Текст книги "Политическая наука. 2016. Спецвыпуск"

О многопартийности, подлинном парламентаризме, политических свободах и многих других актуальных политических проблемах Ф.М. Бурлацкий в советский период писал эзоповым языком. Он разрабатывал проблемы, которые находились на острие политической жизни, требовали новаторского отношения. А любое новаторство в обществознании тогда расценивалось как инакомыслие и жестко преследовалось. Использование же эзопова языка в некоторой степени ограждало от цензуры и цензоров, позволяло донести свои идеи до читателей [Соболев, 2016, c. 83–87].

Третье направление связано с проблематикой политического лидерства и политических элит. Ф.М. Бурлацкий изучал и анализировал личности крупнейших политических деятелей ХХ в.: Мао Цзэдуна и Дэн Сяопина, Н.С. Хрущёва и Ю.В. Андропова, М.С. Горбачёва и Б.Н. Ельцина [Бурлацкий, 2003a; 2003b; 2008a; 2008b; 2008c; 2009; 1996]. На основе этого анализа Ф.М. Бурлацкий выработал оригинальную трактовку понятий лидерства и элиты, которая расходится с доминирующими сегодня в мировой политической науке объяснениями, выводящими вопросы нравственности и ценностей за рамки политологического анализа. В своем политологическом анализе деятельности крупнейших лидеров XX в. Ф.М. Бурлацкий выходил на высокий уровень научных обобщений, что ставит его в один ряд с мировыми учеными в сфере разработки проблем политического лидерства, такими как Карл Дойч, Фред Гринстайн, Дэвид Уинтер.

Ф.М. Бурлацкий в книге «Загадка и урок Никколо Макиавелли» впервые в советском обществоведении поднял вопрос о политической роли экспертов, консультантов, советников и об их участии в принятии государственных решений [Бурлацкий, 1977]. Академический интерес поддерживался опытом практической работы: в 1950–1960-е годы Ф.М. Бурлацкий сам работал советником, возглавляя группу консультантов при Ю.В. Андропове [Бутенко, 2000, с. 120–121; Галкин, 2010, с. 263]. Е.М. Примаков отмечал, что Ю.В. Андропов «окружил себя одаренными людьми… партийными интеллектуалами… которые помогали приближать партию к реальному пониманию действительной, а не “марксистско-книжной” обстановки в мире» [Примаков, 2006, с. 29]. Характеризуя группу, которую собрал вокруг себя Ф.М. Бурлацкий на Старой площади, Г.А. Арбатов подчеркивал, что «это был очень сильный и очень творческий коллектив» [Арбатов, 1991, с. 81]. Не случайно Ф.М. Бурлацкий настаивал на термине «аристократы духа» (термин Г. Стеффенса) для обозначения этого круга, включавшего людей, в силу своих высоких интеллектуальных и нравственных качеств принадлежавших к элите общества. Одну из важнейших политических ролей – роль советника вождя Ф.М. Бурлацкий позже тщательно исследовал в книге «Юрий Андропов и аристократы духа» (2009), а также в работах о советниках Мао Цзэдуна, Н.С. Хрущёва и Ю.В. Андропова [Бурлацкий, 2009; 2008a; 1990].

Таким образом, с 1965 г. Ф.М. Бурлацкий отстаивал особый предметный статус политологии, прикладывал много усилий, чтобы политическая наука «не затерялась» в господствовавших в советский период дисциплинах и предметных областях. Он разрабатывал методологию политической науки, новые аналитические подходы в определении предметного поля самой политологии, в исследовании политических систем, политического лидерства и политических элит. Все это свидетельствует о том, что Ф.М. Бурлацкий внес значительный вклад в становление политической науки в СССР, а его научное и творческое наследие требует тщательного изучения.

Список литературы

Арбатов Г.А. Затянувшееся выздоровление (1953–1985): Свидетельство современника. – М.: Международные отношения, 1991. – 398 с.

Арбатов Г.А. Общественная наука и политика // Наука и власть: Воспоминания ученых-гуманитариев и обществоведов / Отв. ред. Г.Б. Старушенко. – М.: Наука, 2001. – С. 37–67.

Бовин А.Е. XX век как жизнь: Воспоминания. – М.: Захаров, 2003. – 773 с.

Бурлацкий Ф.М. Вожди и советники: О Хрущёве, Андропове и не только о них… – М.: Политиздат, 1990. – 383 с.

Бурлацкий Ф.М. Государство и коммунизм. – М.: Соцэкгиз, 1963. – 247 с.

Бурлацкий Ф.М. Загадка и урок Никколо Макиавелли. – М.: Молодая гвардия, 1977. – 255 с.

Бурлацкий Ф.М. Ленин. Государство. Политика. – М.: Наука, 1970. – 522 с.

Бурлацкий Ф.М. Мао Цзэдун. – М.: Рипол Классик, 2003a. – 254 с.

Бурлацкий Ф.М. Мао Цзэдун и его советник Дэн Сяопин. – М.: Собрание, 2008a. – 229 с.

Бурлацкий Ф.М. Никита Хрущёв. – М.: Рипол Классик, 2003b. – 349 с.

Бурлацкий Ф.М. Никита Хрущёв и его советники – красные, черные, белые. – М.: Собрание, 2008b. – 285 с.

Бурлацкий Ф.М. О политической науке: Избранные произведения. – М.: Изд-во Московского университета, 2013. – 328с.

Бурлацкий Ф.М. От истоков к современному этапу развития политической науки в России: Состояние предметной области, перспективные направления исследований и новые задачи // Вестник Московского университета. Серия 12: Политические науки. – М., 2012. – № 5. – С. 15–27.

Бурлацкий Ф.М. Реформы и реформаторы: Надежды и иллюзии. – М.: Собрание, 2008. – 319 с.

Бурлацкий Ф.М. Русские государи: Эпоха реформации. Никита Смелый. Михаил Блаженный. Борис Крутой. – М.: Фирма «ШАРК», 1996. – 510 с.

Бурлацкий Ф.М. Философия мира // Вопросы философии. – М., 1982. – № 12. – С. 57–66.

Бурлацкий Ф.М. Юрий Андропов и аристократы духа. – М.: Собрание, 2009. – 286 с.

Бурлацкий Ф.М., Галкин А.А. Современный Левиафан: Очерки политической социологии капитализма. – М.: Мысль, 1985. – 384 с.

Бурлацкий Ф.М., Галкин А.А. Социология. Политика. Международные отношения. – М.: Международные отношения, 1974. – 324 с.

Бурлацкий Ф.М., Мушинский В.О. Народ и власть: Научно-популярный очерк политической системы социализма. – М.: Политиздат, 1986. – 254 с.

Бутенко А.П. Наука, политика и власть. Воспоминания и раздумья. – М.: Социально-гуманитарные знания, 2000. – 378 с.

Галкин А.А. У истоков возрождения политической науки в России (1960–1985 гг.): Субъективные заметки // Полития. – М., 2010. – № 3–4. – С. 257–269.

Горохов А.А., Зеленин Ю.А. Теоретико-методологические проблемы истории русской социально-политической мысли // Вестник Московского государственного областного университета. – М., 2015. – № 1. – С. 1–8.

Гуторов В.А. О некоторых аспектах формирования политико-философского дискурса в современной России // ПОЛИТЭКС. Политическая экспертиза. – СПб., 2016. – Т. 12, № 1. – С. 4–28.

Гуторов В.А. Политика и образование: Историческая традиция и современные трансформации // Полис. Политические исследования. – М., 2015. – № 1. – С. 9–29.

Ильин М.В. Отечественная политология: осмысление традиции // Политическая наука / РАН. ИНИОН. – М., 2001. – № 1. – С. 5–21.

Ирхин Ю.В. Международная ассоциация политической науки и российские политологи: 60 лет взаимодействия // Среднерусский вестник общественных наук. – Орел, 2015b. – Т. 10. – № 6. – С. 80–88.

Ирхин Ю.В. Начала российской политологии: Факультет нравственных и политических наук в Московском университете // Вопросы политологии. – М., 2015a. – № 1. – С. 32–44.

Ирхин Ю.В. Роль московского конгресса в генезисе Международной ассоциации политической науки: Экспертный анализ // Политическая экспертиза. – СПб., 2016. – Т. 12. – № 1. – С. 199–217.

Ирхин Ю.В. Российская политология: Четверть века или 255 лет? // Социально-гуманитарные знания. – М., 2011a. – № 2. – С. 34–50.

Ирхин Ю.В. Российская политология: Этапы генезиса и особенности институализации // Среднерусский вестник общественных наук. – Орел, 2011b. – № 1. – С. 94–102.

Ирхин Ю.В. Формирование факультетов нравственных и политических наук в университетах России // Среднерусский вестник общественных наук. – Орел, 2015c. – Т. 10, № 4. – С. 56–64.

История Российской ассоциации политической науки / Под ред. С.В. Патрушева, Л.Е. Филипповой. – М.: Аспект Пресс, 2015. – 360 с.

Нравственно-политический факультет Московского университета: 1804–1835 / Отв. ред. А.Ю. Шутов. – М.: Изд-во Московского университета, 2014. – 64 с.

Основы марксизма-ленинизма: Учеб. пособие / Авт. О.В. Куусинен, Г.А. Арбатов, А.С. Беляков, и др. – М.: Госполитиздат, 1960. – 775 с.

Очерки истории политической науки в Московском университете, (1755–1835) / Под. ред. А.Ю. Шутова. – М.: Аспект Пресс, 2009. – 288 с.

Патрушев С.В. Основные события в истории РАПН // Российская политическая наука: Истоки, традиции и перспективы: Материалы Всероссийской научной конференции (с международным участием). Москва, 21–22 ноября 2014 г. [Электронное издание]. – М.: РИЦ МГГУ им. М.А. Шолохова, 2014. – С. 3–13. – Режим доступа: http://umka.volsu.ru/newumka3/upload/58826972366776Publikatsiya%20RAPN 2014.pdf (Дата посещения 12.12.2016.)

Перевезенцев С.В. Истоки русской души: Обретение веры. X–XVII вв. – М.: Изд-во «Э», 2015а. – 528 с.

Перевезенцев С.В. Родство по истории: Статьи. Очерки. Беседы. – М.: Изд-во «ФИВ», 2015б. – 456 с.

Перевезенцев С.В. Русский выбор: Очерки национального самосознания. – М.: Русский мир, 2007. – 416 с.

Пивоваров Ю.С. Политическая наука в системе информации // Политическая наука / РАН. ИНИОН. – М., 2001. – № 1. – С. 49–53.

Пивоваров Ю.С. Русская политическая мысль как предпосылка русской политической науки // Политическая наука / РАН. ИНИОН. – М., 2011. – № 3. – С. 50–63.

Пивоваров Ю.С., Соловьев А.И. Политическая мысль и политическая наука в России: Сложные переплетения, противоречивые традиции, прогноз будущего // История российской политической науки / Под ред. Ю.С. Пивоварова, А.И. Соловьева. – М.: Аспект Пресс, 2015. – С. 7–26.

Пляйс Я.А. О генезисе, предмете и современном состоянии политической науки в России // Вестник Московского университета. Серия 12: Политические науки. – М., 2005. – № 1. – С. 9–32.

Пляйс Я.А. О состоянии и особенностях современного этапа развития политической науки в России // Вестник Московского университета. Серия 12: Политические науки. – М., 2007b. – № 5. – С. 3–18.

Пляйс Я.А. От политической мысли к политической науке // Справочник персоналий российской политической мысли и науки с древнейших времен до современности. – М.: Изд-во МГУП, 1999. – 271 с.

Пляйс Я.А. Политическая наука в России: Прошлое и настоящее // Вестник Тамбовского университета. Серия: гуманитарные науки. – Тамбов, 2007a. – № 1. – С. 5–17.

Пляйс Я.А. Политическая наука современной России // Политическая наука. – М., 2001. – № 1. – С. 68–88.

Пляйс Я.А. Современное политологическое пространство России: Состояние и проблемы // Вестник Поволжского института управления. – Саратов, 2015. – № 6. – С. 6–10.

Политическая наука в России: Вчера, сегодня, завтра: Материалы научного семинара / Алексеева Т.А., Бурлацкий Ф.М., Воробьев Д.М., Галкин А.А., Егоров В.К., Ильин М.В., Левин И.Б., Никитин А.И., Перегудов С.П., Смирнов В.В., Туманов В.А., Холодковский К.Г. // Полис: политические исследования. – М., 2006. – № 1. – С. 141–156.

Политическая текстология как наука и учебная дисциплина: Материалы круглого стола / Андерсон К.М., Артамонова Ю.Д., Бойцова О.Ю., Вархотова В.А., Гуторов В.А., Ермашов Д.В., Зоткин А.А., Козиков И.А., Котов Б.С., Мартыненко Н.П., Мырикова А.В., Перевезенцев С.В., Прокудин Б.А., Сетов Н.Р., Пучнина О.Е., Чанышев А.А., Ширинянц А.А. // Вестник Московского университета. Серия 12: Политические науки. – М., 2014. – № 4. – С. 110–136.

Политические системы современности / Под. ред. Ф.М. Бурлацкого, В.Е. Чиркина. – М.: Наука, 1978. – 253 с.

Политология как история идей: Материалы круглого стола / Андерсон К.М., Вархотова В.А., Мырикова А.В., Перевезенцев С.В., Чанышев А.А., Ширинянц А.А. // Вестник Московского университета. Серия 12: Политические науки. – М., 2009. – № 4. – С. 65–81.

Постановление Центрального Комитета КПСС и Совета министров СССР от 13 марта 1987 г. № 327 «О мерах по улучшению подготовки и использования научно-педагогических и научных кадров» // Собрание Постановлений Правительства СССР (отдел первый). – М., 1987. – № 24. – Режим доступа: http://www.libussr.ru/doc_ussr/usr_13860.htm (Дата посещения: 12.11.2016.)

Примаков Е.М. Минное поле политики. – М.: Молодая гвардия, 2006. – 360 с.

Сморгунов Л.В. Региональные политологические сообщества в советское время // Политическая наука. – М., 2015. – № 3. – С. 125–137.

Соболев В.А. Роль Ф.М. Бурлацкого в формировании дискурса политической науки в СССР // SCHOLA–2016: Политическая текстология и история идей / Под ред. А.Ю. Шутова, А.А. Ширинянца. – М.: Изд-во Московского университета, 2016. – С. 83–87.

Соловьев А.И. Современное политологическое пространство России: состояние и проблемы // Вестник Поволжского ин-та управления. – Саратов, 2015. – № 6. – С. 10–16.

Шахназаров Г.Х. Логика политического мышления в ядерную эру // Вопросы философии. – М., 1984. – № 5. – С. 63–74.

Шахназаров Г.Х. С вождями и без них. – М.: Вагриус, 2001. – 590 с.

Шестопал Е.Б., Шутов А.Ю. Памяти Ф.М. Бурлацкого, (1927–2014) // Вестник Московского университета. Серия 12: Политические науки. – М., 2014. – № 3. – С. 124–128.

Ширинянц А.А. Интеллигенция в политической истории XIX века // Вестник Московского университета. Серия 12: Политические науки. – М., 2012. – № 4. – С. 39–55.

Ширинянц А.А. Нигилизм или консерватизм? (Русская интеллигенция в истории политики и мысли). – М.: Изд-во Московского университета, 2011. – 563 с.

Религия и политика: От секуляризации к новым теоретическим координатам исследования

М.М. Мчедлова, М.С. Кудряшова 77
  Мчедлова Мария Мирановна, доктор политических наук, заведующая кафедрой сравнительной политологии РУДН, главный научный сотрудник Института социологии РАН, e-mail: [email protected]; Кудряшова Маргарита Стефановна, доктор философских наук, профессор кафедры истории и теории политики факультета политологии Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова, e-mail: [email protected]
  Mchedlova Maria, Peoples' Friendship University of Russia, Institute of Sociology of Russian Academy of Sciences, e-mail: [email protected]; Kudryashova Margarita, Lomonosov Moscow State University, e-mail: [email protected]


[Закрыть]

Аннотация. В статье рассматриваются различные аспекты современных подходов к интерпретации религии и политики, связанных с полифункциональным и многообразным присутствием религиозного фактора в современной политике. Акцент делается на новых теоретических координатах и методологических дискуссиях, а также на фокусах предметного поля исследования религии и политики в отечественной и зарубежной политологической традиции.

Ключевые слова: социально-политическое развитие; светскость; секулярная парадигма; религия и политика; религиозные организации; идентичность; цивилизация.

M.M. Mchedlova, M.S. Kudryashova

Religion and politics: From secularization to the new theoretical coordinates of research

Abstract. The article discusses various aspects of contemporary approaches to the interpretation of religion and politics related to multifunctional and diverse presence of the religious factor in contemporary politics. The authors pay special attention to the new coordinates of the theoretical and methodological discussions and focuses on the subject of the field research of religion and politics in the domestic and foreign political science tradition.

Keywords: socio-political development; secularism; secular paradigm; religion and politics; religious organizations; identity; civilization.

Включение религиозных референтов в объяснительные модели политики

Современные теоретические дискуссии относительно роли религиозного фактора в политике свидетельствуют не только о его особой актуальности для данного исторического времени, но и маркируют поиски контуров будущего. Вопрос о судьбе «расколдования» мира вновь на карте истории. Наглядные политизация религии и конфессионализация политики стали катализатором современных теоретических поисков выхода за традиционные эпистемологические рамки соотношения религии и общества, религии и политики, что определяет предметное поле исследовательской проблематики. Ключевой параметр здесь – поливариативное и многосмысловое возвращение религии в публичное пространство при широчайшей вариативности теоретических интерпретаций: от алармистских подходов и предостережений об опасности клерикализации до абсолютизации требования учета религиозных различий не только в частной, но и в политической, гражданской, правовой, социально-экономической сферах.

Возвращение религиозных смыслов в публичное пространство и неоднозначность социальных и политических практик стимулируют и более широкие теоретические обобщения, связанные с включением в традиционную институциональную парадигму политологических исследований социокультурных, в том числе религиозных, факторов88
  Данная проблема становится одним из ключевых контекстов глобальных исследовательских проектов, являющихся основной верификационной базой для теоретических построений. Прежде всего следует отметить мегапроект Всемирного исследования ценностей (World Values Survey. – Mode of access: http://www.worldvaluessurvey.org), представляющий собой глобальную сеть социологов, координируемых центральным органом, Ассоциацией World Values Survey, деятельность которой направлена на исследование основных ценностей и верований в 78 странах, включенных в контекст социальных, политических и экономических социальных трансформаций. Проект «Европейское социальное исследование» (2001, ESS, http://www.europeansocialsurvey.org), наделенный в 2013 г. статусом Европейской исследовательской инфраструктуры (European Research Infrastructure, центр – Лондонский городской университет), представляет собой академическое кроссгосударственное исследование, направленное на измерение установок, убеждений и моделей поведения различных групп населения в более чем 30 странах.


[Закрыть]. Можно сделать вывод, что политика становится шире системы политических институтов, и это подтверждается включением в пул понятий, описывающих сферу политики, концепта «идентичность», операционализация которого в религиозных координатах позволяет выстраивать интерпретативные схемы и предлагать инструментальные практические подходы: поиск идентичности становится равнозначным поиску смыслов и путей создания новых социальных структур [Castells, 1999; Olivier, 2009; Identity, culture… 2001; Политическая идентичность… 2012]. Это направление научного поиска все более усиливается в отечественной политической науке. Кризис политического участия, потеря структурирующей роли традиционных политических и гражданских форм солидарностей и мобилизаций, эрозия доверия к политическим формам организации общества и к политическим элитам предопределяют выход на первый план солидарностей социокультурного типа – конфессиональных и этнических. Вместе с тем религия как таковая становится все более важным измерением политических сообществ и значимым источником ценностей для людей.

Данные тенденции, концентрирующиеся вокруг включения социокультурной компоненты в интерпретацию политической реальности, и рассмотрение социокультурного фактора как одного из атрибутивных99
  Так, например, игнорирование социокультурных контекстов, прежде всего влияния религии на поступки политиков и рядовых граждан, Мадлен Олбрайт рассматривала в качестве одного из основных факторов неудач внешнеполитической стратегии США. Неразрывность связи политики и религии позиционируется ею как императив [cм.: Олбрайт, 2007].


[Закрыть] не только заставляют осмысливать современную политику в иных категориях, но и актуализируют новые методологические и идеологические построения и дискуссии. Эти дискуссии все чаще звучат в российских исследованиях, отражая новые подходы к пониманию религии и политики, социокультурного профиля политической теории1010
  Подробно о многообразии проявления религиозного фактора в политике, его трансформациях и новых звучаниях см.: [Мчедлова, 2011; Четверикова, 2005; Лебедев, 2010]. Историческая проекция этой проблематики дана в насыщенной работе [Государство и церковь… 2014].


[Закрыть].

Дискуссии о новых политических конфигурациях: Теоретические судьбы секуляризации и светскости

Многомерность присутствия религиозных рефренов в публичной политике – от связанных со сферой взаимоотношения человека с Трансцеденцией до институционализированных форм политической активности – расставляет акценты эпистемологического порядка, без которых невозможно теоретическое объяснение современных социально-политических процессов. Изменение логики понимания модернизации в сторону нелинейности, когда видение ее перспектив потеряло свою однозначную нормативность и представляет собой широкий спектр ценностных вариаций [Инглхардт, 2010, с. 172], обусловливает поливариативность цивилизационного ракурса исследований. С одной стороны, последний также несет на себе отпечаток просвещенческой парадигмы, с другой – все громче звучат голоса, настаивающие на том, что «культура имеет значение» [Culture matters… 2000] и что цивилизационная специфика различных типов обществ накладывает отпечаток на алгоритмы политических процессов в обществе. В данных параметрах религия как наиболее устойчивая часть цивилизационной идентичности позиционируется в основании геополитических сценариев. Данный подход характерен и для зарубежных, и для отечественных исследователей1111
  При этом не все исследователи согласны с идеями С. Хантингтона, который сводит основания идентичности к религиозной составляющей. По их мнению, «религия – лишь часть проблемы, a не ее решение» [Anwar, Chivers, 2008; см. также: Митрофанова, 2008].


[Закрыть], предлагающих методологическую базу для анализа современного социально-политического развития, его динамики, системных и структурных последствий как долговременного процесса. Один из важнейших теоретических векторов исследования взаимоотношений религии и политики – судьба традиционных теорий секуляризации: сложившаяся модернизационная парадигма исследования воздействия религиозного фактора на общество и политику, настаивавшая на том, что постепенно «религиозное мышление, практика и религиозные институты утрачивают свое значение» [Wilson, 1966, p. 14], перестает удовлетворять эпистемологическим запросам современности и параметрам реальной жизни, отражающим противоречия между политическим метанарративом Модерна и плюрализмом современности1212
  Плодотворно работает в плюралистической парадигме и в сфере переосмысления теории секуляризации И.Г. Каргина, отражая различные аспекты плюрализации, связанные с религией и политикой, см.: [Каргина, 2014].


[Закрыть]. Даже такой сторонник теории секуляризации, как П. Бергер, отмечает, что «если ранее мы говорили o процессе секуляризации и утрате иллюзий социума как тенденции долговременной и неизбежной, то сейчас ей на смену приходит тенденция десекуляризации, основанная, в частности, на переоценке социальной значимости религии» [Berger, 2001]. Одновременно все императивнее становится установка, что «нельзя исключать из публичной сферы религиозные или самобытные культурные мотивы и источники для формирования законодательства и общественной этики» [Вклад Представительства Русской Православной Церкви… 2011], а возрождающаяся роль религии в ряде случаев кажется весьма конструктивной и способной актуализировать, дополнить и в дальнейшем развить многие ставшие неэффективными светские концепции общественного развития [cм.: Лебедев, 2007, c. 35].

Трагическое происшествие в Париже в январе 2015 г., столкновения между светским и религиозным на поле искусства, деятельность ИГ и многие другие прецеденты стали катализатором напряженного обсуждения пределов демократических ценностных рамок политического развития и переосмысления ценностных контекстов индивидуального и коллективного бытия в политических параметрах. Эти сюжеты стимулируют дискуссии вокруг политико-правовых принципов светскости и свободы совести как в отечественной политической науке, так и в среде российских религиозных деятелей.

Следует также отметить направление политических изысканий, посвященных проблеме модернизации и секуляризации в исламском мире, особенно соотношения ислама и демократии. В российском политическом знании эта тематика приобретает не только теоретическое, но и практическое значение, связанное с многоконфессиональным устроением российской цивилизации [см.: Кудряшова, 2012; 2003; Наумкин, Моххамад, 2013; Наумкин, 2010; Почта, 2012 и др.].

В настоящее время не сформировалось единого подхода к определению основных понятий новых концептуальных объяснительных схем: «десекуляризация», «ресекуляризация», «контрсекуляризация», «постсекулярное»1313
  Концепция постсекулярного общества имеет методологической целью снятие контрадикторности между религиозным и светским. На Западе данный подход в политических координатах использует Ю. Хабермас, интересен подход П. Бергера, тогда как в среде российских мыслителей значимое место занимают работы А. Кырлежева, Д. Узлайнера и др. Однако о популярности данной концепции пока говорить не приходится, поскольку политический нарратив данной концепции для российских реалий достаточно проблематичен [cм.: Хабермас, 2008; Бергер, 2012 Кырлежев, 2004; 2011; Узланер, 2009; Синелина, 2012].


[Закрыть] и т.д., однако данная тенденция так или иначе находит свое отражение во всех современных концептуальных подходах о роли религии в трансформации общества как за рубежом, так и в России. Значимое направление в отечественных исследованиях – одновременная возможность существования множественных секуляризаций и десекуляризаций [Агаджанян, 2012; cм. также: Узланер, 2012; Каргина, 2014], зависящих от таких переменных, как масштаб трансформации (от нескольких институтов до всего общества); институциональный механизм распределения власти между религиозным и светским акторами; способ приведения этих механизмов в действие; идеологии, легитимирующие эти механизмы.

Отмеченная ключевая проблема и точка пересечения основных теоретических и мировоззренческих дискуссий, а именно принцип светскости, заложенный в политический метанарратив современности, структурирующий государственно-конфессиональные отношения и выстраивающий во многом саму сущность взаимоотношений между церковью, обществом и государством1414
  Это проявляется и в новых политических практиках, демонстрирующих противоречивость и актуальность в оценках манифестации религиозной ориентации или наоборот, ее противоположности.


[Закрыть], актуализирует в отечественном политическом знании вопрос о пересмотре границ принципа светскости. Является ли данный политико-правовой принцип предельным или сегодня возникают какие-то точки пересечения религиозного и светского, что предполагает поиск новых политических и юридических форм их взаимоотношений, а также проблематизирует императивность института свободы совести [Тощенко, 2007; Религия и светское государство… 2008; Солобожникова, 2010]? Среди всего конгломерата интерпретаций наиболее пессимистичные оценки сводятся к утверждению, что светский проект потерпел поражение, утратив монополию на описание реальности.

Государственно-конфессиональные отношения определяют формы присутствия религии и религиозных организаций в политической структуре общества вплоть до конституционно оформленных, отражая логику и философию государственной политики по отношению к религиозным организациям, а также место и роль религиозных институтов в структуре гражданской организации жизни. Это едва ли не самое популярное направление в российской политологии, особенно в инструментально-управленческих контекстах.

На стыке политической, социально-экономической и социокультурной ипостасей изучения общественных трансформаций находятся преимущественно западные [Stark, Mencken, Johnson, 2011; Weber, 2004] концепции «рынка религий» и религиозной экономики, которые сегодня притягивают к себе все больший научный интерес отечественных исследователей [Белькова, 2013; Руткевич, 2013 и др.]. В рамках данного подхода религия рассматривается как продукт, удовлетворяющий духовные потребности, и большое внимание уделяется конкуренции между религиями в условиях глобализации и доступа к информации, опосредующего политическую мозаичность.

Еще один поворот в исследованиях, связанных с осмыслением взаимоотношений религии и политики, связан с симультанностью традиции и современности, глобального и локального. С одной стороны, это познавательное продолжение переосмысления традиционных модернистских концепций, с другой – напряженный поиск объяснения качественно новых реалий: совмещения архаизации политики и современных черт, проявления религиозных интенций на различных уровнях свершения политического процесса – локальном, национальном, глобальном. Примечательно, что первые теоретические контуры в осмыслении глобализации были сделаны именно в исследованиях, связанных с религиозной проблематикой. Р. Робертсон и Дж. Чирико были, возможно, первыми, кто в 1985 г. включил понятие глобализации в академический оборот, и это произошло в статье о религии [Robertson, Chirico, 1985]. Можно согласиться с их мнением, что религии принадлежала сама идея глобального и поэтому именно внутри религий проблематика соотношения универсализма и партикуляризма отражается наиболее ярко: в некотором смысле само понятие глобализации имеет некоторый религиозный или, точнее, – квазирелигиозный подтекст, затем были другие работы, ставшие заметными в российском гуманитарном знании1515
  См., например: [Robertson, Garrett, 1991; Beyer, 1994]. Из более поздних работ следует обратить внимание на французский сборник [La globalisation… 2001]. Cм. также: [Кальвез 2008; Элбакян, 2013].


[Закрыть]. Возможности религии как эффективного инструмента регуляции глобальных тенденций и политических трансформаций также находятся в фокусе познавательного интереса зарубежных и отечественных исследователей [Casanova, 2014; Vlas, Gherghina, 2012].

Новым полем исследовательского пространства, модифицирующим теоретические подходы, стало понимание религии как цивилизационной характеристики и основания культурной самобытности, что по-новому проблематизирует политические коллизии современности – конфессиональная идентичность может выступать необходимым условием и гармонизации социальной системы, и фактором ее дестабилизации1616
  Зачастую конфликт между конфессиональными идентичностями в рамках одного религиозного течения становится основным маркером политических конфликтов. Ярким примером служит деятельность ИГ на Ближнем Востоке.


[Закрыть]: «религия включается в “глобальный порядок” не столько как некий институт, анклав, община, сколько как некий “жанр коллективной или индивидуальной идентичности”» [Robertson, Chirico, 1985]. Новое прочтение религиозного фактора как идентификационного параметра, его новые смыслы фиксируются в российской науке прежде всего социологическими исследованиями1717
  Социологические опросы неизменно фиксируют заметно меньшее число верующих в Бога по сравнению с общим числом приверженцев тех или иных конфессий, а также повышение уровня доверия к Церкви как институту. Политические акценты религиозной идентичности, данная проблематика в российском интеллектуальном пространстве освещена, например: [Российское общество… 2015 и др.]. См. также: [Россия в Европе… 2009].


[Закрыть], отражающими политические контексты и формирующими предметное поле для политических исследований и, шире, для концептуального осмысления новых референциальных значений религиозного фактора. В данном русле находятся и многие отечественные современные страноведческие исследования взаимоотношения религии и политики.

Ключевым в данном аспекте для отечественной научной традиции представляется вопрос о политических стратегиях и технологиях, основанных на религиозных ценностях. Эти сюжеты все чаще становятся предметом не только идеологических баталий в публичном пространстве, но и теоретического осмысления и инструментальной политики. Религиозный экстремизм [Авдеев, 2013; Дмитриев, Залысин, 2008; Журавский, 2008; Кудрявцев, 2005] представляется трендом современности, возникшим на стыке видоизмененных политических параметров современности и цивилизационных оснований, и представляет собой крайнюю форму политических стратегий, привлекающих в свой арсенал религиозные основания. Среди значимых моментов отечественных теоретических исследований в политологической проекции стоит отметить два: религиозный экстремизм в межконфессиональных отношениях и как стратегия субъектов политического целеполагания. Особое место занимают исследования, связанные с исламской проблематикой и миграционными трендами.

Содержательная эволюция понятия «толерантность» и принципа толерантности, приведшая к «смысловой многослойности», предполагает четкий вектор развития: от религиозной проекции веротерпимости до выдвижения на первый план ценности культурного многообразия, уважения к людям иной веры или иного образа мыслей и отношения к ним как к равноправным согражданам [Хабермас, 2006, c. 47]. Религиозное измерение толерантности обусловливается необходимостью использования политического механизма сопряжения различных религиозных традиций, сосуществования светского и религиозного в современном мире [Толерантность… 2004; Толерантность как фактор… 2011]. Следует подчеркнуть, что данный теоретический подход в последнее время подвергается справедливой критике в зарубежном и отечественном дискурсах, поскольку обнаруживает все больше теоретических и практических издержек1818
  Это процессы, получившие реальное выражение в трагических событиях в Париже 7 января 2015 г. и массовых выступлениях после них, свидетельствуют как о пересмотре политического метанарратива Модерна, так и об актуализировавшемся противоречии между правом, свободой, справедливостью и моралью как основном онтологическом противоречии современности.


[Закрыть].

Межрелигиозный диалог как проекция межцивилизационного диалога и как политическая технология взаимодействия приверженцев различных религий и конфессий, а также политико-институциональный ракурс общения религиозных организаций и институций [Диалог в полицентричном мире… 2010; Россия в современном диалоге цивилизаций… 2008; Шмидт, Мельник, 2014] все чаще становятся призмой исследования взаимоотношений религии и политики именно в российском политическом знании. В многоконфессиональных государствах, каковым является и Россия, политическая проблема равенства возможностей, равноправного диалога между конфессиями стоит наиболее остро. Из зарубежных работ особого внимания заслуживает издание Совета Европы «Боги в городе» [Des dieux dans… 2008], посвященное инструментальным политическим стратегиям и принципам реализации межкультурного и межрелигиозного диалога на локальном уровне. В данных координатах следует отметить масштабность исследовательского проекта REDCo1919
  REDCo – «Религия в образовании: вклад в диалог или фактор конфликта в трансформирующихся сообществах европейских стран», координатор – пофессор Вольфрам Вайсе, Университет Гамбурга, Германия.


[Закрыть], изучающего влияние религиозного фактора на социальные трансформации и направленного на решение вопроса о том, как религии и ценности могут содействовать диалогу или создавать напряженность в Европе. Усилия ученых направлены на решение практической проблемы сосуществования и вступления в диалог европейских граждан разных религиозных, культурных и политических взглядов. К сожалению, в отечественной науке пока такие работы и такие исследовательские организации не представлены.

Религия и политика в России: Востребованные акценты изучения

Особо следует остановиться на специфике отечественных исследований воздействия религиозного фактора на политические процессы и институты в России, имеющих определенную окрашенность, опосредованную конвергентным эффектом общемировых тенденций и российских особенностей. Нельзя также забывать об эмоциональном, идеологическом и мировоззренческом резонансах событий, связанных с рассматриваемой областью. В теоретическом пространстве также не наблюдается единства интерпретаций, что связано с отмеченными магистральными проблемами изучения религии и политики. Ключевой особенностью отечественных исследований является междисциплинарный характер, что связано с отсутствием институционализации данной области политического знания и, как следствие, распыленностью исследователей. Накладывает отпечаток и многообразие проникновения религиозных референтов в политику, несводимое к единой схеме. Среди основной специфически российской концептуальной проблематики следует вычленить следующие направления исследования: государственно-церковные отношения, проблема светскости и свободы совести, религиозность и политические предпочтения, религия в качестве критерия социокультурной идентичности и возможности политической мобилизации и политического участия, основанных на религиозных ценностях; статус и деятельность религиозных организаций, прежде всего РПЦ, как социально-политических институтов и субъектов политического целеполагания [например: РПЦ… 2012], технологии и формы межрелигиозного взаимодействия. Политико-институциональная сторона религиозного возрождения в России рассматривается сквозь призму деятельности религиозных институтов в поле публичной политики как использование религиозной идеологии и риторики в качестве легитимации деятельности различных политических субъектов, как соотношение светских и религиозных институтов, как расширение ресурсной, в том числе ценностно-идеологической, базы Церкви и иных религиозных организаций в качестве политических институтов.