Текст книги "Фарландер"

– Искусство мелодики ваш народ так и не открыл?

Эш замолчал. Несколько секунд он задумчиво смотрел Нико, но сказать ничего не успел – за дверью что-то с грохотом упало, то ли стул, то ли какой-то другой предмет, равный ему по весу. Кто-то выругался. Звякнула цепочка. Скрипнул засов. Потом другой. Царапнула по полу дверь.

– Да? – На пороге возникла скрюченная старуха с фонарем в одной руке и клюкой в другой. Выгнув шею, она с прищуром уставилась на двух чужаков. Лицо у нее было до отвращения грязное, спутанные волосы напоминали свалявшийся в клочья мех, а растительность над верхней губой могла бы вызвать зависть у Нико, вздумай он когда-нибудь отпустить усы.

– Мы к Гаморрелю, – сказал Эш. – Передай ему, что пришел Фарландер.

– Что?

Эш вздохнул и наклонился к ее уху.

– Твой муж. Скажи, что его желает видеть Фарландер.

– Я не глухая, – проворчала старуха. – Входите.

Внутри дом выглядел не лучше, чем снаружи. Старуха побрела по коридору, гости за ней, медленно, словно некая церемониальная процессия, направляющаяся к сердцу таинственного храма. Штукатурка на кирпичных стенах местами обвалилась, картины в рамах потемнели, так что рассмотреть их не представлялось возможным в неверном свете фонаря, который хозяйка держала на уровне их пояса. Деревянный пол покрывал толстый слой пыли и мелкого песка, неприятно хрустевшего под ногами. В воздухе висел кисловатый, протухший запах, как будто здесь день и ночь варили капусту. По углам шуршали невидимые крысы, одна, осмелев, даже метнулась через коридор.

Следуя за старухой, гости поднялись по ступенькам, пронзительным скрипом предупреждавшим о своем неминуемом и скором коллапсе. Каждый шаг сопровождался томительной паузой. Эш посмотрел на Нико. Нико на Эша. Оба промолчали. Наверху их ожидала еще одна дверь с нанесенным то ли красной краской, то ли кровью магическим знаком в форме семиконечной звезды.

Помещение за дверью освещалось парой-тройкой чадящих ламп, стоявших на столе, заваленном фигурками, амулетами, каменными ступками и пестиками, ножами, булавками и прочими, непонятного назначения вещицами. Роль потолка выполняли провисшие полотна, придававшие комнате сходство с палаткой. Под ними, у занавешенного окна, сидел на стуле старик – в жилете, со скрещенными на животе руками. Судя по громкому храпу и закрытым глазам, старик крепко спал. На коленях у него расположилась кучка крыс, встретивших гостей настороженными взглядами.

Скрипнувшая дверь потревожила спящего хозяина. Жидкая прядка черных волос упала ему на лоб. Почесавшись, он, однако, снова захрапел.

– Гаморрель, – громко произнес Эш и толкнул старика в колено. Крысы посыпались на пол.

Хозяин не вздрогнул, чего, казалось бы, следовало ожидать, но приоткрыл единственный глаз и посмотрел на вошедших, как лазутчик, посланный разведать незнакомую землю. Узнав, очевидно, Эша, он наконец пробудился.

– Так я и знал, – грубовато прохрипел он. – Только рошун отважится потревожить спящего шарти.

– Протри глаза. Нам нужно обсудить одно дело.

– Вот как? И что за дело?

Упавший на колени увесистый кожаный кошелек произвел нужное впечатление. Старик подтянулся и выпрямился. Морщинистое лицо растянулось в ухмылке, обнажившей бурые, как эль, зубы.

– Интересно, – прокаркал он и поднялся – легко и без каких-либо видимых усилий. – Проходи же в мою палату. За мной. – Двое стариков исчезли в соседней комнате. Дверь за ними решительно закрылась.

– Садись. – Старуха кивком указала на стул у окна. – Чи, да? Выпьешь чи?

Нико улыбнулся и покачал головой. Мысль о шастающих повсюду крысах, о грязи и копоти, о желтых, с черной бахромой ногтях хозяйки отбила всякое желание угощаться чем бы то ни было в этой омерзительной дыре.

– Да? – повторила старуха и, прежде чем юноша успел отказаться, прошаркала в еще одну, соседнюю комнату, из которой вместе с клубами парами тоже донесся влажный запах капусты. Нико услышал, как хозяйка зашипела на кого-то и звякнула чашками.

Где-то неподалеку тикали механические часы, но обнаружить их Нико так и не смог из-за общего беспорядка. Стул оказался неудобным, и он как будто сидел на камнях. Приподнявшись, Нико смахнул с сиденья засохшие комочки мышиного помета и снова сел. А вот положить руки на подлокотники так и не отважился.

Спустя какое-то время старуха вернулась в комнату, осторожно неся поднос с двумя белыми фарфоровыми чашками.

– Позвольте вам помочь. – Забрав у нее поднос, Нико отнес его на маленький столик.

Хозяйка улыбнулась и, опираясь на свою палку, опустилась на стул напротив.

– Спасибо. – Разлив чи, Нико сдержанно улыбнулся и вернулся на свой стул уже с чашкой. Пить он, однако, не стал. Старуха кивнула и продолжала внимательно, даже изучающе смотреть на него. Интересно, что такое она обнаружила, подумал Нико, но спрашивать не стал.

– Скажи мне, ты часто видишь сны?

– В последнее время частенько, – признался он после небольшой паузы.

– Но один сон чаще, чем другие, да? Я так тебе скажу, ты – один из них. Ты – удачливый. Мой муж, он такой же.

Нико посмотрел в чашку. Чи выглядел привлекательно, и чашка была чистая. Нико поднял голову, вежливо улыбнулся старухе и, не зная, как быть, прошелся по комнате бесцельным взглядом. Часы наконец-то обнаружились. Большие, напольные, они стояли у дальней стены, рядом с вешалкой, на которой висела накидка и черная шляпа. Чем дальше, тем больше ему становилось не по себе – из-за пристального, немигающего взгляда хозяйки и просачивающегося снаружи неприятного запаха.

В конце концов он набрался смелости и посмотрел на хозяйку. Кожа у нее была темная, цвета пригоревшего жира. Мутноватые глаза выдавали натуру чувствительную и даже тонкую, но израненную, с еще не зарубцевавшимися шрамами. А еще Нико увидел в них усталость и скуку, прикрытые внешней вежливостью.

Она кивнула, словно он только что вернулся откуда-то.

– Поэтому-то он и шарти. Раньше-то был силен, все древние премудрости знал. К нему многие шли, и бедняки, и отчаявшиеся. Многим его услуги требовались.

– Так вы не маннианцы?

– А? Маннианцы? Нет, нет. Знай они, что мы здесь, пришли бы. Отдали бы в рабство, а то и похуже что сделали. Еретики, вот как они нас обзывают. И ненавидят пуще всего нас да бедняков.

Хозяйка подняла чашку, осторожно поднесла к сморщенным губам, отхлебнула раз-другой и бережно вернула чашку на место.

– Так ты про это ничего не знаешь? Про древнюю мудрость?

Нико задумался. Его мать всегда изображала защитный знак, когда видела сороку, и он сам перенял у нее эту привычку. А еще она всегда оставляла горящую свечу у окна в ночь зимнего солнцестояния.

– Может, что-то и знаю. – Он пожал плечами. – А эти древние обычаи, их еще придерживаются где-то?

– Не где-то, а везде, но только тайно. Древнее знание сохранилось в традициях, смысл которых скрыт от многих. Но старики ведь еще помнят, какой была жизнь до Манна. Сейчас по старой вере живут только в Верхнем Паше да еще на Небесных Облаках. Там до сих пор придерживаются старых взглядов. Когда люди умирают, их возвращают к жизни старыми приемами. Маннианцы хотят, чтобы мы все это забыли.

Нико слушал ее с показным интересом. По ногам ползали блохи, но почесаться он не мог, боясь показаться невежливым. Из-за закрытой двери не доносилось ни звука. О чем они там договариваются? И долго ли еще ждать?

Хозяйка вздохнула:

– Ты – добрый мальчик. Сидишь, слушаешь старуху, хотя тебе здесь и неудобно. Ничего, по-моему, они уже закончили.

Дверь открылась, и Нико тут же поставил чашку на стол и вскочил. Эш вышел первым.

– …ближе ко времени, – договорил Эш и, заметив на столе полную чашку, взял ее, осушил одним глотком и вернул на место, после чего жестом предложил ученику следовать за ним.

– Спасибо за чи, – быстро сказал Нико и поспешил к лестнице.

Трамвай катился медленно. Нико и Эш сидели в заднем конце вагона. Некоторое время Эш смотрел в окно, потом отвернулся.

– Думаете, за нами следят?

– Трудно сказать, – равнодушно ответил рошун.

Они проезжали мимо широкой площади, окруженной с трех сторон зданиями из белого мрамора и заполненной в этот час тысячами человеческих фигурок в красных рясах.

– Паломники, – сказал Эш в ответ на невысказанный вопрос юноши.

– Я о другом хотел спросить. – Нико пришлось повысить голос, чтобы перекрыть шум громадной толпы. – Там, где мы были, вы получили то, что хотели?

– Надеюсь, что да.

– И это все? Вы ничего мне больше не скажете?

– Пока – нет.

Нико раздраженно фыркнул.

– Отличный способ наставлять ученика. Говори поменьше, даже когда он спрашивает.

– Всегда лучше попробовать догадаться самому.

– Удобное рассуждение. Можно вообще ничего не объяснять.

– Ты прав.

Вагон наехал на какую-то неровность, дернулся, стекла задребезжали. Эш снова обернулся и выглянул в окно. Некоторое время он сидел молча, задумавшись о чем-то, рассеянно потирая большим пальцем об указательный. Потом поднялся, ухватившись для равновесия за багажную полку.

– Возвращайся в хостильо и жди меня там. До моего возвращения не уходи.

Не дожидаясь ответа, он прошел к выходу, соскочил и торопливо зашагал прочь, не оглянувшись и не увидев прижавшееся к стеклу лицо Нико.

Немного погодя трамвай дополз до района восточных доков, и Нико стал находить знакомые ориентиры. По тротуару, в одном направлении с трамваем, шла темноволосая девушка.

Нико вскочил, пробился к выходу и соскочил на землю.

– Серезе! – крикнул он, но она была далеко и не услышала.

Он попытался догнать ее, но потерял из виду на следующем перекрестке. В том, что это была именно Серезе, Нико не сомневался. Продолжая идти в том же направлении, он поглядывал по сторонам. День клонился к вечеру, и народу на улицах заметно прибавилось. По дороге, звякая и тарахтя, катились трамваи и повозки, по тротуарам торопливо шагали пешеходы. Часы на башне ближайшего храма отбили время и замолкли.

Улица, по которой шел Нико, была застроена одинаковыми, почти неотличимыми один от другого домами. Из распахнутых окон доносились голоса и прочие звуки, свидетельствовавшие о некоей активности. Заглянув в одно такое окно, Нико обнаружил похожее на мастерскую помещение, просторное и пыльное. Сотни людей, преимущественно женщины и дети, сидели рядами на ковриках, выполняя повторяющиеся движения, смысл которых был ему непонятен. Несколько детей подметали пол и собирали мусор, взрослые же мужчины таскали по проходам тележки, нагруженные каким-то материалом. Одни из сидевших бросали в тележки продукты своего труда, другие же, наоборот, выхватывали эти вещи. Расхаживавшие взад-вперед надсмотрщики покрикивали на работников. Постояв с минуту, Нико пошел дальше. Серезе видно не было. Похоже, он окончательно ее потерял.

Возвратиться в хостильо? Нико представил их крохотную комнатушку, представил, как будет сидеть там в одиночестве, мучиться от безделья и заново переживать события прошлого вечера, и ему стало не по себе от одной только этой мысли. Раз уж представилась такая возможность, почему бы не прогуляться, пусть даже улицы и выглядят не более заманчивыми, чем их хмурая келья.

Через некоторое время городской ландшафт изменился в лучшую сторону: тихие, обсаженные деревцами улочки, небольшие плазы с закусочными и мягко шумящими фонтанами. Изменилась и сама атмосфера: лихорадочная, суматошная активность, свойственная кварталам восточных доков, заметно спала. И все же Нико по-прежнему чувствовал себя чужаком в этом городе. Здесь не было ничего такого, с чем он мог бы соотнести себя, ничего, к чему с теплотой узнавания устремился бы взгляд. Все окружающее отталкивало и пугало – не только иного масштаба архитектура, но и поведение горожан.

В Бар-Хосе незнакомые люди по крайней мере разговаривали друг с другом. Торговцы с готовностью улыбались покупателям, разгоряченных спорщиков всегда вовремя разнимали. В изнуренном войной городе – вопреки или, может быть, благодаря ей – сохранялся дух согласия, единения, понимание общей судьбы и цели, отодвигавшее на второй план веру, религию, убеждения, дружбу. Здесь же в горожанах чувствовалось что-то хмурое, мрачное, враждебное. Как будто всем им многое пообещали – и даже, да, предоставили, – но они стали ощущать себя еще более обделенными и неудовлетворенными.

Возможно, глазу просто недоставало зелени и пространства в противовес гнетущей бесконечности бетона и кирпича. Подчиняясь внезапному порыву, Нико остановил пробегавшего мимо мальчишку и спросил – надеясь, что паренек не уставится на него растерянно и не отделается отговоркой, что, мол, ничего такого здесь нет, – как пройти к ближайшему парку.

Расчет оправдался, и юный горожанин в двух словах объяснил, что парк не только есть, но и находится буквально за углом следующего квартала. Последовав его указаниям, Нико и впрямь увидел перед собой небольшой зеленый уголок, окруженный черной железной оградкой. Глаза его радостно вспыхнули. Прибавив шагу, он прошел через ворота по посыпанной гравием дорожке. Открывшийся пейзаж был по-своему интересен; удивляло лишь практически полное безлюдье. Кто-то, присев в кустах, справлял нужду; на заросшей высокой травой полянке лежали, раскинувшись, пьяные.

Выбрав местечко подальше от этих любителей природы, Нико сел под высокое одиночное дерево и, обратившись лицом к слабеющему солнцу, постарался расслабиться.

Он закрыл глаза и представил, что вернулся домой, в Хос, и сидит на вершине лесистого холма, поднимающегося за принадлежащим матери крохотным участком.

В такие дни Нико частенько уходил из дому в сопровождении верного Буна, с заплечным мешком, в котором лежала буханка свежеиспеченного киша, кусок сыра, фляжка с водой, манок, моток лесы и несколько рыболовных крючков. Он уходил от рутинных проблем, пыхтя и потея, карабкался по склонам, вдыхал чистый и прозрачный воздух, и с каждым шагом на душе становилось легче, а проблемы отступали. Развеселившийся Бун носился туда-сюда, вынюхивая кроликов, мышей и прочую живность, за которой можно было побегать.

Иногда, когда уморившийся Бун растягивался на согретой солнцем травке, Нико удил рыбу в холодных горных озерцах, одну за другой вытаскивая радужных форелей, которых с гордостью вручал потом матери, готовившей рыбу на ужин. Будучи в более созерцательном настроении, он находил обломок скалы над глубоким прудом и устраивал рыбалку с камешками. Бросая маленький камешек, Нико внимательно наблюдал за тем, как он погружается в воду. Изредка случалось так, что какая-нибудь неразумная рыбешка выскакивала из своего тайного убежища и бросалась к камешку, приняв его за поживку, и тут же устремлялась прочь. Рыбалку с камешками Нико устраивал не ради улова, но исключительно ради интереса и увлекался ею настолько, что забывал о времени.

Если время еще оставалось, Нико поднимался на самую вершину одной из ближайших гор. В таких случаях он не обращал внимания ни на усталость, ни на голод, ни на сбитые ноги и часто вспоминал отца, который исходил в одиночку едва ли все окрестные леса и облазил все более или менее заметные вершины. Забравшись на вершину, Нико в изнеможении падал на землю рядом с Буном и еще долго лежал, дожидаясь, пока придет в норму дыхание и успокоится сердце. Он лежал, вбирая в себя всю ширь лугов и лесов, необъятный простор зеленовато-синего моря и бездонную глубину голубого неба. Там, в вышине, он пил соленый воздух. Там кожу холодил легкий ветерок. Там Нико ощущал себя в мире со всем миром, там его жизнь попадала в правильное русло, оттуда проблемы выглядели мелкими и бессмысленными. На вершине к нему приходило осознание, что страхи и волнения, надежды и желания преходящи и существуют только в тот или иной момент времени. Он заглядывал в глаза Буну, понимал, что псу уже знакомо это состояние, и завидовал ему.

– Привет.

Голос пришел из настоящего, куда вернулся, просто открыв глаза, и Нико. Цветоощущение восстановилось не сразу, так что поначалу он видел только зеленый силуэт на фоне неба. Нико выгнул шею и прикрылся от солнца ладошкой.

Серезе притворно нахмурилась.

– Ты занял мое место, – сказала она, не дав ему и рта раскрыть.

– Что?

– Ты на моем месте, – повторила Серезе.

Нико растерянно улыбнулся и посмотрел на рассеянных по маленькому парку пьяных.

– А, понял. Ты часто здесь бываешь, да?

Девушка опустилась рядом и даже подтолкнула его, освобождая место под деревом. Он почувствовал жар ее тела и ощутил легкую дрожь, как будто по позвоночнику пробежали пальцы.

– Мы остановились неподалеку, – объяснила она. – Отец не захотел, чтобы я поселилась в одном с ними хостильо возле доков, и мы все перебрались в заведение поприличнее. Сейчас они сидят и обсуждают какие-то планы. Такая скука. В общем, я решила прогуляться, найти тихое местечко, посидеть на солнышке. – Она огляделась и покачала головой. – Вот и нашла.

Достав из кармана коричневую самокрутку, Серезе чиркнула спичкой, прикурила, затянулась и выдохнула. Запах травы хазии пощекотал ноздри.

– Хочешь? – Она протянула ему самокрутку.

Мать всегда говорила, что хазия вредна для легких, и, словно в подтверждение своих же слов, иногда просто заходилась в кашле после бессонной, прокуренной ночи. Нико уже почти отказался от предложения, но в последний момент передумал. А почему бы и не попробовать? Момент самый подходящий. Он принял самокрутку, осторожно затянулся и тут же, едва дым попал в легкие, закашлялся.

– Я не помешала? – спросила Серезе, не дождавшись от Нико, который еще не совсем вернулся с холмов Хоса, никакой реакции.

– Нет. Просто… воспоминания нахлынули.

– Ну, в таком случае я лучше оставлю тебя наедине с ними. – Она поднялась, легко, изящно, без малейших усилий, как большая гибкая кошка.

– Если из-за меня, то не надо, – торопливо сказал Нико.

Серезе протянула руку:

– Я просто играю с тобой. Но если мы хотим провести вечер вместе, то хорошо бы не здесь.

Возразить было нечего, а потому Нико принял предложение, позволив Серезе поднять его на ноги.

– Куда? – спросил он.

Она пожала плечами:

– Давай просто прогуляемся.

Вместо того чтобы держать Нико за руку, Серезе взяла его под руку. Солнце опустилось, в воздухе повеяло прохладой. Люди спешили вернуться до сумерек домой; рабы с железными ошейниками на шее сгибались под тяжелыми корзинами и тюками. Из открытых дверей ресторанов выплывали манящие ароматы.

– Ты не проголодалась? – спросил на всякий случай Нико, хотя сам есть не хотел.

Серезе покачала головой, и ее темные волосы рассыпались по плечам.

– Все, что мне надо, – это свежий воздух. А тебе разве не хочется просто прогуляться иногда?

– Конечно, хочется, – поспешно согласился Нико.

Девушка снова протянула ему самокрутку. На этот раз он затянулся по-настоящему.

– А вы с Алеасом, похоже, все-таки подружились, – заметила она.

– Похоже что так. Хотя Бараха… то есть твой отец… В общем, он этого не одобряет.

– Разумеется. Ты же ученик Эша.

Нико вопросительно посмотрел на нее.

Серезе пожала плечами:

– Мастер Эш – лучшее, что есть у ордена, и все это знают. Моему отцу такое положение дел не нравится. Он всегда стремился к тому, чтобы везде и во всем быть первым. Иного варианта он не приемлет. Упрекать его за это трудно. Мама рассказывала, что у отца было трудное детство, что его родитель был человеком требовательным и суровым, но сам ничего в жизни не добился. Он постоянно, при каждой возможности унижал и ругал сына и до самой своей смерти не выказывал в отношении к нему ничего, кроме презрения. В какой-то степени такое отношение и сформировало моего отца. Он такой, какой есть, и ничего не может с собой поделать.

Нико попытался мысленно сопоставить два образа Барахи – тот, что показала Серезе, и тот, что сложился у него на основе личного знакомства.

Они прошли мимо расставленных на тротуаре столиков, разговоры за которыми становились все громче и резче. Тени тянулись все дальше.

– У меня мать в каком-то смысле такая же, – признался, помолчав, Нико. – Ее тоже не отпускает прошлое.

– Родители?

– Нет, мой отец.

Она что-то сказала в ответ, но он не расслышал и, сбившись с шага, остановился. Прямо перед ними что-то падало, кружась, на землю, а когда упало, Нико присмотрелся внимательнее.

То было семя дерева цикадо, свежее, зеленое, ярким пятном выделявшееся на серых камнях. Улицы засыпало смятыми, рваными листьями, и между ними виднелись кое-где другие зеленые, с крылышками семена, отличавшиеся от тех, к которым уже привык Нико, меньшими размерами. Он поднял голову и пробежал взглядом вверх, по бессчетным этажам здания, мимо которого они проходили. С края крыши свешивались ветви цикадо.

– Сад на крыше, – объяснила Серезе, проследив за его взглядом. – Богачам нравится держать такие. – Она поджала губы и неожиданно свернула в переулок за углом этого самого здания. – Идем.

Они повернули еще раз, и Серезе остановилась под пожарной лестницей, нижний край которой висел у нее над головой. Лестница вела на крышу и проходила рядом с окнами, расположенными на тыльной стороне дома. Теперь Нико понял, что задумала его спутница.

У него даже закружилась голова, когда Серезе, встав ему на плечи, собралась, подпрыгнула и, ухватившись за нижнюю перекладину, подтянулась и забралась на лестницу. Стоя внизу, он с восторгом любовался ее гибкой фигурой.

– Ты на что вытаращился? – поинтересовалась Серезе.

Садик на крыше был мал, но устроен прекрасно. Во всем чувствовалась умелая, опытная и заботливая рука, позволявшая ему расти естественно и свободно, но не впадать в буйство дикости. По краям стояли крошечные деревца в глиняных горшках, в лотках, заполненных землей и посыпанных деревянными стружками, зеленели кустики с желтыми и голубыми цветками. В самом центре поместился фонтан и водосток, сложенный из гладких, но разных по размеру камешков, изображавших миниатюрный горный поток.

Благодаря искусному расположению сада посетителю могло показаться, что он находится где угодно, но только не в самом большом городе мира. В задней части сада стояла будка, через которую, вероятно, можно было попасть на внутреннюю лестницу. Будка была заперта на замок, в чем и убедилась Серезе, подергав дверь. Они сели на лавочку у едва слышно журчащего ручейка, с интересом рассматривая тайный сад. Несмолкаемый шум города доносился сюда едва слышным гулом.

Серезе закурила еще одну самокрутку. Сизый дымок закружился в тающем свете.

– А ты молодец. Я имею в виду вчерашний вечер.

До сих пор ни тот ни другой этой темы не касались.

– Ты так думаешь? Я жутко перепугался. Просто окоченел от страха.

– Ну и что? Не ты один. Главное не это, а то, что ты сделал то, что от тебя требовалось. Выказал храбрость.

Нико внимательно и без всякого смущения посмотрел на сидящую рядом девушку и сразу же заметил то, что пряталось под маской красоты и блеска. Серезе держалась из последних сил, и ей отчаянно требовалась компания.

Она затянулась еще раз и протянула ему самокрутку.

– Храбрость? – медленно повторил Нико, как будто впервые произносил это слово. Перед глазами снова, не в первый уже раз, возникло лицо убитого им человека: сначала решительно-злое, потом удивленное и затем искаженное ужасным осознанием того, что все кончено. – Нет, храбрость тут ни при чем. Не она, а страх заставил меня воткнуть клинок в живот тому бедолаге. Я не хотел умирать. Не хотел, чтобы он убил меня. Поэтому убил его сам, первым.

Удивительно, как легко, ясно и просто ему удалось выразить свои самые сокровенные чувства. Может быть, в нем что-то изменилось? Может быть, он немного повзрослел с прошлого вечера? Или, что тоже нельзя исключать, дым хазии убрал какие-то внутренние барьеры?

– Забавно, – продолжал он, размышляя вслух. – С тех пор как я уехал из Хоса, мне открылось несколько истин. Я теперь лучше понимаю отца. Он был очень храбрым, но раньше я этого не понимал. В глубине души я всегда боялся, что он просто трус и только поэтому убежал из армии. Все мои представления о храбрости, отваге были связаны с поведением человека в открытом бою, под огнем. Наверное, я набрался этой ерунды из книг. Теперь мне понятнее, что испытывал мой отец, спускаясь каждый день под землю. Удивительно, что он еще продержался так долго, просыпаясь по утрам с сознанием того, что ждет впереди. Поэтому он и выбрал в конце концов иную жизнь, жизнь вдалеке от всего этого. Мне бы половину его сил и храбрости.

Нико с опозданием взглянул на самокрутку – забытая, она потухла. Он передал ее Серезе, чувствуя, как все плывет в голове.

– Храбрость – это не по моей части. Да я и плохо понимаю, что это такое. Когда что-то случается, мне в первую очередь делается страшно.

Серезе заново раскурила самокрутку и теперь сидела, подперев кулачком подбородок.

– Понимаю. – Она медленно выдохнула. – У меня вчера такое тоже было в первый раз. Не думаю, что я как-то отличилась.

Взгляд ее вдруг метнулся вверх, к промелькнувшей в небе тени. Оба успели вскинуть голову и заметить черные, раскинутые широко, перепончатые крылья летуна, парящего над городом на восходящих потоках воздуха. Серезе поежилась.

– Ты как?

– Все хорошо, – заверила она, хотя голос не подтверждал сказанное.

«Смени тему», – подумал он.

– Расскажи о себе.

– А что бы ты хотел знать?

– Затрудняюсь сказать. Ну… расскажи о своей матери.

Не угадал. Он мгновенно понял, что ошибся с вопросом.

Тем не менее девушка попыталась ответить:

– Мать умерла несколько лет назад. Тогда я и познакомилась с отцом. Он приехал к нам, на Минос, когда она уже заболела, а после ее смерти взял меня с собой в Чим. Я оставалась там до шестнадцати лет, в горах, среди мужчин, которые учились убивать.

– Желания последовать по стопам отца не возникало?

– Стать рошуном? Нет, такая жизнь не по мне.

– А сюда как ты попала?

Она невесело улыбнулась:

– Начала понемногу сходить с ума от всей той скуки. Дважды пыталась бежать. Однажды влюбилась – весь монастырь перевернула с ног на голову. В конце концов Ошо предложил мне перебраться в Кос. У здешнего агента возникли проблемы со здоровьем, и ей потребовалась помощь. Я сразу же ухватилась за эту возможность. Госпожа Сар умерла в этом году. Она сильно кашляла. Я согласилась задержаться здесь до тех пор, пока они не пришлют замену.

Серезе повертела в пальцах вновь потухшую самокрутку и отбросила ее в сторону.

– А ты? Каким ветром тебя занесло в эти края? Как ты ввязался во все это?

– Я и сам задаю себе тот же вопрос.

– Похоже, ты уже жалеешь, что попал сюда.

Нико поднялся и прошел к миниатюрному фонтану, сделав вид, что его интересует устройство водопада. На самом же деле перед глазами как будто повисла пелена.

– Извини, я не хотела совать нос куда не просят, – сказала Серезе, по-своему интерпретировав его позу. – Наверное, перебрала сегодня с травой. – Она замолчала, подыскивая объяснение получше. – Знаешь, в тебе есть что-то… с тобой хочется говорить.

Фонтан и впрямь напоминал миниатюрное горное озерцо, и Нико, наверное, даже не удивился бы, увидев в нем крохотную форель.

– Ты права. Жалею. После вчерашнего я только о том и думаю, что лучше бы остался в Бар-Хосе. Теперь-то я знаю, что так, – он бесцельно огляделся, – жить, пожалуй, не стоит. Готовиться стать убийцей… Знаешь, я почти забыл, чему учился там, в монастыре. Только о том и думал, чтобы сделать все как надо. А сегодня словно взглянул на это заново, свежим взглядом…

Неслышно подойдя, Серезе встала рядом. Он увидел в воде ее отражение и провел ладонью по лицу.

– Может быть, мне станет легче, когда мы уберемся из города. – Он намеренно добавил легких ноток. – А ты? Ты останешься в Косе после того, как все закончится?

– Нет. Мне придется уехать. Ради моей же безопасности.

– Куда отправишься?

– Я думала… Кое-что у меня отложено… В общем, наверное, попутешествую немного, повидаю Мерсию, пока она еще свободна. Говорят, женщине и сейчас опасаться нечего. – В ее голосе ему послышалась улыбка. – Буду отдыхать, принимать жизнь такой, какая она есть, ни о чем не думать и носить с собой только то, что помещается в дорожной сумке. Просто и беззаботно. По-моему, неплохой план, а?

– Да, – согласился Нико, и прозвучавшая в этом коротком слове нотка печали удивила его самого. Но разве не замечательно закинуть за спину мешок и отправиться странствовать по островам Свободных портов?

Он даже позволил себе помечтать, представив, что отправляется в такое путешествие с этой вот девушкой и что дни их будут свободны от страха и опасности. Лишь на мгновение предался Нико этой фантазии, но на душе уже потеплело.

– Ну так поедем вместе, – с усмешкой сказала Серезе, и он повернулся и посмотрел на нее без всякого выражения. – Из нас получилась бы хорошая компания, – продолжала она, играя с ним. – Я уже вижу.

– Мы едва знаем друг друга.

– Ну и что? Мы ведь ладим, верно? Такое сразу чувствуется, как только люди встречаются.

– Пожалуйста, не надо.

– Ну вот, тебе уже не нравится. – Она состроила гримасу.

– Знаешь, я все бы отдал, чтобы только это сбылось.

Ее глаза уже не улыбались. Она коснулась его руки:

– Так что держит тебя здесь? Ты ведь ученик, а не раб.

– Я многим обязан мастеру Эшу. Мы… у нас есть договор, и я его не нарушу.

– Думаешь, он не отпустит тебя, если узнает, чего ты на самом деле хочешь?

– Я не знаю, как он поступит. Но легче ему точно не станет.

Серезе вздохнула:

– Эш – хороший человек. Ты недооцениваешь его. Я наблюдала за ним, когда вы были вместе. Он заботится о тебе.

Нико напрягся. Снял ее руку со своей.

– Сомневаюсь. Он терпит меня, да. Хотя и избегает по возможности моей компании.

– Такой проницательный и такой слепой, – пробормотала Серезе.

Что она хотела этим сказать, он так и не понял.

– Эш всегда такой, сдержанный. Даже тех, кого знает много лет, не подпускает близко. На его долю выпали тяжелые страдания. И не только на его. Судьба их не жаловала. Думаю, хотя Эш бы этого и не признал, что он страшится боли еще одной потери.

Нико промолчал, и маленький сад наполнился звуками бегущей воды. Похолодало. Нико поежился, ощутив в воздухе неприятную сырость. Дыхание уже срывалось с губ облачками пара.

– Холодает.

– Да, идет туман.

– Туман? Сейчас? Что за странная погода?

– Туман идет с гор, с большой земли. Нам лучше вернуться, если мы не хотим замерзнуть.

Нико еще раз оглядел садик на крыше и с натянутой улыбкой повернулся к своей спутнице:

– У мастера Эша есть история про то, как он замерзал. Я расскажу тебе на обратном пути.

Комната встретила его не слишком гостеприимно. Последняя монета ушла на то, чтобы открыть дверь, и он долго шарил потом в темноте по дну чашки, надеясь отыскать завалившийся четвертак. Повезло. Нико использовал денежку, чтобы зажечь газовую лампу. Забравшись на верхнюю койку и завернувшись в тонкое одеяло, он долго лежал, размышляя о последних часах.