Текст книги "Политическая наука №2/ 2018"

«Я выбрала “Единую Россию”, я считаю, уже революций на мою жизнь хватит, и я остаюсь за “Единую Россию”».

«Правильно говорят более старшие товарищи, потому что революций действительно, наверное, хватит».

«…это все опять придется как‐то перестраивать, все переделывать там и так далее. Я просто не хочу вот этого всего».

«…это опять снова все начинать с нуля – это опять новые проблемы, и, наверно, здесь… ну, может быть, даже некий страх, что все вот то, что есть стабильность некоторая, она разрушится».

Стоит отметить, что лишь первая из этих реплик принадлежит пожилой женщине. Остальные – молодым людям (24–26 лет), имеющим высшее образование (учитель, аспирант, экономист). Все они не интересуются «политикой» и почти ничего не знают о политических акторах, в чем охотно признаются по ходу дискуссий, но априори убеждены, что переход рычагов власти в другие руки неизбежно обернулся бы полным разрывом преемственности, «революцией». Такое представление, парадоксальным образом сочетающееся, напомним, с восприятием всех «политических старожилов», независимо от их позиционирования, как причастных к миру власти и несущих свои доли ответственности за происходящее в стране, распространено очень широко – причем не только в среде сторонников «партии власти», но и среди ее критиков. Эта презумпция несовместима с самой идеей институционализации политического диалога и конфликта.

«Грязное дело» политики

Выше мы говорили, что «зритель», необходимый для конституирования политического поля, должен понимать и принимать, признавать принципиально справедливыми «правила игры» на этом поле. Но у большинства российских граждан глубокая некомпетентность в этой сфере дополняется уверенностью в том, что политика – дело изначально и необратимо «грязное», а кроме того – если не полностью локализованное во властном пространстве, то, во всяком случае, нужное, значимое только для этого пространства и почти не касающееся интересов «простого человека». Не будет большим преувеличением сказать, что для российского массового сознания «политика» – это некая дисфункция власти: нечто, отвлекающее ее от трудов по отстаиванию государственных интересов и обеспечению нужд населения и вовлекающее в сомнительные игры. Дисфункцией, впрочем, неизбежной, неустранимой и не самой «вредной» – в сравнении, например, с коррупцией, тоже являющейся дисфункцией власти.

Это не значит, впрочем, что люди считают «политику» совсем бесполезной. «Человек с улицы» в принципе признает необходимость определенной конкуренции за властные позиции, борьбы, поддерживающей обладателей власти «в тонусе» и, в частности, вынуждающей ее больше считаться с интересами граждан, а также позволяющей способным людям продвигаться к вершинам власти. В принципе признает он и необходимость конкуренции если не проектов, моделей социального развития, то, во всяком случае, идей, предложений по решению тех или иных конкретных проблем. Однако он склонен приписывать «политике» особые правила игры, связанные с пониманием ее как «грязного дела»: там допустимо и приемлемо то, что не может быть принято в других «местах».

Но если ценностно-нормативные основы политики признаются несовместимыми с «общепринятыми» нормами – хотя, возможно, и функциональными для этой специфической сферы социальной жизни, – то это означает, что потенциальный зритель не может оценивать происходящее в политическом поле своим «аршином». И, разумеется, у него нет ни малейших стимулов осваивать, изучать заведомо аморальные, «грязные» правила политики, чтобы судить акторов сообразно последним. Соответственно, он не может контролировать действия акторов через механизм институциональных и индивидуальных политических репутаций.

Кроме того, восприятие политики как «грязного дела» формирует установку на неучастие в ней. А такая установка уже сама по себе является фактором, препятствующим конституированию политического поля. Дело в том, что сам концепт такого поля предполагает открытость, возможность вовлечения любого гражданина в самые различные политические практики и в самых различных качествах. Поэтому, хотя «зрители» и не являются действующими политическими акторами и осуществляют свои специфические функции, созерцая это поле «извне», статус потенциальных акторов оказывается необходимым атрибутом публики «на трибунах». Характерное для большинства россиян принципиальное и несколько брезгливое неприятие самой возможности участия в таком «грязном деле» как политика ограничивает и их возможности участия в конституировании политического поля в качестве пристрастных наблюдателей.

Наконец, большинству российских граждан совершенно не свойственно и самоощущение «высшей инстанции», контролирующей власть и определяющей исход противоборств в сфере политики. Излишне говорить, насколько такое самоощущение противоречит патерналистским устоям отечественной политической культуры. Массовые опросы неизменно показывают: большинство убеждено, что власть реально не принадлежит гражданам. Причем это касается даже ситуаций электорального выбора.

В спектре мотиваций электорального поведения российских граждан модель интерпретации выборов как события, в котором реализуется принцип народного суверенитета, является хоть и не маргинальной, то отнюдь не доминирующей. Ее можно обнаружить у сравнительно небольшой части потенциальных избирателей, тогда как иные циркулирующие в массовом сознании модели, более органичные для традиционалистской политической культуры – выборы как ритуал (своеобразная присяга на верность власти), как «день открытых дверей», когда можно донести до власти свои пожелания, и т.д. – имеют значительно более широкое распространение.

Причем даже тогда, когда «человек с улицы» испытывает, кажется, потребность в контроле над властью, эта потребность в действительности оказывается обычно «отформатированной» в соответствии с патерналистскими презумпциями. Достаточно яркой иллюстрацией этого тезиса представляется следующий монолог 40‐летнего рабочего:

«…все зависит от нас, от людей, от народа, который здесь живет. Дать нам какие‐то рычаги власти. В каком плане – чтобы мы могли как‐то влиять…. <Казалось бы, мы слышим яркую манифестацию подлинно гражданского сознания> Вот чтобы у нас был выход, если нас местная власть не устраивает, не на саратовскую, областную власть, а непосредственно уже в Москву был выход. Вот такой. И нам дать тем самым рычаги. Тем же самым репортерам дать, которые ковыряют там заводы и так далее… Нам дать. Например, плохие дороги: сфотографировал – отправил – это идет вниз и наказывается тот человек, который».

Чрезвычайно показательным для понимания алгоритма интерпретации политики как «чужого» пространства и механизма дистанцирования от нее является еще один сюжет, затронутый на групповых дискуссиях. Речь идет о праймериз, проведенных немногим ранее «Единой Россией» в преддверии выборов 2016 г.

«Респ. 1. Для партии власти, я думаю, такие мероприятия необходимы. Потому что им необходимо какой‐то общий срез провести перед выборами, на что они могут рассчитывать, насколько серьезен в их руках административный аппарат. Наверное, для них это очень выгодно и правильно. С моей точки зрения, для народа это бестолковое дело, потому что на это тратится большое количество денег, огромное количество денег. По существу, такие же выборы организовываются, все эти участки организовываются. Смысла великого в этом не вижу. Но, мне кажется, для партии было важно это.

Респ. 2. А я думаю, что и для партии они не важны, потому что кандидаты на выдвижение – они известны. Решение принимается не сторонними наблюдателями, а где‐то наверху. Ну, все как всегда».

Обратим внимание: первый участник ДФГ, аспирант, признавая праймериз полезной и даже «необходимой» для партии власти предвыборной репетицией, видит эту пользу не в «тестировании» претендентов на депутатские мандаты («официальная» интерпретация предназначения праймериз) и даже не в досрочном старте предвыборной агитации (в чем «Единую Россию» обвиняли конкуренты и критики). Он прозрачно намекает, что цель данной репетиции – подготовка к использованию властных ресурсов («административного аппарата») в своих интересах во время самих выборов. Впрочем, эта конспирологическая гипотеза излагается явно без особого возмущения: похоже, что респондент воспринимает подобные злоупотребления как должное – поскольку речь идет о таком «грязном деле» как политика. Но никакого смысла для «народа» в праймериз он не видит и огорчается, что эта процедура, нужная, по его мнению, только для партии власти, обходится дорого.

Второй же участник дискуссии (безработный с высшим образованием, 56 лет), не «расслышавший» намека коллеги или с порога отвергший его гипотезу, отрицает смысл праймериз и для самой партии власти, потому что официальная версия об открытой конкуренции претендентов на выдвижение представляется ему совершенно неправдоподобной. Причем показательно, что избирателей, участвующих в праймериз, он называет «сторонними наблюдателями», отрицая тем самым саму возможность влияния последних на политику. И что означает его последняя реплика «ну, все как всегда» применительно к «премьере» института предварительных выборов, если не убежденность в том, что и на основных, «настоящих» выборах решение принимается не избирателями?

Все участники другой фокус-группы, как выяснилось, принимали участие в праймериз «единороссов» (это не было условием рекрутмента – просто редкое стечение обстоятельств). И все они, без единого исключения, сочли, что проводить их не следовало.

«Респ. 1. Раз его обозначили, этот праймериз, мы, конечно, приняли в нем участие. Но я считаю, что вот это вот… промежуточные выборы… их делать… не надо.

Респ. 2. Это опять же из бюджета какие затраты.

Респ. 1. Это, во‐первых, большие расходы, это лишний раз нервируем людей. Не надо это.

Респ. 3. Да, расходы.

Респ. 1. Если она хочет, партия эта, видеть, быть лидером, иметь поддержку от населения, – больше делай, и ты это увидишь».

Все остальные участники группы поддержали это мнение. Помимо довода о расточительности, к которому мы еще вернемся, тут обращает на себя внимание реплика «лишний раз нервируем людей». То есть само по себе электоральное участие граждан трактуется как некий травматичный опыт, который они вынуждены переносить потому, что их к этому понуждает власть. Причем слова «лишний раз» совершенно определенно указывают на то, что, по мнению участницы ДФГ, выборы как таковые тоже людей «нервируют». Чуть позже, проговаривая это уже «открытым текстом», с ней солидаризуется другой участник ДФГ: «Люди уже устали от выборов. У нас каждый год проводятся – разного уровня. Поэтому правильно <имя респ. 1> говорит – не стоит людей тревожить». Кстати, стоит отметить, что респондентка, поднявшая эту тему, говорит о праймериз, используя словосочетание «нервируем людей». Это не оговорка и не опечатка: в самом конце фокус-группы она неожиданно признается окружающим, что «была председателем комиссии на этих праймериз».

Более всего респонденты, впрочем, говорят о расходах:

«А вы посчитали, во сколько это все встанет? Вы лучше эти деньги потратили бы на народ».

«Агитационный материал какой, на какой бумаге, немалые деньги».

«Агитационный материал, бюллетени, содержание комиссий».

Выслушав еще несколько подобных реплик, модератор дискуссии осторожно осведомляется: «Но я слышал, что праймериз проводятся как бы не из бюджета, а это партийное финансирование…». Но этот довод отметается участниками ДФГ как бессмысленный:

«Респ. 1: Ну, все равно…

Респ. 2: Ну а какая разница?

Модератор: Всё равно большие деньги?

Респ. 1: Да…

Модератор: Которые могли бы…

Респ. 1: Да, у нас же есть депутаты, например, которые на сегодняшний день – действующие депутаты, <фамилии депутатов>, у которых имеются вот эти вот деньги партии там, как депутатов, и которые направляются конкретно на оказание помощи, – индивидуальную, коллективную, всякую… И если бы эти деньги, которые ушли, например, в нашей области, отдать депутатам, то…»

Как видим, люди решительно отказываются как-либо разграничивать государственный (либо муниципальный) бюджет и бюджет партийный. Причем дело явно не в том, что они подозревают партию власти в каких‐то финансовых злоупотреблениях: полностью отождествляя ее с государственной властью, они просто не придают никакого значения тому, из какого кармана властного моносубъекта извлекаются деньги. Их волнует лишь неправильное, нерачительное расходование этих средств. И та же самая респондентка, сотрудница администрации муниципального образования и председатель комиссии на праймериз, которая ранее по ходу дискуссии говорила, что для получения поддержки от населения надо не праймериз проводить, «нервируя» людей, а «делать больше» (см. выше), теперь расшифровывает свое понимание того, какими именно могут быть эти дела: нужно направлять партийные деньги непосредственно на помощь людям. Впрочем, едва ли разграничение партийного и государственного бюджета для нее принципиально: ведь это именно она ответила на возражение модератора относительно небюджетного происхождения средств на партийные праймериз: «Ну, все равно».

Единодушие участников этой ДФГ, проголосовавших на праймериз «партии власти», т.е. принявших участие в процедуре, номинально предназначенной для более тонкой настройки партийного курса и кадровой политики в соответствии с запросами граждан и фактически обладающей определенным, пусть и довольно ограниченным, потенциалом расширения гражданского участия в политике, но считающих, вместе с тем, эту процедуру ненужной, априори бессмысленной для рядовых граждан, а также убежденных, что раздача «сэкономленных» средств нуждающимся наилучшим образом продемонстрировала бы достоинства «партии власти» в предвыборный период, на наш взгляд, чрезвычайно ярко иллюстрирует степень предрасположенности российских граждан к эволюционной трансформации в пристрастных и компетентных «зрителей», способных уже самим своим присутствием на «трибунах» содействовать конституированию политического поля.

Однако… Сравнительно недавно, на рубеже 1980–1990‐х годов, определенные симптомы формирования массового зрителя, необходимого для конституирования такого поля, можно было наблюдать невооруженным глазом. Интерес к политике именно как к конкуренции проектов и олицетворяющих их политических акторов, осведомленность и ангажированность, восприимчивость к идеологическим размежеваниям, определенное внимание и, по крайней мере, более или менее серьезное отношение к «правилам игры» (об их освоении и легитимации говорить не приходится – сами эти правила переживали хаотическую трансформацию), а также зарождение коллективного самоощущения «высшей инстанции» – все эти атрибуты искомого «зрителя», вопреки самым фундаментальным презумпциям отечественной политической культуры, на какое‐то время получили довольно широкое распространение. «Это было при нас, это с нами вошло в поговорку». И хотя тенденция оказалась поверхностной, неустойчивой и обратимой, хотя уже к середине 1990‐х годов в массовом сознании явно возобладал противоположный тренд, во многом способствовавший регенерации «зоны власти», этот исторический опыт предостерегает против слишком категоричных заключений относительно перспектив конституирования политического поля.

Модели идентичности политических акторов в современной России

О.В. Попова3939
  Попова Ольга Валентиновна, доктор политических наук, кандидат социологических наук, профессор, заведующая кафедрой политических институтов и прикладных политических исследований факультета политологии Санкт-Петербургского государственного университета (Санкт-Петербург, Россия), e-mail: [email protected]; [email protected]
  Popova Olga, Saint Petersburg State University (Saint-Petersburg, Russia), e-mail: [email protected]; [email protected]


[Закрыть]

Аннотация. Статья посвящена обсуждению проблем фрагментированности, несформированности, противоречивости моделей политической идентичности различных групп населения в современной России. Автор убежден, что ни политическая элита, ни активная общественность в настоящее время не могут предложить привлекательные позитивные образы «проекта России», что в значительной степени снижает возможность контроля с их стороны за формированием такой установки массового политического сознания, как политическая идентичность. Автор статьи считает, что построение исследователями универсальной классификации моделей политической идентичности для различных обществ невозможно, несмотря на наличие базовой матрицы государственной и политической идентичности и некоторых существенных характеристик, задающих спектр политических оценок. Тем не менее классический системный подход моделей политической идентичности, оценивающий сущностные характеристики, факторы влияния, возможности адаптации, политические и социальные эффекты, обеспечивает достаточно точное понимание этого феномена.

Ключевые слова: политическая идентичность; объекты политической идентификации; политические акторы; модели политической идентичности; Россия.

O.V. Popova

Identity models of political actors in contemporary Russia

Abstract. The article discusses problems of fragmentation, unformedness, inconsistency of different population groups’ political identity models in contemporary Russia. The author is convinced that neither a political elite nor an active public can currently offer any attractive positive image of the «Russia project», therefore their ability to control such an attitude of mass political consciousness as political identity is considerably reduced. The author believes that researchers cannot build a universal classification of political identity models for different societies, despite having a basic matrix of state and political identity and some essential characteristics that set a spectrum of political assessments. Nevertheless, classical system approach of political identity models, assessing essential characteristics, influence factors, adaptation possibilities, political and social effects, provides a fairly accurate understanding of this phenomenon.

Keywords: political identity; political identification objects; political actors; political identity models; Russia.

Политическая идентичность

Исследовательский вопрос о моделях политической идентичности остается в эмпирической политологии актуальным на протяжении нескольких десятилетий, что определяется во многом осознанием исследователями невозможности разработки некоторой универсальной классификации моделей политической идентичности в трансформирующихся обществах. Российские исследователи сосредоточиваются на разработке теоретических проблем идентичности в сфере политики. В этом контексте необходимо назвать имена таких российских исследователей, как В.В. Лапкин, О.Ю. Малинова, В.Е. Морозов, Е.В. Морозова, В.И. Пантин, С.П. Поцелуев, И.С. Семененко, Л.А. Фадеева и др. [Идентичность… 2017].

Существенным фоновым условием, определяющим интерес к исследованиям политической идентичности, является позиция политического класса, который пытается поставить задачу конструирования определенного типа политической идентичности значительных по величине социальных групп с заданной моделью поведения в публичном политическом пространстве. В реальной жизни процесс формирования политической идентичности далеко не всегда может четко задаваться и регулироваться государством, политическими акторами и социумом, однако он не является и абсолютно спонтанным, зависящим только от воли самого индивида. С этой точки зрения методология конструктивизма оказывается нерелевантной для исследовательской задачи выявления сформированных моделей политической идентичности. С. Холл точно заметил: «Речь не столько о том, “кто мы” и “откуда”, сколько о том, чем мы можем стать, как нас представляют другие и как это соотносится с нашими собственными представлениями о себе… Идентичности создаются в процессе репрезентации» [Hall, 1996, p. 4]; социальное и политическое взаимодействие индивидов, политической элиты и рядовых граждан – это то обязательное фоновое условие, которое позволяет формироваться определенной модели политической идентичности. Поливариантность формирования политических идентичностей в современном обществе не тождественна неограниченной свободе и независимости этого процесса от совокупности социально-политических условий развития общества, доминирующей в нем системы ценностей и норм культуры, особенностей политического режима государства, проводимой в нем информационной политики и т.д.

Политическая идентичность, как одна из важнейших установок политического сознания людей, позволяет им, наряду с отнесением себя к одной или нескольким социальным и / или политическим общностям, формировать свое отношение не только к происходящим политическим событиям, но и к мифологизированным представлениям о прошедших исторических политических событиях и к будущим политическим проектам, а также максимально легко принимать политические решения, включая выбор модели политического поведения (участие в электоральном процессе, массовых протестных акциях и т.д.) [Попова, 2015, с. 5]. Коллективная, или групповая, политическая идентичность, связанная с восприятием индивидом себя как члена определенного сообщества / группы на основе общих политических ценностей и представлений, является важным компонентом матрицы политической идентичности. Фундаментальной базой формирования идентичности является оппозиция «мы – они» или «свои – чужие». Значимый «Другой» в сфере политики также далеко не всегда является единичным объектом; реальная политика задает множество этих «Других», отношение к которым колеблется в диапазоне от образа «иного» до «врага».

Чаще всего исследователи обсуждают четыре варианта сформированной модели идентичности. В первом случае речь идет об отсутствии позитивных и негативных образцов; во втором случае – об отсутствии позитивных, но наличии негативных образов, в третьем – о наличии четких позитивных и размытых границ негативных «Других» и «чужих» в политике, в четвертом случае – о четкой модели с позитивными и негативными образцами.

Объективно ни одно социальное или политическое сообщество или отдельные личности не нуждаются в выработке или репрезентации объективного образа «мы», когда вопрос о формировании модели идентичности становится актуальным. Для выработки идентичности со «своей» группой «нужны не объективные истины, а политически значимые символы» [Поцелуев, 2001, с. 108]. Образ «мы», если только речь не идет о негативной или кризисной модели, должен вызывать чувство самоуважения и уважения у значимых «Других». Выработкой политически значимых символов для идентификационной матрицы государственной идентичности занимается властвующая политическая элита. Конечно, необходимо признать, что подчас предлагаемые публике символы являются следствием компромисса внутриэлитной борьбы и / или соглашением элиты с активной частью общественности. Однако для большинства населения компоненты матрицы идентичности предлагаются уже в готовом виде как некая идеальная данность.

Политические акторы (не только государство, которое представляет административная политическая элита и публичные политики, но и другие игроки в поле политики), стремятся предложить (подчас навязать) населению свои модели идентичности. Однако следует признать относительную неэффективность этих усилий. На наш взгляд, здесь работают пять основных факторов. Во‐первых, ни один из политических игроков не может предложить непротиворечивую конструктивную модель «проекта Россия», обращенного в будущее, которую разделяли бы в равной степени большинство элитных групп и населения. Во‐вторых, наблюдается отсутствие единой консолидированной точки зрения элиты на базовые компоненты матрицы политической и государственной идентичности. В‐третьих, граждане России постоянно сталкиваются с нарушением логики в оценке исторических событий и политических деятелей, в государстве отсутствует последовательно проводимая единая символическая политика. В‐четвертых, ни один из политических акторов, в том числе и государственные структуры, не обладают монополией или ресурсами для контроля в частной / приватной сфере за распространением идей, которые транслируются в публичной сфере. В‐пятых, в современном мире ни в одном государстве (помимо тоталитарных) никто не обладает монополией над процессом политической коммуникации. Однако это не означает, что попыток установить подобный контроль даже в считающемся демократическом государстве нет. Другое дело, что множество игроков в «поле политики», которые не только обладают политической волей и стремятся реализовать собственные политические интересы, но и являются проводниками – агентами – запросов иных политических сил, не обладают монополией на предложение универсальной для большинства социальных групп системы политических взглядов. Для современной политической коммуникации «типичен взаимный перехват идей и лозунгов, размытость и метафоричность понятий, неопределенность “друзей” и “врагов”» [Поцелуев, 2001, с. 108], однако политическая элита, предъявляя идеальный образ «мы», «наши друзья», «иные», «враги», не желает такого развития ситуации.

Стратегии предложения политическими акторами в качестве «своих» и «Других» для формирования политической идентичности образов обладают определенной схожестью; налицо: упрощенный вариант интерпретации любых процессов; дихотомизация используемых образов; ригидность; ставка на размежевание; ожидание единомыслия от населения, «отказ» людям в праве мыслить иначе; минимизация рациональности; предложение готовых образов и рецептов решения проблем; популизм, постоянное апеллирование к волеизъявлению народа; морализаторство с указанием должного; «качели» между традиционализмом и модернизацией; декларация лояльности власти и патриотизма как основных требований к политическим установкам граждан; предложение унифицированной модели политической мобилизации для всех социальных групп; попытки оказания влияния на политический «я-образ» в онлайн-пространстве посредством изощренных манипулятивных приемов.

С учетом проявления в конкретных публичных действиях установок идентичности российские исследователи выделили следующие семь групп молодежи, чье политическое сознание существенно различается по базовым характеристикам идентичности. Данная типология, фиксирующая в качестве критериев различия модели идентичности приоритетную сферу деятельности, отношение к власти, инициативность в публичной сфере, подходит и для классификации моделей идентичности взрослого населения страны. Во‐первых, это так называемые «инициативные» граждане, которые склонны к участию в бизнесе, готовы брать на себя предпринимательский риск, участвовать в гражданских и политических инициативах, проявлять себя лидерами. Во‐вторых, это группа «исполнительных» людей, которые проявляют себя как законопослушные, «ведомые», они склонны участвовать в жизни общества и государства только в качестве квалифицированных специалистов-исполнителей. В‐третьих, это группа «спекулятивных» граждан, которые ориентированы на успех в трудовой деятельности, но не за счет проявления деловых качеств в рамках добросовестной профессиональной конкуренции, а благодаря «доходной» должности (предпочитают чиновничье-управленческие должности) или рода деятельности в области торговли, различного вида посредничества, а также за счет получения высоких процентов в качестве рантье. В‐четвертых, это большая группа «социально-зависимых» людей, которые склонны к патернализму, не проявляют личную инициативу, рассчитывают на социальную защиту и гарантии со стороны государства, минимизируют объем и качество выполняемой работы. В‐пятых, проявляется группа «оппозиционных» граждан-активистов, которые склонны к демонстрации активного публичного протеста, а также те, кто не вписался в систему социальных и политических отношений в современной России и проявляет склонность к пассивному социальному протесту, в том числе за счет ухода в онлайн-пространство, где недовольство своей ситуацией и ситуацией в обществе в целом выливается в весьма активные вербальные действия в виртуальном пространстве с крайне редким выходом в офлайн-среду. В‐шестых, проявляется группа «анархически» настроенных людей; это – индивидуалисты-скептики, отрицающие законопослушность как условие нахождения в системе социальных отношений, склонные к маргинальным поступкам и чаще всего принадлежащие к какой-либо радикальной (не обязательно политической) субкультуре. В‐седьмых, это – «пассивные» – законопослушная часть населения, готовая делать жизненный выбор только под влиянием какого‐то лидера общественного мнения, включая представителей близкого круга общения (родные и друзья), кумиров или популярных представителей СМИ) [Горшков, Шереги, 2009, с. 5–36; 2010]. По оценкам экспертов, почти девять десятых граждан с подобными установками вполне адаптированы к современным российским реалиям и даже потенциально не представляют угрозы своими взглядами и действиями современному политическому режиму и элитным группам.

В этой типологии четко фиксируется отношение к власти, однако отметим, что существенным ограничением этой классификации моделей идентичности является то, что она не учитывает систему политических ценностей, существующего в настоящее время идеологического спектра политических игроков и отношение к предлагаемым политическими акторами вариантам наполнения матрицы государственной идентичности.

Базовая матрица государственной идентичности как ставка в политической борьбе

Анализ программ политических партий, выступлений лидеров парламентских и внепарламентских партий, официального дискурса российской административно-политической элиты, лидеров общественного мнения, гражданских активистов четко показывает, что в настоящее время традиционная модель классификации поля политики по оси «правые – левые» не может выступать четким критерием дифференциации политических взглядов политических акторов. Наглядно это демонстрируют фактически все российские политические игроки. Находящиеся на вершине власти и занимающие высшие административные должности представители политической элиты сочетают либеральные установки в сфере экономики с государственническими установками в сфере внешней политики и обращением к социуму с социал-демократическими лозунгами, апеллирующими к принципу справедливости. Политические акторы, позиционирующие себя как левые, коммунисты, сочетают государственнические установки с православными ценностями, отказываются от борьбы против собственности, от классовой борьбы в целом, их программы все более напоминают модификации идей североевропейской социал-демократии. При этом политические акторы, декларирующие свою политическую позицию как именно социал-демократическую, все чаще выполняют роль спойлеров и спарринг-партнеров для действующей верхушки политической элиты.