Текст книги "Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век"

Публикация Кузьмина-Караваева встретила сочувственный отклик на страницах ряда петербургских изданий. В свою очередь, против «травли в отношении профессора Иловайского со стороны воинствующего нигилизма» выступили «Московские ведомости». Газета В.А. Грингмута противопоставила утверждениям «„либеральных“ проповедников школьного нигилизма» собственное понимание принципа «единения школы и жизни», не имеющее ничего общего с «единением школы с житейским безобразием». «Если Россия, в вечной борьбе элементов жизни и смерти, остается жива, то благодаря торжеству положительных начал, то есть благодаря торжеству идей религии, любви к Отечеству, преданности Царю, уважения к знанию и т. д. Вот все это и должна развивать школа, чтобы быть в единении с жизнью, а не в единении с разложением и смертью», – заключала редакция «Московских ведомостей». Газета обращалась с призывом «очистить школу от педагогов-отрицателей – и чем скорее, тем лучше»: «У государства есть своя, вечная, точка зрения на воспитание, свои более высокие интересы, и жертвовать ими в пользу модных взглядов горсти подданных не приходится; эти сыны века пошумят, намутят и уйдут с лица земли, а государство останется с судьбой своих подданных. И если из-за уступок временным требованиям общая государственная пряжа, начатая еще во времена седой старины и впоследствии имеющая быть продолженною, обнаружит внутри себя гнилые нити, которые будут не в силах скрепить предыдущие петли с последующими, кто будет тогда отвечать перед лицом народа и истории? Кто будет отвечать, как не государство, которому был вверен вековечный руль российско-православной культуры?»

В поддержку Кузьмина-Караваева в «его противостоянии со сторонниками мрака и застоя» выступила редакция «Вестника Европы» в лице основателя и главного редактора журнала М.М. Стасюлевича, чей голос в начавшейся дискуссии звучал наиболее авторитетно. Считавший своим призванием именно педагогику, Стасюлевич был автором учебных пособий, новаторских для своего времени и не утративших значимости до сих пор. Более тридцати лет занимаясь в Петербургской городской думе вопросами народного образования (из них десять лет, с 1890 по 1900 год, – на посту председателя Городской училищной комиссии), к началу XX века Стасюлевич вывел столицу на одну из передовых позиций в России по развитию начального образования. Он обращал внимание на характерные особенности позиции «Московских ведомостей»: «Прежде всего, газета перемещает предмет спора. Г-н Кузьмин-Караваев восстает против внесения политики в школу, а его обвиняют в желании заменить политику г-на Иловайского другою, проникнутою духом „воинствующего нигилизма“. Он доказывает, что учебник, поверхностно и односторонне освещающий лица, события, направления, не может не внести смуту в умы юношей, на каждом шагу встречающихся, вне школы, с совершенно иными взглядами; а ему приписывается мысль о необходимости перестроить преподавание в духе той или другой антиправительственной системы… Понятно, к чему клонится вся эта борьба с созданиями собственной фантазии. Опровержение противника – вопрос второстепенной важности; главное – дискредитировать его в глазах власти. Этой цели соответствуют и способы действия… Путем таких передержек и натяжек слагается мало-помалу обвинительный акт против г-на Кузьмина-Караваева. Ему недостает только прямо выраженного заключения, подводящего вину под действие карательного закона, – но между строками нетрудно прочесть и такое заключение».

Полемизируя с «Московскими ведомостями», редакция «Вестника Европы» представила свой взгляд на проблему освещения в учебнике событий новейшей истории. По мнению Стасюлевича, «важнейшие факты, сделавшиеся достоянием истории и не выходящие за пределы того момента, до которого доводится преподавание, должны, конечно, быть упомянуты в учебнике; но отсюда еще не следует, чтобы к ним должен был быть присоединен обзор явлений „современной жизни“. Так далеко не заходит даже историческая наука, область которой соприкасается, но не сливается с областью публицистики; тем обязательнее определенная граница для истории как предмета преподавания в средней школе. Скажем более: за немногими исключениями, не дело учебника – характеристика людей и событий, принадлежащих прошлому, но близко еще связанных с настоящим. Она не может быть ни достаточно беспристрастной, ни достаточно доказательной и полной; выставляемая в виде аксиомы, которую следует принять на веру и усвоить себе машинально, она этим самым вызывает в учениках сомнение или противоречие, легко находящее себе пищу во внешкольных впечатлениях». «Школа, особенно средняя, должна оставаться недоступной для политики», а «преподавание не должно превращаться в орудие партийной злобы», – такова была неизменная позиция Кузьмина-Караваева и членов редакторского круга журнала «Вестник Европы».

Во многом совпадали их взгляды и на правовые вопросы деятельности земств, взаимоотношений земства и администрации, многообразные нужды русского крестьянства. Журнал приветствовал выход в свет остро актуальной книги Кузьмина-Караваева «Земство и деревня» (СПб., 1904), составленной из статей, докладов и речей, написанных и произнесенных им в период с 1897 по 1904 год. «Идея земского самоуправления окрепла в последние годы, – отмечал Кузьмин-Караваев в предисловии к публикации. – За ней стоит громадный, колоссальный факт – сорокалетним опытом доказанное уменье вести дело, готовность приносить личные силы и материальные средства на служение нуждам и пользам местного населения». Однако, по словам автора, данный факт так и не удостоился официального признания; напротив, государственная политика «выстраивалась» чаще всего вразрез с указанным процессом. В связи с этим Кузьмин-Караваев отмечал опасную тенденцию: усиление, начиная с 1890 года, вмешательства администрации в земскую жизнь, которое далеко выходило за пределы необходимого контроля. Он указывал на то, что с изданием закона 12 июня 1900 года о предельности земского обложения центральная роль в заведовании делами «о местных нуждах и пользах», по существу, перешла из рук земства в руки администрации, местной и центральной. Тем самым был нанесен ощутимый удар практической деятельности земства, «поскольку всякое начинание зависит от материальных средств».

Положение деревни бурно обсуждалось в ту пору не только в прессе, общественных организациях, но и в местных сельскохозяйственных комитетах, Особом совещании о нуждах сельскохозяйственной промышленности, а также в губернских совещаниях, призванных властью высказаться относительно пересмотра законодательства о крестьянах. Судьба земства во многом зависела как от этого пересмотра, так и от административной реформы, подготовкой которой занималось Министерство внутренних дел. Какова должна быть общая идея, положенная в основу назревших реформ? Позиция Кузьмина-Караваева оставалась неизменной: для широкого развития русской жизни на началах самоуправления и свободы необходимо прежде всего поднятие правового уровня крестьянства и обеспечение самостоятельности земских учреждений. «Крестьянин – предмет. Столетия крепостного права приучили нас так смотреть на него и его так смотреть на себя. Он столетия был объектом мероприятий помещичьей власти, без прав, без имущества, без права думать о наилучшем устройстве своей жизни, но и без обязанности самому о себе заботиться, без обязанности жить не одной данной минутой, а заглядывая далеко вперед. Манифест 19 февраля объявил его человеком и тем открыл ему возможность человеком сделаться. Но чтобы он стал человеком, нужно было еще многое другое. Нужно было, чтобы прежний рабовладелец признал его лицом и чтобы он сам сознал себя личностью. Отсутствие этого сознания в крестьянстве и есть основная современная нужда сельской промышленности». Эта мысль пронизывала все выступления Кузьмина-Караваева, прямо или косвенно связанные с судьбой крестьянства.

Выдвигая на первый план «правовые нужды деревни» (название одной из статей упомянутого сборника), автор приходил к заключению, что «пока принимаемые государством экономические меры имеют перед собой не личность, сильную, активную, самодеятельную, а пассивный объект мероприятий, до тех пор решающего значения они иметь не могут». В условиях бесправия немыслимо также истинное просвещение народа, не сводимое к простой грамотности, настаивал Кузьмин-Караваев. Бесправие – почва для развития произвола на всех «уровнях»: в семье, общине, органах власти. Средство для смягчения и обуздания произвола фактически почти всемогущей местной судебно-административной власти он видел в организации так называемой земской адвокатуры. По мысли Кузьмина-Караваева, эта служба должна была оказывать деревне доступную юридическую помощь путем «привлечения к деятельности в уездах дипломированных присяжных или частных поверенных».

Современники отмечали особую ценность помещенных в книге Кузьмина-Караваева речей, произнесенных им в тверском губернском земском собрании. Так, К.К. Арсеньев, один из основателей и идеологов «Вестника Европы», указывал на то, что это был первый опыт публикации целого комплекса выступлений представителя земско-городской среды – исключительно важного источника для характеристики русского «делового» красноречия. Он обращал внимание на широкий диапазон тем, по которым Кузьмин-Караваев, как практикующий земец, высказывал свое мнение: от области земского хозяйства (дорожное, страховое, школьное дело, народное продовольствие и др.) до общих вопросов, выносимых правительством на обсуждение земских собраний (избирательный ценз, срок полномочий земских управ, вознаграждение гласных), а также возбуждаемых самим земством (мелкая земская единица, отношение губернского земства к уездным и др.). По словам Арсеньева, отличительные черты этих речей – «сжатое, но по возможности всестороннее, исчерпывающее обсуждение данного вопроса, спокойный тон, постоянная забота о достоинстве и самостоятельности земства. Полемика, всегда оживленная, иногда горячая, остается свободной от личного элемента, от неуважения к противникам. Для оратора нет ничего неважного в земском деле: он вдается, когда нужно, в мелкие подробности».

Характерным примером позиции Кузьмина-Караваева по общим вопросам служит его речь о роли земства в продовольственном деле – своего рода отповедь тем, кто обвинял земство в нежелании оказывать содействие администрации. Поводом к выступлению послужило предложение тверского губернатора губернской управе принять участие в покупке и продаже хлеба и посевных семян для населения губернии в неурожайном 1902 году. Редакционная комиссия земского собрания высказалась за отклонение этого предложения на том основании, что в операциях, производимых земством, оно должно пользоваться полной самостоятельностью, что в данной ситуации невозможно. Во время прений один из гласных, опровергая мнение комиссии, воспользовался пущенным до него в оборот сравнением неурожая с пожаром и воскликнул: «Да, пожар есть, и для тушения его у нас существует две пожарные команды, но вместо того чтобы тушить пожар, они занимаются пререканиями». «Нельзя сказать, – возразил Кузьмин-Караваев, – что у нас есть две команды, призванные тушить пожар. Вернее было бы сказать, что одна команда призвана заботиться о тушении пожара, а другая команда – предупредительная: на обязанности ее лежит страховое дело – предупреждение пожарных убытков. Первое учреждение – губернский продовольственный комитет, второе – земство. Заведование продовольственным делом передано в руки комитета, за земством же оставлена забота об экономическом благосостоянии населения, т. е. о принятии мер, которые должны возместить пожарные убытки – поддержать хозяйство населения для будущего… Земская деятельность только тогда может давать плодотворные результаты, когда мы не являемся второй пожарной командой, так как нельзя допустить, чтобы в одном деле было два хозяина: один – орган, действующий на началах бюрократических, другой – орган, действующий на началах самоуправления». Как отмечалось на страницах «Вестника Европы», «более удачного ответа на опасный упрек нельзя себе и представить. Оставшись в силе, сравнение с двумя пожарными командами могло обратиться в обвинительный акт против земства, способного из-за пререканий с администрацией забыть о вопиющей нужде населения».

О том, как трактовал Кузьмин-Караваев важный для него принцип самостоятельности земства, дает представление его речь в тверском губернском земском собрании, посвященная фиксации земского обложения. «Самостоятельность земских учреждений трактуется обыкновенно как их право, как их привилегия, и с этой только стороны вопрос оценивается.

Глубокое заблуждение! – восклицал он. – Права общественного учреждения суть в то же время и его обязанности. Начало самостоятельности, положенное в основу закона 1 января 1864 года, возлагало на земство тяжелую обязанность и громадную ответственность. Если я должен решить данный вопрос и если я знаю, что мое решение – окончательное, в таком случае я напрягаю все свои силы для наилучшего решения. Но если я знаю, что надо мной стоит другая инстанция, которая вопрос будет пересматривать и перерешать, то я отнесусь к решению более легко». Указывая на огромную важность создания в земском собрании настроения, которое «покоилось бы на сознании гласными своей самостоятельности, самодеятельности, на сознании ответственности, не проблематической судебной, а самой реальной: перед населением», Кузьмин-Караваев полагал, что начиная с принятия Положения 1890 года власть, напротив, создавала возможности для земцев «свалить с себя дело, отдать его в другие руки», что вызывало его горячий протест как юриста и общественного деятеля.

Редакция «Вестника Европы», в целом разделяя взгляды Кузьмина-Караваева, расходилась с ним по некоторым вопросам. В частности, соратники по-разному представляли себе будущность идеи мелкой земской единицы в России. Журнал Стасюлевича, подобно многим либеральным изданиям той поры, считал необходимым создание целостной системы местного самоуправления, сближение на этой основе интеллигенции и крестьянства. Поводом для дискуссии послужила речь Кузьмина-Караваева в тверском губернском земском собрании 19 ноября 1901 года, в которой он высказался против возбуждения перед правительством ходатайства об образовании новой, меньшей, чем уезд, земской единицы. В развернувшейся полемике его сторону приняли такие видные земцы, как Д.Н. Шипов, Н.Н. Хмелев и др., которые также считали рискованным передавать земское дело в руки крестьян, мотивировали свою позицию недостаточным уровнем развития крестьянства, невежественностью крестьянской массы.

Признавая, что «известное приближение управления местностью к ней самой и к ее населению необходимо», Кузьмин-Караваев в то же время предупреждал о возможных ошибках при решении проблемы. «Беда большая, когда орган управления далек от населения; но беда не меньшая, когда орган управления слишком близок, – указывал он. – Беда не меньшая потому, что в этом последнем случае приобретают исключительное значение мелкие интересы, интересы сегодняшнего дня, интересы такого-то участочка, интересы своей колокольни, как говорится. Когда же орган управления находится дальше от населения, то лица управляющие получают возможность смотреть издалека. Не будучи непосредственно, лично заинтересованными, эти лица имеют возможность более отвлеченно смотреть на каждый вопрос, и потребности непосредственные, сегодняшнего дня, не будут в их глазах заслонять потребностей будущего, более или менее отдаленного». Оратор приходил к выводу о том, что организация «низшей земской единицы» возможна только при достаточно высоком уровне культуры населения. В этом смысле показательным он считал западный опыт (в США, некоторых местностях Германии, Финляндии). В противном случае, предупреждал Кузьмин-Караваев, «создание низшей земской единицы будет учреждением, в настоящее время вредным… будет или диктатура одного над массой – массой некультурной, не сознающей своих прав, – или эта масса в конце концов задавит всякое культурное начинание земства, не даст возможности осуществления своих идеалов тем лицам, которые стоят выше ее».

Кузьмин-Караваев не видел «практической почвы» для постановки данного вопроса в России еще и потому, что откровенно «антиземский» курс государственной политики, наметившийся в начале 1880-х годов, и спустя двадцать лет оставался прежним. Оратор называл его проводником публицистов, которые, выступая за дальнейшее ограничение местного самоуправления, использовали идею мелкой земской единицы лишь как своего рода «прикрытие» в борьбе против якобы «оторванности губернского земства от населения». При этом, свидетельствовал Кузьмин-Караваев, «они сознают превосходно, что эта мелкая земская единица даст в результате регресс земской деятельности».

Убедительные доводы были представлены докладчиком и в ответ на возражения искренних земцев, выступивших на собрании за провозглашение «права каждого плательщика на свободное, широкое участие в удовлетворении своих потребностей» (И.И. Петрункевич), а также пытавшихся «уличить» Кузьмина-Караваева в непонимании значения политического воспитания масс (А.М. Колюбакин). Разделяя мнение о том, что «воспитывать может только практическая деятельность», он в очередной раз призывал их считаться с реальными условиями, выражая сомнение в возможности достижения «нормальных результатов» путем «включения в общее малоправное положение крестьян права на самоопределение в одной тесной области».

Спустя год, выступая в земском собрании по тому же вопросу, Кузьмин-Караваев несколько смягчил свою позицию. На этот раз его возражения против мелкой земской единицы сводились главным образом к опасению, что заботы о ее устройстве могут оттеснить на задний план другие важные проблемы, привести к тому, что «общественная мысль успокоится и невольно остановится на том, что отныне земская деятельность может развиваться беспрепятственно и крестьянская жизнь будет идти лучше». Однако, по словам К.К. Арсеньева, «не в таких розовых мечтах следует искать руководящую мысль защитников мелкой земской единицы». Выражая мнение членов редакции «Вестника Европы», он, в свою очередь, заявлял, что «они вовсе не придают этой идее значения панацеи, вовсе не ожидают от нее одной обновления сельской жизни; они видят в ней только составную часть крупного дела, но часть настолько важную, что некоторые хорошие результаты она может принести даже сама по себе, отдельно от всего остального». При этом Арсеньев особо подчеркивал, что «имеется в виду не всякая мелкая организация, а только такая, которая соединяла бы в себе все существенные черты истинно земской единицы (всесословность, самообложение, самоуправление)».

Несмотря на особую позицию по ряду вопросов, Кузьмин-Караваев стал одним из лидеров земско-либерального движения начала XX века. В январе 1902 года вместе с другими «староземцами» он выступил на страницах журнала «Освобождение» с заявлением о приверженности тактике исключительно легальной деятельности: «Как раньше, так и теперь мы остались противниками всякого насилия, откуда бы оно ни исходило, сверху или снизу. Поэтому мы намерены в земстве и через земство действовать путем распространения и уяснения наших идей и организации сплоченной партии, стремящейся к осуществлению этих идей, будучи убеждены, что ясное сознание и твердо выраженное требование общественного мнения есть такая сила, с которой принуждено будет считаться и правительство». В условиях последующего нарастания революции Кузьмин-Караваев, продолжая обличать административный произвол, вместе с тем осуждал забастовки и вооруженные восстания. По его убеждению, эти средства борьбы в условиях подавляющего военного превосходства правительства ведут лишь к бессмысленным жертвам среди населения, развязывают руки сторонникам правительственного террора.

Член Союза земцев-конституционалистов, Кузьмин-Караваев в 1904–1905 годах занял влиятельное положение на частных совещаниях и земских съездах, солидаризируясь с их конституционным крылом. Сторонник введения в России «ограниченной монархии», он приветствовал издание Высочайшего рескрипта 18 февраля 1905 года, предписывавшего министру внутренних дел А.Г. Булыгину приступить к разработке закона о созыве выборного представительного учреждения, наделенного законосовещательными правами. Ведя активную полемику с защитниками идеи Учредительного собрания и установления в России республиканской формы правления, Кузьмин-Караваев подготовил собственный проект создания Государственной думы.

Противник немедленного введения принципа всеобщей, равной и прямой подачи голосов, он считал, что этому должен предшествовать определенный подготовительный этап, предполагающий «политическую агитацию, образование партий и долгую предвыборную борьбу» в условиях, свободных от вмешательства властей. Кузьмин-Караваев предлагал для проведения первых выборов в Государственную думу разработать временные правила, использовать уже существующие учреждения, не заменяя их пока другими, т. е. предоставить производство выборов уездным земским собраниям и некоторым городским думам (в крупных культурных и промышленных центрах), а также рабочим (в больших городах и фабрично-заводских центрах вне городов). Он убеждал, что ограничения пассивного избирательного права должны быть только территориальные, а не сословные или групповые (крестьянами, например, мог быть избран и не крестьянин, рабочими – не рабочий), считал необоснованным особое представительство в Думе от обществ и корпораций, Русской православной церкви и «иноверных» религиозных общин. Сторонник повсеместного введения самоуправления, Кузьмин-Караваев считал необходимым, не дожидаясь осуществления этой меры, привлечь в состав народного представительства выборных не только от земских, но и от всех неземских губерний. Не допуская ограничений избирательного права по религиозному или национальному признаку, он стоял за национальную группировку в Думе представителей окраин Российской империи, поскольку положение этих территорий, по его словам, «настолько исключительно, что строго объективного отношения к общегосударственным вопросам со стороны присланных ими представителей ожидать невозможно. Каждый вопрос они будут оценивать под углом зрения национальных, или религиозных, или местных интересов, для каждой народности, каждого вероисповедания и каждой местности отличных… Для поляка, еврея, армянина доминирующее значение имеет не государственный строй, а вопросы языка, национальных правоограничений и религиозных стеснений».

Позиция Кузьмина-Караваева по вопросу о том, каким быть органу народного представительства в России, послужила поводом к очередной общественной дискуссии. «В общем и главном» его предложения были поддержаны на страницах журнала «Вестник Европы», который также стремился проводить среднюю «линию» между крайними мнениями: с одной стороны – приверженцев «абсолютного застоя или решительного регресса», с другой – защитников принципа всеобщей, равной, прямой и тайной подачи голосов, предлагавших рассматривать этот принцип «не как идеал, к которому следует стремиться, а как требование настоящей минуты». «Все искренние друзья прогрессивного движения согласны в том, что для успеха выборов, возвещенных Высочайшим рескриптом 18 февраля, необходима свобода печати и собраний, необходима неприкосновенность личности и жилища, необходима политическая амнистия; но ведь нужно же считаться с действительностью, нужно помнить, что сбывается не все желаемое… нужно, следовательно, задать себе вопрос: при каком способе голосования меньше принесут вреда стеснения разного рода? Ответ на этот вопрос едва ли может послужить аргументом в пользу всеобщей и прямой подачи голосов», – считала редакция журнала.

Закономерной была радость Кузьмина-Караваева по поводу подписания царем Манифеста 17 октября 1905 года. «Пало бесправие общественное. Перед русским народом раскрылось новое поприще свободного общественного служения – труда в обществе и во имя общества. Царь разделил с народом бремя власти. На народ перешло бремя ответственности», – откликнулся он на это событие в газете «Русь». Наблюдая стремительное «разбегание» политических сил по партийным «квартирам», публицист предвидел опасные последствия раздробления освободительного движения, усиления радикализма. Негативно оценивая дрейф руководства «Союза 17 октября» «вправо», Кузьмин-Караваев и его сподвижники из редакторского круга «Вестника Европы» в то же время не видели для себя возможности «слияния» с наиболее близкой им Конституционно-демократической партией. В программе кадетов отсутствовала определенность и в решении аграрно-крестьянского вопроса, и в решении проблем национально-государственного устройства. Кроме того, камнем преткновения в отношениях с соратниками П.Н. Милюкова стало нежелание последних открыто осудить тактику революционного террора. В результате по инициативе А.С. Посникова и К.К. Арсеньева на базе журнала была образована Партия демократических реформ (ПДР). Заняв (хотя и условно) «срединную» позицию между кадетами и октябристами, она обозначила центристское течение в русском либерализме начала XX века. Наиболее заметными его представителями стали впоследствии Партия мирного обновления и Партия прогрессистов.

Весной 1906 года, в период избирательной кампании в I Государственную думу, лидеры «демреформаторов» пропагандировали свои идеи. Выступая на одном из предвыборных собраний в Петербурге, Кузьмин-Караваев, член центрального бюро ПДР, разъяснял, в частности, особое значение аграрного вопроса для России («ввиду преобладания в стране массы крестьянского населения»), а также его сложность («при существующих у нас условиях малоземелья, отсталости сельского хозяйства в техническом отношении, отсутствия народной самодеятельности, периодически повторяющихся голодовок и др.»). Аграрный вопрос, по его словам, представлял собой «частицу колоссального крестьянского вопроса, разрешение которого гораздо сложнее и важнее рабочего», поскольку «крестьян в России 80 млн, а рабочих – 4 млн». «При этом, – подчеркивал оратор, – крестьяне страдают не только от отсутствия денежного капитала, но и морально, и нравственно. Они не только голодны, но и бесправны, невежественны, забиты и совершенно обезличены». Отсюда, по его убеждению, по-прежнему насущной оставалась задача «вытравить из общественного сознания веками рабства и бесправия внедрившиеся в нем понятия о „мужике и барине“ и заменить их новым, широким понятием о едином гражданине великой земли русской».

Развивая мысль о необходимости создания таких условий, «при которых крестьянин мог бы использовать свой труд – если не полностью, то хотя бы в размерах, обеспечивающих населению достаточное пропитание», Кузьмин-Караваев поддерживал идею ПДР о неизбежности и закономерности «в видах государственной и общественной пользы» отчуждения части частновладельческих и монастырских земель «за справедливое вознаграждение». Он особо подчеркивал, что реализация данного принципа не означает, однако, полного уничтожения частной земельной собственности: «…напротив, по программе партии, должна остаться нетронутой вся мелкая частная земельная собственность (до 100 десятин) и, кроме того, все культурные хозяйства, польза сохранения которых будет признана особым законом; независимо от этого и из других частных земельных владений, не превышающих особо устанавливаемых для каждой местности высших предельных размеров, за счет которых предполагается образование государственного земельного фонда, должны сохраниться в частной собственности все земли, которые не окажутся безусловно необходимыми для немедленного наделения безземельных и малоземельных групп местного населения». «Частная собственность необходима для развития культуры, но государство должно иметь право отчуждать земельную собственность (крупную) в пользу крестьян», – подчеркивал Кузьмин-Караваев. Критикуя аграрные проекты социалистов, он, в частности, указывал на «неосновательность» эсеровской программы, поскольку «недостаточно увеличить землевладение у крестьян, необходимо развить сознание среди крестьянства».

Поборник «внутреннего единства и внешнего могущества России», Кузьмин-Караваев не раз давал объяснения и относительно того, что понимала ПДР под автономным устройством Царства Польского и особой формой государственного единения Российской империи с Великим княжеством Финляндским. Ограничиваясь общим определением понятия автономии как «местного самоуправления, права издания местных законов, касающихся исключительно местных нужд края», «демреформаторы» полагали, что более точное ограничение сферы местного законодательства должно быть предоставлено Государственной думе, а затем – закреплено в конституции. Что же касается Финляндии, то ПДР относилась к этому княжеству как к самостоятельному государству, имеющему особое политическое устройство, независимое от общеимперского правительства, и лишь связанному с империей личной унией в лице Государя, являющегося также Верховным правителем княжества. Кузьмин-Караваев считал неубедительными доводы как в пользу политического объединения империи с княжеством, так и призывы («в видах последовательности») в случае сохранения особого положения Финляндии «даровать самостоятельное государственное бытие также и всем другим окраинам». По его мнению, подобные инициативы противоречили логике исторического развития страны и никак не были связаны с реальной ситуацией. «Несправедливо была уничтожена Новгородская республика, но восстанавливать ее теперь, когда даже память о ней исчезла среди населения, значило бы заниматься археологией», – для пущей наглядности иллюстрировал Кузьмин-Караваев свою мысль ссылкой на известный исторический факт. Тут же перекидывая «мостик» из глубин прошлого в современность, он констатировал: «Не то в Царстве Польском и еще более в Финляндии. Если не дать Польше автономии, то язык края и все другие культурные особенности его национального строя и быта могут исчезнуть бесследно, местное же население будет страдать под гнетом управления чужеземцев. Но дарование автономного областного устройства вполне удовлетворит всем этим культурным стремлениям, и федеративного устройства политической связи Польши с Империей не нужно».