящики с фруктами. Свистки, звон колокольчиков, крики: «Quick! Go ahead!»[103]103
  Быстро! Вперед! (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть]. Вот и наше судно, на этот раз немецкий транслатлантический лайнер «Ла Трава». Якорь поднят, и мы покидаем большой порт. Нью-Йорк уменьшается, его небеса бледнеют, громадная статуя Свободы растворяется вдалеке, вскоре вокруг нас лишь океан.

«Ла Трава» делал заход в Саутгемптон. По хитроумному плану, который мы заранее придумали, там нас ждал Шарль, с которым мы хотели прогуляться по Лондону, однако присутствие ни в чем не повинного Тото опрокинуло все наши расчеты: в Англию не пускали собак из других стран! Мама великодушно осталась на борту с Тото, а Лондон, Шарль и я провели вместе несколько восхитительных часов. Но, охваченные радостью от долгожданной встречи, боюсь, мы не уделили подобающего внимания ни Тауэрскому мосту, ни Вестминстеру. Тем не менее Лондон в общем и целом показался мне симпатичнее Нью-Йорка.

Когда мы вернулись, то обнаружили, что корабль уже уплыл. Перебравшись через Ла Манш на плохонькой лодчонке, мы оказались утром в Гавре, где сразу сели на поезд до Сен-Лазара.

* * *

Париж. Я снова «у себя дома». Каким мне все казалось прекрасным и сияющим, а дышалось так легко! Я снова стала выступать в Опере в начале октября. Отголоски новостей о моих нью-йоркских успехах достигли парижских газет, которые печатали по этому поводу многочисленные статьи с лестными комментариями в мой адрес. Гайяр сердечно встретил меня, ближайшие подруги тоже. Что до остальных, то выражение их лиц дало мне понять, что и в этот раз «только и говорили, что обо мне»…