Текст книги "Фарландер"

Впереди лежало ночное море, поблескивающий потертостями холст. В лицо дохнул ветерок, соленый и свежий. Алеас пыхтел и задыхался, ноша стала непосильной, и он тащился из последних сил. Серезе помочь не предлагала.

Спустившись вместе по другой стороне дюны, они повернули к уединенной пещере, заметить которую было практически невозможно. Бараха сидел у небольшого костра, жевал тарвид и баюкал перевязанный обрубок. Заслышав шаги, он схватился за меч.

– Это мы, – подал голос Алеас, и учитель успокоился и положил меч на колени.

Эш, лежавший на песке по другую сторону костра с дорожным мешком под головой, пробормотал что-то и с усилием приподнялся.

Днем собирали вынесенные на берег деревяшки – точнее, занимались этим Серезе и Алеас, потому что ветераны едва держались на ногах, – которые сложили потом пирамидкой на песке. Алеас бережно опустил тело. Эш, прихрамывая, подошел к нему и стал неуклюже срывать мешковину.

– Думаю, лучше оставить как есть, – предложил Алеас, кладя руку старику на плечо. Эш молча сбросил ее. Закончив, он посмотрел на тело, порывисто вздохнул и покачнулся. Алеас помог ему устоять.

Старик бережно ощупал обгоревшую, почерневшую плоть. Пальцы коснулись торчащей из груди стрелы. Он замер и долго стоял не шевелясь.

Из пещеры вышел Бараха с горящей палкой. Не говоря ни слова, без всяких церемоний он сунул ее в глубь пирамидки и подождал, пока огонь перекинется на дрова. Сначала повалил дым. Все отступили. Через минуту-другую за дымом запрыгало пламя.

Взяв горсть песку, Бараха бросил его на еще не набравший силу огонь. Алеас обнял Серезе; оба плакали, не стесняясь, впервые за весь день. Пламя трещало и поднималось выше, разбегалось по поленьям и наконец добралось до тела. В танцующих оранжево-красных языках мелькали и другие цвета – зеленый, желтый, голубой, – цвета запекшихся на дереве морских минералов. Зашипел, бросая брызги, жир. Ветер подхватил запах горящего мяса.

Через какое-то время пирамидка обрушилась, погребя под собой Нико.

Далеко, за морем, еще темное небо лизнули первые лучи солнца. Над горизонтом задвигались тени невидимых облаков.

Эш прочитал что-то на языке своей далекой родины, потом повторил то же на торге – для своего юного ученика.

Глаза его, даже оставаясь в тени, сверкали, как две огненные звездочки.

– И пусть даже мир этот – капля росы… пусть так… пусть так…

Эш распорядился принести обернутый кожей глиняный горшочек. Едва держась на ногах, он аккуратно сгреб в кучку всю серую пыль и секунду-другую смотрел на пляшущие в догорающих угольях частички.

«Для его матери», – подумал он и, подобрав палочку, стал наполнять горшочек золой. В золе попадались и мелкие осколки костей, но выбирать их Эш не стал. Закончив, он надежно закупорил горшочек и бережно положил в дорожный мешок.

Второй горшочек, точнее, глиняный флакон величиной с большой палец старик тоже наполнил сгоревшими останками, после чего заткнул его деревянной пробкой и обвязал кожаным шнурком. Этот флакон Эш повесил на шею, так чтобы он лежал на груди, как печать. Флакон был еще теплый.

Поднимаясь, Эш вдруг покачнулся от прострелившей голову боли. Кто-то говорил с ним, но он не видел говорящего. Его повело в сторону. Он зашатался и упал на спину.

Едва дыша, Эш лежал на песке. Чьи-то руки трогали его. Чей-то голос спрашивал, слышит ли он их. Боль уколола снова, глубже, чем когда-либо. Эш скрипнул зубами, из-за которых прорвался резкий, гортанный крик. А потом он провалился в беспамятство.

Глава 31. Последствия

Выхода не было.

После убийства единственного сына Матриарха власти закрыли все порты. На главных городских перекрестках появились заставы. Прохожих останавливали, стражники сравнивали их лица с имеющимися на руках описаниями. Люди поговаривали, что в город проникли рошуны – один из них Фарландер, – что это они убили Киркуса и что они все еще скрываются где-то в городе. Ходили слухи, что таким образом рошуны отомстили за своего собрата, сожженного заживо в Шай Мади. Повсюду разгуливали патрули. Появляться на улицах после полуночи воспрещалось под страхом смерти. Солдаты под руководством суровых Регуляторов прочесывали хостильо, незаконно открытые таверны, бордели, врывались в частные дома, допрашивали жильцов, уводили подозреваемых и обыскивали всех подряд.

Мало того, что привычная жизнь Коса оказалась нарушенной и едва ли не парализованной, так горожане уже открыто говорили о готовящейся крупной военной кампании. На северной и западной окраинах возникли временные лагеря, сразу же привлекшие к себе внимание мелких торговцев, проституток, разного рода мастеров и просто бродяг. В Первой бухте собирался флот, подобного которому здесь никогда еще не видели, причем рядом с военными кораблями стояли сторожевые и грузовые суда.

Кое-кто утверждал, что войска отправляются на Лагос на замену расквартированной там Шестой армии, но таким быстро затыкали рот – все знали, что в присутствии на острове крупных сил нет необходимости, а для поддержания порядка достаточно и небольшого гарнизона. О Лагосе вообще упоминали с опаской. После подавления восстания остров, по личному распоряжению самой Матриарха, был превращен едва ли не в пустыню. В приходивших оттуда новостях рассказывалось о стертых с лица земли городах и поселках, об огромных пепелищах от костров, на которых заживо сгорело все местное население – мужчины, женщины, дети. Желающим уехать на Лагос из перенаселенных городов Империи предлагались земельные участки. Численность эмигрантов уже измерялась тысячами.

Другие, разбиравшиеся в ситуации получше, полагали, что наиболее вероятной целью готовящегося вторжения будет Чим. Возможно, говорили они, Матриарх устала наконец от того, что ее торговые суда то и дело становятся добычей обосновавшихся на острове пиратов. Реже всего люди называли Свободные порты; такое предприятие было бы слишком рискованной затеей, поскольку их флот оставался лучшим в мире и на протяжении десяти лет успешно противостоял захватническим поползновениям Империи.

Там, где велись такого рода разговоры, обычно находились записные шутники, вспоминавшие про Занзахар. Их неизменно поднимали на смех – все понимали, что это было бы величайшей глупостью.

Кос жил в атмосфере неуверенности, слухов и домыслов, и если те, кто считал город своим, чувствовали себя в относительной безопасности, то другие, чужаки, на улицу старались не высовываться. Бараха, его дочь и ученик – Эш по-прежнему не приходил в себя – все понимали, что за ними охотятся, а значит, из города необходимо выбраться как можно скорее.

Но как, если порты закрыты?

При отсутствии иных вариантов оставалось только одно: найти надежное убежище и отсидеться до возобновления морского сообщения. Предполагалось, что ситуация должна поменяться в течение нескольких недель, но никак не месяцев. В конце концов Кос полностью зависел от морской торговли, без которой он просто бы не выжил.

После недолгих поисков им удалось найти заброшенный склад неподалеку от пещеры, возле которой они кремировали тело Нико. Это было деревянное строение, пострадавшее когда-то давно от пожара, уничтожившего его северную и западную части. Над обращенной к морю стороной сохранилась, однако, крыша, а среди почерневших развалин отыскался почти не затронутый огнем уголок.

Там они и затаились в ожидании лучших дней.

Второй их заботой был Эш.

Старик оставался без сознания. Дыхание его было неглубоким, спокойным, но при этом он не шевелился и не произносил ни звука. Лишь веки иногда вздрагивали, как бывает у человека, которому что-то снится.

Каждый день Бараха садился у пустого окна склада и подолгу смотрел на море. Когда это ему надоедало, он ходил по комнате, из угла в угол, негромко ругаясь из-за потери руки. Боль – а болело, должно быть, сильно – Бараха скрывал по-своему, по-алхазски. Культя, по крайней мере, заживала хорошо.

На Эша, лежавшего неподвижно на тюфяке в углу, Бараха почти не смотрел. Казалось, то беспомощное состояние, в котором пребывал старый рошун, внушало ему ужас и отвращение.

– Надеюсь, я никогда не заболею, а если заболею, за мной будет кому присмотреть, кроме тебя, – укорила его однажды утром Серезе. Склонившись над Эшем, она смачивала ему губы мокрой тряпицей, а потому не заметила, как сидевший у окна отец посмотрел на нее из-под нахмуренных бровей.

Может быть, размышлял Бараха, она была слишком мала и потому не помнит, как ее мать, прежде чем умереть, пролежала вот так, без сознания, целую неделю.

«А может быть, – откликнулось у него в голове мысленное эхо, – она слишком хорошо это помнит, но просто сильнее тебя».

Дни оборачивались неделями. Беспокойство и напряжение нарастали, и все трое переживали случившееся, но только каждый в отдельности. Они начали цапаться друг с другом. Спорить, переходя на крик. Ругаться из-за мелочей: кто больше ест, кто больше выпивает воды, кто должен выносить ночью помойное ведро, готовить, мыть посуду и где спать. Они пререкались даже за карточной игрой, где ставками были хозяйственные обязанности и продукты. Порой у них едва не доходило до рукоприкладства из-за обвинений в мошенничестве или сговоре. В результате все оставались недовольны, а проигравший вдобавок еще и чувствовал себя обиженным.

В разгар одного такого спора, в конце второй недели, когда все трое в очередной раз дали волю чувствам и языкам, донесшийся из дальнего угла голос вежливо предложил им заткнуться.

Голос принадлежал Эшу, который уже сидел на тюфяке и недовольно жмурился.

– Мастер Эш! – воскликнул Алеас.

– Да, – ответил Эш, словно соглашаясь с тем, что это и впрямь он.

Поскольку порты были закрыты и выходить в море не разрешалось, число желающих доставлять в Кос какие-либо грузы сильно сократилось. Те же, кто все-таки шел на риск и заходил в бухту, продавали свои товары по бешеным ценам.

В результате продукты в городе подорожали настолько, что покупать их могли только богачи. К пятнадцатому дню этой добровольно возложенной на себя блокады положение с продовольствием ухудшилось настолько, что в Косе начались бунты. В северной части города разграблению подверглись сразу несколько складов. Во многих местах вспыхнули пожары, улицы перегородили баррикады. На площади Наказания власти использовали конную стражу против толпы в две сотни человек, состоявшей по большей части из женщин и детей, требовавших хлеба.

На следующий день порты были открыты.

* * *

Храм Чувственных Наслаждений выглядел заброшенным и опустевшим; остались только те, кто жил под его крышей. Закрыты были и другие заведения подобного рода – городу полагалось скорбеть по случаю постигшей Матриарха тяжелой утраты, смерти единственного сына.

Что касается Че, то он отнюдь не считал гибель Киркуса такой уж утратой, потому как знал его слишком хорошо. Юнец был избалованным ничтожеством с бредовой претензией на величие и в ожидании того момента, когда мать отойдет в сторону и позволит ему занять трон, вел себя дерзко и глупо, всему вредя и везде возбуждая недовольство. И кто знает, какие беды и ужасы он принес бы миру, если бы оказался когда-нибудь у власти и занял место Святейшего Патриарха? Случись такое, Киркус стал бы первым Патриархом, взращенным для этой роли, – все предыдущие правители взбирались на вершину с использованием любых средств, отталкивая других и ломая ногти, а достигнув цели, держались до последнего. До сих пор никто из прежних правителей не сумел прожить столько, чтобы передать власть наследнику. Борьба за тронь шла жестокая и кровавая и не затихала ни на минуту.

Известие о смерти Киркуса – дошедшее до него уже по возвращении в Кос – потрясло Че. Дело было даже не в самом факте смерти, а в том, что рошуны достигли цели в неблагоприятных обстоятельствах. Оценивая результат с профессиональной точки зрения, он не мог не восхищаться ими: устроить фронтальный штурм самого Храма? Какая храбрость! Какая дерзость! Предвидеть такое не мог никто, в том числе и сам Че. Имперских Дипломатов обучали более тонким, более изощренным методам; идти напрямик им просто не пришло бы в голову.

А вот его мать восприняла случившееся как трагедию для всей Империи. Руководствуясь какой-то своей, особенной логикой, она считала себя лично причастной ко всему, что происходило в Храме Шепотов, и особенно к тому, что касалось Матриарха. Че знал – она привлекает клиентов высшего класса.

– Твоя кожа сегодня выглядит ужасно, – упрекнула она, когда они сели у фонтана на седьмом этаже Храма Чувственных Наслаждений.

– Спасибо, что напомнила.

– Ты совсем о себе не заботишься. Усталый. Невыспавшийся.

Он уклонился от ее привыкших к нежным играм пальцев.

– Был в отъезде. Дипломатические дела. Это оказалось особенно трудным.

– Но ты вернулся уже несколько дней назад. Да-да, у меня свои источники. Неужели не успел отдохнуть?

Воздух на седьмом этаже был прохладный, его освежал ненавязчиво журчащий каскад фонтана. Че видел в пруду свое отражение, но только темное, размытое, без деталей. Он провел пальцами по воде, и отражение рассеялось.

– Не выспался.

Она внимательно на него посмотрела, и Че, почувствовав себя неуютно под этим пристальным взглядом, отвел глаза.

– Тебя что-то беспокоит?

Он поднял голову. У дальней стены зала расположилась небольшая компания евнухов. Шум фонтана заглушал их голоса.

– Мама… Ты никогда не думала о том, чтобы бросить это все?

– Бросить? Уйти из храма? – удивилась она.

– Уйти из ордена, мама. Уехать из Коса. Мы могли бы уехать куда-нибудь… куда захочется, жить своей жизнью.

Мать бросила взгляд в сторону евнухов.

– Ты рехнулся? – прошептала она, наклонившись к сыну. – Уйти из ордена? Да что это на тебя нашло? Зачем мне это нужно, бросать дом, друзей?

Глаза ее возмущенно блеснули, и Че отвернулся. Она помолчала, потом, взяв себя в руки, продолжила:

– Послушай, нравится тебе это или нет, но меня такая жизнь устраивает. Здесь я чувствую себя в безопасности. У меня есть возможность получать все, чего я только желаю. Взамен от меня требуется немногое – вносить свой небольшой вклад в продвижение учения Манна. Меня здесь ценят. Я чувствую себя нужной.

– Ты – шлюха, – бросил Че и тут же пожалел о своей несдержанности. Пощечина обожгла щеку.

Евнухи умолкли и уставились на них.

– Вас это не касается, – громко, с ноткой угрозы, сказал Че, и они поспешно отвернулись. – Мама, – уже спокойнее заговорил он. – Здесь тебе грозит опасность. Ты сама это понимаешь. Они используют тебя, чтобы держать на поводке меня.

– Чепуха. У меня много друзей, людей, занимающих высокое положение. Они знают о моей преданности Манну и не дадут меня в обиду. – Она помолчала и, слегка прищурившись, посмотрела на сына. – Но почему ты об этом заговорил? Ты ведь не замыслил что-то такое, что может рассердить мое начальство?

Почувствовав опасность, Че остановился. Зачерпнув ладонью воды, он плеснул себе в лицо. Стало немного легче, хотя от воды на губах остался какой-то странный кисловатый привкус.

– Наверное, дело в напряжении. Может быть, мне стоит поискать более спокойную работу. – Он поднялся. – Извини, я должен идти.

– Так скоро? Но ты ведь только что пришел!

Че кивнул. Ему вдруг захотелось протянуть руку, коснуться ее лица и, может быть, стать чуточку ближе к женщине, которая даже теперь оставалась посторонней, чужой. Но он знал, что такой жест только насторожит ее, всколыхнет ее подозрения.

– Мы скоро увидимся, мама. Береги себя.

* * *

Сегодня голос был другой. Не пронзительный, с подвыванием, который говорил с ним перед отправкой на Чим, и не отрывистый баритон, задававший вопросы после его возвращения оттуда. Голос был женский, и Че слышал его реже, чем все другие.

И все же Че он не нравился. Вообще-то ему не нравились все голоса, но этот особенно. Каждый раз, когда голос приходил к нему из-за деревянной панели в стене затемненной ниши – приглушенный, мрачный, древний, как сама смерть, – Че становилось не по себе.

– У меня для тебя новое поручение.

– Я так и думал.

Хриплое, с одышкой дыхание.

– Ты забываешься, Дипломат. Умерь дерзость, или мне придется сделать это за тебя.

«Она принимает за дерзость мое негодование», – подумал Че.

Тем не менее он нашел в себе силы пробормотать извинение.

– Хорошо. А теперь твое задание. Слушай. Совсем скоро Святейший Матриарх отбудет из Коса. Как и заведено у нас, в приближающейся кампании ей потребуется сопровождающий Дипломат. На тот случай, если его услуги понадобятся самой армии.

Другими словами, если кто-то из генералов откажется исполнять приказ или попытается захватить власть. Эту роль Че знал хорошо – служить при Матриархе цепным псом, представлять постоянную угрозу, которую будет чувствовать каждый.

– Речь идет о вторжении?

– Конечно. Смерть сына ослабила Матриарха в политическом отношении. Военная победа поможет ей восстановить прежнее положение и укрепить его.

– Что требуется от меня?

– Ах да. Я все время забываю, чему вас учат инструкторы: знать только то, что необходимо для выполнения задания, и не больше. Наверное, это возраст. – Сухой, как треск сучка, звук. Че вдруг понял – да это же смех. – Что ж, объясню. В нашем ордене есть традиция, уходящая корнями к самым ранним дням Империи. Когда Патриарх или Матриарх отправляется на войну, он или она берет с собой Дипломата.

– Почему я? – спросил Че.

– Раньше ты такого вопроса не задавал.

Че прикусил язык. В последнее время такое случалось все чаще: какие-то слова сами срывались с языка, прежде чем он успевал их поймать, и это уже начинало его беспокоить. Фасад трескался, и, что хуже всего, он не предпринимал никаких усилий, чтобы остановить этот процесс.

– Большинство других Дипломатов, – продолжала старуха за панелью, – уже отправились на Минос для начала первой стадии переговоров и подкрепления мнения, что нашей главной целью является Минос, а не Хос. Из оставшихся ты – лучший.

Что ж, объяснение звучало довольно убедительно.

– Какие будут распоряжения?

– Обычные. Во всем подчиняться Матриарху.

– И все?

– Есть еще одно.

Че терпеливо ждал, зная, что те, кто отдает приказания, имеют привычку приберегать самое важное напоследок.

– Отправляясь в это предприятие, Матриарх Сашин многим рискует. – Голос запнулся, как будто говорящему приходилось преодолевать некое внутреннее сопротивление. – Если над ней нависнет угроза попасть в руки врага… или если она решит, что все потеряно, и попытается вернуться домой… тогда ты… должен убить ее.

– Убить Матриарха?

– Убить Матриарха.

Че оглянулся через плечо, хотя посторонних здесь быть не могло.

– Это проверка?

– Нет, это приказ. Мы не можем рисковать. Нельзя допустить, чтобы Святейший Матриарх попала в плен к мерсианцам. Как нельзя допустить и того, чтобы она проявила трусость и бежала с поля боя. Престиж Империи не должен пострадать. Матриарх обязана либо победить, либо умереть мученической смертью. Ясно?

У него перехватило дух. Интересно, сколько других Дипломатов, сопровождавших первое лицо Империи на войну, получали подобные указания? Может быть, даже все – потому как до сих пор никто из этих лиц не попал в руки врага и не бежал с поля боя.

Внезапно все представление Че о структуре власти, о том, кто же в действительности управляет Империей, сдвинулось и пошатнулось.

– Да, ясно.

– Хорошо. Тогда ступай.

Глава 32. Министерство

Коридоры в здании военного ведомства неизменно выглядели пустынными, и иногда по ним можно было пройти из конца в конец здания, не встретив ни одной живой души. Тишина здесь стояла такая же, как в музее или библиотеке. Лишь за прочными дверями из тика слышались порой негромкие голоса да в холлах тикали массивные часы. В соседнем с министерством парке лаяли собаки и кричали мальчишки, но и эти звуки с трудом проходили через окна с выкрашенными в белое рамами, наполнявшими внутренние помещения светом. Сотни стеклянных панелей то и дело вздрагивали, откликаясь на далекое громыхание пушек.

Расставленные в ключевых точках часовые стояли, как статуи, так что их присутствие почти не воспринималось как таковое. За редкими прохожими они наблюдали бесстрастными, неподвижными глазами.

Человека, который шел сейчас по коридору, часовые знали хорошо, поскольку он был адъютантом генерала Крида и проходил в его кабинет по несколько раз в день. Правда, этим утром адъютант выглядел бледнее обычного и шел чуточку быстрее, чем всегда. Когда он подошел ближе, часовые заметили на его подбородке квадратики листа графа, приклеенные на месте бритвенных порезов, и растрепанные темные волосы.

Личный секретарь генерала, молодой Хист, оторвался от разложенных на столе бумаг и уже открыл рот, чтобы сказать что-то, но его опередили два блокировавших дверь охранника.

– По какому делу, лейтенант Кальвоне? – вежливо спросил один из них.

– Не сейчас, – буркнул Бан и, не дожидаясь, пока охранники расступятся, протиснулся между ними.

– Срочное донесение, – объявил с порога Бан, протягивая листок бумаги.

Генерал не ответил. Откинувшись на спинку кожаного стула, он сидел с закрытыми глазами, тогда как его слуга, престарелый Голланс, аккуратно заплетал в косички длинные черные волосы хозяина.

– Генерал, – снова подал голос Бан и, вновь не получив ответа, вздохнул. «Нет, этого человека не поторопишь».

Заканчивая утреннюю процедуру, Голланс мурлыкал что-то под нос. В лучах солнца генеральские волосы казались черными как вороново крыло, и только на висках проступала легкая седина. Крид гордился своей гривой и в бой шел всегда с распущенными волосами, придававшими ему некий молодецкий флер. Когда Голланс похлопал его по плечу, давая понять, что закончил, старик печально вздохнул.

– Докладывайте, – сказал он, поднимаясь со стула и впервые поворачиваясь к своему адъютанту.

– Донесение из Миноса. От нашего агента на Лагосе.

– Читайте.

Бан прочистил горло.

– «Из министерства разведки, Аль-Минос, зарубежный отдел. К сведению генерала Крида. Один из наших агентов перехватил имперское донесение неподалеку от Лагоса. В документе отмечается роль адмирала Кенмора в подавлении недавнего восстания на острове и отменяется предыдущий приказ, согласно которому он должен был как можно скорее вернуться с Третьим флотом в Кос. В связи с изменившейся обстановкой ему надлежит оставаться на Дагосе и ждать дальнейших распоряжений. Полагаем, что это может иметь какое-то отношение к Свободным портам».

Сам Бан прочел донесение уже несколько раз, но теперь у него снова задрожали пальцы. «Успокойся. Возьми себя в руки. Может быть, это еще ничего не значит».

– Донесение было отправлено нам с почтовой птицей четыре дня назад. Мы получили его сегодня утром.

Как и ожидал Бан, генерал ничем не выдал своей обеспокоенности. После случившейся три года назад смерти жены события затянувшейся и кажущейся уже бесконечной войны с маннианцами, похоже, вообще перестали его волновать. Худшее произошло, и любые прочие беды меркли на фоне постигшего генерала горя.

– То-то они притихли в последнее время, – проворчал Крид и, сцепив руки за спиной, повернулся к окну с видом на Щит.

Безмятежный тон генерала подействовал самым благотворным образом: тревога ушла, и Бан не в первый уже раз убедился в том, насколько велика его вера в лидерские качества и способности старика.

«Он стал моим отцом, а я – мальчишкой».

Бан подтянул к столу один из двух деревянных стульев и не столько опустился, сколько свалился на него. Спокойствию и самообладанию генерала он мог только позавидовать, поскольку сам был человеком другого замеса. Рано утром, еще на рассвете, его разбудил Ханло из разведывательного корпуса Хоса. Передав листок с уже расшифрованным донесением, Ханло сказал, что старик, скорее всего, еще спит, а просто оставлять документ на столе он не хочет. Пробежав глазами текст, Бан взглянул на Ханло и откашлялся.

– Хорошо, я сам передам донесение Криду.

Посыльный ушел, а Бан занялся поисками левого ботинка, которые постепенно привели к одностороннему спору с женой. Марли на предъявленные претензии не отвечала, сохраняя, по крайней мере внешне, спокойствие, и это еще больше его распалило. Расшвыривая попадавшиеся под руку вещи и все больше подпадая под власть безумного, совершенно несвойственного ему гнева, он поднялся по лестнице, откуда, повернувшись, заорал на Марли во весь голос. Сын выбежал из комнаты; Ариаль, лежавшая в детской наверху, расплакалась.

Марли последовала за мужем, ни на шаг от него не отставая, не теряя самообладания и пытаясь образумить спокойным тоном и простыми словами. Наблюдая за собой как будто со стороны, Бан слышал собственный голос, рвущий тишину их уютного дома, слышал обращенные к жене грубые слова и чувствовал бушующую в себе беспричинную ярость.

Наконец Марли схватила его за руку.

– В чем дело? – прошипела она, и он заставил себя посмотреть ей в глаза. И тут же накрывшая его тень безумия рассеялась бесследно.

«Что я делаю?»

Бан выдохнул и виновато погладил ее по руке.

– Может быть, и ничего, – тихо сказал он и, притянув Марли к себе, прижался лицом к пахнущим вишней волосам, обнял тонкую талию и с силой притянул жену к себе.

И тогда же, держа ее в объятиях, Бан вдруг почувствовал, как усталость от войны вливается в него, словно прожитые стариком годы в кровь юноши, ничем не заслужившего такой доли.

«Что я делаю?» – снова подумал он, как будто в ответе на этот вопрос заключалось все, что было дорого ему, все, что имело для него какой-то смысл.

Марли протянула ему тот самый ботинок, который нашла минутой раньше. Они прислонились друг к другу лбами, и глаза у обоих блеснули. Все еще сжимая в кулаке смятое донесение, Бан поцеловал жену в щеку.

– Что вы об этом думаете? – спросил он, облизывая сухие губы. – По-моему, все указывает на подготовку вторжения.

Старик наклонился к запотевшему от его дыхания холодному стеклу и протер его рукавом.

– Похоже что так, да?

– В Хос?

Секундная пауза.

– Возможно. По крайней мере, меня бы это не удивило.

Бан почувствовал, как кровь отхлынула от лица.

– Милосердная Эрес…

Некоторое время старик молчал, глядя на протянувшийся внизу Щит.

– Да, – пробормотал он. – Нам нужно уведомить Совет.

Глядя на генеральский профиль, смутно проступивший на сером фоне дня, Бан заметил, как дрогнул его подбородок.