Текст книги "Путь сквозь лес"

Глава пятьдесят девятая

Вот причина, по которой матери более преданы своим детям, чем отцы: они больше страдают, давая им жизнь. И в большей степени уверены, что их дети – это их дети.

Аристотель. Никомахова этика

Полуденное солнце сияло на светло-коричневом камне зданий колледжей, и шпили Оксфорда взирали на грешную землю все с тем же равнодушием. Автомашина с яркими опознавательными знаками полиции проехала от Хедингтон-хилл к Плейн, затем через мост Магдален в Хай. На заднем сиденье сидел Морс, трезвый и молчаливый, поскольку он достаточно много сказал увядшей женщине сорока с чем-то лет, сидевшей около него с красными от недавних слез глазами. Губы ее все еще дрожали, но маленький подбородок был тверд, что свидетельствовало в какой-то степени даже о ее мужестве перед лицом ужасных событий, о которых она узнала около двух часов назад, – когда раздался звонок в дверь дома ее сестры в Биконсфилде. Известие, что ее муж убит, а единственный сын сбежал из дома, не столько опустошило ее, сколько ошеломило. Образовалась стена: ее эмоции и реакции, с одной стороны, и внешняя реальность случившегося – с другой.

И конечно, помог разговор – разговор с главным инспектором, который, кажется, хорошо понимал, как и почему она страдает. Не то чтобы она слишком уж обнажила перед ним душу, но рассказала о все увеличивающемся отвращении, которое испытывала по отношению к тому, кто был ее мужем: к человеку, который медленно, но неизбежно обнажал в течение совместной жизни свою истинную натуру – натуру мелкую, нечестную, иногда жестокую. Филип – так долго маленький мальчик тысячекратно возмещал ей утрату любви и уважения к мужу. В детском саду, в начальной школе, даже в первые годы в средней школе, совершенно точно до двенадцати лет, Филип всегда искал опоры у матери, поверял ей свои тайны, обнимал ее (так ласково!), когда был благодарен или счастлив. Она гордилась тем, что именно ее он так любит.

Было ли это преднамеренным мстительным намерением или нет, она, честно говоря, не знает, но вскоре после перехода Филипа в среднюю школу Джордж начал усиливать свое влияние на мальчика и различными способами искоренять его привязанность к матери, всячески поощряя и взращивая представления о том, что тот уже взрослый, становится мужчиной и должен поступать по-мужски. По выходным он брал его с собой на рыбалку, часто возвращаясь из паба "Королевское солнце" с несколькими банками пива, одну неизменно предлагал своему юному сыну. Затем духовое ружье! На тринадцатый день рождения Джордж купил ему духовое ружье, и очень скоро Филип подстрелил воробья в садике, который клевал зерно, насыпанное ею для птиц. Какой ужасный вечер последовал за этим, какой разразился скандал, когда она обвиняла его в том, что он портит сына! Постепенно речь Филипа становилась грубой, а затем огрубели и его манеры. У них с отцом появилась привычка пересмеиваться по поводу шуток, которые были "не для женских ушей". Отзывы из школы становились все хуже и хуже, у Филипа завязалась дружба с некоторыми наиболее гнусными парнями из класса, которых он приводил домой, где они запирались и слушали поп-музыку.

Год назад вспыхнула грандиозная ссора между отцом и сыном по поводу рюкзака, в результате которой в доме воцарилась атмосфера взаимной неприязни. Она до сих пор не знает точно, что же тогда случилось, но знает, что муж врал о времени и месте, где он нашел рюкзак. Почему она думает, что он врал? Потому, что ни Филип, ни Джордж не водили в то утро собаку на прогулку вдоль шоссе: с ней ходила она. Филип очень рано уехал в Оксфорд на экскурсию, муж, проснувшись, был так скрючен радикулитом, что не мог добраться даже до уборной, не говоря уже о прогулке по шоссе. Но она знала, что Джордж где-то нашел рюкзак – или кто-то дал его ему – в то самое воскресенье, когда шведская девушка исчезла, то воскресенье, когда Джордж отсутствовал всю вторую половину дня, а затем снова ушел и напился, насколько она помнит. Должно быть, именно в этот воскресный вечер Филип и обнаружил рюкзак, скорее всего, в дальнем углу гаража, куда он полез, насколько ей известно, за горными ботинками для школьной экскурсии на пик Дистрикт, – нашел также, как она подозревает, фотоаппарат и бинокль. О, да! В этом она уверена, потому что сама нашла их в комнате Филипа. Только потом она узнала, что Филип вынул катушку с отснятой пленкой и, видимо, проявил пленку в школе, где он активно занимался в фотографическом кружке.

Большая часть этой информации уже была известна Морсу – она чувствовала это. Но внешне все выглядело так, как будто она целиком завладела его вниманием, со слезами и всхлипываниями рассказывая всю эту историю. Он не спросил ее, откуда она узнала о фотографиях, он, должно быть, и так догадался. Но он никогда не узнает о других фотографиях – порнографических фотографиях шведской девушки, которую она узнала по паспортной фотографии, напечатанной в "Оксфорд таймс". Нет! Она ничего не скажет Морсу об этом. Не скажет и об "увеселительных" угонах – и о своем смятении, когда она прочитала эти ужасные слова в его дневнике, слова о визжащих шинах и криках маленькой девочки, лежащей в луже собственной крови... Нет, ее сын выглядел бы еще хуже, если она расскажет об этом, и она никогда этого не сделает. Где бы он ни был и что бы он ни сделал, Филип всегда останется ее сыном.

* * *

Когда машина свернула налево к полицейскому управлению, она увидела стайку голубей, клюющих что-то на асфальте, которые вдруг внезапно, громко хлопая крыльями, взлетели на башню. Взлетели. Свободные! И Маргарет Далей, в голове у которой острыми ударами стучала боль, подумала, почувствует ли она когда-нибудь себя свободной...

* * *

– Молоко и сахар?

Маргарет Далей, мысли которой блуждали очень далеко, все же услыхала эти слова и взглянула в лицо инспектору, в его пронзительно голубые, но добрые глаза, как ей показалось, сейчас почти виноватые.

– Без сахара. Только молоко, пожалуйста.

Морс положил ей руку на плечо.

– Вы храбрая женщина, – спокойно сказал он.

Внезапно шлюзы полностью открылись, и отвернувшись от него, она безудержно зарыдала.

– Ты слыхал, что сказала леди? – рявкнул Морс на констебля, который, уставившись на них, застыл у двери. – Без сахара.

Глава шестидесятая

Музыка и женщины – я не могу не отдать им предпочтения, чем бы ни занимался.

Сэмюэл Пепис. Дневник

Сразу же после обеда Морс вернулся в свой кабинет в управлении и прослушал запись допроса Майклса.

– Что вы думаете, сэр?

– Полагаю, кое-что здесь правда, – признал Морс.

– Вы хотите сказать, правда то, что он не убивал Далея?

– Я не вижу, как бы он мог это сделать – ведь у него не было на это времени?

– Кто же убил его, как вы думаете?

– Ну, в доме отсутствуют три вещи, не так ли? Сам Далей, ружье и парень.

– Сын? Филип? Вы думаете, он убил его? Убил своего отца? Как Эдип?

– Кое-чему я научил тебя, Льюис, с тех пор, как ты стал моим сержантом!

– Свою мать он любит?

– Думаю, очень сильно. В любом случае тебе будет интересно послушать, что она говорит.

– Но... нельзя же просто войти в Бленхэймский парк с ружьем за плечами...

– Его мать говорит, что он обычно ходил туда рыбачить. Говорит, что отец купил ему весь инвентарь для этого.

– А-а. Понимаю, что вы хотите сказать. Эти длинные брезентовые чехлы для удочек и всего прочего.

– Что-то в этом роде. Десять минут на велосипеде...

– Он достал велосипед?

– Не знаю.

– Но почему? Почему вы думаете...

– Должно было сыграть свою роль письмо, я полагаю, из коронного суда...

– И папочка отказался помочь?

– Вероятно. Приказал сыну уйти, весьма вероятно, сказал, чтобы тот убирался на все четыре стороны и оставил родителей в покое. В любом случае у меня такое ощущение, что парень в большом городе долго не продержится. Лондонская полиция скоро его доставит сюда, вот увидишь.

– Вы сказали, что это Майклс. Вы сказали, что почти уверены – это должен быть Майклс.

– Разве?

– Да, сказали! Но вы, кажется, были не слишком удивлены, когда прослушали запись?

– Разве не был?

Льюис не стал продолжать дальше.

– Ну и куда мы отсюда отправляемся в таком случае?

– Некоторое время никуда. У меня встреча со Стрейнджем. В три часа.

– А как поступить с Майклсом? Отпустить?

– Почему это мы должны его отпускать?

– Ну как же! Как вы сказали – он не мог сделать этого по времени. Невозможно! Даже на вертолете.

– И что?

Внезапно Льюис почувствовал раздражение, и довольно сильное.

– Так что же ему сказать?

– Ты скажешь ему, – медленно произнес Морс, – что мы задерживаем его на одну ночь – для проведения дополнительного допроса.

– По какому обвинению? Мы же не можем просто так...

– Не думаю, чтобы он стал слишком сильно протестовать, – сказал Морс.

* * *

Как раз в тот момент, когда Морс собирался постучать в дверь кабинета начальника полиции Стрейнджа во вторник после обеда, два человека собрались покинуть харчевню «Траут-Инн» в Волверкоте. Большинство посетителей, которые обедали на открытом воздухе, на мощенной камнем террасе, протянувшейся вдоль реки, уже ушли, время близилось к закрытию.

– Ты обещаешь записать это?

– Обещаю, – ответил Алистер Мак-Брайд.

– Куда ты теперь направляешься?

– Вернусь в Лондон.

– Тебя подбросить до станции?

– Буду рад.

Двое спустились по пустынной лестнице, пересекли узкую дорогу и вошли на стоянку:

ТОЛЬКО ДЛЯ ПОСЕТИТЕЛЕЙ. РЫБАКАМ ПАРКОВКА НЕ РАЗРЕШАЕТСЯ.

– Что с тобой, Алан? – спросил Мак-Брайд, когда Хардиндж повернул машину в сторону Волверкота.

– Не знаю. И мне все равно.

– Не говори так! – Мак-Брайд положил руку на плечо водителю. Но Хардиндж снял его руку своей, как будто смахнул муху с костюма. Дальнейшее путешествие до Оксфордского вокзала прошло в неловкой тишине.

Вернувшись на Радклифф-сквер, Хардиндж припарковал машину прямо на двойных желтых линиях на Катти-стрит и прошел в свои комнаты в Лонсдейле. Он помнил ее номер наизусть. Разумеется, помнил.

– Клэр? Это я, Алан.

– Я поняла, что это ты. Я еще не оглохла.

– Просто я хотел бы узнать... просто надеялся...

– Нет! И мы ничего снова обсуждать не будем.

– Ты хочешь сказать, что даже не повидаешься со мной больше?

– Именно так.

– Никогда? – Внезапно у него в горле пересохло.

– Знаешь, для университетского преподавателя ты не слишком быстро соображаешь, согласись.

Некоторое время Хардиндж ничего не говорил. Ему была слышна музыка в комнате, эту вещь он хорошо знал.

– Если бы ты сказала мне, что любишь Моцарта...

– Послушай – последний раз говорю! – все кончено. Пожалуйста, примирись с этим! Кончено!

– У тебя появился кто-нибудь другой?

– Что? – Она горько рассмеялась. – Моя жизнь была полна "другими". Ты всегда знал об этом.

– Но если я разведусь...

– Ради Бога! Поймешь ли ты когда-нибудь? Кончено!

Трубка смолкла, но Хардиндж продолжал стоять, глядя на нее, как на кусок замороженной рыбы, которую некуда положить в данный момент.

Клэр Осборн, бросив трубку, так и осталась сидеть у телефона, слабо реагируя на замечательную партию тромбона из Tuba Mirum Spargens Sonum. He была ли она слишком жестока с Аланом? Но иногда надо быть жестокой, чтобы быть доброй, – не так ли все говорят? Или это всего лишь бессмысленное клише, подобное другим таким же? «Другой?» – спросил Алан. У-ух!

На кофейном столике лежало плохо запечатанное письмо (ни обращения, ни подписи), которое она получила сегодня вместе с кассетой. Письмо, прочитанное ею уже двадцать с чем-то раз:

Я получил так много удовольствия от нашего безвременно прерванного свидания: вы и музыка. Один день из великого множества потерянных, одно лицо из многих (Эрнст Доусон – не я!). Прилагаю напоминание. «Recordare» – моя любимая вещь, если меня заставить выбирать. «Recordare», кстати, – второе лицо единственного числа настоящего времени глагола «recorder»: означает «Помни!..»

Глава шестьдесят первая

Приемлемая вероятность – вот что такое единственно возможная уверенность.

Эдгар Ватсон Хоув.

Пословицы провинциального города

– Вы уверены в этом, Морс? – Стрейндж говорил резко и настроен был явно скептически.

– Совершенно уверен.

– Вы уже говорили то же самое о Майклсе.

– Нет! В том случае я сказал, что уверен на девяносто процентов.

– Хорошо. – Стрейндж пожал плечами, откинул голову и поднял руки ладонями вперед. – Сдаюсь. Но есть одна или две маленькие детали...

На столе зазвонил телефон.

– Ага. Ага. Да! Хотите поговорить с ним?

Он передал трубку Морсу: доктор Хобсон. Совершенно точно, сказала она, что из ружья Майклса не стреляли несколько недель. Вот и все.

Стрейдж тоже слышал информацию патологоанатома.

– Кажется, в этом ты прав. Надо сообщить лондонской полиции. Уверен, что парень ринулся в столицу, как ты думаешь?

– Уверен на девяносто процентов, сэр. Мы уже передали в Лондон его описание.

– О!

Морс поднялся, собираясь покинуть кабинет, но Стрейндж еще не совсем закончил.

– Что натолкнуло тебя на такую гипотезу?

Несколько мгновений Морс молчал, колеблясь.

– Полагаю, несколько вещей. Например, я однажды слыхал, как кто-то сказал, что в Витхэмском лесу можно найти все три вида британских дятлов. Я думаю, что слышал это в пабе. Хотя, может быть, я прочитал это на подставке для стакана пива.

– Полезная вещь – пабы!

– Затем, – Морс проигнорировал сарказм, – я подумал, что если Джонсон решил начать с Бленхэйма, то наверняка это окажется Витхэм.

– Ты очень несправедлив.

– Согласен. – Морс встал и пошел к двери. – Вы знаете, удивительно, но никто ни разу не заметил ее акцента. Она должна иметь хоть небольшой акцент. Могу поспорить, что я его замечу!

– Ты удачливый негодяй, если можешь не только догадываться, но и слышать. Жена говорит мне, что я слышу все хуже и хуже.

– Купите слуховой аппарат, сэр. Возможно, придется уйти из полиции, но вам предоставят пенсионную скидку.

– Ты так думаешь? Действительно.

– Уверен на девяносто процентов, – сказал Морс, закрывая дверь за собой, и по длинным коридорам прошел в свой кабинет.

Он не стал раскрывать перед Стрейнджем самую главную улику, поскольку потребовалось бы много времени, чтобы объяснить ее значение. Улика была несколько неопределенной – особенно для упрямого человека, оценивающего только прямые факты, каким был Стрейндж. Но для него, Морса, она стала фокусной точкой, собравшей вокруг себя все дело. Нормальный убийца (если можно доверять его нормальности) попытался бы скрыть все следы своей жертвы. Если бы жертвой была такая женщина, как Карин Эрикссон, он бы сжег ее одежду, бросил бы украшения и безделушки в канал, спрятал бы тело – утопил бы его, желательно в бездонном океане. Или разрезал на мелкие кусочки и отвез бы на ближайшую свалку, может быть, даже упаковал в черный пластиковый мешок, чтобы его забрали в мусоровозку, поскольку по опыту Морса мусорщики не забирали только садовые обрезки и пищевые отходы! Итак! Итак, наш убийца хочет стереть с лица земли всякий след своей жертвы. Почему же, почему он так озабочен, чтобы рюкзак со всем его содержимым был найден? Хорошо, все сработало замечательно при помощи случая, который всегда вмешивается в естественное течение событий. Но рюкзак был найден, и очень скоро; полиция была уведомлена, и очень скоро; охота за убийцей Карин Эрикссон была начата, и очень скоро. Ну а если бы шведская студентка пропала со всеми своими вещами? Тогда вряд ли можно было с уверенностью предположить, что она мертва: тысячи молодых людей из всех стран Европы, из всех стран мира регулярно исчезают, попадают в список «пропавших без вести». Но если исчезает молодая девушка, а ее вещи находят в кустах неподалеку, то вывод болезненно очевиден, мнение формируется мгновенно: мнение, которое разделяли и Джонсон, и все без исключения полицейские в управлении «Темз-Вэлли» год назад.

Но не Морс.

Возможно, он все-таки смог бы и без особых трудностей объяснить логическую цепь своих умозаключений Стрейнджу? В конечном итоге ключевой вопрос можно поставить очень просто: почему убийца так стремится заставить полицию начать расследование убийства? На этот основополагающий вопрос Морс теперь знал ответ и был в нем совершенно уверен. Ну, на девяносто девять процентов уверен: потому что полиция будет искать мертвое тело, а не человека, который еще жив.

* * *

Через десять минут Льюис был готов, и два детектива снова отправились вместе в Витхэмский лес.

Глава шестьдесят вторая

Одно из очарований брака заключается в том, что обман становится абсолютно необходимым условием жизни для обеих сторон.

Оскар Уайльд. Портрет Дориана Грея

В гостиной коттеджа с низкими потолками их было четверо: Морс и Льюис сидели бок о бок на кожаном диванчике, напротив – миссис Майклс, у двери – маленькая привлекательная фигурка констебля Райт.

– Почему вы не привезли Дэвида? – спросила миссис Майклс.

– Он, кажется, все еще пишет свое заявление, сержант? – вопросительно поднял брови Морс, как будто речь шла о каком-то пустяке.

– В таком случае зачем вы пришли сюда? – Она подняла глаза и слегка наклонила голову, видимо полагая, что они обязаны перед ней объясниться.

– Мы пришли поговорить с вами по поводу вашего брака. С ним связаны... э-э... кое-какие формальные нарушения.

– Действительно? В таком случае вы должны выяснять это в регистрирующем бюро, а не у меня.

– Регистрационном бюро, миссис Майклс. В таких вещах важна точность. Поэтому позвольте мне быть точным. Дэвид Майклс выяснил, что соответствующее окружное бюро для тех, кто живет в Витхэме, расположено в Абингдоне, отправился туда и ответил на все обычные вопросы: когда и где вы хотите зарегистрироваться, сколько вам лет обоим, когда и где вы оба родились, состоял ли кто-нибудь из вас ранее в браке, имеется ли между вами родственная связь.

– И что?

– Понимаете, в таких вещах все основано на доверии. Если вам захочется, мы можете наговорить Бог знает что. В Оксфорде есть один регистратор, который умудрился женить одного парня три раза за год, а в Ридинге женщина сумела выйти замуж одновременно за двух моряков.

Морс посмотрел на нее, возможно, предполагая увидеть улыбку, но миссис Майклс сидела совершенно неподвижно с плотно сжатыми губами, черные волосы обрамляли ее четко очерченное лицо абсолютно правильным полукругом – светлые корни волос недавно были дополнительно подкрашены.

– Возьмем любого достаточно красноречивого лжеца – можно и косноязычного, – если вы понимаете, о чем я говорю, миссис Майклс. Например, требуются доказательства вашего возраста – в том случае, если вам меньше двадцати трех лет, вам известно об этом? Но если ваш жених заявляет, что вам двадцать четыре, то его на лжи уже практически не поймаешь. Предположим, вы были замужем. Если вы сказали, что не были, то доказать обратное – там и тогда – практически невозможно. О да! Брачное свидетельство получить очень легко, если ввести в заблуждение систему.

– Вы хотите сказать, что я... что мы – Дэвид и я – ввели в заблуждение систему?

– Знаете, большинство англичан сказали бы по привычке "я и Дэвид", миссис Майклс (констебль Райт поняла, почему ударение было сделано на слове "англичан").

– Я просила бы...

Но Морс резко прервал ее:

– В вашем случае нельзя обмануть только в одном – в дате рождения. Понимаете, закон обязывает предъявить документ, если заинтересованное лицо имеет иностранное подданство.

В комнате воцарилась тишина, почти физически ощутимая напряженная тишина. Миссис Майклс, лицо которой окаменело, закинула ногу за ногу и переплела пальцы на левом колене.

– Какое это имеет отношение ко мне? – прервала она паузу.

– Вы иностранная подданная, – прямо ответил Морс и пристально, не мигая, посмотрел на красивую женщину, сидящую напротив.

– Вы понимаете абсурдность ваших слов, инспектор?

– Так обязаны вы были показать свой паспорт регистратору в Абингдоне или нет?

– В этом не было необходимости, я не иностранная подданная!

– Нет?

– Нет! Мое имя есть – было Катарина Адамс. Я родилась в Упингхэме, Рутланд – так это место раньше называлось, мне двадцать четыре года...

– Можно взглянуть на ваш паспорт? – спокойно спросил Морс.

– Так случилось, к сожалению, что не можете. Он отправлен по почте в Суонси – требуется продлить срок действия. Мы собираемся – я и Дэвид! – в Италию в сентябре. (Льюис в первый раз уловил следы акцента в этом слове – "И-и-талию").

– Не переживайте! У нас есть копия. Выслана нам шведским посольством.

Несколько мгновений она смотрела на ковер, единственную дорогую вещь в довольно скромной гостиной, на котором она провела так много часов своего пребывания здесь: маленький прямоугольный восточный ковер, сотканный, наверно, в шатрах где-то в Туркестане. Затем поднялась, сделала несколько шагов к письменному столу, вынула из ящика свой паспорт и подала его Морсу.

Но Морсу содержимое этого документа уже было известно: графы, напечатанные на шведском и английском языках, детали, написанные от руки по-шведски. Он снова прочитал под фотографией:

Фамилия_________________

Имя_______________________

Рост в см (без обуви)_________

Пол________________________

Дата рождения_______________

Место рождения______________

Гражданский рег. №___________

Дата выдачи_________________

Срок действия_______________

Подпись____________________

Примечания_________________

Катарина Адамс (было указано в паспорте), рост 168 см в чулках, женского пола, родилась 29 сентября 1968 года в Упсале, Швеция.

– Умно – Упингхэм вместо Упсала, – прокомментировал Морс.

– Упсала, если быть точным, инспектор.

– "Адамс" – это ваша фамилия по мужу, фамилия по первому мужу. И когда ваш муж погиб в автомобильной катастрофе, вы сохранили ее. Почему бы и нет? Таким образом...

– Таким образом, что вы еще хотите от меня? – спокойно спросила она.

– Правды! Расскажите, пожалуйста, правду. Вы знаете, мы все равно доберемся до нее в конце концов.

Она сделала глубокий вздох и проговорила быстро и сжато:

– Когда убили мою сестру Карин, я была в Испании – в Барселоне. Когда это случилось, я приехала сюда так быстро, как смогла, – мать позвонила из Швеции. Но ничего не могла здесь сделать. Я очень скоро поняла это. Я встретила Дэвида, мы полюбили друг друга. Мы поженились. Я боялась всех этих разрешений на работу, и виз, и всего прочего, с этим связанного. Дэвид сказал, что будет лучше, если я солгу – если он солжет – о моем первом браке. Легче и быстрее. Так? Вначале я почти не выходила из дома. Я носила очки и обрезала свои волосы. Вот почему они попросили меня принять участие в опере. Я выглядела почти как японка, когда они начали прослушивание участников.

Льюис искоса взглянул на шефа, и ему показалось, что Морс выглядит слегка озадаченным.

– Разве регистратор не сказал вам – не сказал вашему мужу, что ничего от вас не требуется?

– Нет, уверена, что нет. Понимаете, мы об этом говорили между собой... вы знаете. Неужели вы не можете понять? Все это было так странно – очень тревожило, заставляло нервничать почему-то. Дэвид понимал...

– Вам понравились каникулы в Испании?

– Очень. Почему...

– Из какого аэропорта вы вылетели в Англию?

– Барселона.

– Масса ворья, как мне говорили, в барселонском аэропорту.

– Какое это имеет отношение к...

– Вы когда-нибудь теряли свою сумочку?

– Нет. Рада сказать, что не теряла.

– Что бы вы сделали, если бы, скажем, потеряли паспорт?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Полагаю, заявила бы в шведское посольство. Они, наверное, выдали бы мне временный документ... или еще что-нибудь...

– Как вы думаете, миссис Майклс, при таких обстоятельствах можно смошенничать? Так же, как при получении брачного свидетельства?

– Я хочу, чтобы вы мне прямо сказали, чего вы добиваетесь.

– Хорошо, позвольте задать вам простой вопрос. Может ли кто-нибудь подать заявление о выдаче чужого паспорта?

– Почти невозможно, так ведь? Существуют весьма разнообразные проверки в Швеции: гражданский регистрационный номер – в Швеции им пользуются вместо свидетельства о рождении; информация, содержащаяся в паспорте, которую можно проверить; фотография, наконец? Нет! Не думаю, что это возможно.

– Согласен с вами. Почти невозможно – хотя и не совершенно невозможно, если за дело берется очень умная женщина.

– Но я не очень умная женщина, инспектор.

– Не очень! Снова я согласен с вами. (Льюису показалось, что он уловил в ее глазах легкое разочарование.) Но давайте согласимся, что это невозможно, хорошо. Однако существует еще один способ, гораздо более легкий способ получить паспорт. Совершенно примитивный способ. Кто-то передает вам паспорт, миссис Майклс. Кто-то пересылает его вам по почте.

– Вы забрели довольно далеко, инспектор.

– Нет, ничего подобного, – ответил Морс тоном констатации факта, не подлежащего обсуждению. – Никто – ни один человек – не терял паспорта в Барселоне или где-либо еще. Но вы и ваша старшая сестра очень похожи друг на друга, не так ли? Мой сержант привез мне фотографию из Стокгольма, где сняты вы втроем, – блондинки с голубыми глазами, длинными ногами и всем прочим, что ожидают видеть люди в нордического типа женщине. Даже ваша младшая сестра – самая маленькая по росту – тоже выглядит очень похожей на Карин, по меньшей мере судя по фотографии.

– Послушайте! – грубо перебила она его. – Одну минуточку, пожалуйста! С вами когда-нибудь бывало, чтобы вы полностью запутались, как я сейчас?

– О да! Довольно часто, поверьте мне. Но не сейчас, миссис Майклс. И вы сейчас нимало не запутались. Потому что паспорт, который я держу в руках, не ваш. Он принадлежит вашей сестре Катарине – Катарине Адамс. Вашей сестре, которая продолжает жить в Упсале. Вашей сестре, которая заявила шведским властям, что у нее украли паспорт, и подала заявление о выдаче нового. Просто! Видите ли, ваше имя вовсе не Катарина Адамс, не так ли, миссис Майклс? Ваше имя Карин Эрикссон.

Ее плечи внезапно обмякли, она производила впечатление человека, понявшего, что бесполезно протестовать, заявлять о своей невиновности.

Но Морс продолжал реализовывать свое преимущество, и констебль Райт (но не Льюис) сочла дальнейшие вопросы бестактными и неприличными.

– У вас очень красивые ноги – вы согласны?

– Что? – Инстинктивно она одернула юбку на один-два дюйма ниже.

– Вы знаете, – продолжал Морс, – когда я говорил с вами о нордическом типе женщин, то думал об этих фильмах, по которым и возникло бытующее везде представление о знаменитых сексуальных шведских старлетках. Тогда я часто ходил в кино.

– Вы хотите, чтобы я продемонстрировала вам стриптиз?

– Дело в том, что мой сержант и я – и я – имеем довольно сильное преимущество, поскольку получили возможность изучить ваш паспорт, если, конечно, он ваш...

Она уже дошла до предела.

– Что происходит? – взвизгнула она. – Пожалуйста! Пожалуйста, скажите мне! В чем вы меня обвиняете? Все вы?

Морс покорно сделал жест правой рукой в сторону Льюиса, и Льюис невыразительным, меланхолическим голосом прочитал обвинение:

– Миссис Карин Майклс – мисс Карин Эрикссон – я информирую вас, что вы находитесь под арестом по подозрению в убийстве некоего Джеймса Майтона, пополудни в воскресенье 7 июля 1991 года. Мой долг предупредить вас, что все, сказанное вами в присутствии трех полицейских офицеров, может с настоящего момента быть использовано в качестве доказательства в предстоящих слушаниях суда.

Морс встал и теперь стоял над ней.

– Вы можете ничего не говорить, во всяком случае некоторое время.

– Подразумевается, что вы обвиняете меня – меня? – в том, что я Карин, моя сестра. Сестра, которую убили.

– Вы все еще отрицаете это? – спокойно спросил Морс.

– Разумеется, разумеется, отрицаю!

– Вы знаете, а ведь мы можем доказать это. Шведские власти заявили нам, что обычно графа "примечания" в паспорте не используется – за исключением тех случаев, когда имеются очевидные приметы, которые могут помочь идентифицировать человека. В паспорте – в вашем, согласно вашим утверждениям, паспорте – этот раздел заполнен по-шведски. Мне было сказано, что там написано следующее: "Отчетливый диагональный шрам на внутренней части бедра выше левой коленной чашечки, длина восемь с половиной сантиметров, результат дорожного происшествия".

– Да? – она смотрела на главного инспектора, как будто хотела, побуждала, желала его доказательств обвинения.

– Итак, если вы имеете шрам в этом месте, то это доказывает, кто вы есть, не так ли? Но если не имеете... – если у вас его нет, тогда вы не являетесь сейчас и никогда не были раньше той женщиной, чьи приметы указаны в паспорте.

Карин Эрикссон, убийца Джеймса Майтона, в течение нескольких мучительно долгих секунд сидела совершенно неподвижно. Затем медленно, завораживающе, как высококлассная солистка стриптиза, сантиметр за сантиметром потянула вверх подол своей бежевой юбки, открывая обнаженную плоть внутренней части бедра.

Смотрела ли она на это глазами двух присутствующих детективов? Возбуждалась ли тайно от восхищенных взглядов мальчишек в школе в Упсале или преподавателей? Может быть, подобное на миг охватило ее даже от страсти грубого Майтона с крысиным лицом, который попытался изнасиловать ее в Витхэмском лесу и которого она столь хладнокровно убила?

* * *

Льюис осторожно вел машину по дороге, идущей вдоль опушки к деревне Витхэм. Радом с ним сидела констебль Райт, на заднем сиденье – Карин Эрикссон и главный инспектор Морс.

На такой стадии любого дела Морс почти всегда чувствовал глубокую печаль – возбуждающая охота позади, и виновный оказался лицом к лицу с соответствующим возмездием. Он часто раздумывал над вечной проблемой справедливости. Как и большинство цивилизованных людей, он понимал, что осуществление закона оправдано тем порядком, который он создает для мужчин и женщин, защищая их и давая возможность спокойно заниматься своим делом. Да, преступник должен быть наказан за свои деяния, на то и существует закон. А Морс – одна из опор этого закона. Вместе с тем он снова и снова, чувствуя рядом с собой присутствие Карин Эрикссон, возвращался к мысли о том различии, которое существует между законом и справедливостью. Справедливость была одним из тех слов, которые так часто употребляют с большой буквы, но определить ее намного труднее, чем сформулировать закон. Карин предстанет перед законом – он повернулся и посмотрел на нее – посмотрел в ее прекрасные голубые глаза, сейчас подернутые пленкой тихих слез. На несколько секунд, казалось, меж ними возникла незримая связь – между Морсом и молодой женщиной, убившей Майтона.

Внезапно, совершенно неожиданно, она нагнулась к нему и прошептала:

– Вы когда-нибудь занимались любовью с девушкой на заднем сиденье автомобиля?

– Не на заднем, – прошептан Морс, – на переднем. Разумеется. Часто!