Текст книги "Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век"

После оккупации Чехословакии немецкими войсками положение русских эмигрантов резко ухудшилось: их стали преследовать, многие лишились пособий и работы. Немецкие оккупационные власти распустили большую часть русских эмигрантских организаций, а оставшиеся подчинили контролю гестапо. В этих условиях президиум Объединения русских эмигрантских организаций в Чехословакии поручил своему председателю П.Д. Долгорукову установить контакт с главным руководителем русской эмиграции в Берлине генералом В.В. Бискупским и проинформировать его о крайне тяжелом материальном положении, в котором оказалась русская колония в Чехословакии. Долгоруков вынужден был обратиться к Бискупскому с письмом. Позднее, в ноябре 1939 года, он был вызван генералом Бискупским в Берлин. Однако добиться каких-либо позитивных перемен в положении русских эмигрантов в Чехословакии Долгорукову так и не удалось. Более того, вскоре после его возвращения из Берлина он был снят, по распоряжению гестапо, с должности председателя Объединения русских эмигрантских организаций и вынужден был теперь зарабатывать на жизнь, давая частные уроки русского языка и литературы. Однако встреча с генералом Бискупским сыграла роковую роль в судьбе Долгорукова.

9 июня 1945 года Петр Дмитриевич был задержан Смершем 1-го Украинского фронта и помещен под арест в КПЗ одной из воинских частей. Уже на первом допросе 9 июня Долгорукову было предъявлено обвинение в том, что он участвовал «в ряде антисоветских политических организаций», а в период немецкой оккупации сотрудничал с фашистами. В ответ на это обвинение Долгоруков самым решительным образом заявил о том, что не признает себя виновным. Объясняя мотивы своего отъезда за границу в 1920 году, он сказал: «Я эмигрировал не потому, что состоял на службе в белой армии, а эмигрировал по причине того, что не был согласен с программой коммунизма и тактикой большевизма, поэтому не желал остаться на территории советской власти…»

Отрицая свое участие в антисоветских политических партиях и организациях, Долгоруков подчеркнул: «Организации, в которых я состоял, являлись не политическими, а культурно-общественными». Отклонил он и обвинения в том, что якобы намеревался вести борьбу против СССР в целях свержения советской власти и «восстановления буржуазного строя по типу Англии и Америки». «Я, – заявил Долгоруков, – не разделял и не разделяю принципов большевизма и не согласен с политикой советской власти, но намерений вести борьбу против СССР я не высказывал и не ставил целью борьбу и свержение советской власти. Я являюсь сторонником правового демократического строя, осуществляемого при помощи народного представительства». Материалы следствия по делу Долгорукова свидетельствуют о твердости позиции и мужестве 79-летнего человека, оказавшегося в экстремальной ситуации.

27 июня состоялся следующий допрос, который продолжался на этот раз четыре с половиной часа. Никаких новых фактов, подтверждающих контрреволюционную деятельность Долгорукова, смершевцам за прошедшие две с половиной недели обнаружить не удалось. Тем не менее 30 июня капитан Волков подготовил постановление на повторный обыск и продление срока следствия. Это постановление было поддержано прокурором Центральной группы войск генерал-майором юстиции Шавером и утверждено генерал-лейтенантом Осетровым. 12 июля появилось постановление о принятии дела № 1587 к производству. 19 июля произведен дополнительный допрос, и Долгорукову было предъявлено обвинение по статье 58-4 и 58-3 УК РСФСР.

21, 25 июля и 9 августа состоялись новые многочасовые допросы, во время которых следователи пытались расширить «фактуру» обвинения. Так, например, в ходе допроса 9 августа следователь заявил, что Долгоруков присутствовал в Никольской церкви в Праге на молебне, посвященном дарованию многих лет жизни Гитлеру и победы германскому оружию в войне против Советского Союза. Не отрицая данного факта, Долгоруков пояснил: «Не будучи предупрежден о предстоящем молебне после всенощной, я действительно присутствовал на молебне с провозглашением многолетия Гитлеру, которое было, кажется, в 1941 году в Николаевской церкви в Праге. Таким же образом я присутствовал в той же церкви в 1945 году на молебне о провозглашении многолетия Иосифу Сталину».

Понимая, что каких-либо конкретных, веских улик против Долгорукова собрать не удастся, армейские следственные органы 23 августа передали его дело в следственный отдел контрразведки Смерш Центральной группы войск, где оно 30 августа и было принято к производству. Начался новый виток допросов, в ходе которых следователь обратился уже к анализу политической деятельности Долгорукова в период 1917 года и Гражданской войны. Несмотря на усиливающееся с каждым новым допросом давление, Долгоруков откровенно заявлял следователю: «По своим убеждениям я являлся и являюсь противником Октябрьской революции 1917 года и советской власти. Но это только убеждение, какой-либо деятельности против революции 1917 года и советской власти я не проявлял». Вновь отвечая на вопрос о причинах эмиграции, Долгоруков сказал: «Я был не согласен с программой и тактикой советской власти. Являлся и являюсь идеологическим противником социалистической революции 1917 года».

Ничего не добившись от арестованного, Смерш 16 октября передал следственное дело в Главное управление контрразведки. 7 декабря Долгоруков был доставлен во внутреннюю тюрьму НКВД – таким печальным образом состоялось столь долго ожидаемое возвращение Петра Дмитриевича на родину. В его деле сохранился один примечательный документ-талон – квитанция на вещи арестанта. Князю Рюриковичу выдали 22 предмета, среди них: брюки х/б, ботинки старые, полотенце рваное, рубашки рваные, носовой платок рваный…

Через четыре дня после прибытия на Лубянку Петр Дмитриевич серьезно заболел. 13 декабря подполковник медицинской службы Яншин подписал следующее медицинское заключение: «У заключенного артериосклероз, дистрофия и поливитаминоз, вследствие чего нуждается в немедленном направлении в больницу Бутырской тюрьмы НКВД СССР». 26 декабря было принято постановление о приостановлении следствия, которое возобновилось 29 апреля 1946 года.

После более чем четырехмесячной болезни, 3 мая 1946 года, вновь начались допросы, которые продолжались с 10 часов утра до 16 часов. Во время этих допросов на Петра Дмитриевича оказывалось психологическое воздействие: его обвиняли в неискренности показаний, пытались уличить в заведомой лжи. Его участие в эмигрантских организациях, предосудительное с точки зрения следствия, само по себе стало отягощаться обвинениями в том, что эти организации поддерживали связь с «органами иностранных государств» и руководствовались в своей деятельности директивами последних. В частности, речь шла о якобы существовавших связях Пражского национального комитета с «японскими дипломатическими организациями». Долгоруков категорически отверг это явно надуманное обвинение. Затем его пытались обвинить в контактах с руководителем РОВСа генералом Миллером. В ответ на это Долгоруков заявил: «Я к РОВСу не примыкал». Начиная с 64-й и по 67-ю страницу следственного дела, зафиксировавшего этот допрос, на листах имеются обильные темные пятна – складывается впечатление, что, читая текст протокола допроса, Петр Дмитриевич плакал.

Постоянные обвинения в сотрудничестве с гестапо особенно угнетающе действовали на подследственного. Он неоднократно подчеркивал: «Ранее я уже показал и сейчас повторю, что Объединение эмигрантских организаций в Праге, председателем которого я был, не объединяло политически эмигрантских организаций и, таким образом, при переговорах со мной в Берлине ни Бискупский, ни Остен-Сакс, ни другие представители германских органов не ставили вопроса об активизации антисоветской деятельности объединявшихся мной эмигрантских организаций, как и не говорили вообще о политической работе».

6 мая было принято постановление о переквалификации состава преступления: «Привлечь Долгорукова Петра Дмитриевича в качестве обвиняемого по ст. 58-4 и 58–11 УК РСФСР, прекратив обвинение по ст. 58-3 УК РСФСР». В тот же день был подписан протокол об окончании следствия, сроки которого продлевались уже шесть раз. Накануне, 5 мая, Петр Дмитриевич был освидетельствован медсанчастью Бутырской тюрьмы и был признан негодным к физическому труду. К этому времени Петру Дмитриевичу исполнилось ровно 80 лет.

14 мая 1946 года военный прокурор Главной военной прокуратуры СССР майор юстиции Лозинский подписал обвинительное заключение, в котором отмечалось, что Долгоруков виновным себя не признал, и его дело направлялось на рассмотрение Особого совещания при министре внутренних дел СССР. Мера наказания Долгорукову предлагалась десять лет исправительно-трудовых лагерей, го июля 1946 года Особое совещание, рассмотрев дело Долгорукова, постановило: «За принадлежность к контрреволюционной организации заключить в тюрьму сроком на пять лет, считая с 9 июня 1945 года».

Этот срок Петр Дмитриевич отбывал во Владимирской тюремной больнице, где его и встретил В.В. Шульгин, арестованный в Югославии в 1945 году. «У него, – вспоминал Шульгин о Долгорукове, – была „рожа“, вся правая рука была багрово-красная, температура тридцать девять градусов. Он очень стоически переносил свою болезнь, бодрился…»

Поведение Долгорукова поразило много повидавшего Шульгина, запечатлевшего образ князя в своих воспоминаниях. «Он, – писал Шульгин, – вообще разговаривал охотно и много, очень бодро и с тем оттенком, принятым у старой русской аристократии, который состоял в следующем: важность личного преуменьшалась, наличествовал оттенок легкой насмешки к самому себе и даже ко всей своей аристократической касте». Что было приятно в Петре Дмитриевиче, продолжал Шульгин, «это такое его свойство, как абсолютное отсутствие какого-либо угодничества и подхалимства. Он обращался со всеми этими людьми, начиная от начальника тюрьмы и кончая уборщицей, совершенно одинаково. И при том как с равными».

Еще задолго до отбытия Долгоруковым срока заключения тюремное начальство направляло депеши «наверх», информируя о том, что Долгоруков «по своему состоянию здоровья не может быть направлен в ссылку на поселение». Предлагалось направить его в дом инвалидов, «расположенный в нережимной местности», и передать под надзор органов МГБ «как не имеющего родственников, которые могли бы взять его под опеку». По решению медицинской комиссии от го июля 1948 года Петр Дмитриевич был признан инвалидом I группы. 3 марта и 24 мая 1951 года его еще раз освидетельствовали, зафиксировав при этом старческую дряхлость, общий артериосклероз, порок сердца, двустороннюю паховую грыжу. С мая 1951 года Долгоруков уже не мог без посторонней помощи подниматься с постели. С 8 октября у него начались зрительные и слуховые галлюцинации. го ноября 1951 года в 19 часов 30 минут Петра Дмитриевича не стало.

Через 41 год, 23 июня 1992 года, Петр Дмитриевич Долгоруков был реабилитирован на основании статей 3 и 5 Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий».

«Последовательный демократизм, соединенный с суровой национальной дисциплиной…»
Павел Дмитриевич Долгоруков

Надежда Канищева

Князь Павел Дмитриевич Долгоруков (1866–1927) – один из выдающихся лидеров Конституционно-демократической партии – происходил из древнейшего рода Рюриковичей. Вскоре после рождения Павла и его брата-близнеца Петра семья переехала из Царского Села в Москву в просторный особняк в Малом Знаменском переулке. Павел Долгоруков получил прекрасное образование: окончил частное реальное училище Фидлера, а затем естественное отделение физико-математического факультета Московского университета.

Бюрократическая карьера не представляла для Павла какого-либо интереса. Поступив по настоянию отца чиновником в государственную канцелярию при Государственном совете, он служил недолго, вскоре вышел в отставку и поселился под Москвой в родовом имении Волынщина Рузского уезда. Однако в силу своего деятельного характера Павел не мог замыкаться в частной жизни, тем более что семью ему создать так и не удалось. Вскоре он стал участником кампании по борьбе с голодом в 1891–1892 годах в Самарской губернии в качестве общественного уполномоченного: участвовал в организации работ по возведению и укреплению огромной дамбы при впадении реки Самары в Волгу. На следующий год Павел был избран предводителем дворянства Рузского уезда и оставался на этом посту в течение пяти трехлетий; во время своего предводительства получил придворное звание камергера. К его заслугам следует отнести расширение дела начального школьного обучения в уезде. Вместе с тем он сознавал необходимость координации процесса просвещения в более широких рамках: возглавив Московское учительское общество, Павел Долгоруков активно содействовал проведению Всероссийского съезда учительских обществ в Москве на рождественские каникулы 1902–1903 годов. Съезд, проходивший под его председательством, стал, по оценкам современников, крупным событием в общественной жизни второй столицы.

Павел Долгоруков вел большую работу в Московском губернском земстве: входил в состав ряда его комиссий, состоял председателем губернского земского экономического совещания. Во время Русско-японской войны он выехал на Дальний Восток во главе пяти передовых санитарных отрядов Московского земства. Сам Павел из-за дефекта зрения был признан негодным к воинской службе. Однако судьба его начиная с Русско-японской войны постоянно пересекалась с жизнью армии.

Повседневная работа Павла, будь то в уезде или в губернском земстве, укрепляла его желание обеспечить для общественности большие возможности участия в решении государственных дел. В политической обстановке того времени подобные взгляды неминуемо приводили в лагерь оппозиции самодержавному режиму. С другой стороны, Павел был противником радикализма; выступая за проведение социальных реформ, он отвергал социалистическую доктрину. Принципиальные слагаемые его политического идеала – конституционность, демократизм, государственность или, по словам его брата Петра, «консервативный либерализм».

Поиски путей реформирования страны определили активную роль Павла в становлении земско-либерального движения: он был среди организаторов известного кружка «Беседа», Союза земцев-конституционалистов, входил в руководство Союза освобождения, принимал активное участие в созыве и проведении земских съездов 1904–1905 годов. Павел был избран в состав депутации земских съездов, принятой Николаем II 6 июня 1905 года. Целью депутации было побудить царя созвать бессословное народное представительство на основе равных для всех граждан прав.

Логическим развитием общественных взглядов Павла стало его участие в создании Конституционно-демократической партии (Партии народной свободы), история которой от начала и до финала стала историей и его жизни. На I съезде (октябрь 1905 года) Павел был избран в ЦК, а по решению II съезда (январь 1906 года) возглавил партию. III съезд (апрель) подтвердил избрание его председателем. Позднее, в марте 1907 года, Павел Долгоруков, ставший депутатом II Государственной думы, сложил с себя звание председателя ЦК, считая, что депутатские обязанности не дадут ему в полной мере выполнять партийные функции. Впрочем, после роспуска II Думы он вновь (в октябре 1907 года) стал главой партии. Организационное разделение ЦК на два отделения (Петербургское и Московское) и сосредоточение ключевых функций у столичных партийцев побудило москвича Павла Долгорукова отказаться в интересах дела от председательства (в ноябре 1909 года). Однако он остался в кадетском руководстве, будучи избранным товарищем председателя партии.

Многие современники задавались вопросом, почему в течение ряда лет именно князь Павел Долгоруков становился председателем Конституционно-демократической партии. Кадеты, собравшие под свои знамена цвет русской интеллигенции – известных юристов, профессоров университетов и публицистов, – могли выдвинуть немало партийцев, обладавших блестящими ораторскими способностями, пользовавшихся большей популярностью в широких общественных кругах. Однако выбор пал на Павла Долгорукова, не блиставшего красноречием, получившего даже прозвище «Leader ohne Worte» («лидер без слов» или «бессловесный лидер»).

В его пользу говорили выдающиеся организаторские способности, воля и упорство. Имело значение и то, что, принадлежа по рождению к верхушке аристократии и обладая к тому же независимым и твердым характером, он мог достойно отстаивать интересы оппозиционной партии в непростых взаимоотношениях с властями. Но, видимо, определяющую роль сыграли такие качества Павла Долгорукова, как верность центристской позиции, умение в пылу политических споров помнить не только о партийных, но и о государственных интересах, о необходимости ответственной созидательной государственной работы.

Павел не был склонен поддаваться в своих оценках политической конъюнктуре и митинговым эмоциям. Ему были глубоко антипатичны в людях суета и шараханье из одной крайности в другую. По воспоминаниям брата Петра, Павел не был ни «снобом радикализма», ни «кающимся дворянином». Даже его спокойные, уверенные манеры, солидная внешность, отражавшая основательность натуры, подтверждали его репутацию надежного руководителя, способного обеспечить партии стабильность, задать ее работе деловой настрой. Недаром большая часть заседаний практически всех, за некоторым исключением, партийных съездов и конференций проходила под его председательством. Мало кто мог сравниться с Павлом Долгоруковым в настойчивости, с которой он содействовал проведению в жизнь принятых решений. К тому же он обладал редким даром, ценимым в любой коллективной работе: способностью не переводить политические разногласия в личную неприязнь и готовностью подчинить свои частные интересы деловым соображениям, общему благу. Примечательно, что, когда при выборах в I Государственную думу он был единогласно выдвинут кандидатом от Московского городского комитета партии кадетов, он, не колеблясь, снял свою кандидатуру в пользу однопартийца М.Я. Герценштейна, заявив, что тот, как признанный авторитет по аграрному вопросу, сможет своим участием в Думе принести большую пользу.

Павел Долгоруков не занимался в партии разработкой программных положений: его главные усилия были сосредоточены на решении организационных вопросов. Последовательно и настойчиво он работал над становлением партийных структур в провинции, справедливо считая, что политическая партия лишь тогда станет по-настоящему действенной и авторитетной, когда сможет укорениться на низовом (уездном) уровне, подкрепить свою думскую деятельность широкой поддержкой населения. С этой целью он неоднократно предпринимал поездки по провинциальной России, вновь и вновь призывал к упорной работе членов партии на местах, к созданию дееспособных местных организаций, к неустанной работе над приобщением народа «к нашему политическому верованию». Пытаясь внести элементы организации в пропагандистскую деятельность по стране и тем повысить ее отдачу, Павел предложил разбить все пространство Европейской России на ряд округов. И хотя эти планы не были полностью реализованы, сама идея оказалась весьма плодотворной. Это, например, подтверждало развитие дел в двух основных округах – Подмосковном и Северо-Восточном (объединившем все северные губернии, Уральский край, Среднее и Нижнее Поволжье), которые благодаря своим «заведующим» (Н.М. Кишкину и А.М. Колюбакину) продемонстрировали значительное усиление организационной и агитационной деятельности.

При всей увлеченности общественной деятельностью Павел Долгоруков имел весьма разносторонние интересы. В своем рузском имении он завел охоту с гончими, конюшню из нескольких десятков рысаков. В пору своего предводительства устраивал в Рузе бега, где его тройки неизменно брали призы. Павел был многолетним членом московского Английского клуба и элитарного яхт-клуба в Петербурге. Ежегодно, вплоть до Первой мировой войны, в конце зимы он выезжал за границу, преимущественно в Италию, оттуда в Париж, заезжал в Монако, где наряду с рулеткой посещал и океанографическую станцию. Интерес к проблемам ихтиологии был связан с его специализацией в университете и занимал Павла на протяжении долгих лет. Вблизи своего подмосковного имения на Анофриевском озере он основал под руководством профессора Зографа ихтиологическую станцию, которая действовала вплоть до Октябрьской революции.

Павел принимал активное участие в культурной жизни Москвы: был близок к театральным кругам, состоял пайщиком акционерного предприятия Московского художественного театра, поддерживал дружеские связи с его ведущими артистами. Павел был лично знаком с Л.Н. Толстым, бывал в его доме в Хамовниках. Однажды совершил поездку в Ясную Поляну для открытия там по поручению Московского общества грамотности народной библиотеки.

Павел Долгоруков зарекомендовал себя практичным и инициативным помещиком. В лесном имении в Чухломском и Галичском уездах он построил большой завод по выделке паркета, в Волоколамском уезде приобрел лесное имение вблизи Московско-Виндавской железной дороги, построил там лесопильный завод и организовал доставку дров в Москву. При этом Павел не забывал о благотворительности. Так, на Охте у Петербурга он содержал дачу-богадельню, где на полном обеспечении жили его старые служащие.

Политическая известность принесла Павлу Долгорукову немалые испытания. Власть не раз пыталась дискредитировать его прежде всего как общественного деятеля. В 1906 году его ложно обвинили в том, что он якобы пытался противодействовать получению Россией крупного займа во Франции. В связи с этим против него развернулась кампания порицания; намекали даже на измену. Для Павла Долгорукова – истинного патриота – это был болезненный удар. Однако он смог с достоинством выдержать все нападки. Спустя годы, уже оказавшись в эмиграции, многие из очевидцев и участников той истории подтвердили необоснованность обвинений. Хоть и с опозданием, но справедливость была восстановлена. Впрочем, и в 1906 году серьезных аргументов у обвинителей Павла не оказалось, и власти не смогли добиться его отстранения от политической деятельности.

Это удалось сделать несколько позже, когда против Долгорукова было инспирировано дело о превышении власти в качестве предводителя дворянства. Обвинение было построено на чисто формальных придирках: речь шла о раздаче зерна крестьянам по разрешению князя. В таких действиях не было ничего криминального; точно так же из года в год поступали многие предводители дворянства. Однако пострадал лишь Долгоруков, и это говорило о том, что «избирательные» придирки выполняли репрессивную функцию. Следствие и разбирательство тянулись очень долго и закончились в декабре 1910 года: отчисленный с поста предводителя по приговору суда, Павел Долгоруков потерял право занимать какие-либо выборные должности. Последовало лишение его придворного чина камергера. Но и эти удары он выдержал спокойно и, не потеряв лица, продолжил общественную деятельность: на нем лежали обязанности бессменного главы пацифистского «Общества мира», созданного в Москве в 1909 году по его инициативе.

«Общество мира» представляло собой отделение Международного центра пацифистского движения. В июне 1910 года Павел участвовал в работе XVIII Стокгольмского конгресса мира, сделал доклад в его секции. На одном из заседаний конгресса произошел эпизод, который как нельзя лучше характеризовал патриотизм Павла. В ходе дискуссий был поднят вопрос о нарушении царизмом прав различных национальностей России. Павел посчитал для себя недостойным участвовать в порицании политики Российского государства «на собраниях международного характера» и, присоединившись к протесту другого российского делегата – И.Н. Ефремова, – покинул зал заседаний.

Одной из важнейших задач деятельности «Общества мира» Павел полагал изучение национальных проблем. Причем и здесь, в силу независимости характера и цельности политического мировоззрения, он не боялся идти наперекор возобладавшим общественным настроениям. Вскоре после начала Первой мировой войны он организовал многолюдное собрание «Общества» в зале Политехнического музея. В обстановке небывалого всплеска шовинизма он твердо и открыто выступал против истерии германофобии. «Будем патриотами, – призывал он, – но не будем шовинистами».

Необходимость более обстоятельного обсуждения национальных вопросов подчеркивалась Долгоруковым и на заседаниях кадетского ЦК. Характерна его позиция относительно польского вопроса, изложенная им в специальном докладе на одном из майских заседаний ЦК в 1916 году. Он полагал возможным и даже необходимым предоставить объединенной Польше независимость в случае победоносного для России и ее союзников окончания войны. Если же война «окончится вничью», России, по мнению Долгорукова, следовало ограничиться предоставлением российской части Польши «широкой автономии», так как «самостоятельность лишь части Польши создаст в Европе равновесие неустойчивое, постоянно угрожающее международному миру, который может быть нарушен и в момент для России наименее благоприятный».

Пацифизм Долгорукова не был тождественен антимилитаризму. «Сейчас, – подчеркивал он после нападения Германии на Россию, – ничего не остается делать, как помнить главную цель – победу». С началом войны он в качестве начальника передового санитарного отряда Всероссийского союза городов находился с декабря 1914 до середины апреля 1915 года при армии в Галиции, был на передовой. Во фронтовой обстановке в полной мере проявились свойственные Павлу смелость и хладнокровие: при самом сильном обстреле он не терял самообладания, не кланялся пулям. В этом не было позы, его вообще отличала естественность поведения.

Февральская революция не изменила отношения Павла к войне и армии. Он, как и прежде, придавал первостепенное значение фронту и победоносному окончанию войны. В приветственной речи, произнесенной Павлом от имени ЦК на первой послефевральской кадетской конференции, он акцентировал внимание делегатов на важности поддержки лозунга продолжения войны «до полной и окончательной победы над врагом». Помимо задачи «изгнания противника из пределов России», победа стран согласия могла бы, как полагал Павел, способствовать тому, что «волна демократизма, поднятая великой русской революцией, докатится и до центральных европейских держав и сметет с них последние признаки абсолютизма и феодализма».

В апреле 1917 года Павел выехал с мандатом думской комиссии в армейские подразделения, объехал 28 полков, принял участие в 35 митингах. Хотя он вынужден был констатировать наличие элементов разложения, он все же вынес из поездки в целом оптимистическое впечатление о боеспособности армии. На майской конференции кадетов Павел доказывал, что «с этой армией можно воевать, надо только много над ней работать»: систематически посещать фронт и снабжать его необходимой литературой.

Типичная для либеральных кругов эйфория послефевральских дней практически не затронула Павла Долгорукова – он, например, был в числе немногих, не нацепивших красного революционного банта. На фоне бурной административной деятельности кадетов, занимавших посты в различных звеньях государственного аппарата, поведение Долгорукова, сторонившегося должностей, производило впечатление некоего диссонанса, а по сути свидетельствовало о зреющем разочаровании. Его тревожили явные признаки разрушения русской государственности. С самого начала он не мог признать оправданным формирование Временного правительства без твердой опоры на Государственную думу, считая, что при таком подходе кабинет просто «повиснет в воздухе». Позднее он ратовал за устранение двоевластия правительства и Советов, за укрепление авторитета центральной власти. Судя по всему, еще до Октябрьского переворота Долгоруков склонялся к поддержке диктатуры как единственной силы, способной вывести страну из кризиса.

Важную роль в оздоровлении ситуации, по мнению Долгорукова, могло сыграть и Учредительное собрание. Прервав свой затянувшийся «отпуск», Павел включился с сентября 1917 года в напряженную избирательную кампанию, баллотируясь в состав Учредительного собрания от Московской губернии. Как один из лидеров кадетов, он заявлял, что партия на выборах должна стать носителем начал государственности. Объезд Павлом уездных городов был прерван Октябрьским вооруженным восстанием. Однако на выборах 14 ноября он прошел в депутаты единственным из списка кадетов по своему округу.

По горькой иронии судьбы, день открытия Учредительного собрания (первоначально намеченный на 28 ноября), с таким нетерпением и надеждами ожидавшийся Павлом Долгоруковым, окончился для него тюремной камерой в Трубецком бастионе Петропавловской крепости. Приехав 28 ноября в Петроград, он направился на оговоренное место встречи кадетских депутатов – к графине С.В. Паниной. К несчастью, его вовремя не предупредили об аресте графини и о засаде, устроенной на ее квартире, где он и был задержан. Формальным поводом к аресту Павла Долгорукова (а вместе с ним и других лидеров кадетской партии, А.И. Шингарева и Ф.Ф. Кокошкина) явилось обвинение в отказе передать большевикам денежные средства бывшего Министерства народного просвещения. Эти средства находились у Паниной в силу исполнения ею обязанностей товарища министра народного просвещения в последнем Временном правительстве. Было, однако, очевидно, что Долгоруков, Кокошкин и Шингарев, находясь в Москве, не могли иметь какого-либо отношения к столичным министерским деньгам. Однако к вечеру подоспело «юридическое обоснование» ареста – подписанный Лениным декрет Совнаркома, в котором кадеты объявлялись «партией врагов народа» и указывалось, что члены кадетских руководящих учреждений «подлежат аресту и преданию суду революционных трибуналов».

Во время трехмесячного заключения Павел Долгоруков, как всегда, сохранял присутствие духа, надеясь, по-видимому, на правовое разрешение дела кадетских лидеров. В газете «Речь» он опубликовал открытое письмо народным комиссарам, в котором обосновывал незаконность ареста и рассчитывал, что созванное 5 января 1918 года Учредительное собрание обеспокоится судьбой содержащихся в крепости депутатов. Разгон собрания и жестокое убийство в Мариинской тюремной больнице Кокошкина и Шингарева не оставили места иллюзиям. Павел тяжело переживал известие о мученической смерти своих товарищей. Тогда же он принял решение выступить на процессе их убийц и публично заявить, что ответственность за содеянное должны нести в первую очередь те, кто подписал декрет 28 ноября и тем самым спровоцировал расправу, указав жертву «слепым, обманутым людям». Суд, впрочем, не состоялся, но было закрыто и дело самого Долгорукова. В конце февраля 1918 года он был освобожден.