Текст книги "Укрощение повседневности: нормы и практики Нового времени"

Расходы на поминовение включали в себя несколько статей. К относительно обязательным относились сорокоусты, панихиды и обедни, чтение Псалтыри; завещатель регулировал их количество и место проведения. Исключительно по желанию делались вклады для записи в синодики или помянники, для поминовения в течение определенного срока в конкретной церкви. Таких вкладчиков поминали сообразно правилам монастыря, пожеланию вкладчика и размеру вклада. Правила поминания тех «боголюбцов», которые дарили монастырям земельные угодья (что стало невозможно во второй половине XVII века)545545
  Стоглав // Российское законодательство X–XX вв. Т. 2. М., 1984. С. 352–353 (глава 75).


[Закрыть], были прописаны в Стоглаве, чьи постановления действовали до 1721 года. Жестом личного благочестия, в отличие от диктуемых обычаем сорокоустов, были и вклады «на пользу души», «будущия жизни ради, въ наследие вечныхъ благъ»546546
  Акты юридические, или собрание форм старинного делопроизводства. СПб., 1838. С. 154. О вкладах см.: Богословский М. Северный монастырь в XVII в. // Вестник Европы. 1908. № 11. С. 296–297.


[Закрыть]. Они также предполагали поминовение братией монастыря, но не имели четко определенных форм. Как отмечал Л. Штайндорфф, «сделать вклад в элитный монастырь и обеспечить себе там поминание являлось религиозным и престижным актом»547547
  Штайндорфф Л. Сравнение источников об организации поминания усопших в Иосифо-Волоколамском и Троице-Сергиевом монастырях // Археографический ежегодник. 1996. М., 1998. С. 73.


[Закрыть].

Несмотря на то что традиция поминания усопших, с которой непосредственно связаны вклады, была крайне важна для человека XVII века548548
  Сукина Л. Б. Синодики XVI–XVII вв. как источники исследования повседневного благочестия населения России // Россия и мир: панорама исторического развития. Сборник научных статей, посвященный 70-летию исторического факультета Уральского государственного университета им. А. М. Горького. Екатеринбург, 2008. С. 229.


[Закрыть], сохранившихся великорусских завещаний духовных и светских лиц с посмертными вкладами совсем немного549549
  См., например, духовные грамоты 1541 г. сына боярского Ивана Юрьевича Поджогина (Духовная Ивана Юрьевича Поджогина 1541 года // Русский дипломатарий. Вып. 1. М., 1997. http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVI/1540-1560/Podzogin_I_J/frameduchovnaja_1541.htm); 1530–1550 гг. кашинского вотчинника Тимофея Бусурменова (Духовная Тимофея Бусурменова второй четверти XVI века // Русский дипломатарий. Вып. 7. М., 2001. http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVI/1520-1540/Busurmenov_T/duch_gram_1530_1550.htm); 1626/1627 гг. кн. И. М. Воротынского (Документы о землевладении князей Воротынских во второй половине XVI – начале XVII вв. // Архив русской истории. Вып. 2. 1992. http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVI/1560-1580/Zemlevlad_Vorotyn/text.htm).


[Закрыть] (в завещаниях с юго-западных территорий России такие вклады упоминаются несколько чаще)550550
  В Речи Посполитой в XVI–XVII веках практика посмертных вкладов «на пользу души» была достаточно широко распространена среди населения. См., например, списки «побожных легатов» в завещаниях польской шляхты: Klint P. Testamenty szlacheckie z ksiąg grodzkich wielkopolskich z lat 1657–1680. Wrocław, 2011. S. 38, 46, 51, 87, 108 и т. д.


[Закрыть]. На наличие вкладов в духовной грамоте влияли многие факторы (например, имеющиеся у завещателя деньги, книги, иконы или иные ценные предметы, которые могли бы служить вкладом), в том числе и отношение православия к идее спасения.

Православная церковь признавала влияние молитвы на участь души усопшего, причем чем влиятельнее был монастырь по святости и чем благочестивее его основатель, настоятель и братия, тем действеннее признавалась молитва551551
  Петухов Е. В. Указ. соч. С. 307.


[Закрыть]. Многочисленные рассказы из синодиков иллюстрировали эту идею. Так, ученик Павла Простого умер во грехе и показался своему учителю полностью объятым пламенем. После горячих молитв Павла пламя обнимало ученика только наполовину, а затем Богородица и вовсе избавила его от адских мук552552
  Там же. С. 138–139.


[Закрыть]. Однако вклад как средство спасения553553
  Сазонова Т. В. Вклады и вкладчики Кирилло-Новоезерского монастыря (XVI–XVII вв.) // Времена и судьбы. Сборник статей в честь 75-летия Виктора Моисеевича Панеяха. СПб., 2006. С. 108.


[Закрыть] ничего не гарантировал: «спасение человека зависит всецело и исключительно от воли Божией»554554
  Успенский Б. А. Право и религия в Московской Руси // Факты и знаки. Т. 1. М., 2008. С. 154.


[Закрыть].

Равно как и само составление духовных грамот, наличие посмертных вкладов было тесно связано со статусом и социальным положением завещателя. Для членов царской семьи, бояр и князей, церковных властей подобные вклады, прижизненные и посмертные, оказывались статусной, а следовательно, достаточно публичной практикой. В духовных грамотах московских патриархов указывались многочисленные вклады и раздачи милостинных денег, «приличные» православным патриархам: например, после смерти патриарха Иоасафа I (ум. 1640) на милостинные деньги ушло 1092 рубля 29 алтын555555
  Забелин И. Е. История города Москвы. М., 1905. C. 603.


[Закрыть].

Для рядового монаха вклад в монастырь или церковь представлял собой частную практику, не нормированную и не предписанную традицией или обычаем и, следовательно, не ограниченную ничем, кроме возможностей и желания самого завещателя. Среди рядовой братии практиковались вклады в собственный монастырь (речь не идет о вкладе при пострижении), о которых, однако, становится известно из вкладных книг, а не из духовных грамот: так обстояло дело не только в крупных монастырях вроде Троице-Сергиевой лавры556556
  Николаева С. В. Троице-Сергиев монастырь в XVI–XVIII в. Вклады, вкладчики, состав братии. Сергиев Посад, 2009. С. 85.


[Закрыть], но и в небольших провинциальных обителях, таких как Переславль-Залесский Федоровский монастырь557557
  Левицкая Н. В. Вкладная книга Переславль-Залесского Федоровского монастыря // История и культура Ростовской земли. 1993. Ростов, 1994. С. 122–129. https://www.rostmuseum.ru/museum/biblioteka/istoriya-i-kultura-rostovskoy-zemli/materialy-konferentsii-1993g-rostov-1994/n-v-levitskaya-vkladnaya-kniga-pereslavl-zalesskogo-fedorovskogo-monastyrya-s-122-129/.


[Закрыть].

Ученые монахи Епифаний Славинецкий и Симеон Полоцкий

Два случая – иеромонаха Полоцкого Богоявленского монастыря, воспитателя царских детей, проповедника и поэта Симеона Полоцкого (1629–1680) и монаха Киевского Печерского монастыря, книжника, переводчика и корректора Московского Печатного двора Епифания Славинецкого (ум. 1675) – наглядно иллюстрируют две практики личного благочестия: составление духовной грамоты и завещание вкладов в монастыри и церкви. И Симеон, и Епифаний на протяжении многих лет жили и работали в Москве, но принадлежали к иной культурной традиции; оба занимали примечательное и не совсем обычное положение в московском обществе последней четверти XVII века. Как и некоторые другие монахи-переселенцы из юго-западных территорий, Симеон и Епифаний вели в Москве жизнь, заметно отличавшуюся от предписанной монастырскими уставами и заветами настоятелей общежительных монастырей.

Московский быт Епифания и Симеона, состоявших на «государевой службе», был во многом схож с жизнью европейского монашества. Они поддерживали связи и активную переписку с коллегами в разных городах: Симеон писал Лазарю Барановичу в Киев (чуть позже, в самом конце XVII – начале XVIII века ростовский митрополит Димитрий Ростовский писал многочисленные письма в Москву, Великий Новгород, Рязань558558
  О письмах Димитрия Ростовского см.: Федотова М. А. Эпистолярное наследие Димитрия Ростовского. Исследование и тексты. М., 2005.


[Закрыть]); пересылали друг другу различные вещи и подарки: Сильвестр Медведев посылал Симеону с отцом Софронием «за прислание 25 мушкатовых голов… кадочку малую меду, сотами исполненную»559559
  Браиловский С. Н. Письма Сильвестра Медведева. С.-Петербург, 1901. С. 8.


[Закрыть], а в следующем письме просил Симеона с тем же отцом Софронием «семен огородных, какие у тебе суть, с надписанием прозвания тех, и листы печатные со изображением лиц святых прислати»560560
  Там же. О листах с изображением святых в католической традиции см.: Лебрен Ф. Реформация: общинные молебствия и личное благочестие // История частной жизни. Т. 3. От Ренессанса до эпохи Просвещения. М., 2018. С. 118.


[Закрыть]. Епифаний и Симеон принимали у себя «странников» (в 1673 году в Москву приехал могилевский Богоявленского братского монастыря старец Климент Демьянов лечиться от глазной болезни561561
  Белоруссия в эпоху феодализма. Т. 2. Минск, 1960. С. 460.


[Закрыть] и остановился в Заиконоспасском монастыре на Никольской улице, у Симеона, для которого по царскому указу были специально построены келии, судя по всему, к монастырю относившиеся лишь формально562562
  Положение Симеона в Заиконоспасском монастыре в целом не совсем ясно. В intitulatio своей духовной грамоты Симеон говорит о себе как о монахе Полоцкого Богоявленского монастыря, поскольку именно там он принял постриг и так как традиционно монахи называли себя по той обители, в который постриглись (благодарю за этот комментарий старшего научного сотрудника Лаборатории лингвосемиотических исследований НИУ ВШЭ Александра Львовича Лифшица. – А. П.): «азъ многогрѣшный рабъ божии, Симеон Петровский Ситняновичь иеромонах монастыря Полотцкаго святыхъ Богоявлении господнихъ» (Сим., л. 10). Мы не знаем, существовали ли какие-либо правила, регулировавшие перевод монахов из одного монастыря в другой, и мог ли новоприбывший монах, постриженник другой обители, занимать какую-либо должность в новом монастыре. Часто Симеона называют строителем Заиконоспасского монастыря, но это не совсем верно; возможно, он был строителем только несколько лет. В росписи денег и имущества Епифания Славинецкого, опубликованной В. М. Ундольским, указано, что в 1675 году строителем Заиконоспасского монастыря был некто Иосиф. См.: Ундольский В. М. Указ. соч. С. 74.


[Закрыть]); писали, произносили и издавали собственные проповеди; делали переводы из Священного Писания и перекладывали стихами Псалтырь.

В их повседневной жизни находилось значительно больше возможностей для проявления личного благочестия. Царское жалованье563563
  Положенное Симеону содержание составляло 5 алтын (15 копеек) в день (Челобитная Симеона Полоцкого царю Алексею Михайловичу, РНБ. F.XVII 8З. Л. 49; ГИМ ОР Син. собр. № 130. Л. 181 – 181 об.), то есть 54 рубля в год, что было сопоставимо с окладами некоторых стольников. Ср. оклады стольников: Рогожин Н. М. Боярская книга 1658 г. М., 2004. С. 24.


[Закрыть] – личные деньги, которое получали в Москве и Епифаний, и Симеон, делало возможным обладание многочисленными личными вещами – посудой, одеждой, книгами, собственным выездом (у Симеона имелась «лошадь со всѣмъ», которую он оставил своему племяннику Михаилу564564
  Настоятелям монастырей из юго-западной России также случалось завещать «коней с возом», как, например, Илии Торскому. См.: Бодянский О. Летописец о первом зачатии и создании святыя обители монастыря Густынского в лето бытия мира 7108, от воплощения же бога слова тысяща шестисотное. М., 1848. С. 45.


[Закрыть]). Наличие частных сбережений и имущества, с одной стороны, и монашеский статус – с другой, диктовали необходимость составить духовную грамоту и оставить посмертные вклады в церкви и монастыри и тем самым подготовиться к «хорошей» христианской смерти.

Получив отличное образование на западный манер, будучи начитанным в Священном Писании и сочинениях Отцов Церкви, Симеон составил элегантную в литературном отношении благочестивую преамбулу к своей духовной грамоте, сотканную из библейских цитат. Они выстроены в последовательный нарратив, начинающийся признанием бренности человеческой жизни: «азъ есмь земля и пепелъ» (Быт. 18: 27). Клонящаяся к закату жизнь (Пс. 102: 15) вызывает у завещателя «страхъ смерти», «трепетъ и ужасъ» (Пс. 54: 5–6), так как он при жизни пренебрегал вспоминать о смерти, Суде, геенне и небе (Сир. 7: 39). Завещатель знает, что, по притче о богатом и Лазаре, богатство на земле обернется страданиями на небе (Лк 16: 25; Августин Аврелий); поэтому он кается в своей греховной жизни: «заблудихъ яко овча погибшее (Пс. 118: 176) в пустыни мира сего, приложихся скотомъ несмысленымъ» (Пс. 48: 13). Покаяние заканчивается цитатой из 50‐го псалма (Пс. 50: 5), который часто и много используется в заупокойном богослужении. Завершается преамбула выражением надежды на Божье милосердие и перечислением прощенных грешников, по примеру которых завещатель желает быть прощен (Мф 21: 28–32; Лк 23: 40–43; Мк 2: 25).

Текст духовной грамоты Епифания не сохранился до наших дней, поэтому говорить о его благочестии можно только на основе подробного описания его погребения и поминовения с указанием дней поминовения, уплаченных сумм за разные расходы, лиц, принимавших деньги, и т. д.565565
  Ундольский В. Расход книгам, иконам, денгам золотым, и всякой рухледи старца Епифания // Временник Московского императорского общества истории и древностей российских. М., 1850. Кн. 5. С. 75–87.


[Закрыть] Из практик поминовения, связанных с личным благочестием, следует упомянуть следующие: в кельи и в церкви над гробом читалась Псалтырь; сорокоусты были заказаны более чем в 20 церквях (в основном – в монастырских); в два монастыря и одну церковь были оставлены «вечные вписы» – в Андреевский в Пленницах, в Молченский в Путивле и в Курскую Пятницкую церковь, в Чудов монастырь оставлялся годовой «впис». Несколько раз на протяжении 40 дней после смерти раздавалась милостыня в тюрьмах и богадельнях, а также корм нищим.

Пожелания Симеона к погребению и поминовению указаны в его духовной грамоте. Местом погребения назначался Спасский храм Заиконоспасского монастыря, ближайший к его «жилищу», при этом была сделана смиренная оговорка, что погребение возможно и там, где распорядителям Бог укажет. На погребение, включая трапезы в полусорочины (20‐й день после смерти) и в сорочины, Симеон оставил 60 рублей. Также 60 рублей предполагалось и на сорокоусты в 40 храмах – их количество подчеркивает значение цифры «40» для православной традиции поминовения. 30 рублей следовало раздать нищим, по 10 – отправить в тюрьмы и богадельни. Скорее всего, эти суммы раздавались постепенно, в течение 40 дней после смерти.

И в письме Евфимия, ученика Епифания, и в духовной грамоте Симеона отдельно перечислены несколько посмертных денежных вкладов «на пользу души», не имеющих отношения к сорокоустам или записям в синодики и прописанного назначения. Симеон завещал гораздо большее количество подобных вкладов (практически все – в южнорусские обители, только три монастыря находились в Москве), тогда как после смерти Епифания были сделаны многие вклады в великорусские монастыри с назначением (на церковное строение, например) и некоторое количество вкладов предметами – иконами, тканями на изготовление облачений, церковной утварью.

Самый большой вклад Симеона, в 200 червонных золотых, предназначался в Полоцкий Богоявленский монастырь, в котором он принял постриг. В Киево-Печерскую лавру и Киевский Братский монастырь были завещаны крупные вклады по 100 золотых. Самые маленькие по сумме вклады Симеон назначил в обители Дисенскую и Миорскую, по 5 золотых.

Формула, расположенная почти в самом конце «вкладного» списка в духовной грамоте Симеона и описывающая вклады в неназванные монастыри, служит хорошим примером идеи благочестия, лежащей в основе вкладов как таковых: «Во иныя монастыри в десять дати по рублей пяти. и всего будетъ рублевъ патьдесятъ» (Сим., л. 13). Денежные вклады в монастыри с упоминанием только количества, но не названия обителей, встречается достаточно редко. В духовных грамотах московских патриархов упоминание посмертных вкладов (а иногда милостинных денег и денег на сорокоусты) в неназванные монастыри вполне ожидаемо, так как погребение и поминовение проходили по заранее известному обычаю: «По соборнымъ же церквамъ священнослужителемъ и по монастыремъ где прилично, давать ис казны сорокоусты въ поминовение по обычаю прежнему» (курсив мой. – А. П.)566566
  Житие и завещание… С. 113.


[Закрыть]. Для монахов большое количество обителей призвано продемонстрировать дела милосердия усопшего и обеспечить больше молитв за его душу. Кроме того, эта формула, как в случае с Симеоном, свидетельствует о хорошей осведомленности распорядителя в делах и предпочтениях завещателя.

Список южнозападнорусских монастырей, в который Епифаний оставлял вклады, практически идентичен аналогичному списку в духовной грамоте Симеона567567
  Закревский Н. Описание Киева. Т. 2. М., 1868. С. 899–900.


[Закрыть], исключение составляют Купятицкий и Пинский монастыри, указанные у Епифания (курсивом и номерами выделены совпадающие монастыри. – А. П.):

Епифаний Славинецкий, 1675 (1676) г.: 1. в Николской Пустынной, 2. въ Михаила святаго Златоверхаго, 3. въ Кирилловский, 4. въ Софийский, 5. въ Выдубецкий, 6. въ Иорданский, 7. въ Флоровский, 8. въ Михайловский девический монастыри по 10 червонных златыхъ на кийждо монастырь <…> А въ Печерский и въ Купятицкий и 9. въ Троецкий, иже въ Печерскомъ, и въ 10. девический Печерский, и Пинский монастыри…

Симеон Полоцкий, 1679 г.: 4. в софийский, 1. в николский, 2. в михайловскии, 3. в кириловскии, 5. Въ выдубитцкий, 10. в печерский девический, 9. в троицкий иже в печерскомъ. 6. въ ерданский 8. в дѣвический михайловский. 7. В дѣвический иже у флора и лавра, дати попяти червонныхъ золотыхъ, на вся сия пятдесят червонных.

Некоторые совпадения в этом перечне легко объясняются статусом и престижностью обителей (например, Киево-Печерский монастырь), местом учебы Епифания и Симеона (Киевский Братский монастырь), схожим характером их московской жизни и деятельности (Никольский Греческий, Заиконоспасский монастыри). Вклады во все остальные монастыри представляются продиктованными исключительно биографией, личными предпочтениями и личным благочестием завещателя – особо почитаемым святым или святыми, возможными поездками в конкретные обители, обетами и т. д.

По-видимому, Епифаний особо почитал культ Богородицы – около половины монастырей, куда он сделал вклады, имеют богородичное посвящение или известны своими богородичными иконами или престолами. Богатый вклад Епифания в Пинский монастырь можно было бы объяснить тем, что именно там он родился568568
  Место рождения, как и место пострига Епифания Славинецкого неизвестно. См.: Ротар Ив. Епифаний Славинецкий, литературный деятель XVII в. // Киевская старина. 1900. № 12. С. 4–5; Смолич И. К. Указ. соч. С. 223.


[Закрыть]; в Андреевский монастырь в Пленницах – тем, что какое-то время по приезду в Москву Епифаний жил там569569
  Кузьминова Е. А., Литвинюк Е. Е. Епифаний Славинецкий // Православная энциклопедия. http://www.pravenc.ru/text/190087.html.


[Закрыть]; в Молченскую пустынь в Путивле – тем, что Епифаний мог провести там какое-то время на пути в Москву. Вклад Симеона в Новодевичий монастырь может быть связан с тем, что там (или на монастырском подворье на правой стороне Никольской улицы, на котором в XVII веке жили не только монахини «с Белой Роси», но и светские переселенки570570
  Забелин И. Е. Указ. соч. С. 348; Чистякова М. В. Указ. соч. С. 16, 47.


[Закрыть]) жила его невестка, жена его покойного брата.

Из личных вещей Епифания и Симеона стоит отметить только те, которые имеют отношение к жестам благочестия. В Киевский Братский монастырь, где он учился, Епифаний отправил многочисленные книги из собственной библиотеки571571
  Это письмо было опубликовано дважды, Ундольским в ЧОИДР (1846. Кн. 4 (30 ноября). Смесь. С. 69–72); и Закревским в «Описании Киева» (Т. 2. М., 1868. С. 899–900). Опубликованный Ундольским текст более полный и содержит подробный перечень завещаемых книг.


[Закрыть]. Две окладные иконы, Святой Троицы и Александра Невского, были вложены в Молченскую пустынь в Путивле. В Иосифо-Волоцкий и в московский Данилов монастыри завещалась камка на стихарь и на ризы. В Успенский девичий монастырь в Александровой слободе завещались «покровцы» на церковные сосуды ценой в один рубль.

Для личных вещей Симеона потребовался погреб в городской стене572572
  См. челобитную Симеона царю Алексею Михайловичу. ГИМ ОР. Син. собр. № 130. Л. 181.


[Закрыть], в котором хранилась посуда, одежда, предметы быта, церковная утварь, книги и рукописи, собственный выезд («мѣдь и цына», два килима (персидских ковра) и ковер, мантия, две шубы, книги и рукописи (Сим., л. 12)). Часть из этих вещей – церковное облачение (подризник, поручие и епитрахиль) и некоторые книги – Симеон, по-видимому, привез с собой из Полоцка и завещал вернуть обратно. Прочие вещи, не перечисленные в завещании, предполагалось «по разсуждению раздаяти между братиею и на нищия» (Сим., л. 14 об.).

***

«Судъ безъ милости не сотворшымъ милости» (Иак. 2: 13): воспринимаемые как жест личного благочестия, как дела милосердия и как инструмент спасения души, духовные грамоты и посмертные вклады в монастыри и церкви стали практиковаться в последней трети XVII века не только мирянами, но и московским монашеством, как рядовой братией, так и церковными иерархами. Формирующиеся под влиянием развития личностного, авторского начала в литературе, моды на особый, южнозападнорусский тип завещания, барочной стилистики и православной традиции поминовения усопших, окончательно установившейся к XVII веку в синодиках, духовные грамоты и вклады служат монахам-завещателям для покаяния и подготовки к «хорошей» христианской смерти через «устроение» дома. Богословие завещательной преамбулы, развивающее идею милостыни, милосердия и богатства, иногда и «неправедно» нажитого, позволяет завещателю сообразовать перед смертью монашеский обет покаяния с накопленным за годы жизни имуществом и денежными сбережениями, а вклады обеспечивают молитвы за душу. Написание духовной грамоты и вклад в монастырь как практики личного благочестия продолжают существовать до первого десятилетия XVIII века, но уже преимущественно среди представителей элиты.

ЖИЗНЬ ПУБЛИЧНАЯ И ПРИВАТНАЯ В МЕМУАРАХ XVIII ВЕКА
Б. И. КУРАКИН – И. И. НЕПЛЮЕВ573573
  Статья выполнена в рамках проекта «Русская литература на стыке культур», финансируемого программой фундаментальных исследований Научного фонда НИУ ВШЭ в 2019 году.


[Закрыть]

Дмитрий Калугин

Размышляя о специфике развития мемуарной прозы, А. Г. Тартаковский писал, что во второй половине XVIII века происходит «переход от летописно-аналитического способа изображения действительности к связно-целостному мемуарному рассказу и выдвижение на передний план личности автора с его индивидуальный биографией и духовно-нравственным миром» (Тартаковский 1991: 58). Эта мысль находит свое подтверждение в большом количестве мемуарных текстов, созданных во второй половине XVIII века (Я. П. Шаховской, И. М. Долгоруков, Г. И. Добрынин), при том что остается непонятным, какие дискурсивные стратегии и новые способы формализации использовали авторы вместо уже непригодных «летописно-аналитических». Отмечу также, что понятия – «индивидуальная биография», «личность» и тем более «духовно-нравственный мир» – не проясняют, а скорее препятствуют пониманию той работы, которую проделывали люди XVIII столетия, рассказывая о своей жизни.

Создание любого эго-текста, прозаического рассказа от первого лица, основанного на тождестве автора и героя, предполагает совмещение непередаваемого, в силу своей длительности и сложности, жизненного опыта и вполне определенных дискурсивных форм. Последние можно разделить на две группы. С одной стороны, это различные виды «погодных записей» (летопись, статейные списки, офицерские сказки, послужные списки), построенные по хронологическому принципу, где фиксируются основные этапы служебной деятельности (о формах мемуарописания XVII–XVIII веков см. также: Чекунова 1995: 37–49; Федюкин 2019: 12–14). С другой стороны, речь идет о разных способах учета, от контроля за финансовыми расходами («меркантилистский дневник») до наблюдения над собственным здоровьем574574
  Мне бы хотелось поблагодарить за помощь в работе над статьей моих друзей и коллег А. Блюмбаума, Е. Богач, Б. Маслова, Н. Мовнину, М. Неклюдову, К. Немировича-Данченко, М. Пироговскую, И. Федюкина.
  По словам Марии Пироговской, описавшей феномен «медицинского дневника», «в этом отношении российские дворянские хроники обнаруживают типологическое сходство с близкими по жанру документами XVII–XVIII веков в других европейских странах: итальянскими libri della famiglia, польскими silva rerum и французскими livres de raison, которые велись представителями высших социальных групп в течение нескольких поколений» (Пироговская 2019: 55).


[Закрыть]. Эти два аспекта – служебный и частный, внешний и внутренний – иногда пересекались, проникая друг в друга: служебная история могла содержать сведения о болезнях и расходах, а записи о болезнях – обстоятельства службы.

Человек, пишущий текст о себе («автобиографию» в широком смысле), прилаживает существующие способы формализации к конкретным событиям жизни, и можно сказать, что субъект мемуарного текста представляет собой точку пересечения различных метаязыков (юридического, медицинского, экономического и т. д.), каждый из которых предлагает свой собственный способ «приручения действительности». Медицинский, меркантилистский дневники и послужной список представляют героя только с одной точки зрения, и развитие мемуарной прозы связано с тем, как происходит взаимная нейтрализация этих языков за счет подчинения общей концепции жизни, биографическим моделям и механизмам признания. На протяжении всего XVIII века в русской традиции мемуарописания происходит поиск таких способов выражения, которые бы могли представить человека во всей сложности его внутренней жизни и многообразии ролей.

Соединение, стягивание в единое целое разных сторон человеческой жизни и способов ее описания, поиск «языка персональности», который не является ни одним из перечисленных видов специализированных языков, сведение в единое повествование разных сторон человеческой жизни – все это и есть необходимые условия для появления «автобиографии». Этот процесс не только характеризует автобиографический текст, но также, в более широкой перспективе культурной и литературной ситуации XVIII века, выражается в нивелировании социальной дистанции, благодаря чему люди, обладающие различными статусами, превращаются в однородную среду, где действуют механизмы, позволяющие отождествить себя с другим, соединить в одно целое двор и читающую публику, кабинет и гостиную, приватное и публичное. За счет этого возникает интерес к тексту, возможность проявлять участие, помещая себя на место персонажа и испытывая его чувства575575
  Именно благодаря тому, что рассказ о человеческой жизни в данном случае нацелен на установление гомологии, тождества между читателем и героем, он и становится интересным. Привлекает в данном случае не столько статус, сколько собственно человеческая сторона, когда, как пишет госпожа де Ламбер, «великие правители» предстают перед читателем в качестве простых, обычных людей: «Оных государей, о которых ты в Истории читаешь, почитай за персоны на театре являющиеся. Они до тебя не надлежат, разве буде ты некоторыя свойства в них усмотришь, которыя ты с ними обще имеешь. От туда происходит, что нам те истории наибольше нравятся, которые, предлагая жития Королей, больше простых людей, нежели Королей описывают, и представляют больше их попечение обо всем, нежели великолепие. Там видим мы часто нас самих в их образе; и нам то очень приятно, когда мы в высоких особах те же слабости находим, которыя мы сами имеем» (Ламбер 1761: 71–72).


[Закрыть]. Автобиографический текст включается в циркуляцию эмоций, которые конструирует и объединяет сообщество (о культурных функциях эмоций см.: Зорин 2016: 11–38).

В этой статье я постараюсь показать, как происходят трансформации текстов с автобиографической интенцией, в результате чего осуществляется выход за пределы «частичного» взгляда на человека и намечается целостное описание. Основным моментом здесь будет отказ от «дискретно-анналистических» (Тартаковский 1991: 46) способов фиксации жизни, связанных с летописной традицией, – формой, которая определяется как «консервативная» (Чекунова 1995: 37) и связывается с представлениями о некотором «естественном» положении вещей, нормой. Можно сказать, что именно погодная форма легла в основание главных способов формализации (послужной список, офицерская сказка), предлагавшихся для рассказов о жизни (о навязывании представлений о времени как функции государства см., например: Бурдьё 2016: 56–61), где создание «универсальной хронологии» ставит вопрос о непрерывности и истоке, а современное состояние социальных отношений должно восприниматься как результат последовательного развития. В этом плане развитие эго-документальной прозы предполагает возникновение самой идеи некоторого личного времени, персональной темпоральности, которая движется параллельно обычному и «узаконенному» течению.

При проекции этого разделения на автобиографический нарратив можно увидеть, что оно соответствует двум типам связи – эпизодической и универсальной (Рикёр 2000: 52–53). Эпизодическая связь – это «линейная» последовательность совершающихся друг за другом событий, в то время как универсальная имеет взаимообусловленный характер (одно после другого vs одно вследствие другого). В нарративной конфигурации уже сложившейся мемуарной традиции между событиями существует именно универсальная связь, благодаря которой создается сюжет, интрига, и, по словам Поля Рикёра, «сочинять интригу – значит выводить общее из случайного, универсальное из единичного, необходимое и вероятное из эпизодического» (Там же). С точки зрения обычной прямой хронологии бюрократических документов все происходит наоборот: случайное выводится из общего, представляя собой казус, побочный эффект порядка и системы, которым можно было бы пренебречь. По сути дела, любая «интрига» является здесь непредусмотренной.

Разрушение линейной, чисто хронологической последовательности и возникновение новой причинно-следственной связи происходит за счет установления корреляций между различными сегментами текста, существовавшими прежде независимо друг от друга. Речь идет о таком комбинировании элементов, благодаря которому происходит выявление возможностей их символизации, установление связей, не предусмотренных линейным развертыванием. В текстах, построенных исключительно по погодному принципу, если и возникает символический эффект и иллюзия сюжета, то происходит это случайно и связано скорее с позицией внешнего наблюдателя и его естественным стремлением к «осюжечиванию» текста. Попытаемся проследить, к каким последствиям для автобиографии приводит отказ от прежних, «линейных» форм повествования.

В качестве материала я возьму два текста, принадлежащих двум разным авторам – Борису Ивановичу Куракину (1676–1727) и Ивану Ивановичу Неплюеву (1693–1773). При всем различии их родовой истории принципиальным моментом является то, что оба они, каждый по-своему, воплотили дух переходных эпох XVIII века: первый писал на рубеже XVII–XVIII веков, совмещая старые формы фиксации с самоощущением человека, вовлеченного в радикальные исторические изменения; второй, начав службу при Петре, заканчивал ее уже в первое десятилетие царствования Екатерины II, когда складываются представления о приватной жизни и «частном человеке». Их тексты (соответственно «Vita del Principe Boris Koribut-Kourakin del familii de polonia et litoania» и «Записки») знаменуют собой разные этапы развития автодокументальной прозы – переход от классической погодной записи ранних мемуаров к текстам, демонстрирующим исчерпанность этой формы во второй половине XVIII века, от макаронического языка к усредненному бюрократическому стилю, от лапидарности к развернутости и детализации576576
  «Vita» Куракина исследована гораздо лучше, чем «Записки» Неплюева. Из наиболее существенных работ: Тартаковский 1991: 39–42; Билинкис 1995: 13–16; Соломеина 2007: 12–21. Особенно стоит отметить содержательную статью Эрнеста А. Зицера (Zitser 2011: 163–194), где главный акцент строится на «самосотворении» (self-fashioning) Куракина, стремившегося переписать, «пересотворить» свою собственную жизнь, используя для этого «все имеющиеся в его распоряжении автобиографические стратегии, включая стратегии, связанные с такими эзотерическими областями знания, как ятроматематика (астрологическая медицина) и бальнеология (медицинское использование целебных источников)» (Zitser 2011: 167). Подобный поиск форм для жизнеописания не характерен для Неплюева, гораздо в меньшей степени озабоченного рефлексией над способами фиксации своей жизни. О Неплюеве см.: Тартаковский 1991: 81–21.


[Закрыть]. И если в своем жизнеописании Куракин фактически создает новый жанр («первую русскую автобиографию»), то «Записки» Неплюева указывают на его пределы и новые возможности.

«Vita» Куракина, создававшаяся им с 1705 по 1710 год и вобравшая в себя впечатления о заграничном путешествии, что и стало, вероятно, импульсом для ее создания (см.: Билинкис 1995: 10, и его критику: Тартаковский 1991), не доведена до конца. Она заканчивается 1709 годом и обрывается на полуслове, то есть можно сказать, что мы имеем лишь некоторый фрагмент большой личной истории, наиболее драматичные моменты которой (старость, ожидание смерти) находятся за пределами текста. Эта история имеет определенные пересечения с жизнью Неплюева в той мере, в какой они реализуют общую биографическую схему: обучение за границей, возвращение, испытание в «науках навтичных» (навигации, морском деле, см.: Куракин 1890: 256577577
  Дальше все ссылки на это издание с указанием страниц.


[Закрыть]), служба на дипломатическом поприще, военная и статская служба.

Основной механизм создания автобиографического текста здесь – компиляция дневниковых записей, писем, семейной хроники. Куракин тщательно собирал свой архив, заботился о его сохранности и, рассказывая о своей жизни, черпал оттуда материал, иногда делая прямые отсылки на другие источники или указывая на необходимость создания произведений в других жанрах. Например, вспоминая о стрелецких бунтах, он пишет: «Ся гистория требует большаго ведения особою книгою» (С. 248); о своей жизни за границей и лечении он рассказывает более подробно «в особливой книге, которая названа – Виаже» (С. 272), о римской части путешествия «писано в описании книги дел римских» (С. 276) и т. д. Такой подход к созданию текста ставит вопрос об экспликации принципа, который бы объяснял выбор и организацию материала. И здесь возникают определенные сложности, поскольку концепция жизни, то есть субъекта, остается у Куракина в конечном счете непроясненной. Объясняется это, помимо всего прочего, тем, что Куракин строит рассказ о себе строго по погодному принципу – «до каждаго года wita буду писать» (С. 244)578578
  Ср. также: «Топерь буду писать все обстоятельства своей бытности (и) фортуны с диздпазии» (то есть «по порядку», с. 282). Слово «порядок» у Куракина является важным и обозначает принцип организации текста, как в последнем примере, и ход событий жизни (правильный или неправильный). Например: «И все те свои дела отправил со всяким порядком» (С. 277) и «все то отдала вдруг во владение, а непорядку всему тому учинилась чрез царевича сибирскаго, и то учинила невестка, княгиня Мавра Дмитриевна, в моем отлучении» (С. 263). Можно сказать, что правильный порядок в описании дел корреспондирует с их правильным течением в жизни.


[Закрыть], – не разделяя то, что «касается только до него», и события, свидетелем которых он был. Это можно определить как противоречие между общей и частной памятью, характерное для ранних мемуаров579579
  Боярин Артамон Матвеев под впечатлением от кровавых событий хочет, например, своим собственным свидетельством дополнить общую память, спасти от забвения виденное им в назидание потомкам. Человеческая память, пишет он, может «от забвения весьма истощиться» (Записки русских людей 1841: 2). Общая память должна быть сохранена, и здесь история представляется как способ распознания универсальных свойств человеческой жизни. К концу XVIII века, когда стали складываться представления о частном человеке, возникает и противонаправленный импульс, в результате чего большие исторические события отделяются от персональной истории. Ср., например, у Шаховского: «О подробностях переворота более распространяться не буду: есть о том публичная история и из самых произведенных ясныя сведения, а я только тщусь касающееся до моих поведений собирать из многих и давно прошедших времен, что теперь в мою дряхлую голову приходит не по порядку в чем прошу меня, благосклонный читатель, извинить» (Шаховской 1872: 32). Записывать «не по порядку» значит отказываться от хронологии, фиксируя только те моменты, которые важны для собственного повествования (ср. также у Неплюева, который отказывается писать о том, что касается службы).


[Закрыть].

В тексте Куракина легко выделяется несколько дискурсивных уровней: то, что связано с родом (генеалогия, семейная история)580580
  «Того года отца князя Ивана Григорьевича не стало в Смоленске каменною болезнью. Имел я отца большую любовь пред другими детьми. И на память той милости, при конце живота, благословил образ Спасителев Нерукотвореннаго, которым его благословил также отец, а мой дед. Того ж года, по возвращении из Смоленска с телом его и погребен в Чудове монастыре. И мачиха, княгиня Марья Петровна, с полгода спустя родила сына, брата – князь Ивана Ивановича, которому день тезоименитства его ноября 13‐го дня – Иоанна Златоустаго. А по смерти отца нашего засталися: брат, князь Михайло Иванович и сестра, княжна Марья Ивановна и я – кн. Борис» (С. 246).


[Закрыть], фиксация болезней и их лечение (медицинский дневник)581581
  «И того времени, по прошению, Его Величество меня оставил на Москве, и жил на Москве Великой пост и после Святой недели по самой пост Петров, и лечился весь Великой пост и по самой свой отъезд от Лаврентья дохтура, и больше тридцати раз примал проносное лекарство, и также все 8 недель пил декокты, и кроме того ни мало что пил, разве мало чаю, и чтоб не с сахаром и горячей. И сидел в баньке 18 раз от лекаря Рыбыкина» (С. 270–271).


[Закрыть], «меркантилистский» дневник582582
  «Во всю свою бытность ту римскую и в проезд италиянский, по самый приезд в Гамбург, прожил самых своих денег с четыре тысячи ефимков, то будет 3600 рублев, для чего по 30 алт. ефимок был, и для того, того году 1707, продал деревню в Суздале, село Глинища, взято две тысячи рублев» (С. 277).


[Закрыть], дипломатические статейные списки (путешествия за границу)583583
  «И быв у Бречини инкогнито за шляхтича московского, с комвоем поехал до Агрии в путь свой с комвоем, одним полковником. В пути был 3 дни. И приехав до Агрии, стал на дворе, где стоял посол нашего двора Украинцов. И тут был 3 дни. И по приезде к себе получил присланного с поздравлением от князя Рагоцы одного кавалера его двора. А на другой день был его прислан дворецкой с каретою его цуком к обеду звать и, быв у него на обеде, отъехал в той же карете. Потом, на другой день, отъехал с его комвоем в путь свой чрез Токай и Мунгач до Львова, где пробавился в пути, чаю, 10 дней» (С. 281).


[Закрыть]. Основные опорные моменты собственно автобиографического повествования – недуги, карьера (участие в военных действиях, дипломатические поручения, признание), фиксация эмоций. При этом записи внутри одного года идут подряд, переходя спорадически от общей истории к частной и наоборот.

Вот типичный пример такого способа организации повествования: «Того года другой крымской поход. Того года весь наш дом погорел той ночи, что было перешли на новоселье, и просили всех кушать. И в том пожаре великой убыток был. И так велик пожар был, что наших 3 двора сгорело, тот двор, где мы жили, другой – Сицкой, третей – загородной Сицкой. В том году царь Петр Алексеевич тайно из Преображенскаго и со всем двором пошел к Троице от ребеллионов-стрельцов, и был тамо аж до осени, для того покамест Щагловитова привезли и голову отсекли. А царевна Софья Алексевна пошла жить в Девичей монастырь. И того времени имели страх великой от бунтов» (С. 248). В приведенном отрывке последовательно совмещаются два плана – общий (стрелецкие бунты) и персональный (пожар), но каждый из них остается самостоятельным, и можно сказать, частное и общее коррелируют друг с другом только по принципу смежности, одно следует за другим, не создавая эффекта символизации, который здесь был бы вполне возможен584584
  Огонь и пожар выступают метафорой смуты и страстей, вносящих разлад в естественный ход событий. Множество примеров такой метафорики можно найти в нарративах о «смутном времени». См., например, во «Временнике Ивана Тимофеева»: «А яже во мне градограбители и убийца паче, тогда мнимыя си корысти вземшия, в самый царствия град яко главню некую, искр полну, ветром раздомшую, от кровей омрачившеся, с собою внутрь неразсудне внесоша» (Временник 1951: 14). Второй пример метафоры огня как страстей: «Внят божие ухо возношение сердца его, зане частыми смотреньми вещи сея превзимаяся, предварших его Всеросийских деспот всех уничижая сим, яко упремудрився, иже, глаголашеся, и не бе в них толико разума о сем домыслитися. Сим всечастно надымаяся, таже и от ласкатель ему своих бояр поджизаем хвалою лстивою, яко подгнетою некако, словесы многосугубны потаки ему приглашающих и паче сих и, яко хврастие подо огнь, хвалу серцу его подлагаху, образующе своими словесы, яко и онамо в будущем подгнета ему будут они таковым ласканием» (Там же: 65) (везде выделено мной. – Д. К.).


[Закрыть].

Этот момент является основным в тексте Куракина, благодаря чему происходит уравнивание событий разного масштаба – общих и частных, значительных и проходных: описание болезней соседствует с введением новых налогов, упоминания эпизодов семейной истории – с тяготами военных кампаний, учеба сына фиксируется вместе с успехами на дипломатическом поприще. Даже наиболее известный эпизод всего повествования – любовная связь Куракина с «читадинкой… signora Francescha Rota» – несмотря на то что Куракин испытывает сильные переживания и хочет вновь оказаться в Венеции, чтобы снова увидеться со своей возлюбленной, остается в своих собственных границах, не получая никакого развития: «И разстался с великою плачью и печалью, аж до сих пор из сердца моего тот amor не может выдти и, чаю, не выдет. И взял на меморию ея персону, и обещал к ней опять возвратиться, и в намерении всякими мерами искать того случая, чтоб в Венецию, на несколькое время, возвратиться жить» (С. 278).

Тем не менее среди этого нагромождения фактов, связь которых с целым часто совершенно не прояснена, мы видим моменты уже чисто автобиографического характера. Сами обстоятельства, при которых создавался текст, указывают на его особое значение: «Vita» пишется в «Карзбате», куда Куракин поехал лечиться от «цинготной болезни», и именно болезнь, настигшая князя среди «суетной жизни» и не позволяющая ему заниматься привычными делами, подталкивает Куракина приступить к «описанию» его «живота» (С. 243). Это принципиальный момент, поскольку автобиографический жанр так или иначе связан со смертью, и болезни выступают здесь в качестве своеобразного медиатора, обращая мысли человека на него самого. Описание болезней и их лечения (медицинский дневник) составляет важный пласт всего текста, Куракин много пишет об этом, часто проецируя недуги на свое душевное состояние: «И взяв на окорт Шлюссельбург, по нашему названной, и потом все полки пошли в Новгород и во Псков; и из Новгорода те отпущены с артиллериею, которые были на приступе, а которые не были те все оставлены зимовать. Только же однако отпущали к Москве; и я также был отпущен к Москве, и жил всю зиму на Москве. И был в несчастьи от болезни на левой ноге великаго чирья, и также в секретном своем несчастье, и в меленхолии заставал всегда, от чего видел великую болезнь» (С. 264).

Не совсем понятно, что именно понимается здесь под «секретным своим несчастьем» и чем оно может быть вызвано – болезнями или, например, тем, что Куракину не удалось принять непосредственного участия в штурме Шлиссельбурга. Эта двусмысленность опять же возникает в силу непрочерченности связей между отдельными событиями. Однако в некоторых случаях причина переживаний высказана прямо. Речь идет об утрате Куракиным расположения Петра I, царской немилости: