Текст книги "Политическая наука. 2016. Спецвыпуск"

Концепция стратегической сдержанности как основа подхода ФРГ к применению бундесвера

Ф.О. Трунов 2424
  Трунов Филипп Олегович, кандидат политических наук, преподаватель кафедры российской политики факультета политологии Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова; научный сотрудник Отдела Европы и Америки ИНИОН РАН; e-mail: [email protected]
  Trunov Philipp, Lomonosov Moscow State University; Institute of Scientific Information for Social Science (Moscow, Russia). e-mail: [email protected]


[Закрыть]

Аннотация. Для объединенной ФРГ как вновь поднимающейся державы Запада вопрос использования вооруженных сил приобретает особое статусное значение. В связи с этим в качестве основы подхода по применению бундесвера вне зоны ответственности НАТО рассматривается концепция стратегической сдержанности. Она означает, что германские военнослужащие и техника используются преимущественно для небоевой деятельности, при этом правительство ФРГ стремится избежать или минимизировать свое участие в масштабных (особенно наземных) силовых операциях.

В статье исследуются военно-политические особенности применения бундесвера в ходе балканских войн, конфликтов с участием западных держав на Ближнем Востоке и борьбы с международным терроризмом. Показывается сохранение Германией линии на стратегическую сдержанность в военной сфере в ходе украинских событий. Делается вывод о перспективах развития рассматриваемой концепции и возможностях точечного силового вмешательства в решение важнейших проблем.

Ключевые слова: внешняя политика ФРГ; бундесвер; вооруженные конфликты; Балканы; Ближний Восток; Средний Восток; международный терроризм; концепция стратегической сдержанности.

Ph.O. Trunov

The concept of strategic restraint as the basis of the German approach to the use of the Bundeswehr

Abstract. The question of the usage of armed forces acquires a particular value status for the united Germany as a newly rising Western power. In this regard the author considers the concept of strategic restraint as the basis of approach to the use of the Bundeswehr outside NATO's area of responsibility. This concept implies that German military personnel and equipment are used primarily for non-combat operations, while the German government seeks to avoid or minimize its participation in large-scale, especially land, military operations.

The article investigates military and political features of Bundeswehr usage in the Balkan wars, conflicts with the Western participation in the Middle East and in the struggle against international terrorism. The article shows the preservation by Germany of the strategic restraint policy in the military sphere during the Ukrainian events. The article concludes with the prospects of the concept of strategic restraint and possibilities of «point» military intervention to solve the key problems.

Keywords: German foreign policy; Bundeswehr; armed conflicts; Balkans; Middle East; international terrorism; the concept of strategic restraint.

С точки зрения уровня и масштаба экономического развития отнесение Германии к числу ведущих государств Евро-Атлантического сообщества2525
  Под Евро-Атлантическим сообществом и коллективным Западом в данной статье понимается совокупность государств – членов ЕС и НАТО. – Прим. авт.


[Закрыть] бесспорно. В политическом же плане в годы холодной войны ФРГ была «карликом», ведомым другими западными державами (США, Великобританией, Францией). В условиях свертывания противостояния по линии Восток – Запад в 1990 г. Федеративная Республика включила в свой состав «новые земли» (бывшую ГДР) и начала превращаться в одного из ключевых игроков на мировой арене, постепенно используя весь набор внешнеполитических инструментов для отстаивания национальных интересов. В постбиполярном мире наличие возможности применения своих вооруженных сил в различных формах (как боевых, так и небоевых) продолжает оставаться одной из ключевых характеристик понятия «держава» [Кокошин, 2006, с. 38–42].

Бундесвер по своим количественным характеристикам (численность личного состава и единиц вооружений, боевой техники) входит в число трех-четырех наиболее мощных вооруженных сил стран – участниц НАТО. Однако модель его применения отличается от деятельности армий таких стран – участниц блока, как США или Турция. С одной стороны, вооруженные силы ФРГ активно и в достаточно большом количестве используются в деятельности по миротворчеству и поддержанию мира, участию в реформе сектора безопасности нестабильных государств – то есть небоевых по своей сути мероприятиях. С другой стороны, бундесвер принял участие всего в пяти силовых акциях: двух военно-воздушных (1995; 1999 против Югославии) и трех с использованием сил специального назначения (на юге Афганистана, в районе сирийского Алеппо и иракского Мосула), причем масштаб всех их был незначительным. Представляется, что суть данного подхода официального Бонна / Берлина к использованию своих вооруженных сил характеризуется принципом стратегической сдержанности. Задача данной статьи – раскрыть предпосылки и особенности развития данной концепции в процессе использования вооруженных сил ФРГ в 1990-е – середине 2010-х годов.

* * *

С точки зрения автора, уместно выделить четыре фактора, которые предопределили обращение к рассматриваемому принципу со стороны официального Берлина. Первый фактор обусловлен исторической ответственностью Германии как ключевого агрессора в период Второй мировой войны (1939–1945). В годы холодной войны возможное использование бундесвера ограничивалось территорией ФРГ и ее государств-партнеров по НАТО. Согласно договору об окончательном урегулировании в отношении Германии (1990), в обмен на формальное обретение суверенитета она добровольно отказывалась от производства, владения и распоряжения основными известными на тот момент видами оружия массового поражения. Кроме того, ограничивался количественно парк обычных вооружений и военной техники (согласно ДОВСЕ) и общая численность вооруженных сил (не более 370 тысяч). С германской земли должен был «исходить мир и только мир» [Договор, 1994, с. 34–37].

В 1994 г. на основе консенсуса трех ветвей власти был оформлен юридический механизм использования бундесвера вне зоны ответственности НАТО, включавший два обязательных компонента для каждой конкретной акции: постоянный контроль Бундестага и возможность ее осуществления только на основе решений профильных структур [Bundeswehr, 2009, p. 38–39]. Соответственно, это сужало до минимума возможность применения вооруженных сил ФРГ под эгидой временных коалиций, исключая случаи, когда они создавались для противодействия международному терроризму (для борьбы с «Аль-Каидой» с 2001 г. и «Исламским государством»2626
  Запрещенная в России террористическая организация. – Прим. авт.


[Закрыть] с 2014 г.).

Второй фактор, тесно связанный с первым, – де-юре более строгий, чем в большинстве государств коллективного Запада (в том числе США), парламентский контроль над использованием вооруженных сил. Испрашивая одобрение Бундестага (в случае длительной операции – ежегодно), федеральное правительство обязано указывать правовые основания для использования контингента, спектр его задач, состав и оснащение, планируемые сроки использования и затраты. Комитет по вопросам обороны в Бундестаге наделен правом проводить расследование, если возникают любые сомнения в правомочности даже точечной акции с участием бундесвера. Парламентарии наделены полномочиями по свертыванию операции на любом из этапов ее осуществления. Вместе с тем за все время использования правового механизма 1994 г. парламент ни разу не отклонил просьбы федерального правительства по использованию войск (хотя по вопросу продления мандата миссии бундесвера в Афганистане с середины 2000-х годов шли острые дискуссии). Более того, в 2005 г. Бундестаг издал специальный акт, в котором федеральное правительство наделялось правом в случае острой необходимости начинать операции бундесвера до получения парламентского одобрения. При проведении небоевых акций вводилась облегченная процедура голосования [Gesetz, 2005]. Думается, что отмеченное расширение прерогатив федерального правительства в значительной степени определялось использованием им принципа стратегической сдержанности.

Третий фактор – это критическое отношение германского электората к даже очень незначительным потерям (особенно безвозвратным) личного состава, что характерно и в целом для обществ стран Запада. В годы холодной войны бундесвер был массовой армией мобилизационного типа, специализировавшейся на территориальной обороне. В постбиполярном мире в основе постепенной реорганизации вооруженных сил ФРГ лежало стремление превратить их в «войска для операций», причем преимущественно за пределами Европы. Это обстоятельство сыграло немаловажную роль в постепенном доминировании наемно-контрактной системы комплектования бундесвера – в 2012 г. Германия (последняя из ведущих государств – членов НАТО) отменила призыв [Bredow, 2015, p. 204]. Данное решение учитывало нараставшее критическое настроение электората к возможным боевым потерям. Так, в 2002–2003 гг. свыше 80% респондентов выступали категорически против германского вовлечения в интервенцию США в Ирак [Mehrheit, 2003]. Подчеркнутое внимание к пацифистским настроениям электората во многом предопределило победу правящей «красно-зеленой» коалиции на парламентских выборах в сентябре 2002 г.

В Основном законе ФРГ нет ограничения по количеству сроков, которое может занимать одно лицо на посту канцлера. Поэтому, в отличие от Соединенных Штатов, где во время второго (в любом случае последнего) периода пребывания у власти президент чувствует себя более свободно при принятии решения о боевом использовании войск, в Германии канцлер (и тем более остальные министры), стремясь к очередному переизбранию, продолжает быть скованным при принятии решений в данной сфере.

Четвертый фактор – постепенное возникновение нового, отличного от принятого в период холодной войны, понимания точки окончания военного конфликта у германского руководства и академических кругов. В середине – второй половине XX в. под ней понималась ликвидация неугодного политического режима и (или) оттеснение от власти нелояльных деятелей. В реалиях пост-биполярного мира этого оказалось недостаточно – лишенные жесткой центральной власти (которая часто была диктаторской) государства превращались в очаги нестабильности. Возникала питательная среда для появления на их территории ячеек структур международного терроризма и широкого спектра «сопутствующих» угроз безопасности: распространения по миру беженцев, «черных» оружия, нефтепродуктов и антиквариата, наркотиков. Соответственно, окончание военного конфликта означало уже не только и не столько свержение неугодного режима, но создание нового, построенного на основе принципов западной демократии для недопущения возникновения «вакуума власти». Это требовало от внешних игроков на этапе постконфликтного урегулирования затратного использования широкого спектра своих возможностей: дипломатических (примирение сторон, в том числе и сторонников свергнутого политического режима), экономических (гуманитарная помощь, официальная помощь развитию) и военных. Так, бундесвер с 1990-х годов все активнее применялся для выполнения нехарактерных ранее задач: восстановление объектов гражданской инфраструктуры (дороги, школы, больницы, жилые дома), обучение детей в начальных учебных заведениях и участие в реформе сектора безопасности посредством тренировок и консультирования кадров вновь формируемых армии и полиции [Bredow, 2015, p. 180–181].

Иными словами, помимо расходов на силовые интервенции необходимы были еще большие на преодоление возможных негативных последствий от их проведения. Показателен в этой связи пример осуществления силовых операций странами Запада, в том числе ФРГ, как средства поддержки вновь возникавших государств и государственных образований в процессе распада Югославии – в первую очередь Боснии и Герцеговины (БиГ), Косово. Даже помощь этим небольшим (от 2 до 5 млн жителей) политико-территориальным единицам дала противоречивые результаты не только по финансовым, но и по политическим соображениям. Так, ратификация БиГ соглашения о стабилизации и ассоциации с ЕС не обнуляет риск сецессии Республики Сербской, сопровождаемой вооруженным конфликтом.

Вероятно, именно эти факторы, особенно с начала 2000-х годов, когда накопился определенный опыт применения бундесвера в новых мирополитических реалиях, обусловливали подход к его дальнейшему использованию. В связи с этим основное внимание уместно обратить на изучение тех ситуаций, когда вставал вопрос о вовлечении вооруженных сил ФРГ в боевые операции.

* * *

В 1990-е годы основным географическим направлением для использования бундесвера стала территория распадавшейся Социалистической Республики Югославия (СРЮ). Стремившимся отколоться от нее хорватам, жившим в Герцеговине, ФРГ оказывала активную дипломатическую и экономическую поддержку уже с начала 1990-х годов. 28 августа 1995 г. совет глав государств и правительств НАТО принял решение о начале бомбардировок Югославии с целью прекращения поддержки сербских ополченцев, ведущих борьбу с военизированными отрядами боснийцев и хорватов. Еще 30 июня 1995 г. кабинет Г. Коля – К. Кинкеля получил санкцию Бундестага на использование люфтваффе в военно-воздушной операции [Plenarprotokoll, 1995]. Используя силовое давление, страны Запада навязали Югославии ведение переговоров на базе США Дейтон, в ходе которых германские дипломаты сыграли ключевую роль в создании боснийско-хорватской конфедерации как противовеса Республики Сербской [Der lange Weg, 2013]. Дейтонское соглашение (1995) стало де-факто конституцией Боснии и Герцеговины.

В условиях разрастания косовского вооруженного конфликта между албанцами и сербами правительство Г. Коля – К. Кинкеля вновь проявило готовность принять участие в ударах Североатлантического блока для оказания очередного силового давления на Югославию. Состоявшиеся 8 октября 1998 г. дебаты показали полное согласие по данному вопросу между проигравшей выборы «черно-желтой» (блок ХДС/ХСС и СвДП) коалицией и лидерами вновь формируемого «красно-зеленого» (СДПГ и Союз 90 / «Зеленые») правительства [Rede von Ministerpräsident, 1998, p. 23135D]. Более того, новое, полевевшее правительство проявило готовность к использованию не только бомбардировщиков, но и наземных войск для участия в операции [Antrag, 1999, p. 1–3]. Препятствием на пути реализации данных планов не стало даже отсутствие резолюции Совета Безопасности ООН – впервые официальный Берлин продемонстрировал, что считает применение войск на основе решения НАТО (региональной организации, на тот момент состоявшей из 16 государств-членов) столь же легитимным, как и с санкции единственной планетарной организации.

Федеральное правительство придерживалось точки зрения, что уже одной угрозой проведения операции будут обеспечены уступки Западу с югославской стороны. Однако она отклонила проект перемирия (соглашение Рамбуйе), который предусматривал создание в Косово администрации из албанцев и ввод в край сил по поддержанию мира НАТО [Временное соглашение, 1999]. В этой ситуации кабинет Г. Шрёдера – Й. Фишера, опираясь на решение Бундестага, задействовал с 24 марта 1999 г. эскадрилью люфтваффе для нанесения ударов по Югославии. Операция зашла в тупик в условиях неуступчивости как НАТО, так и СРЮ, выходом из которого стало принятие резолюции № 1244 (12 июня 1999 г.) о введении миротворческих сил в Косово.

По окончании боевых операций как в Боснии, так и в Косово ФРГ под эгидой НАТО развернула значительные (до 3 тыс. военнослужащих в каждом случае) контингенты для осуществления деятельности по поддержанию мира. Военное присутствие Германии в БиГ сохранялось до 2012 г. (с 2003 г. – под эгидой ЕС), а в Косово наличествует до настоящего момента, хотя его масштаб в обоих случаях постепенно и значительно сокращался.

Чем объясняется последовательная готовность германского правительства пойти на использование бундесвера в военно-воздушных акциях НАТО против Югославии? Во-первых, Балканский регион еще с 1870-х годов относился к числу ключевых региональных приоритетов германской внешней политики. Активное желание объединенной ФРГ обеспечить на территории бывшей Югославии свое политическое влияние было характерно для всего периода 1990-х – середины 2010-х годов. Показательно, что с начала XXI в. именно Балканы стали одним из направлений для расширения ЕС и НАТО – ключевых институтов Евро-Атлантического сообщества с участием ФРГ.

Во-вторых, использование силы пришлось на период между оформлением правового механизма применения бундесвера вне зоны ответственности Североатлантического альянса (1994) и переносом столицы из Бонна (символа «старой ФРГ») в Берлин – символ германской великодержавности. В связи с этим «игра мускулами» в Югославии, тем более со значимыми политическими результатами, была важна для Федеративной Республики в качестве средства завершения болезненного процесса ее самоидентификации как державы на мировой арене.

В-третьих, основные политические партии в Бундестаге демонстрировали широкий консенсус по вопросам использования бундесвера на территории Югославии. Думается, что отчасти это объяснялось необоснованным представлением Югославии в западных СМИ в качестве агрессора в отношении хорватов-католиков и боснийцев-мусульман (1995) и косовских албанцев (1998–1999). Соответственно, федеральное правительство смогло представить свои действия в качестве операций по принуждению к миру «агрессора».

Наконец, в-четвертых, именно в 1990-е годы для германского руководства большое значение имела необходимость демонстрации атлантической солидарности. С одной стороны, это объяснялось стремлением ФРГ вернуть «долг» США за их помощь в процессе объединения Германии на условиях Федеративной Республики. С другой стороны, без США в реалиях 1990-х годов, когда другие страны еще не проявляли готовность выступать альтернативными Соединенным Штатам центрами влияния, движение ФРГ к статусу полноценной державы было невозможно.

Приняв демонстративное военное участие в балканских войнах, Германия к началу XXI в. стала уверенно позиционировать себя в качестве державы, способной использовать широкий ассортимент внешнеполитических инструментов для достижения своих целей. Вместе с тем это отнюдь не означало готовности Германии к бесконтрольному и неограниченному боевому использованию бундесвера на мировой арене.

* * *

В начале XXI в. Евро-Атлантическое сообщество активизировало применение своих военных инструментов на Ближнем и Среднем Востоке. С одной стороны, это объяснялось ростом угрозы международного терроризма, в первую очередь исходившей со стороны нестабильного Афганистана. С другой стороны, для достижения своих первоначальных стратегических целей на Балканах Запад, стремясь к обеспечению своего глобального господства, стал демонстрировать готовность «играть мускулами» на таком стратегически важном региональном пространстве, как Ближний Восток. С 2001 г. в рамках борьбы с международным терроризмом Евро-Атлантическое сообщество инициировало три стратегические операции: Enduring Freedom (OEF), Active Endeavor и развертывание Международных сил содействия безопасности в Афганистане (МССБ (ISAF)). Помимо ISAF, афганская земля стала одним из направлений для проведения боевой по своей сути операции «Несокрушимая свобода» (OEF). Изначально канцлер Г. Шрёдер, демонстрируя свою атлантическую солидарность, хотел направить значительный контингент бундесвера именно для проведения OEF. Однако широкие общественные протесты (в том числе союза ветеранов вооруженных сил) и позиция партии-партнера («Зеленых») обусловила перенесение основных усилий в рамках деятельности МССБ – германский контингент вырос с 1,2 тыс. в начале 2002 г. до 5 тыс. к 2011 г. [Antrag, 2011, p. 3].

Несмотря на критику действий федерального правительства со стороны левой оппозиции, каждый раз пролонгация (и неоднократное увеличение численности) одобрялась большинством депутатского корпуса. Чем объяснялась данная тенденция? Во-первых, небоевой по своему характеру деятельностью бундесвера в рамках МССБ, которая сводилась к мониторингу ситуации, разоружению бывших комбатантов, подготовке местных сил безопасности, охране афганских рабочих, участвовавших в восстановлении социально-экономической инфраструктуры. Подразделения бундесвера были дислоцированы на севере Афганистана и в Кабуле – части страны, где активность талибов до 2007 г. была близкой к нулевой. Лишь с конца 2000-х годов германские военнослужащие стали вступать в огневые контакты с талибами, просачивавшимися поодиночке и мелкими группами на север [Antrag, 2011, p. 2–6]. Во-вторых, огромное значение для Германии играл положительный имиджевый эффект от самого факта наличия достаточно мощной группировки бундесвера в Центральной Азии, что демонстрировало не только готовность, но и способность ФРГ обеспечить безопасность на глобальном уровне. Наконец, в-третьих, ослабляя структуры международного терроризма на территории Афганистана, тем самым германская сторона сводила к минимуму возможность их появления на территории самой Федеративной Республики.

Активное участие ФРГ в стабилизации обстановки на территории Афганистана не означало отказа в целом от линии на стратегическую сдержанность в вопросах проведения западными партнерами силовых акций на Ближнем Востоке. С 2002 г. США стали демонстрировать стремление расширить зону «антитеррористической борьбы» на Ирак, бездоказательно обвинив его руководство в производстве химического оружия массового поражения (ОМП). Однако в ходе иракского военно-политического кризиса (2003) правительство Г. Шрёдера – Й. Фишера, солидаризировавшись с Францией, выступило категорически против использования механизма НАТО для проведения операции, тем самым заставив США прибегнуть к созданию «коалиции желающих». Более того, германское руководство использовало трехсторонний формат РФ – ФРГ – Франция, Совет Безопасности, а также возможности мониторинговых миссий ООН и МАГАТЭ, проводивших инспекцию объектов, на которых могло содержаться ОМП, для дипломатического урегулирования кризиса [Заявление… 2003]. И хотя данные попытки не увенчались успехом – США начали военную операцию – «красно-зеленый» кабинет не усомнился в правильности принятой линии [Rede von Franz Müntefering, 2003, p. 2857В]. Избрав представленную линию в ходе иракского кризиса 2003 г., ФРГ тем самым сняла с себя ответственность за последующую дестабилизацию в Ираке и действительного распространения на его территории ячеек международного терроризма.

В начале 2010-х годов «Арабское пробуждение», как считали на Западе, открыло путь к демократической трансформации в государствах Магриба и утверждения в них лояльных «умеренных режимов». Для их поддержки, в первую очередь на территории вступивших в стадию гражданских войн Ливии и Сирии, стали использоваться не только политико-дипломатические и экономические, но и военные рычаги. 15 апреля 2011 г. Франция и Великобритания при поддержке США инициировали начало военно-воздушной операции против Ливии. Германия, являясь на тот момент непостоянным членом Совета Безопасности ООН, единственной из представленных в нем западных стран, воздержалась 18 марта 2011 г. при голосовании по проекту резолюции № 1973 об установлении бесполетной зоны над Ливией. Тем самым ФРГ продемонстрировала свое нежелание принимать участие в планируемой боевой операции [Арзаманова, 2011, с. 11–12]. Вместе с тем, в отличие от ситуации с Ираком в 2003 г., Германия воздержалась от блокирования использования механизма НАТО для проведения операции, которая закончилась уничтожением М. Каддафи и скатыванием Ливии в состояние хронической нестабильности.

В условиях развития гражданской войны в Сирии (с 2011 г.) США и западноевропейские державы, завершив интервенцию в Ливию, стали задумываться об организации интервенционистской операции против правительства Б. Асада. Воспользовавшись фактом использования химического оружия против мирного населения 21 августа 2013 г., Белый дом потребовал от своих союзников по НАТО поддержки в проведении данной силовой акции. А. Меркель, формально солидаризируясь с США, 3 сентября 2012 г. заявила о готовности пойти на боевое применение бундесвера только под эгидой ООН (невозможно из-за позиции РФ и КНР в Совете Безопасности), ЕС или НАТО (маловероятно в условиях отказа парламента Британии правительству страны в праве использовать войска в Сирии) [Rede von Bundeskanzlerin, 2013]. Иными словами, Германия де-факто вновь отказалась от использования бундесвера в боевой операции.

Развитием этой линии стала германская поддержка (финансовая и техническая) реализации инициативы президента России В.В. Путина от 9 сентября 2013 г. по уничтожению арсенала химического оружия правительства Б. Асада под международным контролем. Эта мера позволила разрядить напряженность вокруг Сирии, не допустив перерастания военно-политического кризиса в интервенцию. Показательно, что ФРГ, как и ее западные партнеры, продолжала участвовать в реализации данной программы даже в условиях полного свертывания практического взаимодействия с Россией по линии НАТО [Destroying, 2016].

К международной коалиции по борьбе с «Исламским государством», созданной осенью 2014 г. при ведущем участии западных стран, Германия изначально присоединилась лишь декларативно. Изменения в ее линии произошли после актов мегатеррора в Париже 13 ноября 2015 г., когда истеблишмент ФРГ отчетливо осознал резко возросший масштаб двух тесно связанных угроз – международного терроризма и миграционную. Правительство А. Меркель – Ф.-В. Штайнмайера 2 декабря запросило, а уже 4 декабря 2016 г. получило санкцию на использование бундесвера для борьбы с ИГ в Сирии и Ираке. Согласно мандату, германские военнослужащие должны были собирать разведданные (используя спутники, самолеты), охранять и обслуживать французскую боевую авиацию наземного и морского (на авианосце) базирования. Кроме того, на офицеров бундесвера возлагалась задача по консультированию отрядов пешмерга и суннитских формирований, созданных официальным Багдадом [Einsatz, 2015, p. 13875B–13881D]. Соответственно, логика и данного, формально боевого, использования бундесвера определялась концепцией стратегической сдержанности – оказывая помощь союзникам по НАТО (в первую очередь, Франции), Германия в то же время стремилась избежать вовлечения своих военнослужащих непосредственно в бои на передовой.

Вместе с тем нельзя не отметить как минимум три небольшие по масштабу акции с силовым использованием бундесвера. Первая из них – тщательно скрываемое федеральным правительством применение части спецназа (порядка 50 военнослужащих) в конце 2000-х годов в южных провинциях Афганистана в рамках OEF [Darum, 2016]. Вторая – применение части спецназа примерно такой же численности для поддержки «умеренной» сирийской оппозиции в районе Алеппо во второй половине 2016 г. [Минобороны… 2016]. Наконец, третье – использование группы снайперов в ноябре – декабре 2016 г. при «зачистке» прифронтовой зоны и предместий Мосула во время боев за город обновленной иракской армии с ИГ [Иванов, 2016, с. 1–2].

Являются ли данные факты нарушениями линии на стратегическую сдержанность в применении бундесвера? Думается, что нет, поскольку речь идет о точечном использовании бундесвера, ограниченном как по времени, так и по выполняемым задачам. Чем обусловлены данные акции? Во-первых, Германия стремится продемонстрировать атлантическую солидарность. Потребность в реализации данных мер особенно остро ощущается в свете неготовности ФРГ и ее партнеров по ЕС расширять санкции против России в связи с развитием ситуации вокруг Сирии и фактического провала переговоров между Европейским союзом и США по транстихоокеанскому партнерству, ключевую роль в которых с общеевропейской стороны играет Германия.

Во-вторых, в конце 2000-х – в начале 2010-х годов под угрозой оказалась вся весьма масштабная (в том числе с точки зрения финансовой затратности) деятельность Запада по демократической трансформации нестабильных государств Ближнего и Среднего Востока (в первую очередь Афганистана, Ирака, Сирии) с целью утверждения в них дружественных Западу политических режимов. Усиливающиеся талибы (в Афганистане) и ИГ (во всех трех странах) рискуют ликвидировать даже те ограниченные и хрупкие успехи, которых удалось достичь Западу. Неудачи на данном направлении приведут как к росту имиджевых издержек (несостоятельности в глазах общественности западных стран основ внешней политики Евро-Атлантического сообщества на таком стратегически важном направлении, как Левант), так и к увеличению масштаба и числа угроз безопасности для ФРГ и ее партнеров. Новый виток миграционной проблемы, к которому ЕС подошел в состоянии затяжного внутреннего кризиса (в различных его измерениях – институциональном, финансовом, экономической рецессии, идеологическом), может оказаться непреодолимым препятствием. На фоне этого вероятно возрастание угрозы международного терроризма, оказать полноценное противодействие которому страны Европейского союза и расположенные на континенте государства – члены НАТО не готовы. Поэтому федеральное правительство прибегло к тактике превентивного упреждения угроз, в том числе посредством точечных использований бундесвера. При этом в каждом случае исполнительной власти удавалось избегать масштабных скандалов, которые потенциально могли бы привести к перевыборам. Думается, что это объяснялось наличием предварительной договоренности между депутатами от ХДС/ХСС и СДПГ и представителями данных партий в правительстве.

* * *

Критическая потеря доверия в отношениях Запада и России в 2014–2016 гг. привела к скатыванию их отношений к состоянию конфронтации. В этой ситуации вновь одной из первоочередных задач Евро-Атлантического сообщества становится стратегическое сдерживание России и обеспечение своей территориальной обороны. В связи с этим возникает закономерный вопрос: сохранится ли линия на стратегическую сдержанность в основе применения бундесвера?

Поддержав свертывание диалога с РФ по линии ЕС и НАТО с марта 2014 г., Германия весной – летом 2014 г. стремилась избежать использования подразделений бундесвера в учениях вблизи российских границ – особенно на территории Прибалтики. При этом ФРГ поддержала решение Альянса на его саммите в Уэльсе (4–5 сентября 2014 г.) об увеличении сил быстрого реагирования – наступательного силового инструмента – до 30 тыс. человек, а затем – до 40 тыс. (24 июня 2015 г.) [NATO Response Force, 2016]. Необходимо отметить, что в рамках ротации стран – участниц НАТО именно на период 2014–2015 гг. пришлась германская очередь в комплектовании СБР.

Вероятно, в основе данной линии вновь лежал принцип стратегической сдержанности. В период «горячей» фазы вооруженного конфликта на востоке Украины (май – начало сентября 2014 г., а затем январь – февраль 2015 г.), когда риск прямого военного столкновения был наиболее высок, Германия последовательно ограничивала свое участие в реализации военно-политических мер, которые могли бы привести к эскалации напряженности с Россией. По мере снижения риска вступления в прямую военную конфронтацию ФРГ, стремясь сохранить свои позиции в качестве одной из держав НАТО, стала предпринимать меры, направленные на демонстрацию атлантической солидарности.