Текст книги "Политическая наука №2/ 2018"

Примеров этого достаточно много. Например, на уровне официального дискурса В.В. Путин позиционирует себя как консерватор, однако анализ позволяет четко идентифицировать проводимую им экономическую политику как либеральную; во внешней политике он проявляет себя как сильный государственник, которому не чужды нормы проводившейся в СССР внешней политики, а в социальной политике явно прослеживаются элементы подхода социал-демократов. Схожую картину можно наблюдать при оценке программ партий, заявлений их лидеров и практической деятельности. Из всего многообразия партийного спектра современной России едва ли не единственной организацией, чья партийная платформа строго соответствует какой-либо идеологии, является «Справедливая Россия». Для исследователя в этом кейсе представляет особый интерес то обстоятельство, что классическая социал-демократическая позиция этой партии основана на принципе социальной справедливости и предполагает реализацию мощных социальных программ, соответствующих интересам большинства населения России (наемных работников, мелких и средних предпринимателей, социально незащищенных слоев населения и т.д.), однако число людей, идентифицирующих свои интересы с позицией этой партии и поддерживающих ее, крайне невелико и постоянно снижается. Кроме того, наиболее строго сохраняют свою политическую идентичность носители националистических взглядов.

На наш взгляд, не утрачивая окончательно своего системообразующего значения для формирования поля политики в современной России, идеология как бы уходит в тень, уступая позицию классифицирующего основания политической идентичности политической элиты и, как следствие, и рядовых граждан Российского государства, матрице государственной идентичности. Отметим, что существенным пороком / ограничением всех предлагаемых политическими акторами вариантов является отсутствие четкого позитивного образа будущего России («проекта России»), которое было бы привлекательно для большинства населения и выполняло бы важную мобилизующую и объединяющую функцию для граждан страны. Предложенные в 1990‐х годах последовательно модели «новой демократической России», «единого российского народа» и «особой, сформированной на основе православия цивилизации» не имели успеха с точки зрения выполнения этой функции, однако правящая политическая элита в России в последние десять лет продолжает упорно декларировать необходимость придерживаться третьей модели, дополнив ее идеей патриотизма.

В этом случае встает вопрос о предлагаемой политическим актором базовой матрице идентичности, под которую подстраивается сознание людей – объектов идентификации. Полная матрица политики государственной идентичности имеет два измерения: вертикальное (динамическое, временное «прошлое – настоящее – будущее») и горизонтальное (пространственное, территориальное), но в определенных политических условиях может актуализироваться только одно из них.

Матрица государственной политики идентичности формируется на основе предлагаемого элитой национального мифа, который, вписывая человека в коллективный сценарий поведения и формируя коллективную систему ожиданий, играет исключительно важную роль в обеспечении стабильности политического режима и политической системы государства. Она включают в себя следующие три компонента: а) образ «нашего» государства, в котором отражаются «правильные» границы территории страны (пределы государства / границы и способ восприятия отдельных территорий государства), время создания государственности, государственная символика, сонм исторических героев, основной мифологизированный исторический персонаж-герой, поддерживаемый значительным большинством граждан современный национальный герой-лидер, чей образ должен ассоциироваться в сознании населения с образом всей политической элиты; б) образ «мы» с однозначно трактуемым способом обозначения населения государства, декларацией принадлежности страны к определенному типу цивилизации и самоопределением элиты относительно значимых для нее групп; в) образ «они» с внешним и внутренним измерением, а также с выделением «своих», «иных», «чужих» и «врагов», для обозначения которого чаще всего используется конфронтационная модель «другие – чужие – враги», имеющая внешнее и внутреннее измерения; эти образы могут быть как обобщенными, абстрактными, так и персонифицироваться [Попова, 2017 а, с. 291–292].

Важным предметом политической полемики для политических акторов в борьбе за доминирование своей версии базовой матрицы государственной идентичности являются вопросы, связанные с временной точкой отсчета создания российского государства и определением, кого из князей следует считать русскими / российскими. В этой идеологической борьбе соответствие точек зрения политических игроков исторической действительности вообще никакого значения не имеет. Вариации на тему «назначения» главным городом происхождения российской государственности («Киев – мать городов русских», «1150 лет российской государственности» в привязке к возрасту Великого Новгорода, «Русь московская» и т.д.), определения князей Владимира Мономаха или Ярослава Мудрого как русских или украинских исторических деятелей, равно как и выявление «начальной» временной точки Руси / России становятся всего лишь разменной картой для позиционирования игроков в политическом пространстве.

Следует обратить внимание также и на то, что концентрация на прошлом при отсутствии позитивного, тщательно проработанного, «конкурентоспособного» образа будущего России свидетельствует об ущербности моделей государственной идентичности, предлагаемых фактически всеми политическими силами в нашей стране. Вариант «привлекательной неопределенности», столь часто используемый в политических манипуляциях политиками, стоящими на вершине власти, оказывается не чужд и представителям несистемной оппозиции. Образ «прекрасная Россия будущего», в котором четко обозначен только один элемент – отсутствие коррупции, исключительно хорош в качестве рекламного политического слогана, но оказывается слишком неопределенным для людей, уже прошедших фазу доминирования негативной модели идентичности.

Схожая ситуация складывается и с элементом матрицы идентичности «мы». Политические акторы, особенно представители политической или бизнес-элиты, отнюдь не склонны искать нечто общее у своей группы с гражданами России и идентифицировать себя с ними (см., например, скандальное выступление Г. Грефа на Петербургском экономическом форуме в 2014 г.4040
  Греф проговорился. – Режим доступа: https://www.youtube.com/watch?v= RpKYXPnhjAM (Дата посещения: 13.02.2018.)


[Закрыть]). Фактически это – ситуация двоемыслия, когда, с одной стороны, декларируется единство всех граждан России и действует норма ст. 282 УК РФ о возбуждении ненависти и вражды4141
  Уголовный кодекс РФ. – Режим доступа: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_10699/d350878ee36f956a74c2c86830d066eafce20149/ (Дата посещения: 13.02.2018.)


[Закрыть], а с другой стороны, между рядовыми гражданами и элитными группами существует непреодолимая пропасть в объеме доступа к различного рода ресурсам и благам.

В современной России происходит постепенная трансформация функций базовой матрицы идентичности. Она уже не только формирует определенное идеологическое мировоззрение на межгосударственное устройство современного мира и место «своего» государства в нем. В условиях активизации политической борьбы не только во внутри-, но и на межгосударственном уровнях она все чаще играет роль значимого образца, задающего границы и образы гражданственности. Базовая матрица государственной идентичности в реальной политике все чаще играет роль ставки в конкурентной борьбе политических акторов с различными политическими установками в стремлении к преданности и лояльности населения. Не существует единой базовой матрицы государственной идентичности, которая бы разделялась если не всеми, то большинством политических акторов. Они стремятся предлагать собственные отличающиеся от других модели и делают их одновременно средствами привлечения сторонников и проверки своих последователей на лояльность и преданность.

В последние несколько лет можно наблюдать определенную трансформацию компонентов базовой матрицы государственной идентичности. На наш взгляд, внимания заслуживают следующие тенденции.

Во‐первых, при сохранении жестко заданной структуры государственной матрицы идентичности образы компонентов становятся все более подвижными, подверженными ситуативной изменчивости, легитимируемой политической «целесообразностью момента».

Во‐вторых, наблюдается утрата логической стройности и непротиворечивости конструкта этой матрицы у различных политических акторов.

В‐третьих, визуальные образы матрицы государственной идентичности связываются не только с государственной символикой настоящего, все более активно используются атрибуты прошлого; актуализируется перенос времени формирования государства в глубь веков.

В‐четвертых, акцентируется яркий, положительный образ общего будущего народа и страны; подчеркивается контраст между тяжелым прошлым и светлым будущим, но при этом будущее остается крайне неопределенным, проект будущей России как таковой отсутствует. Действующей административной политической элитой она описывается как великая, традиционалистская и духовная; либеральная часть политической элиты традиционно описывает будущую страну как демократическую, следующую нормам и идеалам западных стран.

В‐пятых, вне зависимости от числа сторонников политических акторов, предлагающих ту или иную модель базовой матрицы государственной идентичности, образ «мы» всегда представляется как доминирующая (самая большая, наиболее значимая, исключительная) социальная группа. В матрицу обязательно включается этнонациональный компонент, подчас полностью подменяющий собой все содержание «мы».

В‐шестых, происходит активная мифологизация образов как «мы», так и «Другие». «Мы» лишены недостатков, в отношении «Других» доминирует конфронтационная модель их как чужих или врагов. Позитивный образ «Других» также не соответствует политической реальности; усилиями политических акторов он трансформируется в образ мощных вечных союзников или покровителей.

Механизмы формирования политической идентичности

В политической науке нет единой точки зрения по вопросу о механизме формирования политической идентичности [Попова, 2017 б, с. 176–182]. Традиционно под этим термином понимают процесс формирования индивидом в ходе социализации, усвоения личностью норм, идеалов, ценностей, ролей, стандартов поведения тех групп, к которым он принадлежит, идеального образа значимых политических объектов и «своих» в сфере политики. С одной стороны, уже с конца 1960‐х годов у исследователей не вызывает сомнения то, что базовым механизмом формирования политической идентичности является первичная, вторичная политическая социализация и ресоциализация. С другой стороны, периодически возникает вопрос если не о конкурирующих концепциях, то о дополнительных, объясняющих трансформацию политической идентичности уже взрослых людей. Отметим также, что все чаще в литературе встречается точка зрения, ставящая знак равенства между механизмом формирования политической идентичности как естественным процессом и технологией. Основной механизм формирования политической идентичности – политическая самоидентификация, процесс отнесения себя к той или иной политической группе, например, к сторонникам той или иной политической организации, системы политических взглядов или того или иного политического деятеля. Важный элемент – наличие позитивного образца. Однако в реальной политической жизни гораздо чаще ситуация складывается иначе – люди достаточно легко определяются с негативной моделью, но не имеют четкого представления о позитивных образцах.

В основе формирования политической идентичности лежит установление тождества индивида с определенными объектами, которые маркируются в его сознании как собственно политические или относящиеся к сфере политики. Одновременно фиксируется принадлежность к определенной группе, которая обладает некоторыми особенностями, связанными с ее идеологическими ценностями и политическим поведением (формируется образ «мы»). Базовый механизм – политическая социализация – включает три этапа: первичную, вторичную социализацию и ресоциализацию). Идентификация со значимыми людьми, основанная на копировании внешних черт и поведенческих стереотипов выбранного героя, – обязательный компонент первого и второго этапов политической социализации в возрасте 6–10 и 14–16 лет. При этом возникает вопрос о свободе выбора объекта для подражания.

Сторонники теории социализации как основного механизма формирования политической идентичности акцентируют множественность ее объектов (традиционно выделяют набор идеологических ценностей, партии и политические персоны, но этот список может значительно видоизменяться и дополняться), а также моделей политической идентичности и усваиваемых индивидом социальных и политических ролей. Процесс социализации, который постоянно сопровождается самоидентификацией личности и выражает стремление личности к единству, связан с «обретением самости» и длится всю жизнь. Уже в возрасте 8–10 лет, в период первичной политической социализации, дети имеют вполне определенные устойчивые персонифицированные образы власти, ненаправленно формируемые родителями и целенаправленно – другими агентами политической социализации (СМИ, школой, государством и т.д.)

Реальные сложности установления политического тождества возникают у молодежи в период вторичной политической социализации, когда в сознании подростков проявляется и может стать доминирующей негативная модель идентичности, противоположная той, которую предлагают родители, государство, общество в целом. Подростки сталкиваются с опасной ситуацией чрезмерной идентификации с популярными личностями или носителями радикальных политических взглядов – левыми радикальными лидерами или откровенными националистами. «Молодые люди… могут вместить в себя столь глубокую идентичность лишь путем агрессии, а то и вспышек насилия…» [Эриксон, 1996, с. 34]. Они страдают от негативной идентичности, и осознание этого выливается в неприятие конформизма представителей старших поколений. Бунтарство молодежи – одно из наиболее очевидных проявлений негативной идентичности. Но бунтарями становятся не все, поскольку в любой исторический период есть «индивиды (“правильно” воспитанные), которые в процессе развития идентичности успешно приспосабливаются к господствующей технологии… Новаторы появляются только в явно выраженные переходные периоды: это те, которые слишком умны, чтобы оставаться приверженцами господствующей системы, слишком честны или раздираемы внутренними противоречиями… которые сострадают “бедным”, оставшимся за бортом» [там же, с. 40–41]. Негативная идентичность может проявляться через ощущение себя неким безликим существом (неизвестным, невидимым, беззвучным). Кризис идентичности может привести личность к саморазрушению. Патология идентичности способна спровоцировать разрушение системы ценностей и маргинализацию целых социальных групп.

В подростковом и юношеском возрасте существует опасность «негативной конверсии» – состояния сознания людей, при котором «элементы прежде негативной идентичности становятся абсолютно господствующими, в то время как позитивные совершенно устраняются» [Эриксон, 1996, с. 326]. Классический пример – молодежь нацистской Германии с ее активной поддержкой национал-социализма и членством в гитлерюгенде. Это состояние может присутствовать у молодежи безотносительно их национальности, социального статуса или политических воззрений семьи, в которой они воспитывались; оно может исчезать по мере разрешения возрастного кризиса или подчинить себе всего человека.

Существенной латентной функцией политической идентичности выступает социальный контроль. Предлагая через систему средств массовой коммуникации и встраивая в процесс социализации контролируемый набор социально одобряемых (в данном случае элитой) моделей политической идентичности граждан, власть может вполне успешно осуществлять эту функцию, обеспечивая достаточно высокий уровень согласия среди населения путем затушевывания спорных проблем. При формировании политической идентичности может быть использован мобилизационный механизм идентичности на основе целенаправленного навязывания политических образцов в рамках реализации политики идентичности. Задача политики идентичности – навязывание людям определенных стереотипов мышления о себе самих, своей нации, стране, мире и т.д. [Брубейкер, 2012].

В качестве субъектов политики идентичности как механизма формирования политических установок людей и на их основании определенных моделей политической идентичности могут выступать любые социальные и политические акторы, как, например, различные меньшинства – этнические, гендерные и т.д., или политические и государственные институты власти. Государство остается значимым, обладающим существенными ресурсами и средствами контроля и манипуляции политическим актором в жизни как локальных сообществ, так и макрообщностей. Оно стремится монополизировать не только различные формы легально применяемого насилия, но и легитимную символическую власть, право именовать, идентифицировать, устанавливать, кто есть кто и что есть что [İnaç, Ünal, 2013].

Функциональное предназначение политики идентичности государства – формирование символического единства граждан страны с целью обеспечения долгосрочной политической мобилизации населения в поддержку существующего политического режима. Кроме того, она символически легитимирует существующую политическую систему, дает идеологическое обоснование политики социального партнерства, снижает риски проявлений классовой борьбы. Инструментами политики идентичности выступают государственный язык, образовательные программы, нормы приобретения гражданства, национальные символы, государственные праздники, обозначения топографических объектов и т.д. [Малинова, 2010, с. 91; National day’s… 2009]. Используются и юридические инструменты, поддерживающие государственную политику идентичности и делящие людей на «своих» и «чужих», «нас» и «их», «друзей» и «врагов».

Классическое представление о механизме формирования идентичности базируется на представлении, что у человека формируется тождество не только с определенными социальными ролями, но и с общностями, например нацией, обществом в целом. Идентичность может основываться на личностном конструкте «Я – общество» (позиция индивида в системах «я – мы» и «мы – они») (Я. Рейковски, В. Брушлинский). Мир воспринимается как групповой, в котором происходит выделение похожих на «меня» и идентичных «мне», и внегрупповой, создающий дифференциацию «мы – они». Тип личной идентичности (большая дистанция «я – мы» и маленькая «мы – они») – деятельный вариант осознания социальных и политических проблем, или субъект-объектный тип личностного конструкта, которому свойственна субъективность личностной позиции, внутренняя убежденность в зависимости всего происходящего вокруг только от собственных желаний и способностей. Эти персоны ощущают себя активной стороной, именно они оценивают, принимают решения. В то же время эти люди осознают только те проблемы, которые соответствуют их социальному статусу, приняты для обсуждения определенным кругом лиц. Тип групповой идентичности (маленькая дистанция «я – мы» и большая «мы – они») сопоставим с созерцательным типом осознания, или объект-субъектным типом личностного конструкта. Эти люди наряду с аргументированными, продуманными выводами и суждениями демонстрируют отсутствие собственной точки зрения, позицию «стороннего наблюдателя», практическую беспомощность, пассивность, отчужденность в реальной политической жизни. Тип дифференциальной идентичности (большая дистанция «я – мы» и «мы – они») сопоставим с проблематизирующим типом осознания, или субъект-субъектным типом личностного конструкта, свободным от стереотипов в мышлении и поведении, имеющим высокий уровень осмысления социальных проблем и личностной активности, связанной не только с потребностями личности, но и общества в целом. Четвертый тип – диффузная идентичность (маленькая дистанция «я – мы» и «мы – они») предполагает стереотипизированный тип сознания, или объект-объектный тип личностного конструкта. Наличие «запрограммированных» штампов вместо личностно значимых проблем, консервативность в общении, сложность межличностной коммуникации, неспособность быстро усваивать новые нормы взаимоотношений, отсутствие потребности быть принятым в группе – все это характеризует индивида с диффузной идентичностью [Попова, 2002, с. 25–27].

Один из существующих в общественных науках подходов предполагает, что первый этап формирования идентичности заключается в присоединении индивида к какой-либо группе или социальному институту, в процессе которого человек проецирует свои собственные характеристики на них, вследствие чего возникает ощущение единства с этим сообществом, а совместные действия с другими членами этого сообщества наполняются для человека смыслом. На втором этапе активизируются процессы деперсонализации, когда конкретные виды социальной идентичности доминируют над целостным ощущением Я, а человек приписывает себе характеристики «своей» группы. На третьем этапе по мере возрастания количества контактов с другими людьми индивид начинает осознавать свою принадлежность одновременно к нескольким группам, в его сознании актуализируются различные объекты политической идентичности, которые могут восприниматься им как обособленные, подчас противоречащие друг другу. На четвертом этапе формирования идентичности множественные, отличные друг от друга объекты идентификации воспринимаются уже как значимые для его Я.

Концепт референтных групп предлагает иное объяснение механизма формирования идентичности: в этом качестве может выступать чувство удовлетворенности от принадлежности к «своей» или желание вхождения в позитивную референтную группу на основании сравнения их положения и наличия особых ресурсов. Наглядный пример – голосование за «партию большинства». Важным элементом этого механизма является эмоционально-оценочный компонент с акцентированием различий между группами. Поскольку для индивида исключительно важно признание со стороны значимых «других», ощущение групповой защиты, солидарности, стабильности, поддержание самоуважения, то в области политики фактическое или символическое присоединение к какой-либо группе, которая имеет существенные политические ресурсы, дает человеку не только возможность реализации каких-либо своих интересов, но и обеспечивает ощущение защищенности, в том числе за счет ожидаемой позитивной оценки со стороны «своих». Процесс формирования идентичности с какой-либо политической группой или институтом предполагает, что человек в доступных ему понятиях объясняет самому себе взаимосвязи и отношения между политическими акторами и оказывается в состоянии оценить наличие у них тех или иных ресурсов, которые он гипотетически может использовать в своих целях. Сторонники концепта референтных групп допускают ситуацию низкой способности людей к осознанию подлинных причин идентификации с политическими объектами; в этом случае на первый план выходят эмоциональные, спонтанные, а подчас и иррациональные мотивы действий. Соотнесение себя с какими-либо периферийными, маловлиятельными общностями, связанное с ощущением собственной социальной и политической несостоятельности, как и формирование негативной модели политической идентичности, может сыграть роль мобилизационного фактора в реализации протестной политической активности.

В кризисной политической ситуации возможно формирование политической идентичности людей с весьма умеренной степенью политической ангажированности в малом круге непосредственных социальных контактов или с высокими показателями способности к политической мобилизации с абстрактными большими социальными группами и политическими акторами, с которыми у человека реального взаимодействия в повседневной жизни может и не быть. В первом случае идентичность формируется в ходе непосредственного взаимодействия индивида с другими людьми на политические темы, во втором – опосредованно по каналам массмедиа.

В рамках некоторых методологических направлений формируется особое представление о механизмах формирования политической идентичности. Так, например, в рамках символического интеракционизма акцент делается на процессах политического взаимодействия, причем реакция людей «не вызывается непосредственно действиями другого, а основывается на значении, которое они придают подобным действиям» [Блумер, 1984, с. 173]. Предполагается существование нескольких уровней, связанных с процессом идентификации. На первом уровне происходит идентификация Я с предметной средой (Я есть…). Второй уровень предполагает самообозначение Я посредством противопоставления себя и себе подобных иным (другим, чужим, врагам и т.д.). Третий уровень предполагает выстраивание образа мира в соответствии с персональной перспективой и потребностью быть представленным в этом мире, утвердиться в нем. На четвертом уровне человек оказывается способным соотнести эту созданную им реальность с личным практическим опытом и вносить в собственные политические представления определенные изменения.

В рамках постструктурализма рассматривается механизм трансформации ситуационной идентичности в базисную. Ситуационная политическая идентичность непосредственно связана с актуальной политической практикой, для ее изменения достаточно профессионально навязанных извне с помощью манипулятивных методов «правильных» схем анализа ситуации и «правильного» же политического решения. Надситуационная политическая идентичность связана со всем политическим опытом человека. Она фиксирует «значимость» для индивида определенных политических отношений. Ситуационные политические идентичности являются исходным материалом для выстраивания надличностной политической идентичности человека, они должны быть осмыслены и приняты им, распространены на все похожие ситуации. Формирование надситуационной политической идентичности в процессе политической социализации предполагает «вписывание» политических ролей в габитус агента поля политики. Формирование базисной политической идентичности происходит посредством разрешения кризисных состояний сознания личности. Надситуационная политическая идентичность диктует личности нормы и правила политического действия, схемы восприятия, мышления, оценки, способы политической коммуникации, постановки и разрешения проблем. По версии постструктуралистов, формирование надситуационной идентичности проходит четыре этапа: а) возникновение эмпатии к персонифицированной позиции в поле политики; б) становление ситуационной политической идентичности на основе эмпатии; в) осознание ситуационной политической идентичности и формирование надситуационной идентичности; г) принятие личностью осознанной устойчивой идентичности в качестве личностной политической идентичности [Качанов, 1994, с. 118]. Формирование базисной идентичности на основе ситуационной в условиях трансформации общества может приобретать кризисный характер.

С точки зрения сторонников постмодернизма и методологии конструктивизма (Б. Андерсен, П. Бергер, Н. Лукман), поскольку у человека в современном мире существует якобы почти неограниченная свобода выбора модели идентичности (человек является тем, что он сам из себя формирует), но при этом нет и не может быть навсегда заданного набора черт, склонностей и образа Я, то ключевыми механизмами формирования идентичности являются воля и постоянная саморефлексия индивида [From group identity… 2013]. Цель идентификации – достижение аутентичности себя самого посредством дифференциации истинного и ложного Я, эмоционального преодоления прошлого и осмысленного прогнозирования своего образа в будущем. Поскольку Я, в том числе и политическое, есть непрерывный проект саморефлексии, то механизм формирования политической идентичности в этой конструктивистской версии предполагает способность человека к четкому обозначению своего места в политическом пространстве, рациональную мотивацию политических действий и выстраивание четкой траектории развития личности, т.е. контроль над временем. Поскольку, согласно конструктивистскому подходу, человек может быть свободен в своем выборе, практически независим от общества, референтной группы, своего социального слоя и малого круга общения, то единственным критерием правильности выбранных индивидом ценностей, установок, способов действия в сфере политики, его идентичности является убежденность в своей правоте.

Существующие в настоящее время теории, объясняющие механизм формирования политической идентичности, в том числе и многообразия ее моделей, базируются на различных методологических основаниях. Помимо классической теории политической социализации, объясняющей механизм формирования идентичности в детском и подростковом обществе, все остальные концепции концентрируются на объяснении схем смены модели политической идентичности в сознании людей; при этом ни одна из концепций не дает объяснения причин этого многообразия.

Список литературы

Блумер Г. Общество как символическая интеракция // Современная зарубежная социальная психология. – М.: Изд-во МГУ, 1984. – С. 173–179.

Брубейкер Р. Этничность без групп. – М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2012. – 408 с.

Горшков М.К., Шереги Ф.Э. Молодежь России: Социологический портрет. – М.: ЦСПиМ, 2010. – 592 с.

Горшков М.К., Шереги Ф.Э. Современная молодежь: Тенденции социализации // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. – М., 2009. – № 6 (94). – С. 5–36.

Идентичность: Личность, общество, политика: Энциклопедическое издание / Отв. ред. И.С. Семененко; ИМЭМО РАН. – М.: Весь мир, 2017. – 992 с.

Качанов Ю. Опыты о поле политики. – М.: Институт экспериментальной социологии, 1994. – 159 с.

Малинова О.Ю. Символическая политика и конструирование макрополитической идентичности в постсоветской России // Полис: Политические исследования. – М., 2010. – № 2. – С. 90–105.

Попова О.В. Матрица государственной идентичности в эпоху постправды // Время больших перемен: Политика и политики: Материалы Всероссийской научной конференции РАПН с международным участием, Москва, РУДН, 24–25 ноября 2017 г. / Под ред. О.В. Гаман-Голутвиной, Л.В. Сморгунова, Л.Н. Тимофеевой. – М.: РУДН, 2017 а. – С. 291–292.

Попова О.В. Механизмы формирования политической идентичности // Политическое пространство и социальное время. 1917–2017: Смыслы и ценности прошедшего столетия: Сборник научных трудов XХХII Харакского форума 17–21 мая 2017 г., г. Ялта / Под ред. Т.А. Сенюшкиной, А.В. Баранова. – Симферополь: ИТ «АРИАЛ», 2017 б. – С. 176–182.